Личность и судьба в прозе Людмилы Улицкой

Вид материала

Рассказ

Содержание Улицкая Людмила.

Подобный материал:

• Лингвистическая характеристика средств разговорности в русской и переводной немецкоязычной, 315.69kb.
• Расписание программы фестиваля BookMarket, 18.76kb.
• Концепция семейственности и средства ее художественного воплощения в прозе Л. Улицкой, 254.83kb.
• Книги фонда Людмилы Улицкой, 178.86kb.
• Урок по литературе. 9 класс. Тема урока: А. С. Грибоедов. Личность и судьба. «Горе, 29.98kb.
• Конспект урока литературы в 8 классе Тема: «Людмила Улицкая о «способах жизни», 225.76kb.
• Литература 9 класс темаурок а: «Что в имени тебе моем? Жизнь, творчество, личность,, 62.89kb.
• Мифопоэтика прозы людмилы улицкой, 273.71kb.
• План: Введение, 212.28kb.
• Тема мероприятия, 190.42kb.

Личность и судьба в прозе Людмилы Улицкой

(рассказ „Дочь Бухары”)

Ирина Захариева

Людмила Улицкая (род. в 1943 г.) обратилась к художественному творчеству в конце 1980-х годов, и ее возрастное запоздание обернулось сильной стороной: она принесла в современную словесность ту смысловую глубину, которой много лет недоставало читателям, духовно сформированным русской литературной классикой. У нее миллионные тиражи в России при наличии возрастающего интереса к ее замыслам и свершениям интеллигентной читающей публики; ее повести, романы и сборники рассказов переведены на 25 языков мира. За ее спиной блестящий дебют: повесть”Сонечка” (1992), получившая премию „Медичи” за лучшую переводную книгу 1994 года во Франции.

При восприятии литературы, как универсальной художественной антропологии, аналитический конкретизированный подход толкователя образности к произведению, вводимому в литературный обиход, дает возможность репициентам оценивать степень объективности его наблюдений.

Качества Л.Улицкой-прозаика, связанные с ее этической философией и распознанием сути человеческого существа, впечатляюще раскрываются в раннем рассказе „Дочь Бухары”.¹

Человек Улицкой изображается в его принадлежности к окружающей бытовой среде, независимо от того – ассимилирован он в этой среде или же чуждается ее. В рассказе „Дочь Бухары” создается особый мир „архаической и слободской московской жизни”, где каждый живет на виду у всех. Автор избирает своей темой нечто сегодняшнее или недавно прошедшее, сохраняющееся в памяти живущих. Обыкновенная человеческая жизнь, по Улицкой, протекает в будничности. Острые конфликты, по ее убеждению, могут обходиться и “без трупов”. Большая часть драмы протекает внутри человеческого сознания и отзывается во взаимоотношениях людей, реализуется в их поступках.

Писательница отталкивается от жизненных наблюдений и впечатлений, что следует из ее признания: “Мне не надо искать сюжета. Он приходит ко мне сам – сам звонит в дверь, садится и рассказывает свою историю, в которой я даже иногда принимаю участие”/ ”Домовой”/.

История обитателей „флигеля дореволюционной постройки” с прилегавшим к нему „небольшим садом” в отдаленном от центра районе Москвы начинается с хронологической ретроспекции, необходимой для введения владельца флигеля – старого доктора Андрея Иннокентиевича. Доктор-филантроп – носитель лучших российских традиций бескорыстного врачевания малоимущего населения района. Люди ценят великодушие доктора и неустанно пользуются им. От доверительных взаимоотношений доктора с местным населением веет чеховской и вересаевской литературностью, но не по линии стилизации, а в отношении тематической и этической преемственности.

Завязка семейной истории помечена концом мая 1946 года. Любопытствующее население наблюдает сцену возвращения с войны внука Андрея Иннокентиевича Дмитрия – продолжателя семейной династии врачей. Внука вырастил дед после смерти сына, заразившегося сыпным тифом в „тифозном бараке” в империалистическую войну.

Внук возвращается позже тех, „кому суждено было вернуться”, но его возвращение переживается очевидцами как счастливый конец волшебной сказки: „майор медицинской службы” подъезжает к родному дому на трофейной машине „опель-кадет” и привозит с собой красавицу-жену.

Внешнее впечатление от внука – портрет плакатного белозубого „воина-освободителя” – внешность, не располагающая к авторскому движению вглубь характера. Взгляд нарратора торопливо перемещается на спутницу Дмитрия – „очень молодую”, застенчивую женщину „невиданной восточной красоты”.

Внешний портрет той, которой местный люд даст кличку Бухара, построен на деталях, характеризующих не только ее внешность, но и натуру: медлительная походка, задумчивые „туманно-черные” глаза и „блестящие, несметной силы волосы”, отежелявшие ее маленькую голову. В отличие от „плакатного” военврача, портрет женщины таит в себе загадку.

В момент, когда владелец флигеля встречает молодых, они являются ему в солнечном озарении: „Свет после полумрака его комнаты был каким-то чрезмерным, неземным и стоял столбом – как это бывает с сильным ливнем – над майором и его женщиной”/с.232/.В самом характере описания встречи прочитывается знак пока неведомой, но неотвратимой судьбы.

В контрасте с описанием ослепительного явления Бухары старому доктору и местным жителям, жизнь уроженки среднеазиатской степи в московском флигеле, огороженном „глухим забором”, в дальнейшем подвергается жесточайшему испытанию.

Улицкая – мастер переложения жизненного события в интригующий сюжет, а по мере развития сюжета раскрывается в достаточной полноте женский характер, составляющий смысловой центр рассказа.

Недавнее прошлое героини, отмеченное войной, рисуется как неомраченно светлое в личном плане. „Чудо военного времени” связывалось для юной медсестры с тем, что в больничных условиях госпиталя она встретила „своего первого и единственного в жизни мужчину”/с.237/. Ее обращенные к нему слова любовного признания на восточном языке звучали как „молитва”: „Имя Дмитрий было записано у меня на груди”/с.237/. Автор заставляет ощутить девственную чистоту той, что была прислана на фронт из патриархальной семьи, и ее отношение к любви как к религии.

Чувство влюбленных вскоре приносит плод, перевернувший всю жизнь героини. Дочка рождается инвалидом, и муж-врач воспринимает рождение Милочки как „невообразимый ужас”/с.236/.

Объективная коллизия подвергает семью испытанию. Глава семьи бежит от ответственности, не выдерживая каждодневных трудностей. Он покидает жену, променяв ее на „грузную и грубую”операционную сестру Тамару Степановну. Немолодая предприимчивая женщина выдвинула в качестве оружия против „неполноценного ребенка” безответной красавицы „свое бесплодие”: в ней говорила „интуиция многоопытного женского зверя”/с.239/. С этого момента автор как бы перечеркивает образ Дмитрия /победителя в войне/, чтобы сосредоточить все свое внимание художника-аналитика на молчаливой и замкнутой женщине, в которой воплощена воля к спасению своего ребенка в той мере, в какой это спасение зависело от нее. При наметившемся семейном „треугольнике” обнаруживается оценочность повествования Улицкой. Автоматически выпадают из рассказа и муж, и „заместительница” жены. Подспудно всплывает аллюзия из горьковской „Песни о Соколе” - строки, адресованные равнодушным обывателям: „…ни сказок о вас не расскажут, ни песен о вас не споют”.

Событийное повествование раскрывает чудо материнства, и все, что относится к попавшей в безысходную беду женщине, вызывает сочувствие читателя.

Источник трагедии заключен в капризах генетики. Родители новорожденной Милы – с одной и с другой стороны - были носителями высокого интеллекта в череде поколений; их застигла зловещая случайность.

Потомственный доктор Андрей Иннокентьевич, скончавшийся вскоре после рождения правнучки, так и не узнал, „сколь рафинированная, перегоняемая многими столетиями в лучших медресе' Азии кровь течет в жилах крохотной желтолицей и желтоволосой девочки”/с.235/. Отец Бухары был узбекским ученым и религиозным мусульманским мыслителем. Только младшей дочери, матери Милы, он не успел дать высшего образования – она окончила медицинское училище.

Подобно смертному приговору прозвучал для матери страшный диагноз врожденного недуга девочки – „классический синдром Дауна”/с.236/.

Улицкая, - биолог по образованию, многие годы занимавшаяся вопросами генетики, - с профессиональной компетентностью объясняет генетическую аномалию с непоправимыми последствиями: „…плотные сгустки наследственного вещества сошлись и, расходясь, случайным образом сцепились, и одна лишняя хромосома, или ее часть, отошла не в ту клетку, и эта микроскопическая ошибка определила существование этого порченого от самого своего зачатия существа…”/с.237/.

Этого „порченого … существа” автор не выпустит из виду с самого рождения до „спуска занавеса” в рассказе и станет создателем единственного в своем роде образа в русской литературе. Это девочка Мила – носительница синдрома Дауна. Но такая умственно несамостоятельная личность может существовать и по-своему развиваться только под непрерывным покровительством носителя разума, каким выступает ее терпеливая мать. Образ получается двойным: мать/дочь.

В череде эпизодов автор выстраивает эмпатический способ общения: Бухара живет, развивая способность ощущать реакции дочери или же их отсутствие. „Подобный способ общения доступен лишь сильным и подготовленным людям…”; „это сложный процесс, который требует внимания, внутренней силы, чуткости и большой ответственности”.²

Мать Милы с самого начала, по всей видимости, отбросила от себя все колебания и сомнения; дочку она восприняла как посланный ей природой болезненный „приросток” к своему материнскому организму. Мысль освободиться от части себя самой не приходила ей в голову: она „словно и не замечала неполноценности девочки”, и дом Милы, организуемый матерью, становится ее миром. В статье Е.Разовой „Дом. Экзистенциальное пространство” уделяется внимание территории дома как места, формирующего человека, - места душевного комфорта или же дискомфорта.³ Бухара превратила дом в надежное убежище для Милы.

На взгляд ускоренно отчуждавшегося от семьи отца, „прилепившаяся к дочери” мать, словно, впитывала в себя „черты Милочкиной неполноценности”/с.238/. А перед его прежней Алечкой, окрещенной в на московской земле Бухарой, встали настолько ответственные проблемы, что взаимоотношения с отстранившимся Дмитрием уже не волновали ее. „Деньги Дмитрий Иванович переводил по почте. Милочку не навещал никогда. В три дня девочка его забыла”/с.239/. В подтексте рассказа возникает не артикулированный мотив: верность/предательство.

Мать тем временем мысленно совершает путь патологического развития дочери. Читатель, которому не раз приходилось на улице встречать подобного „дефективного” ребенка, теперь, побуждаемый автором, вслед за Бухарой как бы сам перевоплощается в Милочку. Волнует и тот факт, что писательница дала ей собственное имя – Людмила, как бы предупреждая, что любой человек может попасть в самую неблагоприятную ситуацию.

Аномалии психики ребенка подаются как фактология, необходимая читателю для восприятия персонажа: Милочка по-своему различала “хорошее” и „плохое”. Слова „Мила плохая девочка” повергали ее в плач. В отличие от других /любознательных/ малышей, она не покушалась на то, что запрещено. На улицу на выходила. Там, по другую сторону глухого забора, любопытство соседей сменилось попытками агрессии. „Дохлые кошки со всей округи” перекидывались на их территорию. Милочка хоронила кошек и устраивала им „тайный подземный памятник” из цветных бумажек под стеклом. Матери она сообщала: „Киса там”. Мила носила в себе неразвившуюся доброту.

Росла девочка „в счастливом одиночестве”. „Нескончаемо длинным” было ее детство. На восьмом году жизни „множество вещей она знала на вид, на запах и на ощупь. Только слов произносила немного…”/с.210/. В одиннадцать лет „ее трехлетний разум стал взрослеть”/с.241/. „Бессмысленная деятельность” по вырезанию цветочков из открыток напоминала „разумный и созидательный труд”. На альбомных листах она составляла „невообразимые комбинации” из лошадиных голов, автомобильных колес и женских причесок. В однообразных действиях истязалась „бедная творческая душа, загнанная непостижимой небесной волей в трудолюбивого уродца”/с.241/. Навыки творческого труда были искажены природой.

Мать поощряла дочкино „стремление к совершенству”. Но и в ее организме уже поселилось разрушение, и она ощущала его роковую работу. Исказился облик когда-то ослепительно прекрасной Алечки /так называл ее муж/: поблекшее лицо, потерявшие белизну зубы, темная одежда вместо прежних ярких шелковых платьев. „Она знала, что больна, и даже знала чем”/с.241/. Женщина пожинала плоды вынужденного безразличия к своей молодости и красоте, но читатель, воспринявший ее как деятельный характер, заинтригован вопросом дальнейших жизненных ходов героини.

Оказавшаяся в тисках судьбы Бухара начала поэтапно готовиться к неотвратимому будущему. Ей важно было продержаться еще шесть лет – до совершеннолетия дочери – и с этой целью она привезла с родины целебную траву и варила себе отвар. Питалась только рисом и сушеными абрикосами. Предпринимаемые ею действия были направлены на обеспечение жизнедеятельности Милочки после ее собственной смерти.

Событийность сближает текст рассказа с киносценарием. Причастность к искусству кино сочетается в тексте Улицкой с „деловым стилем”. Образовавшаяся стилевая контаминация заслуживает изучения языковедов-стилистов. Внешне персонажи оставлены действовать по своему усмотрению, но в нарративе различаются косвенная оценочность автора и ее размышления „по поводу” рассказываемой истории.Показательна сжатая, синтетическая форма психологизма, растворенного в событийности.При этом достигается взаимопроникновение разговорного и литературного пластов языка.

Бухара отдает дочь в школу для дефективных детей, а сама устраивается там медсестрой. Дома учит Милочку хозяйничать. В учебе высшим достижением дочери было распознание цифры пять /знака отличницы/ и своей буковки М /” – Мэ, метро, Мила! – говорила она и счастливо смеялась”/. Она способна радоваться, но не в силах осмыслить своей радости.

Любящая мать утешается наивными мыслями о превосходстве Милочки по сравнению с „идиотами этой страшной школы”. На семнадцатом году начинается половое созревание девочки – „на толстеньком туловище выросла грудь” /” – Мила большая, Мила тетя…”/.

После переведения Милы из школы на работу в мастерскую при психодиспансере Бухара, в свою очередь, поступает работать в регистратуру диспансера, чтобы и там не выпускать из виду дочь. Уход ее из профессиональной сферы был подобен расхождению с мужем: превыше всего в создавшихся условиях женщина ставит то, что связано с жизнедеятельностью дочери. Вырисовывается характер, фанатически подчинивший себя тому, что она считала своим материнским долгом.

Следующий ее предсмертный шаг – подготовка „законного” брака двух умственных инвалидов. Гриша Берман, сын профессора литературы, с одобрения своего отца, подружился с Милочкой и перебрался во флигель. Предварительно обдуманным ходом Бухара помогает еще одному обделенному природой существу обрести свое жизненное пространство и одновременно разделить одиночество Милочки.

А вот сценка сближения будущих супругов:

„– Угадай, что у меня во рту?

Милочка подумала немного и сказала:

- Зубы.

– Орешек, - засмеялся Григорий, вынул изо рта орешек и положил ей в руку”.

После того как мать внушила дочери, что рядом с ней будет муж Гриша, она уехала умирать на родину, в Фергану. За хозяйством следила давняя домашняя помощница Паша, а „ненастоящий” брак выглядел как настоящий. Необычные супруги казались довольными друг другом. Для взаимного общения они удовлетворялись несколькими фразами. В этом браке „была тайна, им самим неведомая…”/с.249/.

„Первое время Милочка, натыкаясь на вещи матери, говорила грустно: мамин фартук, мамина чашка… Но потом старая Паша все эти вещи прибрала подальше, и Милочка про мать больше не вспоминала”. Нет ее вины в том, что она не способна осознать даже потерю матери.

Добрый гений дома Паша, которая когда-то с предубеждением отнеслась к появившейся неизвестно откуда хозяйке, спустя годы признавала ее душевную мудрость: „…Бухара всех нас умней оказалась! Все, все наперед рассчитала!” /с.249/.

Добравшись до финала рассказа, непредубежденный читатель непременно задумается: какую великую душу и железную волю, какую самоотверженную натуру надо было иметь этой молодой женщине, чтобы целиком подчинить себя услужению неразумному существу, хотя бы и дочери… И в то же время, выводя Милочку на первый план заглавием рассказа, Улицкая утверждает самоценность любой человеческой жизни.

Сегодняшних читателей можно поздравить с тем, что в литературу пришел великолепный прозаик, способный вербализовать сложности, порождаемые текущей жизнью; распознать и назвать прекрасное и ужасающее.

Жанр русского классического рассказа в принципе чужд фабульности и событийности. В рассказе наибольшее внимание обычно уделяется внутреннему сюжету. Но Улицкая обновляет схему национально обусловленного жанра: у нее внутренняя сюжетность сопряжена с событийностью.

Перед нами – писатель-антрополог.В центр художественного исследования в ее произведениях поставлена отдельная человеческая натура, которая представляет собой авторское образное открытие. Противясь духу потребительства, писательница возвращает нас к вершинным гуманистическим законам – законам нравственности. Вместе с тем всегда заметна ее чуткость и непреднамеренность в понимании любых отклонений от нравственности: ей совершенно чуждо морализаторство. Владение полновесной фразой дает возможность автору оперировать словами, заключающими изначальную истину в высшем смысле этого понятия. Как композитору дано свыше созидание гармонии из отдельных звуков, так слова Улицкой складываются в энергетический текст.

Найденные автором незаменимые слова дарят литературное бытие так называемым странным персонажам – личностям с усложненной психикой. Таким личностям обычно сопутствуют гримасы судьбы. Улицкая с явной заинтересованностью присматривается к их изломанным судьбам. Выразительные детали заменяют описания, возможные диалоги замещаются их сжатым пересказыванием. Найденные приемы ускоряют развитие действия в жанре рассказа; улавливается темпоритмика отдельной человеческой жизни. Создается своеобразная саморазвивающаяся событийная панорама, где голос повествователя периодически проскальзывает в деликатных переливах интонации.

Поддержание причинно-следственных связей, требующее хроникального изложения, сопряжено с углубленным авторским осмыслением изображаемого с опорой на частности. Аскетизм и минимализм, как черты стиля, оказываются предпосылками психологической полноты. Художественность Улицкой построена на антиномии: содержательность краткости. Обозначенная черта прозаика сближает ее с А.П.Чеховым. Формальная организация хроникального по внешним признакам текста реализует авторскую концепцию действенности слова.

С намерением сделать слово действенным фактором социокультурных взаимоотношений в мировом масштабе связана та проблема, которую она считает основополагающей для своего творчества: обдумывать пути преодоления противоречий между словом и делом, между воображаемым и сущим, чтобы сказанное становилось для реципиентов залогом сделанного.⁴ По убеждению Улицкой, повсеместно распространившееся неверие в слово может преодолеваться нашими совместными усилиями. Ради публичного закрепления этой максимы она написала документальный роман с религиозной тематикой „Даниэль Штайн, переводчик”/2006/ – о человеке, преодолевающем разлад между своими воззрениями и деятельностью. В чем-то родственна этому человеку и героиня рассказа „Дочь Бухары”, заменившая словесные излияния и заклинания жертвенным подвигом своей короткой жизни.

----------------------

По странному стечению обстоятельств окончание этой статьи совпало для автора с потрясшим всех известием о смерти от рака Валентины Толкуновой. Не совпадают ли запечатленные Улицкой черты героини рассказа с героической натурой великой певицы, а следовательно найден типологически верный образ исключительной женской натуры.