Примечания 386 последовательное опровержение книги гельвеция «о человеке»

Вид материалаДокументы

Содержание


Раздел ii
Локк находит между умами меньше различия, чем другие.
Душа — это начало жизни, к познанию природы которого нельзя подняться без крыльев теологии.
Г-н Робине...
Своими идеями и своим умом человек обязан памяти.
Подобный материал:
1   ...   18   19   20   21   22   23   24   25   ...   41
^

РАЗДЕЛ II


Гельвеций продолжает в том же духе, именно что все нормально организованные люди обладают одинаковыми умственными способностями.

ГЛАВА I


С. 82. $Когда те, кого просветил Локк, узнают, что мы обязаны своими идеями органам чувств... они обычно приходят к выводу, что неравенство умов есть результат неравной тонкости чувств.$

Скажите лучше: кого просветил Аристотель, который первый ясно высказал, что в уме нет ничего такого, чего не было бы прежде в ощущении. Скажите лучше: кого просветил Гоббс. Задолго до Локка в своем небольшом, но замечательном «Трактате о человеческой природе» он вывел из принципа Аристотеля почти все те следствия, которые из него можно было вывести.

С. 83. $Однако если бы опыты противоположного характера доказали, что совершенство ума не соразмерно большему или меньшему совершенству пяти чувств, то для объяснения этого явления пришлось бы прибегнуть к какой-либо другой причине.$

Когда я вижу, что из-за сильного приступа лихорадки умный человек становится глупцом и, наоборот, что глупец рассуждает и говорит в бреду, как умный человек, когда я вижу, что вследствие падения или ушиба головы человек теряет рассудок и здравый смысл, между тем как все другие его органы остаются невредимыми, то могу ли я не сделать из этого заключения, что совершенство умственных операций зависит главным образом от устройства большого мозга и мозжечка? И останется ли место для сомнения в правильности моего заключения, если я сравню умственное развитие людей разного возраста с развитием их органов?

С. 84. $^ Локк находит между умами меньше различия, чем другие.$

Но меньшее различие не есть отсутствие различия, и я скорее поверю тому, что можно наделить животное, называемое ленивцем, проворством обезьяны или живостью белки, чем тому, что неповоротливого человека, тяжелого на подъем, можно наделить характером человека живого.

$Я считаю себя вправе утверждать, говорит Локк, что из ста людей больше девяноста являются тем, что они суть, т. е. хорошими или дурными, полезными или вредными для общества, благодаря полученному ими воспитанию$ (19).

Локк говорит: хорошими или дурными; он не говорит: умными или глупыми.

Даже если бы добродетель или порочность настолько же зависели от организации, насколько зависят от нее гениальность и глупость, их все же не следовало бы смешивать, как нельзя смешивать внутреннюю предрасположенность с поступками. Объяснюсь.

Дурной от природы человек убедился на основании опыта и размышлений в невыгодах дурных поступков; он остается дурным, но делает добро.

Не совсем глупый человек убедился на основании опыта и размышлений в преимуществах ума; он хотел бы иметь его, но, что бы он ни делал для этого, ему ничто не помогает: он мыслит, действует и говорит, как глупец.

Строгий отец может заставить своего сына сделать доброе дело; но он уподобился бы дикому зверю, если бы вцепился сыну в волосы и награждал его тумаками, приговаривая: «Поступай умно, негодный мальчишка!» Полицейский надзиратель заключил бы его в тюрьму — не за дурное обращение с собственным ребенком, а за то, что он потребовал от него чего-то, в чем ему отказала природа.

Квинтилиан говорит о свойственной некоторым людям врожденной лености ума (20); но как он распознаёт этот первичный порок организации и как это положение согласуется с его мыслью о равной восприимчивости всех людей к обучению?

Он говорит, что тяжеловесных, неспособных к наукам умов в природе не больше, чем монстров. Какая же уйма монстров! Квинтилиан выказал бы куда больше рассудительности, если бы соединил глупцов с гениальными людьми и рассматривал тех и других как монстров.

И наконец, еще одно соображение, от которого я не могу отказаться и которое рекомендую всякому читателю в качестве очень тонкого и надежного принципа критики: в рассуждения и в писания даже самых умеренных и здравомыслящих людей всегда примешивается элемент профессионального преувеличения. Локк и Квинтилиан занимаются вопросами воспитания, и вот они убеждают самих себя, что все наши дети одинаково восприимчивы к нему; если же им удастся убедить в этом нас, т. е. отцов, то у Локка будет больше читателей, а у Квинтилиана больше учеников. Но что же в результате? В результате глупец выходит из школы Квинтилиана глупцом, а я не сделал из моего сына ничего путного, несмотря на все старания и все прекрасные принципы Локка.

Лучшими учениками считаются обыкновенно те, которые доставляют меньше всего хлопот учителю. И нередко бывает так, что лучшими воспитанниками оказываются дети, которыми занимались меньше других. В чем причина всех этих явлений?

В неравной способности к обучению. А откуда проистекает это неравенство? Из неблагоприятных или благоприятных природных задатков, из различий в организации.

Я не утверждаю, что так бывает всегда, но для опровержения парадокса Гельвеция достаточно, чтобы такие случаи были часты.

Более того, я предлагаю Гельвецию расспросить всех учителей в Париже, и если среди них найдется хоть один, разделяющий его взгляды, то я признаю себя побежденным.

Если из детей можно сделать все, что угодно, то почему Гельвеций не сделал из своей старшей дочери того, что природа сделала из младшей? Надо быть просто без ума от своей системы, чтобы выдерживать ежедневное доказательство ложности ее у себя дома.

ГЛАВА II


С. 88. $^ Душа — это начало жизни, к познанию природы которого нельзя подняться без крыльев теологии.$

Но куда поднимешься на этих чудо-крыльях летучей мыши? Да никуда: так и будешь кружить во мраке. Зачем же портить книгу подобной лестью? Потомство вас не поймет, а современные вам теологи от этого не станут любить вас больше.

Там же. $^ Г-н Робине...$ Если имеется в виду книга «О природе», изданная под его именем, то я слышал от некоторых из наших философов, что он не признавал своего авторства.

С. 90. $^ Своими идеями и своим умом человек обязан памяти.$

А чему он обязан своей памятью — вместительной или ограниченной, неблагодарной или верной, прочной или слабой? Не знаем ли мы на основании опыта, что никогда не удавалось хоть в какой-то мере наделить ею детей, которые были лишены ее? Не знаем ли мы на основании опыта, что ничем люди так не различаются между собой, как памятью? Вот в чем причина огромного неравенства природных способностей людей к приобретению идей и развитию ума, возводящая для некоторых непреодолимые препятствия на поприще наук и искусств.

Д'Аламбер прочитывает доказательство какой-нибудь геометрической теоремы один раз и уже знает его наизусть. А я и на десятый раз все еще бреду ощупью.

Д'Аламбер не забывает его никогда. А у меня через несколько дней от него почти ничего не остается.

При прочих равных обстоятельствах могу ли я, занимаясь столько же времени, сколько д'Аламбер, продвинуться наравне с ним?

Если $память теряется или слабеет от удара, падения, болезни,$ то разве ребенок не может родиться с органом памяти, искалеченным от природы так, как это бывает от несчастного случая? Что вы скажете об этом ребенке? Сохранит ли он нормальную способность к обучению?

Не таковы ли почти все мы, если сравнить нас с г-ном де Гибером или г-ном де Виллуазоном? Не доказывают ли оба эти феномена, что существует организация, благоприятствующая памяти? И если я не получил ее от природы, кто даст мне ее?

— А она и не нужна вам, чтобы стать великим человеком, — скажете вы.

— Возможно, и так. Но тогда не ставьте в зависимость от нее разнообразие идей и силу ума.