Geum.ru

* Владимир Набоков

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   30   31   32   33   34   35   36   37   ...   50

14



Так как говорилось, что музыка связана с увлечением балетом и сценой, я

позволил Лолите брать уроки рояля с мисс Ламперер (как мы, знатоки Флобера,

можем ее для удобства назвать), к белому с голубыми ставнями домику которой,

в двух милях от Бердслея, Лолита катила два раза в неделю. Как-то, в пятницу

вечером, в последних числах мая (и около недели после той особенной

репетиции, на которую, как и на прочие, я не был допущен), зазвонил телефон

в кабинете, где я кончал подчищать королевский фланг Гастона, и голос мисс

Ламперер спросил, приедет ли моя Эмма - то бишь Лолита - в следующий

вторник: она пропустила два урока подряд - в прошлый вторник и нынче. Я

сказал: "да, конечно приедет" - и продолжал игру. Как легко поверит

читатель, мои способности теперь пошатнулись и через два-три хода я вдруг

заметил, сквозь муть внешахматного страдания, что Гастон - ход был его -

может завладеть моим ферзем; он это заметил тоже, но опасаясь западни со

стороны заковыристого противника, долго не решался, и отдувался, и сопел, и

тряс брылами, и даже взглядывал на меня украдкой, неуверенно пододвигая и

опять вбирая пухлые, собранные в пучок пальцы, - безумно хотел взять эту

сочную штуку, а не смел - и внезапно схватил ее (не научил ли его этот

случай той опасной смелости, которую он потом стал выказывать в другой

области?), и я провел скучнейший час, пока добился ничьей. Он допил свой

коньяк и, немного погодя, ушел вразвалку, вполне довольный результатом (mon

pauvre ami, je ne vous ai jamais revu et quoiqu'il у ait bien peu de chance

que vous voyiez mon livre, permettez-moi de vous dire que je vous serre la

main bien cordialement, et quc toutes mes fillettes vous saluent). Я нашел

Долорес Гейз за кухонным столом, уплетающей клин торта и не отрывающей глаз

от листка с ролью. Она подняла их навстречу моему взгляду, - в них была

какая-то небесная пустота. Когда я заявил ей о своем открытии, она осталась

до странности безмятежной и только сказала d'un petit air faussement

contrit, что она, конечно, очень скверная девочка, но было просто невозможно

противиться соблазну, и вот она потратила эти часы музыки - о читатель, о

мой читатель! - на то, чтобы разучивать с Моной в городском парке

волшебно-лесные сцены пьесы. Я сказал: "Превосходно", - и прошагал к

телефону. Мать Моны ответила: "да, она дома" и, с материнским нейтральным

вежливо-довольным смешком удалилась, крича уже за сценой: "Тебя просит Рой",

- и в следующую минуту подшелестнула Мона и тотчас же, низким, монотонным,

но не лишенным ласковости голосом, принялась отчитывать Роя за какую-то им

сделанную или сказанную пакость, и я перебил ее, и вот уже Мона, спокойно

переключившись, говорила своим смиреннейшим, наисексуальнейшим контральто:

"да, сэр", "разумеется, сэр", "я одна виновата, сэр, в этой несчастной

истории" (какая плавность! какая светскость!), "право, я очень сожалею" - и

так далее и тому подобное, как выражаются эти шлюшки.

Я опять спустился на первый этаж, откашливаясь и держась за сердце.

Лолита сидела теперь в гостиной, в своем любимом кожаном кресле. Она сидела

развалясь, выкусывая заусеницу, следя за мной глумливым взглядом

бессердечных, дымчатых глаз и не переставая качать табурет, на который

поставила пятку вытянутой, в одном носке, ноги, - и с приступом тошной боли

я увидел ясно, как она переменилась с тех пор, как я познакомился с ней два

года тому назад. Или перемена случилась за последние две недели? Где была

моя нежность к ней? Разрушенный миф! Она находилась прямо в фокусе моего

накаленного добела гнева. Мгла вожделения рассеялась, ничего не оставив,

кроме этой страшной светозарности. О да, она переменилась! Кожа лица ничем

не отличалась теперь от кожи любой вульгарной неряхи-гимназистки, которая

делит с другими косметическую мазь, накладывая ее грязными пальцами на

немытое лицо, и которой все равно, чей грязный пиджачный рукав, чья прыщами

покрытая щека касаются ее лица. А меж тем в прежние дни ее лицо было

подернуто таким нежным пушком, так сверкало росою слез, когда, бывало,

играючи я катал ее растрепанную голову у себя на животе! Грубоватая краснота

заменила теперь свечение невинности. Весенний насморк с местным названием

"кроличьей простуды" окрасил в огненно розовый цвет края ее презрительных

ноздрей. Объятый неким ужасом, я опустил взор, и он машинально скользнул по

исподней стороне ее опроставшейся, из-под юбчонки напряженно вытянутой ляжки

- ах, какими отполированными и мускулистыми стали теперь ее молодые ноги! Ее

широко расставленные, серые как матовое стекло глаза, с лопнувшей на белке

красной жилкой, смотрели на меня в упор, и мне казалось, я различаю в ее

взгляде тайную мысль, что, может быть, Мона права, и ей, сиротке Долорес,

удалось бы меня выдать полиции без того, чтобы самой понести кару. Как я

ошибся! Каким безумцем я себя показал! Все в ней было равно непроницаемо -

мощь ее стройных ног, запачканная подошва ее белого носка, толстый свитер,

которого она не сняла, несмотря на духоту в комнате, ее новый луковый

запашок и особенно - тупик ее лица с его странным румянцем и недавно

крашенными губами. Эта краска оставила след на ее передних зубах, и меня

пронзило одно воспоминание - о, не образ воскресшей Моники, а образ другой,

очень молодой проституточки в борделе, много лет тому назад, которую кто-то

успел перехватить, пока я решал, искупает ли ее единственная прелесть -

юность - ужасную возможность заразиться Бог знает чем, и у которой были

точно такие же горящие маслаки, и умершая мама, и крупные передние зубы, и

обрывок тускло красной ленточки в простонародно-русых волосах.

"Ну что же, говори уж", - сказала Лолита. - "Подтверждение приемлемо?"

"О да", - сказал я. - "Абсолютно приемлемо. Да. И я не сомневаюсь ни

секунды, что вы это вместе придумали. Больше скажу - я не сомневаюсь, что ты

ей сообщила все, что касается нас".

"Вот как?"

Я совладел с одышкой и сказал: "Долорес, все это должно прекратиться

немедленно. Я готов выхватить тебя из Бердслея и запереть ты знаешь где, или

это должно прекратиться. Я готов увезти тебя через несколько минут - с одним

чемоданом; но это должно прекратиться, а не то случится непоправимое".

"Непоправимое? Скажите пожалуйста!"

Я отпихнул табурет, который она все раскачивала пяткой, и нога ее глухо

ударилась об пол.

"Эй", - крикнула она, - "легче на поворотах!"

"Прежде всего, марш наверх!" - крикнул я в свою очередь и одновременно

схватил и вытащил ее из кресла. С этой минуты я перестал сдерживать голос, и

мы продолжали орать друг на дружку, причем она говорила непечатные вещи. Она

кричала, что люто ненавидит меня. Она делала мне чудовищные гримасы, надувая

щеки и производя дьявольский лопающийся звук. Она сказала, что я несколько

раз пытался растлить ее в бытность мою жильцом у ее матери. Она выразила

уверенность, что я зарезал ее мать. Она заявила, что она отдастся первому

мальчишке, который этого захочет, и что я ничего не могу против этого. Я

велел ей подняться к себе и показать мне все те места, где она припрятывает

деньги. Это была отвратительная, нестерпимо-громкая сцена. Я держал ее за

костлявенькую кисть, и она вертела ею так и сяк, под шумок стараясь найти

слабое место, дабы вырваться в благоприятный миг, но я держал ее совсем

крепко и даже причинял ей сильную боль, за которую, надеюсь, сгниет сердце у

меня в груди, и раза два она дернулась так яростно, что я испугался, не

треснула ли у нее кисть, и все время она пристально смотрела на меня этими

своими незабвенными глазами, в которых ледяной гнев боролся с горячей

слезой, и наши голоса затопляли звонивший наверху телефон, и в этот самый

миг, как я осознал этот звон, она высвободилась и была такова.

С персонажами в кинофильмах я, по-видимому, разделяю зависимость от

всесильной machina telephonica и ее внезапных вторжений в людские дела. На

этот раз оказалось, что звонит разозленная соседка. Восточное окно гостиной

оставалось широко открытым, - хотя штора по милости судьбы была опущена; и

за этим окном сырая черная ночь кислой новоанглийской весны, затаив дыхание,

подслушивала нашу ссору. Мне всегда думалось, что тип внутренне похабной

старой девы, внешне похожей на соленую пикшу, - чисто литературный продукт

скрещивания родством связанных лиц в современном американском романе; но

теперь я убежден, что щепетильная и блудливая мисс Восток - или

по-настоящему (вскроем это инкогнито) мисс Финтон Лебон - должно быть по

крайней мере на три четверти высунулась из окна своей спальни, стараясь

уловить суть нашей ссоры.

"Какой кавардак... какой галдеж...", - квакала телефонная трубка. - "Мы

не живем тут в эмигрантском квартале. Этого нельзя никак..."

Я извинился за шум, поднятый дочерними гостями ("Знаете - молодежь...")

и на пол-кваке повесил трубку.

Внизу хлопнула дверь. Лолита? Убежала из дому?

В лестничное оконце я увидел, как стремительный маленький призрак

скользнул между садовыми кустами; серебристая точка в темноте - ступица

велосипедного колеса - дрогнула, двинулась и исчезла.

Так случилось, что автомобиль проводил ночь в ремонтной мастерской на

другом конце города. Мне приходилось пешком преследовать крылатую беглянку.

Даже теперь, когда ухнуло в вечность больше трех лет с той поры, я не в

силах вообразить эту улицу, эту весеннюю ночь без панического содрогания.

Перед освещенным крыльцом их дома мисс Лестер прогуливала старую, разбухшую

таксу мисс Фабиан. Как изверг в стивенсоновской сказке, я был готов всех

раздавить на своем пути. Надо попеременно: три шага идти медленно, три -

бежать. Тепловатый дождь забарабанил по листьям каштанов. На следующем углу,

прижав Лолиту к чугунным перилам, смазанный темнотой юноша тискал и целовал

ее - нет не ее, ошибка. С неизрасходованным зудом в когтях, я полетел

дальше.

В полумиле от нашего четырнадцатого номера Тэеровская улица спутывается

с частным переулком и поперечным бульваром; бульвар ведет к торговой части

города; у первого же молочного бара я увидел - с какой мелодией облегчения!

- Лолитин хорошенький велосипед, ожидавший ее. Я толкнул, вместо того чтобы

потянуть, дверь, потянул, толкнул опять, потянул и вошел. Гляди в оба! В

десяти шагах от меня, сквозь стеклянную стенку телефонной будки (бог

мембраны был все еще с нами), Лолита, держа трубку в горсточке и

конфиденциально сгорбившись над ней, взглянула на меня прищуренными глазами

и отвернулась со своим кладом, после чего торопливо повесила трубку и вышла

из будки с пребойким видом.

"Пробовала тебе позвонить домой", - беспечно сказала она. - "Принято

большое решение. Но сперва угости-ка меня кока-колой, папочка".

Сидя у бара, она внимательно следила за тем, как вялая, бледная

девушка-сифонщица накладывала лед в высокий бокал, напускала коричневую

жидкость, прибавляла вишневого сиропу - и мое сердце разрывалось от любви и

тоски. Эта детская кисть! Моя прелестная девочка... У вас прелестная

девочка, мистер Гумберт. Мы с Биянкой всегда восхищаемся ею, когда она

проходит мимо. Мистер Пим (проходящий мимо в известной трагикомедии)

смотрел, как Пиппа (проходящая мимо у Браунинга) всасывает свою нестерпимую

смесь.

J'ai toujours admire l'ceuvre ormonde du sublime Dublinois. И тем

временем дождь превратился в бурный и сладостный ливень.

"Вот что", - сказала она, тихо подвигаясь на своем велосипеде подле

меня, одной ногой скребя по темно-блестящей панели. - "Вот что я решила.

Хочу переменить школу. Я ненавижу ее. Я ненавижу эту пьесу. Честное слово!

Уехать и никогда не вернуться. Найдем другую школу. Мы уедем завтра же. Мы

опять проделаем длинную поездку. Только на этот раз мы поедем, куда я хочу,

хорошо?"

Я кивнул. Моя Лолита.

"Маршрут выбираю я? C'est entendu?" - спрашивала она, повиливая рядом

со мной. Пользовалась французским языком только, когда бывала очень

послушной девчоночкой.

"Ладно. Entendu. А сейчас гоп-гоп-гоп, Ленора, а то промокнешь" (буря

рыданий распирала мне грудь).

Она оскалила зубы и с обольстительной ухваткой школьницы наклонилась

вперед, и умчалась. Птица моя!

Холеная рука мисс Лестер держала дверь крыльца приотворенной для

переваливавшейся старой собаки qui prenait sontemps.

Лолита ждала меня у призрачной березы.

"Я промокла насквозь", - заявила она громким голосом. - "А ты -

доволен? К чорту пьесу! Понимаешь?"

Где-то наверху лапа невидимой ведьмы с грохотом закрыла окно.

Мы вошли к себе в дом; передняя сияла приветственными огнями; Лолита

стащила свитер, тряхнула бисером усыпанными волосами и, приподняв колено,

протянула ко мне оголенные руки.

"Понеси меня наверх, пожалуйста. Я что-то в романтическом настроении".

Физиологам, кстати, может быть небезынтересно узнать, что у меня есть

способность - весьма, думается мне, необыкновенная - лить потоки слез во все

продолжение другой бури.