Geum.ru

* Владимир Набоков

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   29   30   31   32   33   34   35   36   ...   50

12



Около Рождества она сильно простудилась, и ее осмотрела одна из подруг

Биянки Лестер, докторша Ильза Тристрамсон - (здравствуйте, Ильза, вы были

очень милы, не выказали излишнего любопытства и трогали мою голубку так

нежно). Докторша установила бронхит, потрепала Лолиту по голой спине (где

пушок вдоль хребта дыбом стоял от жара) и уложила ее в постель на недельку

или дольше. Сначала у нее была высокая температура, и я не мог отказаться от

зноя нежданных наслаждений (Venus febriculosa!) но, по правде сказать, очень

вялая девочка постанывала, и кашляла, и тряслась от озноба в моих

настойчивых объятиях. А как только она поправилась, я устроил для нее

Вечеринку с Мальчиками.

Пожалуй, я слишком много выпил, готовясь к тяжелому испытанию. Пожалуй,

я поставил себя в дурацкое положение. Девочки украсили и заштепселили елочку

(немецкий рождественский обычай, только раньше были свечки, а теперь -

цветные лампочки). Выбирали пластинки и кормили ими граммофон моего

домохозяина. Долли была в нарядном сером платье с облегающим лифом и юбкой

клеш. Мурлыча мотив, я ушел к себе наверх, но затем каждые десять или

двадцать минут спускался, как болван, на несколько секунд под предлогом, что

забыл трубку на камине или пришел посмотреть, где оставил газету; и с каждым

разом мне становилось труднее и труднее проделывать эти простые действия, и

я поневоле вспоминал те ужасно далекие дни, в Рамздэле, когда я, бывало, так

мучительно готовился к тому, чтобы небрежно войти в комнату, где граммофон

пел "Маленькую Кармен".

Вечеринка не совсем удалась. Из трех приглашенных девочек одна не

пришла вовсе, а один из кавалеров привел своего двоюродного брата Роя, так

что оказалось два лишних мальчика. Оба кузена знали все танцы, но другие

двое почти совсем не умели танцевать, вследствие чего большая часть вечера

ушла на то, чтобы поставить вверх дном кухню, а затем на ведение трескучих

споров насчет того, в какую сыграть карточную игру, и некоторое время спустя

две девочки и четыре мальчика очутились сидящими на полу в гостиной, где

отворили все окна и играли в какую-то словесную игру, правила которой Опаль

никак не могла понять, меж тем как Мона и Рой, долговязый благообразный

юноша, пили имбирный лимонад на кухне, сидя на столе и болтая ногами, и

горячо обсуждая Предопределение и Закон Статистической Вероятности. Когда

они все ушли, Лолита издала звук вроде "ых!", прикрыла глаза и упала в

кресло, звездообразно раскинув руки и ноги, этим подчеркивая свое отвращение

и измождение, и стала божиться, что такой мерзкой шайки мальчишек она

никогда в жизни не видела. Я купил ей новую теннисную ракету за эту фразу.

Январь выдался сырой и мягкий, а февраль ввел в заблуждение кусты форситии,

покрывшиеся вдруг золотыми цветами. Старожилы не могли запомнить такой

погоды! Посыпались и другие подарки. На ее четырнадцатое рождение, в первый

день 1949-го года, я подарил ей велосипед - ту очаровательную механическую

газель, которую я уже однажды упоминал, и к этому прибавил Историю

Современной Американской Живописи; мне почему-то доставляло дивное

удовольствие обращение ее с велосипедом, то есть ее подход к нему, движение

бедрышка при влезании на него и тому подобное, но мои попытки облагородить

ее художественный вкус окончились неудачей: она хотела знать, надо ли

считать фермера, дремлющего после полдника на сене (кисти Дориды Ли), отцом

нарочито сладострастной дивчины на переднем плане, и не могла понять, почему

я утверждаю, что Грант Вуд и Питер Гурд талантливы, а Реджинальд Марш и

Фредерик Уо бездарны.

13



К тому времени, когда весна подкрасила улицу Тэера желтыми, зелеными и

розовыми мазками, Лолита уже бесповоротно влюбилась в театр. Мисс Пратт,

которую я однажды в воскресенье заметил завтракающей с какими-то дамами у

Вальтона, поймала издалека мой взгляд и - пока Лолита не смотрела - сердечно

и сдержанно наградила меня беззвучными аплодисментами. Я не терплю театра,

вижу в нем, в исторической перспективе, примитивную и подгнившую форму

искусства, которая отзывает обрядами каменного века и всякой коммунальной

чепухой, несмотря на индивидуальные инъекции гения, как, скажем, поэзия

Шекспира или Вен Джонсона, которую, запершись у себя и не нуждаясь в

актерах, читатель автоматически извлекает из драматургии. Будучи в то время

слишком занят собственными литературными трудами, я не нашел возможным

ознакомиться с полным текстом "Зачарованных Охотников" - той пьесы, в

которой Долорес Гейз получила роль дочки фермера, вообразившей себя не то

лесной волшебницей, не то Дианой: эта дриада, каким-то образом достав

учебник гипноза, погружает заблудившихся охотников в различные забавные

трансы, но в конце концов подпадает сама под обаяние бродяги-поэта (Мона

Даль). Вот в сущности все, что я вычитал из смятых обрывков неряшливо

настуканного текста, которые Лолита рассыпала по всему дому. Мне было и

приятно и грустно, что заглавие пьесы случайно совпадает с названием

незабвенной гостиницы, но я устало сказал себе, что незачем об этом

напоминать моей собственной чаровнице, боясь, что бесстыдный упрек в

сентиментальности мне причинит еще больше страдания, чем ее

пренебрежительная забывчивость. Мне показалось, что пьеса - один из многих

анонимных пересказов какой-то банальной легенды. С тем же успехом, конечно,

я мог бы подумать, что, в погоне за привлекательным названием, основатель

гостиницы подвергся, непосредственно и исключительно, влиянию случайной

фантазии им нанятого второстепенного стенописца и что впоследствии вывеска

отеля подсказала заглавие пьесы. Но я со своим доверчивым, простым и

благожелательным умом нечаянно повернул все это в другую сторону и

машинально предположил, что фрески, вывеска и заглавие произошли из общего

источника, из местного что ли предания, которое я, будучи чужд

новоанглийскому фольклору, мог и не знать. Вследствие этого у меня сложилось

впечатление (все такое же случайное и лишенное всякого значения), что

проклятая пьеса принадлежит к типу прихотливых пустяков для детской

аудитории, приспособленных и переделанных тысячу раз, как, например,

"Гензель и Гретель" такогo-то, или "Спящая Красавица" такой-то, или "Новое

платье короля" неких Мориса Вермонта и Марионы Румпельмейер (все это можно

найти в любом таком сборнике, как "Школьная Сцена" или "Сыграем Пьесу!").

Другими словами, я не знал, - а если бы знал, то было бы мне в те дни

наплевать, - что на самом деле пьеса "Зачарованные Охотники" - недавно

написанное и в техническом смысле самобытное произведение, в первый раз

поставленное всего месяца три-четыре тому назад в фасонистой нью-йоркской

студии. Насколько я мог судить по роли моей прелестницы, вещица была

удручающе вычурная, с отзвуками из Ленормана и Метерлинка и всяческих

бесцветных английских мечтателей. Охотники в пьесе были, как полагается в

Америке, одеты все одинаково, в одинаковых красных кепках, и только

отличались качеством вооружения. Один был банкир, другой водопроводчик,

третий полицейский, четвертый гробовщик, пятый страховщик, а шестой - беглый

каторжник (драматические эффекты тут самоочевидны); все они внутренне

переменились, попав в Доллин Дол, и уже помнили настоящую свою жизнь только

как какую-то грезу или дурной сон, от которого их разбудила маленькая моя

Диана; но седьмой охотник (не в красной, а в зеленой кепке - экий разиня!)

был Молодой Поэт, и он стал настаивать, к великой досаде Дианиты, что и она

и другие участники дивертисмента (танцующие нимфы, эльфы, лешие) - все лишь

его, поэтово, сотворение. Насколько я понял, кончалось тем, что, возмущенная

его самоуверенностью, босая Долорес приводила своего поэта, т.е. Мону,

одетую в клетчатые штаны со штрипками, на отцовскую ферму за глухоманью,

чтобы доказать хвастуну, что она-то сама - вовсе не его вымысел, а

деревенская, твердостоящая на черноземе девушка; и поцелуй под занавес

закреплял глубокую идею пьесы, поучающей нас, что мечта и действительность

сливаются в любви. Благоразумие советовало мне обойтись без критики в

разговорах с Лолитой: она так хорошо увлекалась "проблемами

выразительности", так прелестно складывала вместе свои узкие флорентийские

ладони, хлопая ресницами и заклиная меня не присутствовать на репетициях в

школе, как это делали некоторые довольно смешные родители! Ей хотелось,

говорила она, ослепить меня совершенно гладким первым представлением, а,

кроме того, я, видите ли, как-то всегда вмешиваюсь не в свое дело, не то

говорю и стесняю ее в присутствии ее знакомых.

Среди репетиций случилась одна совсем особенная... о сердце, сердце!...

был в мае один особенный день, полный радостной суеты - но все это как-то

прошло мимо, вне моего кругозора, не задержавшись у меня в памяти, и когда

уже после, к вечеру, я опять увидел Лолиту (она сидела на велосипеде,

балансируя, прижав руку к влажной коре молодой березы на краю нашего лужка),

меня так поразила сияющая нежность ее улыбки, что я на миг поздравил себя с

окончанием всех моих печалей. "Скажи", - спросила она, - "ты, может быть,

помнишь, как назывался отель - ах, ты знаешь, какой отель (нос у нее

сморщился), ну, скажи - ты знаешь, - там, где были эти белые колонны и

мраморный лебедь в холле? Ну, как это ты не знаешь (она шумно выдохнула) -

тот отель, где ты меня изнасиловал? Хорошо, не в том дело, к чорту. Я просто

хочу спросить, не назывался ли он (почти шепотом) - "Зачарованные Охотники"?

Ах, да (мечтательно), в самом деле?" И вдруг, с маленьким взвизгом

влюбленного, вешнего смеха, она шлепнула ладонью по глянцевитому стволу и

понеслась в гору, до конца улицы, и затем покатила назад, в позе

совершенного покоя, держа ступни, одну выше, другую ниже, на неподвижных

педалях и забыв одну руку на колене, не прикрытом ситцевой юбкой.