М. М. Буткевич Кигровому театру

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 26

просвет между двумя культами. Вряд ли автор анекдота догадывался (если это не был Светлов или Богословский), что ждет наше общество, просто зубоскалили. Но, как это часто бывает, случайно попали в яблочко. [Спустя годы я даже подумываю, а не предопределили ли они это будущее; что-то я начинаю подозревать, что и действительно в начале всего лежит слово... — 2007]

Ну, вот, пожалуй, можно и завершить разминку. Вперед, в игру!

Вопреки нынешнему поветрию, я считаю, что неправильно писать это слово с большой буквы, когда оно не употреблено в отношении самого Демиурга. А вот Михалыч вообще пишет его всегда с маленькой. [Да нет, сбивается... следите по тексту...]И это очень показательно. При всем своем нонконформизме, это человек родом из СССР. И это — не плохо, это прекрасно!

Стоп, Михал Михалыч. Мой ход. Ничего не скажу про Петрова. Теперь-то я обязательно его почитаю. [А ведь так и не почитал до сих пор, козел!]Но до сих пор это как-то не случилось. Видимо не было постоянным ваше увлечение этим автором, иначе до меня что-нибудь докатилось бы. А вот насчет Николая Павловича, здесь читано-перечитано мною от корки до корки и с большим восторгом. Правда, моя мама говорит, что спектакли были суховаты… Не знаю. Так говорили и о театре Мильтиниса. И, уважая мнение моей интеллигентной мамы из Харькова, я не смогу отвернуться от простого факта многолетней творческой дружбы Акимова и Евгения Львовича Шварца! Легенда, которую, наверняка от вас, донес мне Геныч, гласит, что после того, как был прикрыт акимовский «Гамлет» 1928 года, где Гамлета играл Горюнов, который (Гамлет)«тучен и одышлив» [слова Гертруды], а в центре спектакля стояла беспринципная борьба за власть. Не этим ли спектаклем навеян ваш «Макбет»? Спектаклем, где тень отца Гамлета оказывается «пузырем земли», а не духом, которого автор пьесы не доверял играть другим и играл сам. Где ученый Горацио просто создает по просьбе своего высокородного друга пиротехнически-световой эффект типа лазерного шоу, чтобы привлечь электорат к предстоящим выборам — ха-ха! Учитесь, Владимир Владимирович Немаяковский! Таким образом, спектакль уже начинался со своеобразной «Мышеловки», которая затем повторялась, но — уже на новом уровне! Шекспировского масштаба замысел! Акимову пришлось бежать в Питер, где, собственно, впоследствии и прошла довольно благополучно, насколько мне известно, его дальнейшая жизнь.

По странной ассоциации вспоминается, как несколько лет назад на очередной юбилей нашего Театра заскочил (на спектакль не успел, но на банкет попал) Борис Ефимович Щедрин. И когда он уходил, я стал подавать ему пальто (вспоминая о своей былой работе гардеробщиком). Так вот, БЕ сразу вспомнил, как, еще совсем молодым человеком, он заходил домой к Завадскому, ЮА, провожая, обязательно лично подавал гостю пальто — независимо от того, что за гость. И я действительно вспомнил, что была когда-то такая старая московская традиция. Видимо, меня и зацепило это выброшенное АД пальто Михалыча.

Вот такой вот фолкнеровской скобочкой зачинает Михалыч свою игру.
А я за те дни, что меня не пускала моя дорогая Алечка за компьютер и в Интернет, обнаружил уже написанный мною в другом компьютере, у Данилы, текст. Написан от был по пьяни и благополучно забыт. Привожу его здесь без купюр и правки, чтобы не отстать от Михалыча.
[И здесь я зачем-то еще раз вставил тот текст, который приведен выше, который со списочком. Ну а зачем повторять? Удалил.]

А теперь я, как и Михалыч закрою скобку. Закрою совершенно обалдевшим от некоторых просто дословных текстовых совпадений. Желающих приглашаю присоединиться. Чуть дальше у Михалыча будут слова о том, что он единственный раз выступает без маски в этом предисловии. Я испытываю параллельные чувства и в таком качестве вставил без купюр вышезаскобленный отрывок. [Что-то я зарапортовался… О чем это я?]

К стыду своему, должен признаться, что уже давно перестал как бы то ни было готовиться к репетиции. Скорее всего, это обычная лень, но возможно — вера в то, что приходящее в живом репетиционном процессе гораздо ценней самой изощренной домашней заготовки.

Надо думать, внимательный болельщик обратил внимание на то, что сходные мысли уже проскальзывали в моих текстах. В общем-то задуманная «игра» для меня и стала этим самым не находившимся дотоле сюжетным стержнем. Потому что мыслей действительно накопилось в голове множество, на самые различные темы. Они думаются и уходят. А жалко…

Это удивительное чувство, когда все сходится, все совпадает, хотя, казалось бы, не конструировалось. Так у меня было с моим неосуществленным замыслом «Матушки Кураж», так было с «Оркестром», так оказалось с «Чайкой». О них я как-нибудь допишу, а сейчас, к сожалению, уже надо собираться и уходить.

Каюсь, вас, уважаемый читатель, я не буду писать с заглавной буквы. Но не из неуважения, а просто потому, что, как мне кажется, эта условность уместна только в официальных документах. Возможно, я и не прав; тогда прошу меня простить и не искать в этом некий задний смысл.

Это неправильно с точки зрения корректуры [предлог, частица и прочие короткие слова должны быть в конце строки, а не в начале], но так и было.

У Аристотеля два последних (сострадание и страх), составляют суть трагедии. Ну а комедия тогда была еще отделена от последней – ей у древних отводился смех. Но, как видим, уже во времена Пушкина стало осознаваться взаимопроникновение жанров, которое все в большей степени утверждает эклектику под именем постмодернизма как имеющую право на существование стилистику. В театре же эта тенденция открывает дорогу тому самому игровому театру, которому, собственно и посвящен труд Михалыча. И дальше будет скрупулезно показано, что игровой театр – это естественный результат многовековой эволюции, двухсполовинной тысячелетнего синтеза театрального искусства.

«И я!, и я! — Ну и еще, пожалуй, ты…»

А я, пожалуй, попорчу садистское удовольствие Михалычу. Друзья, предупреждаю: когда он начнет книгу, у вас давно уже возникнет и исчезнет и снова возникнет ощущение того, что книга уже давно идет, что уже прочитано-перепрочитано. Тут он вдруг и заявит: мол, теперь можно и начинать книгу.

[Спустя годы я дал эту сноску и соответственно изменил форматирование файла. Впрочем, ее бы следовало дать в самом начале... Но пусть все же стихийность игры торжествует.] [Так дал же! Снова повтор.] Надоело мне отдельные файлы делать, а в последних версиях Офиса автоматом сноски конвертируются в хатэмееле в ссылки туда-сюда. [А позже я еще и сделанное ранее перевел в сноски, так что будут (и уже были) повторы на эту тему; просто я намеренно не удаляю написанное ранее: пусть будет все.]

Здесь стоит вспомнить и то, как Михаил Чехов откомментировал эту гоголевскую сцену.

А мое любимое «Преступление»? «В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С-м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К-ну мосту». Мне кажется, что здесь берет корни другое начало: «Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина». Узнали? «Мастер и Маргарита».

Здесь я должен, к стыду своему, признаться, что огромное поле чеховских рассказов мною не то что не вспахано, а даже не прокопана первая борозда. Драматургия — да, конечно. Та же курсовая «Свадьба» и дипломный курса «Чайка», в которой я перерепетировал все мужские роли и сыграл Дорна, а затем целое десятилетие с переменным успехом ставил ее же в своем французском театре [том самом, подаренным Щедриным], сыграв сам Тригорина (не зная толком языка). Видел и две додинские постановки, из которых «Вишневый сад» смотрел на одном дыхании, «Без названия» скорее не понравилась (может быть, из-за сравнения с гениальным фильмом Никиты, а может, потому что после откровения «Братьев и сестер»—«Дома» эта постановка показалось… мелкой, что ли) Да, конечно, читывал я самые разные его рассказы, повесть «Драма на охоте» (которая, кстати, помнится, мне, читаная в детстве, активно не понравилась, показавшись нарочитой и надуманной; в этом мнении я утвердился после фильма Лотяну; видимо, я был не прав, не уловив жанр; так или иначе, это напоминание мне!). Более того, в институте ставились и «Дачники» [не путать чеховский рассказ с горьковской пьесой], и «Крыжовник», и «Егерь», в котором я сам играл этого самого егеря, а Таня поставила в свое время по его рассказам целый большой спектакль в школе Тубельского (есть где-то запись на кассете, там еще Данила играет). Но меня как-то с детства тянуло к большим формам, а если и рассказы, то они должны были быть объединены одними героями, как «Смок Белью» Лондона, его же некоторые из южных рассказов, «Хроники капитана Блада» Сабатини, в конце концов, соловьевская «Повесть о Ходже Насреддине» — прекрасный пример такого подхода, равно как серии анектодов о Василии Ивановиче или Штирлице — пример подхода обратного. И лишь у того же Джека Лондона я рассказы читал запоем, даже если там действовали разные герои. Не знаю, может, возраст такой попался, а может, потому что рассказы у него намного сильнее романов. А может, потому что они все равно неявно объединены в циклы: про бродяг американских дорог, про золотоискателей Клондайка, про моряков южных широт — вот, практически, и все. Ну, еще про боксеров. Впрочем, куда отнести «Кусок мяса»? или «Польза сомнения»?

Вот здесь я, пожалуй, расскажу о «Чайке». Не думаю, что это получится сразу, возможно, я буду что-то дописывать здесь, возможно, в ином месте. Но ссылаться буду, в общем, сюда. Пока, по крайней мере, собираюсь делать именно так.

Итак, «Чайка», загадочная пьеса. Когда мы учились в институте, начало выходить многотомное издание «Режиссерские экземпляры Станиславского». И в первом же томе оказался режиссерский экземпляр «Чайки» [нет, кажется, во втором…]. О режиссерских экземплярах КС пишет и Михалыч. Поэтому я, возможно, в соответствующем месте и добавлю. А здесь я скажу, что, во-первых, там было прекрасное предисловие Рудницкого, в котором чудесно воссоздана атмосфера подготовки к этому спектаклю. Не удержусь и процитирую кусок:

— сказал я и пошел искать соответствующий том. Выяснилось, что в первом другие пьесы [значит – не кажется!], а того второго, третьего или четвертого — не помню уже какого — с «Чайкой» — не нашел. Знать, не судьба. [А хотел я рассказать об игре Лилиной в финале первого акта; как она отчаянно говорила что-то Дорну, а где-то за сценой кто-то на раздолбанном рояле наигрывал пошлый вальсок. О том, как после закрытия занавеса актеры в ужасе прислушивались к повисшей в зале тишине, не зная как ее расценить: как провал или как что? О том, как затем в какой-то момент тишина взорвалась неистовыми аплодисментами, пошли поклоны, и критик Эфрос, солидный и интеллигентный человек, хлопал, вскочив с ногами на зрительское сидение, о том, как в трюме, под сценой, забытые всеми, обнявшись, плакали от счастья Андреева и Москвин, которые вчера играли Ирину и Федора в «Царе Федоре», а сегодня просидели весь акт в темноте и пыли, чтобы в какой-то момент тихонько («Слышите, господа, поют») спеть дуэтом романс.]

Так или иначе, еще Щедрин в институте отметил, что пьеса написана в двух временах: «Между третьим и четвертым действием проходит два года». Дальнейшее исследование показало, что построение вампиловской «Утиной охоты» идентично построению чеховской «Чайки»: совершенно одинаковое и близкое к идеалу отношение к хронотопу. А если вспомнить «8 ½» Феллини, а также «Зеркало» Тарковского, то станет ясен подход: 4-й акт — настоящее, а 1—3 — его прошлое. И наоборот. Учитывая, что на семинаре у Сироты первой для анализа была взята именно «Утиная» и анализ был глубочайшим… А затем мы писали инсценировку «Идиота», где тоже играли с автором, пытаясь из романной структуры извлечь нормальный хронотоп, чтобы спрямить время, которое у него закручено почище, чем в упоминаемой Михалычем «Психологии искусства» Л. С. Выготского, вернее, в том, как тот анализирует бунинское «Легкое дыхание»… Короче, когда мы во французском театре задумали ставить «Чайку», у меня уже был богатый материал для придумываний, компиляций и плагиата. Но затормозился я по другой причине. Дело в том, что, как я уже упоминал выше, до этого я работал в другом языковом театре — при кафедре английского языка МЭИ. В этом вузе всегда была мощнейшая кафедра английского. И поставлено там это — театр — было на широкую ногу. Все участники-студенты были прикреплены каждый к своему преподавателю для отработки текста роли. Для репетиций выделялись прекрасные помещения. Был создан мощнейший стимул: студентам, принимающим участие в работе театра на зачет были обещаны «автоматы» [см. глоссарий в «Катарсисе» — ха-ха!]. Конечно, по-настоящему увлекались театром единицы, на них все и держалось, а остальные приходили просто потусоваться, заодно и автомат получить. Вот и приходилось — сначала Тане, затем мне, а уже после меня — уже упоминавшемуся Саше Лебединскому выплясывать перед ними и развлекать лоботрясов.
Участники были в основном первокурсники. Поэтому на каждой постановке передо мной вставал один и тот же вопрос: как мне оправдать то, что маленькие дети — а что такое еще первокурсники? если девочки уже относительно похожи на женщин, то у мальчиков порой еще мутация голоса не прошла — играют людей самого разного возраста, что люди, и родной-то русский толком не знающие, зачем-то говорят по-английски, что русские люди, здесь, в России, играют англичан, америкосов и иже с ними. Ну, в «Вестсайдской истории» этот вопрос был закамуфлирован острой формой спектакля-дискотеки (ну а на каком языке поют на дискотеке!), в «Черной комедии» — неожиданной и парадоксальной формой актерского существования, придуманной самим Шефером (когда в реальности темно, в предлагаемых обстоятельствах светло, когда в реальности светло, в предлагаемых обстоятельствах темно). Кроме того, железную скульптуру у меня исполнял парень драмсист, который – совершенно непредсказуемым образом — время от времени начинал что-нибудь настукивать, Кроме того, помещение, в котором игралось, было очень интересным, из него на огромный балкон глядели и дверь, и окно, в которое у нас и выходил несчастный миллионер и — падал в некую инфернальную пропасть. Да и помещение-то было, метров 25—30 всего — вместе со зрительскими местами. В общем, хватало прибамбасов. И разговор на другом языке прибавлял ко всей этой странности плюсы. В «Ночи ошибок» я сдался и не стал ничего камуфлировать, наоборот — я пошел навстречу: наши, русские студенты-первокурсники репетируют пьесу Голдсмита. Ввел еще один персонаж — Режиссера (его прекрасно играла одна девочка в красном комбинезоне), который сидел прямо посреди зрительного зала и на чистом русском языке кричал: «Стоп!» — и бежал на сцену показывать. Словом, театр в театре, как в «Укрощении строптивой», и так же, как и у Шекспира, обрамляющее действие в какой-то момент исчезает, а театр в театре вдруг претворяется непосредственно в жизнь. Я, конечно, в этой игре проиграл, чуть ли не единственный раз за свою режиссерскую жизнь — если не считать совершенно беспомощную «Братскую ГЭС» на геологическом в МГУ, — но по другой причине, а не потому, что плохо придумал. Наоборот, я уверен, что это был один из самых классных замыслов в моей жизни. Просто я не сумел его воплотить, как, впрочем, это со мною бывало и позже, по части воплощения я не самый лучший из режиссеров… К сожалению… [Ну, братец, заприбеднялся. Не самый лучший… Ну и не худший!]
Когда задумали ставить «Чайку», у меня возник похожий вопрос. Пока играли на французском, вопросы подобные мэишным не возникали по целому ряду причин. Во-первых, здесь люди самых различных возрастов (в последнем моем спектакле — «Козетте» — младшему исполнителю — роли Куклы — 6 лет, старшему, Жану Вальжану — под 80, с довольно равномерным заполнением промежуточных возрастов). Во-вторых, знание языка на несколько порядков выше, если здесь можно вообще что-то сравнивать. Там в основном у ребят даже спецшколы не было. А здесь имеются и профессиональные лингвисты, причем таких чуть ли не большинство. Что же касается молодых участников… В коллективе есть такие, которые начинают с 6—8 лет и вырастают до взрослых ролей. Так произошло, скажем, с Олей Кулышевой, которая сперва играла Луизон в «Мнимом больном», а сейчас играет уже взрослых мольеровских героинь (Уже сыграла и Анжелику, и Туанетту; глядишь и до Белины очередь дойдет). Следующая Луизон, Саша Пшеницына, сыграла затем Розу в «Маленьком Принце», сейчас играет Козетту [2003], а впереди я вижу Туанетту из «Мнимого больного» [Уже выросла и так и не сыграла; 2007]. Маленькая Марина Барская выросла и сыграла Нину Заречную. А Лена Гороховская, первая исполнительница этой роли сыграла (если бы!) уже Аркадину. Замечание в скобках горькое. Поскольку роль была полностью подготовлена, уже был назначен второй спектакль, но он так и не состоялся, наша «Чайка» прошла всего один-единственный раз, после чего наш Треплев, Жюль, уехал в свою Канаду, как выяснилось, навсегда (по крайней мере семь лет уже прошло — 2007). Ну а без Треплева нет «Чайки». Найти исполнителя на такую роль, это большая и редкая удача [может теперь получится, мужики появились, вроде; 2007].

Теперь же возник другой вопрос: какого лешего русские актеры, играющие на французском языке, играют русских! Играли бы себе французов. А так-то… непонятно! [Годы спустя перечитывая этот комментарий, хочу отметить, что ниже воспоследует гораздо более подробный, доскональный игровой анализ, а в этом месте, тогда, я почему-то его не сделал, хотя изначально, вроде бы намеревался. Наверное, отвлекшись на всякие вышеприведенные рассуждения, рассказы и мысли, забыл, с чего, собственно начал, так со мной бывает.]

Про который я узнал в свое время от Глаголина. Не будучи последователем режиссерской методики ВЭ, но чтя его режиссерский талант, никогда особо не интересовался его биомеханикой, возможно, и напрасно. По крайней мере отказом (чтобы пройти вперед, нужно «подготовить» этот проход, то есть отойти назад; таким образом приходится идти от обратного: оправдывать действенно этот результат, нужный чисто технически) я пользуюсь часто и продуктивно.

Не бэ, Михалыч, я уже забежал вперед, собственно, несколько раз перечитал ваш труд, все у вас получилось так, как вы и сами не ожидали.

С маленькой буквы. Вообще-то я абсолютно согласен с ММ, что в устойчивых выражениях именно так следует именовать бесконечно уважаемое, пусть и не почитаемое в религиозном смысле… существо, понятие, категорию, уж не знаю, как его назвать, чтобы не помянуть всуе. Я, как и Михалыч, атеист. [Уже говорил...]Но, хотя это впрямую и нельзя доказать, он, мне кажется, как и я, не был агрессивным атеистом и уважал чувства верующих, считая, что каждый сходит с ума по своему, или, как это модно нынче говорить, у каждого свои тараканы. Так уж получилось, что помимо того, что в последние годы попутно известным общественно-политическим переменам, раскрутилась десятилетиями зажимавшаяся пружина религиозности, и, как всегда бывает в таких случаях, пошел перегиб в обратную сторону: даже те, кому эта религия не была бы при нормальных условиях (хотя, с другой стороны, в какой стране и когда они были, эти нормальные условия!) и на фик (sic!) не нужна, вдруг ударились в её со страшной силой, а быть атеистом стало то ли неприличным, то ли чуть ли не подвигом (здесь, как всегда, увлекшись опять же «попутными» рассуждениями, я уже забыл, что, собственно, «помимо того»; видимо, все это я и хотел отметить, посему так и оставлю фразу незаконченной, поскольку лень выправлять конкорданс… у всех прошу прощения). Ну, а собственно, иметь свои собственные (pardon за тавтологию) убеждения и всегда было…

«И если можешь быть в толпе собою,

При короле с народом связь хранить

И, уважая мнение любое,

Главы перед молвою не клонить…» [Это Киплинг в переводе Маршака, «Письмо сыну».]

Короче, на всем этом гребне (ага! вот оно — «помимо того»! ура!) пошла мода в печати все, относящееся к богу (чуть ли даже если это бог, скажем, Аполлон), даже местоимения, писать с большой буквы (кстати, последнее, пожалуй, более оправдано. Если в каком-то контексте написать «волей Его», сразу станет понятно, о чем идет речь. Кстати, этот стилистический прием применим к любой высшей силе, вспомним у БГ: «А что до Той [это мое «предложение», Гребень тут ни при чем, но, мне кажется, именно так следует писать], что стоит за плечом,/перед нею мы все равны»). Мне кажется, что с большой буквы следует писать только тогда, когда речь идет о Боге религиозном, о Боге едином, монотеистическом, скажем, Аллахе. В выражениях же «не дай бог», «как бог на душу положит», «бог его знает» — писать это слово с большой буквы значит добавлять к тексту дополнительный смысл, которого в нем на самом деле нет, а значит — затемнять общий смысл текста и, следовательно, его понимание. И вообще — поминать его имя всуе. А кому от этого лучше? Думаю, что Богу в последнюю очередь и он меня поддержал бы. Засим — с богом! [Годы спустя я заметил, что написал на эту тему где-то в другом месте менее подробно, но ладно — хай живее: и там и здесь…]

PS Кстати, кто бы мне сказал, с какой буквы и в какой ситуации следует писать черт, Сатана, дьявол, Вельзевул, демон, Мефистофель, левиафан, Сатанаил, асмодей, Азазель и т.д. (регистр давал наугад, через одного, поскольку, думаю, ни один лингвист не в состоянии дать обоснованный ответ на этот вопрос).

Буквально вчера на репетиции я уговаривал именно так сыграть пролог к «Мнимому» — я предлагал показать, как — на фоне сегодняшнего уровня правды — выглядела бы реальная работа мольеровских актеров; я просил их именно наигрывать: «зычные, поставленные голоса, картинные позы и т.д.». Но Елена Георгиевна возмутилась и сказала, что именно в мольеровские времена была «правильная» игра, еле удалось увести разговор в сторону. Это как недавно ходил в Пушкинку на Модильяни, так гардеробщица пристала, мол, искусство должно быть только классическим, а все эти модернистские выверты только от пьянки, наркотиков и прочего разврата… Хорошо, кто-то подошел сдавать одежду, а то я чуть не вскрылся…

Здесь я перескочу через несколько страниц, где Михалыч описывает, чем закончилась эта его командировка, изумительный образный и наполненный человеческим материалом рассказ. А перескочу по одной шкурной причине: я уже набрал это место, но затем у меня полетел винт вместе с материалом, который я не успел закачать на сайт. И пока он (винт) лежит неспасенный, но оставляющий надежду быть спасенным, я (и так после более чем полугодовалого [это не оговорка, а шутка] перерыва), все-таки, продолжу, но – с места, которое я заведомо не набирал. [Годы спустя. Именно в таком виде и висел этот материал. Но впоследствии я решил все-таки набрать этот текст еще раз, не ожидая восстановления информации с винта. Сколько можно, уже скоро год будет, как не получается привести материал в человеческий вид! А тут еще первый муж моей второй жены в очередной раз обновил себе компьютер и, как всегда в таких случаях, подарил нашему семейству старое оборудование, на этот раз (в том числе) еще и сканер, которым я надеюсь впредь воспользоваться и не просто набивать текст на клавиатуре, распознавать и вычитывать — сбылась (тьфу-тьфу-тьфу) мечта идиота!

Так что дальше идет совершенно полноценный (в смысле полный по мере набора—комментариев) текст.

А эти слова я пишу спустя еще годы после предыдущего фрагмента (а именно — в последний день зимы 2006/7. Со сканером получился облом, так что идет набор… Ну а заработал [сканер] бы… и конец игре?! Тоже жалко!]

Мне знакома эта атмосфера по театру-студии «Мастерская». Основу труппы создавали бывшие любители, мечтающие стать профессионалами и молодые профессиональные актеры из провинции, которые были счастливы получить место в

Blog

М. М. Буткевич Кигровому театру