М. В. Ломоносова филологический факультет кафедра истории зарубежной литературы Диплом

Вид материала

Диплом

Содержание 37 У. М. Теккерей «История Генри Эсмонда», Москва – 1989 (стр. 11)

Подобный материал:

• М. В. Ломоносова филологический факультет кафедра истории зарубежной литературы Диплом, 949.48kb.
• М. В. Ломоносова Филологический факультет Кафедра истории зарубежной литературы Программа, 68.11kb.
• М. В. Ломоносова филологический факультет кафедра истории зарубежной литературы значение, 970.7kb.
• М. В. Ломоносова Филологический факультет Кафедра истории зарубежной литературы Диплом, 3721.87kb.
• М. В. Ломоносова филологический факультет кафедра истории зарубежной литературы Диплом, 700.43kb.
• А. В. Горбачева в 2011 году закончила филологический факультет мгу им. М. В. Ломоносова, 11.88kb.
• М. В. Ломоносова Филологический факультет Кафедра истории русской литературы к проблеме, 908.19kb.
• Московский Городской Педагогический Университет Филологический факультет Кафедра русской, 604.82kb.
• М. В. Ломоносова филологический факультет слово грамматика речь выпуск II сборник научно-методических, 97.35kb.
• М. В. Ломоносова Филологический факультет Кафедра истории русской литературы XX века, 1250.14kb.

Что же касается последнего из рассматриваемых нами в этой работе авторов – Джордж Элиот, то у нее мы находим лишь один исторический роман – «Ромола» (1862). Этот исторический роман по времени действия может быть соотнесен скорее с романами В. Скотта, чем с современными романами Теккерея или Диккенса. События, описанные в этом произведении, имеют место в конце XV века, и, что еще более необычно, вовсе не в Англии, а в Италии, точнее во Флоренции. Здесь показана одна из самых драматичных эпох в истории этого славного города, когда после падения тирании Медичи к власти приходит настоятель флорентийского доминиканского монастыря Джироламо Савонарола. В 1492 Родриго Борджа стал папой под именем Александра VI. Нависла угроза французской интервенции, вызванной просьбой герцога Миланского Лодовико Сфорца. Флорентийцы, опасаясь губительных последствий тиранической политики Пьеро, сына Лоренцо, обратились к Савонароле, который играл важную роль на переговорах с французским королем Карлом VIII до и во время его пребывания во Флоренции (ноябрь 1494). Утратив влияние, Пьеро бежал, оставив Флоренцию без правительства после 60-летнего правления рода Медичи. В городе возникла смута, в этой опасной обстановке борьбы за власть Савонарола призывал людей к примирению и пророчил, что в будущем обновленная Флоренция станет образцом для всей Италии. Ему также удалось добиться принятия республиканской конституции по венецианскому образцу.

Обращение к истории Флоренции не случайно. Джордж Элиот увидела в этом своего рода «Смутном времени» отражение состояния современной Англии со всеми его сложностями и противоречиями. Исследователь творчества Элиот У. Дж. Харви так пишет об этом в своей статье «Idea and Image in the Novels of George Eliot»: «Romola is one of those many Victorian works which use history as a mirror to show us our true selves; the spiritual crises of 15^th century Florence are strikingly similar to those of Victorian England»⁵¹ Отсюда следует, что и Джордж Элиот разделяла общую для всех викторианских писателей и мыслителей точку зрения на историю. Она как и Теккерей поначалу с энтузиазмом восприняла Французскую революцию, но также как и Теккерей сочла ее неприемлемой для Англии. Здесь больше подойдет путь постепенных реформ, считала она. Но, помимо этого, ее интересуют и истоки духовного кризиса науки.

Так же как и Теккерей, она вела тщательную подготовку к написанию романа. Так же не стоит забывать и о том, что Элиот была поклонницей Вальтера Скотта, и ее концепция истории очень напоминает ее предшественника. Это история нравов. Идея «Ромолы» появилась у Джордж Элиот во время ее первой поездки в Италию с Дж. Г. Льюисом, когда они прочли в путеводителе о Джироламо Савонароле. Вот как пишет об этом Дж. Г. Льюис: « It occurred to me that his life and times afford fine material for a historical novel. Polly (George Eliot) at once caught the idea with enthusiasm»⁵². Они вместе собирали в библиотеке Флоренции материал. И когда оказалось, что одного посещения Италии недостаточно для того, чтобы достаточно убедительно описать Флоренцию XV века, Элиот поехала в Италию во второй раз. Ее интересовали мельчайшие подробности жизни и быта Флоренции времен Савонаролы: костюмы, язык, этимологические корни имен, описания ярмарок, шествий и церемоний, уличное освещение, фейерверки, игры и даже выделка шерстяных тканей. Все это нашло отражение в ее романе, например, замечательные описания шествия в День Св. Джованни. Описания деталей праздника вместе с оживлением толпы, которая постоянно движется - люди толкаются, танцуют, шепчутся, говорят, поют, кричат. Все это помогает создать у читателя впечатление, что он действительно находится на улице Флоренции XV века в самой гуще событий: «At each of the opposite inlets he saw people struggling into the piazza, while above them paper lanterns, held aloft on sticks, were waving uncertainly to and fro. A rude monotonous chant made a distinctly traceable strand of noise, across which screams, whistles, gibing chants in piping boyish voices, the beating of drums, and the ringing of little bells, met each other in confused din»⁵³.

Время, когда создавался этот роман, было периодом увлечения итальянским Ренессансом. Джордж Элиот была вхожа в кружок Аделаиды Сартория, где царил культ Флоренции и Ренессанса в целом. Тема Италии, начиная с эпохи романтизма, прошла очень интересный путь. Осмысление этапов культуры Ренессанса привлекало писателей, которые столкнулись с Италией во время путешествий. И романы их, такие как «Последние дни Помпеи», «Риенци» и др., так или иначе, связаны с материальной культурой Италии, ни один писатель не проходит мимо изображения этого богатейшего наследия. И, разумеется, Элиот в процессе работы изучает не только исторические документы и свидетельства. Обдумывая свой сюжет, она просматривала «Риенци» Бульвер-Литтона и перечитывала любимый с давних пор роман Скотта «Пират», черпая в них вдохновение для своей работы. Ведь еще сотрудничая в «Вестминстерском обозрении» она говорила, что для написания хорошего исторического романа нужно внимательно изучить романы Вальтера Скотта и других исторических романистов, подробно разузнать про костюмы, особенности языка нужного периода и представлять себе основные политические события выбранной эпохи. Именно по такому плану и вела она свою работу над «Ромолой».

Имитаторы и продолжатели традиций В. Скотта пошли по пути более яркого отражения местного колорита, воссоздания материального мира исторических эпох. Недаром они назывались «Wardrobe School of Novelists». Элиот, на первый взгляд, тоже продолжает традиции антикварного исторического романа с акцентом на детали быта, костюма, жилища.

Вальтер Скотт имел особое значение для Элиот, она со времен юности зачитывалась его романами. А позднее, уже став писательницей, она продолжает восхищаться его талантом и черпает многое из его произведений. Подобное отношение к сэру Вальтеру Скотту выделяет Джордж Элиот среди других писателей викторианцев, которые скорее отталкивались от его творчества, нежели что-то заимствовали. Она же не просто берет романы Скотта за образец, а даже заимствует у него сюжетные линии. Например, в романе «Адам Бид» (1859) она использовала сюжет «Эдинбургской темницы» Скотта. Помимо сюжетов берет она у Скотта и метод. Ведь именно он делает далекое и давнее близким, неведомое известным и понятным. Б этом очень хорошо говорит в своей статье ««Сам Вальтер Скотт», или «Волшебный вымысел»» Д.М. Урнов: «читатели чувствовали, что они запросто…знакомятся и со средневековыми королями, и с рыцарями, и с людьми «вне закона» - неукротимыми горцами»⁵⁴. Скотт и далекое и относительно недавнее прошлое понимал и воспроизводил как некое целое, как некий особый мир. И если современники его, растревоженные Французской революцией, были заняты вопросом, когда жили лучше теперь или прежде, то сам писатель, изображая в своих произведениях разные эпохи, отвечал на вопрос, не когда жили лучше, а как жили. И Скотт вовлекал в свое повествование все от бытовых деталей до крупнейших событий, использовал все, чтобы воссоздать весь обиход прежней жизни. Также делает и Элиот, скрупулезно исследуя быт того периода, о котором пишет. Никакая мелочь не остается без внимания – детали туалетов, дома, интерьеры и даже освещение улиц Флоренции и их малейшие изменения – очень важны для передачи настроения и являются даже своего рода символами. Так, например, изменение освещения флорентийских улиц, когда в город вошли французы, свидетельствует о необычности происходящего. Авторский комментарий говорит, что флорентийцы никогда прежде такого не видели: «Instead of a gloom unbroken except by a lamp burning feebly here and there before a saintly image at the street corners, or by a stream of redder light from an open doorway, there were lamps suspended at the windows of all houses, so that men could walk along no less securely and commodiously than by day…»⁵⁵ Также как и романы Скотта, «Ромола» у Элиот отличается топографической точностью, прежде чем написать она не только внимательно изучала документы, но и ходила гулять по тем местам во Флоренции, которые собиралась описать. Это помогло достичь большей достоверности, и при чтении возникает ощущение погружения в прошлое. «Little bits of Florence down to a door nail, and great facts of Florence up to the very fury of life among those full living nobles»⁵⁶, отзывается о «Ромоле» Энтони Троллоп в письме к Элиот.

Маршруты, по которым движутся герои, вполне узнаваемы и это помогает соотнести прошлое и настоящее. И читатель с еще большим удовольствием вживается в книгу, вполне понимая, где происходит действие. Например, «The stream of colour flowed from the palace in the Via Larga round by the Cathedral, then by the great Piazza della Signoria, and across the Ponte Vecchio to the Porta San Frediano - the gate that looks towards Pisa. There, near the gate, a platform and canopy had been erected for the Signoria…»⁵⁷ А чтобы читатель легко вошел в древний город, Элиот использует особый прием – приезд во Флоренцию, путешественника, странника Тито – и читатель, как бы сопровождая вновь прибывшего, постепенно погружается в жизнь города XV века.

Но Элиот со Скоттом сближает не только старательное воспроизведение быта. Следуя за своим учителем, она воспроизводит прошлое, но избегает прямых параллелей с нынешними событиями. Хотя у Джордж Элиот все-таки проскальзывают то здесь, то там обращения к современникам. Так, например, в 65 главе, автор вдруг перестает вести повествование от 3-го лица и внезапно начинает говорить «мы»: «We are so made, almost all of us, that the false seeming which we have thought of with painful shrinking when beforehand in our solitude it has urged itself on us as a necessity, will possess our muscles and move our lips as if nothing but that were easy when once we have come under the stimulus of expectant eyes and ears»⁵⁸. Еще одно обращение к викторианскому читателю можно найти в 7-й главе: «It was a human foible at that period (incredible as it may seem) to recite quarrels, and favour scholarly visitors with the communication of an entire and lengthy correspondence…»⁵⁹ Такая соотнесенность с современностью помогает Элиот представить читателям те изменения, которые произошли в обществе и в сознании людей. Здесь писательница так же не отходит от традиций Скотта. Можно вспомнить его роман «Уэверли», где постоянно говориться, что события романа отнесены на 60 лет назад, и в те времена весь уклад быта отличался от современного автору и предполагаемому читателю.

Помимо Скотта Элиот заметно использует и теккереевскую традицию исторического романа в воссоздании духовной атмосферы эпохи и в многообразии аспектов представления характеров персонажей: образы ученого Бардо де Барди, отца Ромолы, Бартоломео Скалы, обменивающегося латинскими эпиграммами со своими врагами, и, конечно же Савонаролы и Ромолы де Барди. Характеры же в романе даны очень интересно. В XIX веке на смену героям с безупречной внешностью приходят невзрачные, а порой и вообще некрасивые персонажи Джейн Остен и Шарлотты Бронте. Достаточно вспомнить хотя бы Джейн Эйр из одноименного романа. Элиот создает своих героев в русле этой традиции. Даже ее Доротея Брук из романа «Миддлмарч» при всем своем изяществе и симпатичной наружности страдает близорукостью. Ее занимают не только положительные персонажи, она говорит и о темных сторонах души человеческой. При этом волнует писательницу и возможное несоответствие между прекрасной внешностью и совсем не ангельским характером. Воплощение этого несоответствия – грек Тито Мелема. За прекрасной внешностью скрывается нечто ужасное, человек, который никого не любит, постоянно ищущий выгоду для себя, лжец, лицемер и предатель. Никто из героев и не подозревает о внутренней испорченности Тито, только Пьеро ди Козимо с первого взгляда предсказывает его характер, позднее раскрывающийся для всех: «A perfect traitor should have a face which vice can write no marks on - lips that will lie with a dimpled smile - eyes of such agate-like brightness and depth that no infamy can dull them - cheeks that will rise from a murder and not look haggard»⁶⁰.

Пьеро правильно угадывает характер Тито, его высказывание оказывается пророческим – ведь Тито, так или иначе, предает всех героев, в том числе и самых близких людей. Он грабит и отрекается от своего приемного отца, обманывает надежды Бардо де Барди (хоть тот так никогда об этом и не узнает), предает и обманывает свою жену, Ромолу, продавая за ее спиной библиотеку ее отца, дело их с Ромолой жизни, и даже маленькую, простодушно влюбленную Тессу он с помощью розыгрыша заставляет поверить, что женился на ней. И хотя все это, казалось бы, говорит о том, что Тито неоспоримо является героем со знаком минус, характер и поступки его подаются автором так, что нельзя однозначно оценить его сразу и бесповоротно. С одной стороны, это предатель, человек очень низкий, а с другой – он любит Ромолу: «She was the wife of his first love - he loved her still; she belonged to that furniture of life which he shrank from parting with»⁶¹. Жалеет он слепого Бардо и помогает ему сначала искренне. К Тессе, к которой он не испытывает глубокого чувства, подобного его чувству к Ромоле, он жалеет, по-своему о ней заботится. И хотя он обманом заставил ее поверить, что они поженились, он испытывает к ней теплое чувство и даже, в какой-то мере, считает себя за нее в ответе: «it>⁶². Получается, что Тито обладает более сложным характером, чем кажется при поверхностном прочтении. И в этом заключается тот шаг вперед, который делает Элиот по сравнению с современными ей писателями. Ее герой, во-первых, сочетает такие черты, которые, как считалось, не могут совмещаться в одном человеке, а именно, прекрасную внешность и далеко не ангельский характер. Это было своего рода отступлением от традиции, согласно которой только добрые герои должны обладать красивой наружностью. Во-вторых, характер Тито неоднозначен, в нем перемешано и плохое, и хорошее, но чаще побеждает плохое. Это тоже можно считать отступлением от общепринятого в тот период канона, по которому герои негласно делились на «плохих» и «хороших».

Другие характеры в романе раскрываются в этом же ключе. Взять хотя бы главную героиню Ромолу де Барди. Несмотря на то, что Ромола – это несомненно положительная героиня, в ней присутствую некие черты, до этого считавшиеся не свойственными для «хороших» героинь романов. Она не прощает Тито и любовь ее это особенное чувство: «her love>⁶³, она вполне способна трезво оценить действия своего любимого человека, как и происходит с Тито. Ее любовь не всепрощающая, она не может любить человека предавшего и продавшего дело жизни ее отца. Ромола, как и многие другие героини Элиот, и в частности Доротея Брук из романа «Миддлмарч» интересуется научными изысканиями в области литературы и истории, что тоже не типично для героинь этого периода. Она после смерти старого Бардо берет на себя заботу об устройстве его библиотеки, считая это своим долгом. Тито же предает ее, и ее любовь к нему угасает. Очевидно, что Ромола вовсе не похожа на абсолютно положительных героинь вроде Люси Манетт Диккенса или Леди Эсмонд Теккерея.

Следовательно, Джордж Элиот во многом порывает с традицией XIX века и приближается скорее к веку XX, особенно в изображении характеров героев, что всегда считалось несомненным просчетом в творчестве Скотта. Элиот принадлежала поколению поздних викторианцев, которые не все восприняли от классиков XVIII века. Она жила в эпоху позитивизма, и это обстоятельство не могло не сказаться на ее представлении истории и исторических личностей.

Глава 3. Роль личности в истории в интерпретации писателей викторианцев

Историки, как отмечает в своей книге «Как пишут историю» Поль Вен, рассказывают о подлинных событиях, действующим лицом которых является человек. И именно они эти события, в которых главным двигателем выступает человек, и являются предметом истории. «Она, как и роман не вынуждает нас вновь переживать опыт прошлого; прошлое, вылепленное историком – не то, что переживает действующие лица; это изложение, и оно позволяет устранить некоторые ложные проблемы»⁶⁴. История разбирает, упрощает, организует, умещает целый век на одной странице. Но события существуют в истории не сами по себе, а только в связи с идеей о вечном человеке. И в трудах историков человеческие поступки занимают особое место и ставят множество сложных проблем.

В викторианскую эпоху с легкой руки Томаса Карлейля месту человека в истории придавали еще большее значение. В его трудах мы видим проявление «культа героев», образцы которого есть в мифе, эпосе и раннем бытописании. Книга Карлейля «Герои и героическое в истории» целиком посвящена значению человека в истории. Он считает, что главную роль в историческом процессе играют люди выдающиеся, неординарные. «Ибо всемирная история, история того, что человек совершил в этом мире, есть, в сущности, история великих людей потрудившихся здесь, на земле».⁶⁵ Именно эти люди были вождями человечества, образцами и творцами всего того, что вся масса людей вообще стремилась осуществить, чего она хотела достигнуть. И все содеянное, по мнению этого историка, в этом мире представляет собой, в сущности, внешний материальный результат, практическую реализацию и воплощение мыслей, принадлежащих великим людям. Во всякую эпоху мировой истории всегда найдется великий человек, который является необходимым спасителем своего времени, «молнией, без которой ветви никогда не загорелись бы».⁶⁶ В истории всякой великой эпохи самый важный факт – то, каким образом люди относятся к появлению среди них великого человека. И конечно, почитание «героев», как называет их Карлейль, это явление, постоянно изменяющее свою форму; в разные эпохи оно выражается различно, и во всякую данную эпоху нелегко бывает найти для него надлежащую форму. Сначала, еще в языческие времена, был период героев-богов, когда выдающихся личностей почитали как небожителей, пример тому – скандинавское божество Один. Затем наступила эпоха героев-пророков, которых толпа воспринимает как посланников Бога на земле, как пророка Магомета. После этого, согласно теории Карлейля, приходит время поэтов, таких как Данте и Шекспир, которые, как и пророки, ниспосланы свыше, чтобы сделать истину более понятной для нас. Они должны открыть людям ее священную тайну, присутствие которой они ощущают сильнее, чем кто-либо. Следующая ступень – это герой-пастырь, подобный Лютеру, который, на самом деле очень близок к пророку. Он также должен нести в своей душе свет вдохновения. Он руководит культом народа и является связующим звеном между народом и невидимой святостью. Последние две категории являются продуктом новых веков – это герой-писатель, и примерами тому являются Сэмюэль Джонсон, Жан-Жак Руссо и Роберт Бернс, и герой-вождь, такой как Наполеон Бонапарт или Оливер Кромвель. При этом писатель очень близок к пророку и поэту, а вождь, по мнению Карлейля, вообще величайший из великих, который подчиняет себе воли других людей для их же благополучия.

Так же историк отмечает, что бывают эпохи, когда наступает кризис великих личностей. Тогда массовое сознание уничтожает индивида, и это, прежде всего, относится к современной истории, когда наблюдается некая исчерпанность великих личностей. Эта теория не осталась незамеченной современниками и, разумеется, отразилась в той или иной степени во многих романах викторианского периода. Мнения были различны, кто-то принимал ее, кто-то критиковал. Рассмотрим, как она отразилась в исследуемых романах.

Для начала возьмем роман Чарльза Диккенса «Барнеби Радж». Здесь есть несколько человек, которые претендуют на статус героя в карлейлевском смысле этого слова. Это реальный исторический персонаж лорд Гордон, слесарь-подмастерье Саймон Теппертит и Хью из таверны «Майское дерево».

Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что лорд Гордон, как по внешнему своему виду, так и по характеру совсем не похож на героя-вождя, как представляет его Карлейль: «Лорд Гордон, эта важная особа, чье посещение было великой честью для "Майского Древа", оказался человеком среднего роста и хрупкого сложения, с желтовато-бледным лицом, орлиным носом и длинными каштановыми волосами, гладко зачесанными за уши, слегка припудренными, но совершенно прямыми, без малейшего следа завивки»⁶⁷. Все в его облике свидетельствовало о том, что это кроткий и меланхоличный человек, а постоянное беспокойство, сквозящее в его чертах, вызывало жалость у всех, кто видел его. Как оказывается в последствии, вовсе не Гордон является движущей силой восстания, вовсе не он руководит массами. Он является только марионеткой в руках у своего хитрого и расчетливого секретаря Гашфорда. «Великих людей обычно подстрекают к злоупотреблению властью (в тех довольно редких случаях, когда они нуждаются в таком подстрекательстве) всякие льстецы да угодники»⁶⁸, говорит автор романа. Гордон, разумеется, честолюбив и хочет выглядеть народным героем, но при этом судьба народа, судьба тех, кто следует за ним, его не волнует. Гордон оказывается слабым человеком, играя на тщеславии которого, люди подобные Гашфорду и Честеру могут совершать очень неблаговидные поступки, прикрываясь благими намерениями. А в самом разгаре восстания толпа вообще выходит из под контроля у кого бы то ни было и превращается в нечто стихийное и неуправляемое.

Саймон Теппертит – это сниженный двойник лорда Гордона. Он тоже хочет славы и личной выгоды, но если у лорда Гордона эти черты не так ярко выражены, то у Саймона они доведены до крайности. Ему не дает покоя слава великих полководцев прошлого, и он хочет жениться на дочери своего хозяина. У него, как и у Гордона, практически нет настоящих соратников, все его подмастерья объединились в этот союз из личной выгоды, а над ним посмеиваются за спиной, хотя в глаза льстят ему. Эта ситуация также очень напоминает отношения лорда Гордона и Гашфорда. В трудную же минуту и от Гордона и от Теппертита отворачиваются все «соратники» и отвечать приходится только им одним, хотя они – всего лишь марионетки.

Хью – это совсем другое дело. Вот, казалось бы, настоящий герой, вышедший из народа, но стоит только обратить внимание на то, как автор описывает его, все сразу становится ясно… «То был молодой великан, здоровый и сильный, чье загорелое лицо и смуглая грудь, густо заросшая черными, как смоль волосами, достойны были кисти художника. К его неряшливой одежде из самой грубой и жесткой ткани пристали клочки соломы и сена, обычно служивших ему постелью, такие же клочки запутались в нечесаных кудрях, и поза, в которой лежал Хью, была небрежна, как его одежда. Эта небрежность и что-то угрюмое, даже свирепое в выражении лица придавали ему столько своеобразия, что спящий… сегодня более, чем когда-либо похож на разбойника»⁶⁹. Постоянно подчеркивается сходство Хью с животными, его грубость и дикость. Он и сам признает, что ему легче дается общение с животными – лошадьми, собаками, нежели с людьми. Именно поэтому он становится одним из главных действующих лиц бунта, ведь в этот момент в людях просыпаются животные инстинкты, и Хью легко находит общий язык с бунтовщиками.

Но и в образе Хью можно увидеть отражение лорда Гордона. Ведь он все-таки, также как и лорд Гордон, оказывается лишь игрушкой, марионеткой, слепым орудием для выполнения гнусных планов, в данном случае, мистера Честера. Еще одну параллель можно провести между этими двумя образами – и лорд Гордон, и Хью вынуждены расплачиваться за все, хотя они оба были лишь инструментом в руках более хитрых и изворотливых людей.

Таким образом, через весь роман проходит мысль о наступлении кризиса сильных и ярких личностей, о том, что их историческую роль, сами того, может, и не желая, присваивают личности незначительные.

Во втором историческом романе Диккенс продолжает эту тему и развивает ее дальше. Здесь уже речь идет не о том, что личности вовсе не героические стремятся занять видное место в истории, а о торжестве массового сознания над индивидуальным. Об этом и говорил неоднократно в своих трудах Карлейль. Подобная ситуация рождает в обществе неразбериху – «узники в лондонских тюрьмах вступали в драку со своими тюремщиками и блюстители закона усмиряли их картечью; на приемах во дворце воры срезали у благородных лордов усыпанные бриллиантами кресты; в приходе

Сент-Джайлса солдаты врывались в лачуги в поисках контрабанды, из толпы в солдат летели пули, солдаты стреляли в толпу, - и никто этому не удивлялся»⁷⁰. В этом романе постоянно подчеркивается мысль о том, что всем ходом событий управляет толпа и что ее действия стихийны, не поддаются логическому объяснению и обусловлены в основном сиюминутными впечатлениями и эмоциями. Особенно показателен в этом отношении процесс над Чарльзом Дарнеем в дни революции во Франции. Свидетелем и защитником в суде выступает доктор Манетт, который провел много лет в заключении в Бастилии. Он сам говорит об отношении к нему патриотов: «Я - бывший узник Бастилии. Ни у одного патриота в Париже, - да что я говорю - в Париже! во всей Франции не поднимется на меня рука. Всякий, узнав, что я сидел в Бастилии, бросится душить меня в своих объятиях. Что вы, меня здесь будут на руках носить! Я за свои былые мученья пользуюсь теперь таким почетом, что нас беспрепятственно пропустили через заставу, дали нам все сведения о Чарльзе и доставили сюда»⁷¹. Но затем настроение толпы резко изменяется… «произошло что-то непонятное (доктор не мог объяснить, чем это было вызвано), и члены суда, наклонившись друг к другу, стали о чем-то тихонько совещаться между собой, после чего председатель трибунала объявил доктору, что арестованный должен остаться в заключении…»⁷² Здесь все решает толпа и даже присяжные в суде больше похожи на разбойников чем на честных людей: «Казалось, самый озлобленный сброд, все что есть самого дурного среди населения города… дурные, озлобленные, жестокие люди - они-то и вершили здесь суд»⁷³ настроение толпы подобно изменчивой весенней погоде – то, узнав, что Дарней – племянник ненавистного маркиза Эвремонда, они ненавидят его, то, услышав, что он зять всеми любимого доктора Манетта, сочувствуют и хотят оправдать. Даже такая светлая и сильная личность как доктор способен лишь ненадолго поколебать мнение толпы. А затем снова в глазах появляется ненависть… И смертный приговор Чарльзу Дарнею подписан. Вот он кризис выдающихся личностей в чистом виде, массовое сознание управляет всем, страна, охваченная буйной горячкой, утратила представление о времени, словно горячечный больной, впавший в беспамятство. Если кто-то или что-то и способно править миром в такие моменты то, это только лишь «женушка Гильотина». И конечно, это не может приветси ни к чему хорошему: льется море крови, гибнут многие безвинные люди. Но так, по мнению Диккенса, происходит всегда, если у кормила власти нет достойной, сильной личности, способной вершить историю.

Разумеется, есть еще виноторговец Дефарж и его жена, которые, казалось бы, стоят у руля и претендуют на роль исключительных личностей, но и они лишь щепочки, увлекаемые общим потоком революции. Они ничего не могут поделать и вынуждены склониться перед силой толпы. Что касается мадам Дефарж, то она вполне отдает себе отчет в том, что не она вождь революции, она лишь вывязывает списки врагов революции и запоминает ее друзей, служа скорее летописцем…

Таким образом, в обоих своих романах Диккенс проводит мысль о том, что в современной истории наступил-таки кризис ярких личностей и всем руководит исключительно массовое сознание. Их этого можно сделать вывод, что он солидарен в этом вопросе с Карлейлем и его теорией.

Категория историзма претерпевает значительные изменения, начиная еще с эпохи Просвещения. Динамика обусловлена крупными историческими событиями и изменением природы человека после Французской революции. Современник Карлейля Теккерей, прекрасно знал XVIII век, опирался не только на работы историка своего времени, но также и на труды Монтескье и Вольтера. Он использовал и опыт Диккенса для сравнения обычаев Старого и Нового Света.

«История народов», как у просветителей, превратилась в историю отдельных личностей, вписанных в определенную историческую эпоху с ее нравами, обычаями и традициями. Теккерей не случайно обращается ко времени правления королевы Анны в Англии и войны за независимость в Америке. При изображении этих двух эпох он выступает как обычный летописец, близкий концепции Карлейля о смене типов героев. Теккерей как- будто продолжает вести разговор сам с собой о положительном персонаже и находит такого героя внутри истории. В обоих романах повествователь и главный герой оказывается непосредственным участником исторических событий.

Поздние викторианцы обращаются к изображению обычной жизни, «оживленной юмором и подслащенной пафосом». Акцент ставится на психологию индивида. Его взаимоотношения с узнаваемой социальной структурой достаточно подвижны. Кризис повседневного существования, запечатленный во многих романах, это кризис, который может передать усложненный характер отношений индивида и социума из-за возросшей веры в возможность лучше познать социальные отношения. Очень часто действие сосредоточено вокруг одного крупного города, где возможность индивидов узнать друг друга осложняется, но представляет интерес для романиста.

Уильям Теккерей в своих исторических романах «История Генри Эсмонда» и «Виргинцы», на первый взгляд, придерживается той же точки зрения, что и Диккенс. Он говорит о том, что короли – такие же люди, как все, а вовсе не богоподобные существа. « Я видел уже состарившимся и одряхлевшим французского короля Людовика XIV, этот образец и воплощение царственности…, который жил и умер в согласии с установлениями министра двора, всю свою жизнь стремясь разыгрывать роль героя; и что же: лишенный поэтического ореола, это был всего лишь маленький, сморщенный старичок с попорченным оспою лицом, в пышно взбитом парике и в башмаках с красными каблуками, чтобы казаться выше ростом; образец героя для сочинителя книг, если хотите, или для ваятеля, или… - этакий бог в римском вкусе, - но, конечно, не более как человек для мадам Ментенон, или для цирюльника, который брил ему бороду, или для господина Фагона, придворного врача»⁷⁴. Короли и полководцы – это обычные люди, со своими достоинствами и недостатками, со своими увлечениями, совсем не похожие на парадные портреты. Автор приравнивает их к простым смертным: « Я не раз наблюдал, как королева Анна мчалась в кабриолете вслед за сворой гончих по склонам Виндзорского парка, сама правя лошадью, - краснолицая, разгоряченная женщина, ни в малой мере не похожая на ту статую, что показывает каменную спину собору св. Павла, оборотясь лицом к экипажам, взбирающимся по Лэдгет-Хиллу. Ни умом, ни воспитанием она не была лучше нас с вами, хотя мы преклоняли колено, подавая ей письмо или чашку для умывания»⁷⁵. Эпоха героев, выдающихся личностей, ведущих за собой народ, уже давно позади. Но есть скромные, незаметные люди, которые по своему характеру – сильные, независимые, умные, образованные – действительно выдающиеся личности.

Таков главный герой романа – Генри Эсмонд: «он одинаково относился к великим и к ничтожным… Никому бы и в голову не пришло позволить себе с ним вольность; он умел заставить самых скромных и застенчивых чувствовать себя непринужденно в его обществе, а с заносчивых сбивал спесь спокойной насмешкой, которой все до крайности боялись. Его вежливость не была чем-то вроде праздничной одежды, которую снимают после ухода гостей; он всегда был одинаково вежлив... Говорят, он любил занимать первое место в обществе, но было ли такое общество, где первое место не принадлежало бы ему по праву?»⁷⁶ Однако они остаются в тени, не рвутся к власти, предпочитая тихую жизнь в безвестности почестям и славе. Таким образом, Теккерей несколько видоизменяет идею Карлейля – дело, оказывается вовсе не в том, что эпоха настоящих героев прошла, а в том, что изменился сам тип героя. Карлейль в своей работе «О героях и героическом в истории» отмечал, что во всякую эпоху обязательно найдутся поистине великие люди, но само понятие «великий человек» может несколько отличаться от эпохи к эпохе. Но во все времена « искренность, глубокая, великая подлинная искренность составляет первую характерную черту великого человека…»⁷⁷ И с этой точки зрения, Генри Эсмонд – действительно выдающаяся личность. Он искренен не только в выражении своей любви к кому бы то ни было: будь то леди Рейчел Каслвуд или ее муж Френсис Каслвуд, или их юные отпрыски Беатриса и Фрэнк, или его духовный наставник патер Холт; так и в непрятии того или иного человека, не смотря ни на титул, власть или состояние. Примером последнего может служить отношение Генри к Шевалье, претенденту на английский престол. Разумеется, Генри Эсмонд, ко всему прочему, человек чести, сильная личность, вдобавок, он умен и хорошо образован. Казалось бы, перед нами портрет одного из тех героев, о которых говорил Карлейль. Но тогда почему же он не ведет за собой народные массы? Почему не занимает руководящие посты и не стоит во главе государства? Все его свершения или остаются без внимания, или слава и почести достаются другим. Просто настало время марионеток, тряпочных кукол, которые, по иронии судьбы, получают все, хотя и являются лишь подставными фигурами, возможно, более удобными, нежели герои реальные.

Фигура Претендента призвана оттенить героическую натуру Генри Эсмонда. Эти два образа – мнимая и настоящая личности. Шевалье де Сен-Жорж далеко не человек чести. Он, как и все реальные исторические личности у Теккерея, предстает перед читателем как простой смертный, напрочь лишенный какого-либо величия или истинно королевской сдержанности и достоинства: «Его величество, надев фланелевую рубашку, играл в лаун-теннис с джентльменами своей свиты, кричал при каждом мяче и сыпал бранью, как последний из его подданных»⁷⁸. Он готов на все ради собственных удовольствий, даже завести интрижку с девушкой из семьи, которая рискует для него всем – состоянием, честью, жизнью – не кажется ему зазорным. Он явно неравнодушен к картам и спиртному. А судьба народа, которым он собирается править, ни мало его не волнует: «посланец узрел короля в обществе его любовницы; парочка сидела за картами, и его величество был пьян. Три онера занимали его несравненно более, нежели три королевства, и полдюжины бокалов вишневой настойки отшибли у него память обо всех горестях и утратах, о короне отца и о голове деда»⁷⁹. Однако псевдогерой занимает место на страницах истории, а по-настоящему достойная, выдающаяся личность остается в тени.

В отличие от Диккенса, Теккерей вовсе не считает, что главной движущей силой истории является толпа. Ее вершат отдельные личности, а народ, в представлении автора, это некая бессловесная масса, мнением которой никто и не думает интересоваться. Об этом говориться в следующем историческом романе Теккерея «Виргинцы», который является, по сути дела, продолжением «Генри Эсмонда». Колонизаторы американских земель, производя раздел территорий, просто напросто не приняли в расчет коенное население, индейцев, несмотря на то, что их большинство. «помимо французов и англичан, существовали и другие люди, считавшие себя законными хозяевами территории, за которую сражались дети их Белых Отцов, - речь шла об индейцах, исконных собственниках этих земель. Однако мудрецы в Сент-Джеймском дворце и в Версале благополучно предпочли считать указанный спор делом одних только европейцев, а не краснокожих, и лишили этих последних права участия в нем…»⁸⁰ Такова же, по мнению писателя и ситуация с народной массой в целом.

В этом романе снова можно видеть, что время героев в главе народов и государств – далекое прошлое. Все власть предержащие в этом романе никак не вписываются в понятие выдающейся личности, как понимал ее Томас Карлейль. Взять хотя бы генерала Бреддока, прибывшего в Америку отстаивать права Британии на землю. Сначала автор называет его «великим человеком»: « Великий человек высадил свои войска в Александрии на реке Потомак …»⁸¹ Но по его последующим действиям становится ясно, что это не более чем авторская ирония, а этот грубый, неотесанный человек не думает ни о чем, кроме как о картах, хорошем вине и еде и о том, как снискать наибольшее число почестей при полном отсутствии усилий с его стороны. Король тоже изображен не как герой, в нем нет ничего от великого человека, его не волнуют подданные, а только игра в карты. И к тому же он плохо говорит по-английски, постоянно переходя на родной немецкий язык. Это призвано символизировать, что человек, занявший по иронии судьбы английский престол, не интересуется своей новой родиной, страной, которую ему доверили. Он достиг вершин власти, а жизнь людей, подданных и государство в целом – это не его дело. Страна для него – это лишь бесполезное дополнение к короне и титулу. Разумеется, в этом персонаже нет ничего от героя, как понимает его Карлейль.

Но нет таких личностей и среди прочих персонажей книги. Отдельные качества, такие как ум, искренность, честность, отвага есть у нескольких персонажей, как, например, мистер Вашингтон или мистер Вулф, есть некоторые из этих качеств и у главных героев, близнецов Джорджа и Гарри Эсмондов-Уорингтонов. Но ни один из них не может быть назван героем в карлейлевском понимании этого термина. Во-первых, у всех есть некоторые качества, не свойственные великим людям, а во-вторых, их поступки не настолько велики в масштабе истории. Все они все-таки обычные люди, хоть и чуть лучше остальных. Однако исторические события оказывают большое влияние на судьбу братьев. Как это обычно происходит в романах Теккерея, они являются непосредственными участниками исторических событий.

В своем романе «Виргинцы» Теккерей приходит к заключению, что времена героев действительно остались в глубоком прошлом, что наблюдается измельчание человеческой натуры. Всем управляет посредственность.

Джордж Элиот в «Ромоле», напротив, рисует образ героя-пророка в лице Джироламо Савонаролы. К нему народ относится как к боговдохновенному человеку, который способен помочь людям понять истину, некую тайну жизни. К Савонароле вполне можно применить слова Карлейля о том, что «великий человек является всегда точно молния с неба; остальные люди ожидают его подобно горючему веществу, и затем воспламеняются также пламенем»⁸². Он обладает потрясающей способностью воздействовать на людей своим необыкновенным голосом, и к тому же он замечательный оратор. Стоит ему произнести несколько слов, как толпа людей уже верит в него и готова идти по его стопам. И, конечно же, здесь играет свою роль взгляд Савонаролы – он смотрит на толпу, но каждому человеку кажется, что оратор обращается именно к нему. «Suddenly he felt himself vibrating to loud tones, which seemed like the thundering echo of his own passion. A voice that penetrated his very marrow with its accent of triumphant certitude was saying - 'The day of vengeance is at hand! ' Baldassarre quivered and looked up. He was too distant to see more than the general aspect of the preacher standing, with his right arm outstretched, lifting up the crucifix; but he panted for the threatening voice again as if it had been a promise of bliss. There was a pause before the preacher spoke again. He gradually lowered his arm. He deposited the crucifix on the edge of the pulpit, and crossed his arms over his breast, looking round at the multitude as if he would meet the glance of every individual face»⁸³.

Как и у Диккенса, в романе Элиот Савонарола имеет отрицательного двойника. Это молодой грек, ученый Тито Мелема. Такое противопоставление помогает лучше осветить необычайную натуру Савонаролы. К примеру, если Тито – материалист, отрицающий сверхъестественное вообще и Божественное в частности, то жизненная философия Савонаролы основана на вере в то, что мир живет по законам и установлениям Божьим. Если Тито говорит о том, что «каждый за себя», то Савонарола проповедует братскую любовь и взаимопомощь. Но взгляды великого проповедника слишком жестки и поэтому постепенно люди отворачиваются от него, а соратники покидают. И людям, подобным Тито ничего не стоит обвинить его в заговоре и казнить.

Здесь, как и у Диккенса и у Теккерея звучит мысль о том, что время героев-пророков проходит, их место занимает посредственность. Но поскольку Джордж Элиот несколько отходит от традиций XIX века, именно в ее романе становится возможным появление нового выдающегося человека, героя – женщины. Недаром роман назван по имени главной героини, Ромола во многом не уступает Савонароле. Если у нее и нет такой яростной горячей веры в Бога, как у Савонаролы, то у нее есть любовь к людям, что не менее важно. Она не совершает переворотов, не вмешивается в политику, но ее дела значат для людей куда больше. Ее называют в народе «Visible Madonna», потому что она лечит людей, кормит и помогает им во всем. «'Bless you, Madonna! Bless you!' said the faint chorus, in much the same tone as that in which they had a few minutes before praised and thanked the unseen Madonna»⁸⁴.

Таким образом, Элиот и здесь отступает от традиций своего времени, говоря о том, что, возможно, те героические эпохи, о которых говорит Карлейль, остались в далеком прошлом, но наступает время новых героев.

Изменилось время, изменились герои, изменилась и система оценок и ценностей. Героя с большой буквы сменил человек, обладающий не всегда незаурядными способностями, но могущий делами доказать свою приверженность истине, добродетели, человеку. Они могут приносить пользу людям. Христианское начало подчеркивается в героине Элиот, что обусловлено идеологией и моралью позднего викторианства и писательницы, чье имя стало почитаться великим спустя столетие.


Заключение

Итак, исторические романы Диккенса, Теккерея и Джордж Элиот были рассмотрены с двух точек зрения. Во-первых, с точки зрения влияния на писателей викторианской эпохи трудов двух выдающихся историков того времени Т. Карлейля и Т.Б. Маколея. И, во-вторых, с точки зрения отношения к предшествующей традиции исторического романа, ярчайшим представителем которой несомненно является Вальтер Скотт.

Воздействие Карлейля и Маколея на рассматриваемых авторов несомненно. Каждый автор находит в их трудах что-то для себя. Но во многом все солидарны с историком. Обращение к прошлому, рассуждают они вслед за Карлейлем, это способ не повторить ранее совершенных ошибок. История нужна, чтобы учить людей, как надо жить и чего следует опасаться. Диккенс, Теккерей и Элиот согласны с тем, что время героев давно прошло, и наступил период торжества посредственности. При этом Диккенс, также как и Карлейль считает, что в такие моменты историей движет неуправляемая масса, толпа.

Что касается теории героического, то Диккенс и Теккерей говорят об отсутствии героев, в карлейлевском смысле этого слова. А Элиот идет еще дальше и говорит, что на смену героям-богам, - поэтам и – вождям, приходит новый герой – человек.

Все трое полемизируют с теорией Маколея о том, что викторианская Англия это идеальное государство, а ее история это непрерывное восхождение к вершине.

Что же касается скоттовской традиции исторического романа, то влияние ее очевидно во всех исследуемых романах. У всех трех авторов в той или иной степени можно увидеть заимствованный у Вальтера Скотта способ повествования – картины быта и нравов обычных людей, через которые проступает облик эпохи. Теккерей и Элиот также следуют за своим предшественником в том, что прежде чем взяться за перо, изучают множество документов и свидетельств, относящихся к описываемому ими периоду истории. Но они не только продолжают традицию, но и вносят новое, чего не было у Скотта. Это связано с глубиной и разработанностью характеров, как у Теккерея, так и у Элиот.

Диккенса же интересуют те же два типа конфликта, открытый и закрытый, которые в свое время волновали как самого Скотта, так и его предшественников – просветителей.

Таким образом, можно сделать вывод, что исторический викторианский роман является важным этапом в развитии не только этого жанра, но и английского романа в целом.

Ранние и поздние викторианцы восприняли у философов и эстетиков своего века концепцию непрерывности исторического развития и в художественной форме воплотили концепцию личности в истории. Они были тесно связаны с развитием естественных наук и религиозных учений. Совершенно очевидно, что концепция личности в романе претерпевала изменения на протяжении всего XIX века. Значительный вклад в это внесла Джордж Элиот. Поэтому ее можно считать посредником в оформлении психологии героя между викторианским периодом и ХХ веком.

Разумеется и Диккенс, и особенно Теккерей больше опирались на уже существовавшую традицию исторического романа хотя и активно видоизменяли основные аспекты поэтики исторического жанра. Это объяснялось полемикой с рационалистической концепцией, а также усилившимся воздействием позитивизма и натурализма.

Библиография

1. Тексты:
   

1. Dickens Charles “ Barnaby Rudge”, Penguin Popular Classics – 1994;
   
2. Dickens Charles “A Tale of Two Cities”, Penguin Popular Classics – 1994;
   
3. Thackeray William M. “The History Of Henry Esmond, Esq.”, Penguin Popular Classics – 1996;
   
4. Thackeray William M. “ The Virginians”, Oxford University Press – 1993;
   
5. Thackeray William M. “Rebecca and Rowena. A Romance upon a Romance”, Oxford University Press – 1993;
   
6. Eliot George “Romola”, Oxford University Press – 1998.
   
7. Диккенс Чарльз «Барнаби Радж»// Собрание сочинений в 30 томах (том 8), Государственное издательство художественной литературы, М – 1958;
   
8. Диккенс Чарльз «Повесть о двух городах»// Собрание сочинений в 30 томах (том 22), Государственное издательство художественной литературы, М – 1958
   
9. Теккерей Уильям М. «Виргинцы», издательство «Правда», М – 1991;
   
10. Теккерей Уильям М. «История Генри Эсмонда», издательство «Правда», М – 1989;
    
11. Теккерей Уильям М. «Ревекка и Ровена. Роман о романе»// Собрание сочинений в 12 томах. (том 12), издательство "Художественная литература", М -1980;
    

2. Общие работы по истории:
   

1. Бердяев Николай «Смысл истории. Новое Средневековье», «Мысль», М – 2002;
   
2. Вен Поль «Как пишут историю. Опыт эпистемологии», «Научный мир», М – 2003;
   
3. Карлейль Томас «Герои и героическое в истории: публичные беседы», М – 2001;
   
4. Карлейль Томас «Французская революция. История», «Мысль», М – 1991;
   
5. Тойнби А. Дж. «Постижение истории», «Прогресс- культура», М – 1996;
   
6. Тревельян Дж. М. «Социальная история Англии», Москва – 1959;
   
7. Шатобриан Рене «Замогильные записки», издательство имени Сабашниковых, М – 1995;
   
8. Burk Edmund “On taste; On the Sublime and Beautiful; Reflections on the French Revolution”, Collier, New York – 1937;
   
9. Macaulay Thomas B. “The History of England from the accession of James II”(taken from http\\digital.library.upenn.edu\\books);
   
10. Pugh, M. “A History of Britain 1789-2000” – Perspective publications Ltd., 2001.
    

III. Труды по литературе XIX века

1. Бютор Мишель «Роман как исследование», издательство Московского Университета, М – 2000;
   
2. Ивашева Валентина «Век нынешний и век минувший»/Английский роман XIX века в его современном звучании, «Художественная литература», М – 1990;
   
3. Михальская Н.П., Аникин Г.В. «История английской литературы», М – 1985;
   
4. Alleт Walter “The English Novel. A Short Critical History”, Harmondsworth (Midd’x), Penguin Books – 1958;
   
5. Fleishman A. “The English Historical Novel”, The Johns Hopkins Press, Baltimore – London – 1971;
   
6. Mundhenk Rosemary J. “ Victorian Prose”,Columbia University Press, New York - 1999;
   
7. Sanders Andrew “The Victorian Historical Novel (1840-1880)”, The Macmillan Press Ltd., London and Basingstjke – 1978;
   
8. “A Victorian Reader” (Ed. By P. Faulkner), Balsword, London – 1989;
   
9. “A View of Victorian Literature” (Ed. By G. Tillotson), Clarendon Press, Oxford – 1978.
   
   
   

IV. Работы о творчестве Чарльза Диккенса:

1. «Тайна Чарльза Диккенса» (сборник) (под Ред. Е.Ю. Гениевой), издательство «Книжная палата», М – 1990;
   
2. Пирсон Хескет «Диккенс», серия биографий «Жизнь Замечательных Людей», «Молодая Гвардия», М – 1963;
   
3. Уилсон Энгус «Мир Чарльза Диккенса», «Прогресс», М – 1975;
   
4. “Dickens and the XX century” (Ed. By John Gross and Gabriel Pearson), London – 1962;
   
5. “The Dickens Critics” (Ed. By George H. Ford and Lauriat Lene jr), Ithaka (N.Y.) Cornwell University Press – 1963;
   
6. “Dickens. Modern Judgment” (Ed. By A.E. Dyson), Macmillan, London – 1968;
   
7. Hardy Barbara “Charles Dickens: the Later Novels”, London – 1968;
   
8. Holdsworth William “Charles Dickens as a Legal Historian”, New Heaven, Yale University Press – 1929;
   
9. Leavis Frank Raymond “Dickens the Novelist”, Penguin Books, Harmondsworth – 1983;
   
10. Raleigh John Henry “Dickens and the Sense of Time”, London – 1982.
    
    5. Работы о творчестве Уильяма М. Теккерея:
       

1. Вексельман В. М. «Творчество Теккерея 50-х гг. XIX века и проблема историзма», автореферат на кандидатскую диссертацию, МГУ им. Ломоносова;
   
2. Саруханян А. «Исторический роман У. М. Теккерея»// У. М. Теккерей «История Генри Эсмонда», издательство «Правда», М – 1989;
   
3. “Thackeray: A Collection of Critical Essays” (Ed. By Alexander Welsh), Englewood Cliffs (N J) – 1968;
   
4. “Thackeray: The Critical Heritage” ( Ed. By G. T. Hotson and D. Hawes), Rutledge and Paul, London – 1968;
   
5. Carlisle Janice “The Sense of An Audience: Dickens, Thackeray and George Eliot at Mid-Century”, The Harvester Press, Brighton ( Sussex) – 1982;
   
6. Harden Edgar F. “Esmond and the Search for Self”// “The Yearbook of English Studies” (vol. 3), London – 1973;
   
7. McMaster Juliet “Thackeray: The Major Novels”, Toronto – 1971;
   
8. Ray Gordon N. “Thackeray: The Uses of Adversity 1811 – 1846”, New York, McGraw-Hill, 1955;
   
9. Ray Gordon N. “Thackeray: The Age of Wisdom 1847 – 1863”, New York, McGraw-Hill, 1958;
   
10. Searry Elaine “Henry Esmond: the Rookery at Castlewood”// “Literary Monographs” (vol.7), Madison, London – 1975.
    

5. Работы о творчестве Джордж Элиот:
   

1. “A Century of George Eliot. Criticism” (Ed. By Gordon S. Haight), Methum, London – 1986;
   
2. “Critical Essays on George Eliot” (Ed. By B. Hardy), Rutledge and Paul, London – 1970;
   
3. “George Eliot. A Collection of Critical Essays” (Ed. By George R. Creeder), Englewood Cliffs (N J) – 1970;
   
4. Ashton Rosemary “George Eliot” Penguin Books – 1997;
   
5. Haight Gordon S. “George Eliot: a Biography”, Oxford – 1978;
   
6. Hardy Barbara “The Novels of George Eliot. A Study in Form”, The University of London – 1959;
   
7. Leavis Frank Raymond “The Great Tradition: George Eliot, Henry James and Joseph Conrad”, Chatto and Windus, London – 1955.