И. А. Флиге Составители: О. Н. Ансберг, А. Д. Марголис Интервью: Т. Ф. Косинова, Т. Ю. Шманкевич, О. Н. Ансберг Научный редактор: Т. Б. Притыкина Под общей редакцией А. Д. Марголиса Общественно-политическая жизнь Ленинграда в годы «перестройки»
| Вид материала | Интервью |
СодержаниеИз интервью 2008 года Людмила Ивановна Пониделко Юрий Гаврилович Попов Владимир Юрьевич Пореш |
- Общественно-политическая обстановка 20-30-х годов ХХ века Литературная жизнь страны, 22.76kb.
- Хомик под редакцией О. Ю. Артемовой Художник, 5123.02kb.
- Московский государственный университет технологии и упраления, 359.46kb.
- История музыкальной культуры народов сибири, 664.27kb.
- В. Э. Гордин, проректор по учебной работе, профессор, председатель Научно-методического, 647.48kb.
- В. Земских I Редактор Н. Дмитревская Художественный редактор в земских Верстка В. Зассеева, 3925.27kb.
- Программа курса для аспирантов и соискателей Составители, 442.16kb.
- Главный редактор Зав психологической редакцией Зам зав психологической редакцией Ведущий, 16568.8kb.
- Е. Строганова А. Зайцев И. Карпова А. Борин Е. Дандарова К. Радзевич Н. Устинова, 11037.38kb.
- Методические рекомендации к лабораторно-практическим занятиям по общей химии Федеральное, 1679.63kb.
^ Из интервью 2008 года:
Мне повезло, что я оказался в нужное время в нужном месте, потому что в самые основные периоды перестройки я работал в Ленинградском горкоме комсомола и занимался досугом и молодежными объединениями. Естественно, сначала это было связано с творческими объединениями, такими как «Рок-клуб», где я был в жюри второго рок-фестиваля, мне очень понравилось. [...]
А затем, когда официально была объявлена перестройка [...], была создана специальная группа по перестройке деятельности ленинградской областной комсомольской организации. Я тогда предложил прямые телефонные линии, дни открытых дверей, и вот тогда повалили, пошли различного рода молодежные инициативы, начиная с первых инициатив, связанных с созданием панк-клубов, потом клуба Пугачевой, потом Леонтьева. Я и ночные мероприятия проводил. Первые ночные мероприятия в кинотеатре «Аврора», в ДК Ильича. Но все время глодала мысль, где же у нас борцы за перестройку, где у нас эта активная молодежь, и стали пытаться возбудить в этом отношении общественность. [...]
Дали объявление в газету: «борцы за перестройку, приходите в ДК Ильича». ДК Ильича мы превратили в рассадник демократии, там у нас была основная база, где мы создавали Центр творческих инициатив, сначала был Центр политических инициатив, потом сменили название. Что такое политические инициативы? Даже не очень понятно. Это мы все сделали с руководителем ансамбля политической песни, такой был Леонид Пантелеев, он базировался в ДК Ильича, там всех и стали собирать. Сперва подтянулись, в основном, [...] товарищи с какими-то бредовыми идеями, начиная с того, что нужно спасать Нельсона Манделу или Патриса Лумумбу. Естественно, было очень много людей такого люберовского типа, которые хотели бороться с преступностью, это была отдельная история. Были те, кто очень хотел построить памятник Чайковскому, я тогда даже не очень разбирался в вопросах сексуальной ориентации, потом уже выяснилось, что это за борцы... Среди не оказалось того, на кого можно бы было опереться.
Когда появился Юра Шевчук – это эколог, а не музыкант, который создал группу БЭР (Бюро экологических разработок), все поговаривали, что в этой группе только один человек – он сам. Поэтому они никогда не собирались, но он все время приносил отчеты красивые. Тогда я работал в Смольном монастыре, 329 комната, как сейчас помню, там все происходило по вечерам в понедельник – это был приемный день или день открытых дверей. Собирались, обсуждали, как все перестроить, пили чай, кофе.
Потом Юра привел мальчика по фамилии Ковалев, по имени Леша, который пришел с Татьяной Лихановой, Сергеем Васильевым, Колей Журавским. Я понял, что это действительно группа. И задачи они перед собой ставят важные, культурологические. Немного резало, конечно, название – Группа Спасения. Спасение чего? от кого? Но дали им возможность собираться в ДК. Сначала они не вызывали пристального внимания. Ну группа и группа. Конечно, они писали всякие письма, тогда они уже могли подписываться – легитимная группа. [...]
Пришла идея празднования лицейской годовщины, праздника на Владимирской площади. Я помог бумаги составлять, чтобы в бумагах затерялась тема с защитой дома Дельвига. Они все организовывали. Виктор Югин был главным редактором газеты «Смена». Через эту газету мы в основном доводили какие-то мысли, работали там с той же молодежью. И, соответственно, он дал в газете объявление. Секретарь рассказал другому секретарю, тот рассказал партии, партия сказала: «никакого праздника». Но уже было поздно. И тогда Югин, как сейчас помню, лично ходил в райисполком. Они не знали, что делать: разрешать вроде не нужно, запрещать нельзя. Такая правовая коллизия была. И этот праздник прошел. Я считаю, что это явилось этапным событием. Пришли люди, стали что то говорить.
И после этого понеслось. На этом митинге я не выступал, попросил чтобы телефон мой объявили, потому что у них не было никаких контактных телефонов. Тогда мобильников не было. Поэтому объявили мой контактный телефон, его написали на балконе дома Дельвига. И потом уже повалили самые разные люди
Я познакомился с Леной Зелинской, с Петром Кожевниковым. Лена Зелинская меня водила по всякого рода подпольным тусовкам, в «Клуб-81» и т.д. Количество инициатив стало увеличиваться. Были созданы группа «Дельта», в которой Кожевников боролся с дамбой, клуб «31», в котором проводили разного рода встречи по вопросам толерантности, борьбе с национальным экстремизмом. [...]
Я напрямую выходил со всякого рода инициативами, которые шли со всех сторон. И тогда, сложно сказать кто это предложил, то ли обком партии, то ли я, то ли это было общее решение, <договорились> о проведении в ДК Ильича общегородских дискуссий.
Мысль достаточно простая: общественное движение стало расти. На митингах ситуация «митинговая», не подходит для серьезного обсуждения. А здесь можно реально поднимать и обсуждать самые острые, самые злободневные вопросы. Первая дискуссия, которая там проходила, была о роли самодеятельных объединений, что называется неформальных объединений, в обществе. И, естественно, я оказался ведущим. Мне сказали: «Ты будешь ведущим, у тебя будет второй ведущий из Московского райкома партии. Тут – наша публика, тут, условно говоря, – твоя публика. Нашим больше слова давать, других прерывать». И началось. А их публика совсем не подготовлена к дискуссии была. Поэтому они просто все растерялись. Никто не знал, что говорить. Публика собралась разная. Там рядом проходили какие-то курсы кройки и шитья, они заглядывали, что за антисоветчина такая. Бедная директор дома культуры Нина Васильевна заперлась в кабинете и вообще не выходила. Ну и что мне делать? Обкомовские вообще слова сказать не могут, а «мои» прут. Их люди, партийные активисты, как начнут говорить, это такой хохот вызывало. Они говорят, что руководящая роль партии это хорошо, а им: «Но мы же за власть Советов». Они: «А что вы считаете, что должно быть много партий?» Все: «А как вы считаете?». Так вышли в открытую дискуссию. Еще тогда клуба «Перестройка» не было. Там он и зарождался. И как начнет этот пропагандист в духе известной тогда Нины Андреевой что-то нести, ему просто не дают ничего сказать. Перерыв. Иду к директору. Сидят там люди такие, улыбчивые. Я их сразу всегда узнавал. И, соответственно, люди из обкома партии. «Ты что делаешь?» На что я: «А что ваш-то ведущий сидит со мной и вообще молчит?». – «Ну да, в этом смысле не повезло, это мы потом разберемся». Ну и эти, улыбчивые, тоже: «Все хорошо, молодец, все правильно делаешь». Обкомовцы наезжали, а эти успокаивали.
Несмотря на то, что первый блин получился комом, видимо, «улыбчивым» очень понравилась эта тема. Дискуссии продолжились. Огромная была дискуссия по национальному вопросу. Мне помогли, обеспечили участие очень умного человека – директора Пушкинского Дома Николая Скатова. Получилась очень крутая дискуссия.
Затем мы провели дискуссию о войне в Афганистане. Очень было, конечно, круто, когда мы столкнули ДС и афганцев. Лето, жарко, окна были открыты. Мы спустились вниз. Народ, который мимо проходил, просто в ужасе был от того, что там говорили. Настолько было непривычно, когда люди по-другому смотрят на войну, армию.
Много людей проходило через эти дискуссии. Зал всегда был полный. У меня было несколько кличек, в том числе «свой среди чужих и чужой среди своих». Но с уважением относились с одной и с другой стороны. Даже самые отъявленные антипартийщики, диссиденты бывшие подходили тогда и говорили: «Серега, мы уважаем, что ты искренен в своих заблуждениях. Пройдет время, и ты поймешь, что был когда-то не прав. Но ты действительно искренен том, что считаешь».
Один раз даже рискнул выступить в «Клубе-81», туда съехались разные диссиденты. И я там. И мне было о чем говорить, потому что тогда под моим крылом в Центре творческих инициатив, непосредственно в ДК Ильича, уже «Мемориал» появился.
С «Мемориалом» была история. Они были группой, которая действовала при Центре творческих инициатив. А Центр был тогда уже зарегистрирован, у нас была печать. И наступают выборы на Съезд народных депутатов СССР, где Болдырев победил Герасимова, первого секретаря горкома партии. И тогда группе поддержки Болдырева нужны были наблюдатели, они хотели их на всех участках посадить. Я дежурил в приемной обкома комсомола, были ночные дежурства. И вот ночью пришли ко мне из «Мемориала», и я в приемной обкома комсомола ставил печати Центра творческих инициатив на заявления. Много-много бумажек, нужно было на каждую поставить печать.[...]
– Расскажите о центрах научно-технического творчества молодежи, их рассматривают как легальный способ перекачки казенных денег в личный карман. В Петербурге было подобное?
– Конечно. Я даже более того скажу, что Центр творческих инициатив тоже участвовал в этом. Когда появилась возможность, то институты, которые не могли платить нормальную зарплату ученым, стали заключать договоры с центром, были такие договора-акты. Я в этом ничего не понимал, но знал, что это есть и зачем это сделано. Чтобы платить большие зарплаты сотрудникам государственных институтов. В центрах научно-технического творчества не было ограничений по заплате. А дальше каждый мог действовать в соответствии со своими представлениями о порядочности: платить тем, кто реально что-то делает, или набивать карманы директору этого института и себе. Они были очень богатыми. Я понимал на уровне механизма, что можно было 3 процента оставить, остальное все пустить в наличку. И каждый это понимал, кто при ком-то или при чем-то состоял. Но сложно это критиковать, просто другого пути не существовало. То есть можно критиковать, когда у народа деньги отнимали – всякие чековые фонды, инвестиционные фонды. А здесь-то не у народа. Так получается: у государства, государство – не народ. По крайней мере, в отличие от других финансовых институтов, молодые люди там действительно работали. Может быть, в каких-то случаях вообще ничего не делали, просто отмывались деньги. Если при райкоме делали какие-то отчисления, то это был нечестный способ обогащения, когда люди просто делали свой капитал на центрах научно-технического творчества. Мы знаем, что Гусинский, Ходорковский с этого начинали.
Записала Т.Ю.Шманкевич
^ Людмила Ивановна Пониделко
Из воспоминаний:
Взять хотя бы ту работу, которая была связана с распределением гуманитарной помощи среди населения (наш город, как, впрочем, и вся страна, испытывал нехватку продуктов и товаров первой необходимости). Я тогда, как член комиссии по социальной политике, этим занималась вплотную. Помню, как меня направили в Дом Дружбы народов на встречу с господином Герхардом Вебером, который был причастен к поставке гуманитарки в Санкт-Петербург после обращения Анатолия Александровича Собчака через агентство «Рейтер». За границей с энтузиазмом откликнулись на этот призыв, там стали появляться центры, куда наши зарубежные друзья приносили продукты, деньги, одежду, потом формировались целые поезда. Один из таких центров был в Гамбурге, который собрал для ленинградцев тысячи посылок. Сотрудники этого центра приезжали вместе с этими посылками, чтобы адресно оказывать свою гуманитарную помощь. Я испытывала ко всему этому двоякое чувство: с одной стороны помощь есть помощь, и спасибо нашим друзьям, нашим друзьям, но с другой стороны – получил посылку, съел ее содержимое, а что дальше? Мне хотелось направить социальную помощь в несколько другое русло. Я побывала в Гамбурге, выступала там в благотворительном обществе «Зифарт клуб» и сказала: «А давайте совместными усилиями организуем аналогичный клуб в Ленинграде, чтобы наши люди могли приходить в него, попить предложенного им чаю, поделиться своим проблемами, обсудить их...» Период тот, период вхождения России в рыночную экономику, для всех нас был труден и тернист.
И вот в доме графини Паниной, ставшем Домом культуры железнодорожников, такой центр открылся. <…>
Мне пошли навстречу, выделили пыльное и неухоженное полуподвальное помещение. До 31 декабря 1990 года я и немцы в комбинезонах убирали грязь, монтировали электропроводку, мыли полы, и 1 января был организован первый благотворительный обед, которым мы кормили бабушек и дедушек, под чаепитие мы дарили им подарки. Примечательно, что эта благотворительная столовая работает до сих пор.
А потом я отчиталась о проделанной работе на созванной мною же пресс-конференции. Рассказала журналистам, которые донесли информацию до ленинградцев, сколько пришло контейнеров с гуманитарной помощью, куда они были доставлены и как распределелялись посылки.
А потом у меня возникла идея как-то тем же добром отплатить нашим друзьям из Германии. И я сказала их представителю Герхарду Веберу: «Вы, немцы, столько много сделали для ленинградцев! Хочется отблагодарить жителей Гамбурга и других немецких городов чем-то особенным. Давайте организуем акцию «Ленинград благодарит Гамбург». И эта акция состоялась! Мне удалось на благотворительных основах привлечь артистов Мариинского и других театров, композиторов, иных представителей ленинградской культурной элиты к поездке в Германию.
В Гамбургском конгресс-холле собрались 4 тысячи жителей этого немецкого города, которым посчастливилось купить билеты на необыкновенный концерт. Но до его начала состоялся очень трепетный для меня момент. На сцену неожиданно вышел Герхард Вебер и сказал: «Я хочу, чтобы вы увидели человека, который, по-моему, даже кусочек своего сердца отдал благотворительности и этой культурной акции «Ленинград–Гамбург». После этих слов он пригласил на сцену меня, и я с замиранием сердца услышала четырехтысячный гром аплодисментов… Лучшей оценки моего годичного депутатского труда было трудно придумать.
Ко всему этому я должна добавить, что организацией, доставкой и распределением гуманитарной помощи среди жителей города так или иначе занимались многие и многие депутаты Ленсовета, и они тоже могут рассказать об этой работе немало интересного. Ведь наши депутаты самолично разгружали посылки, таскали, как грузчики, тяжелый груз. Помню, как таким грузчиком работал депутат Виктор Васильевич Червяков. Я тогда не знала, что он был серьезно болен, и ему, возможно, было противопоказано таскать тяжести. И когда в 1993 году его не стало, я с ужасом поняла, что человек в ущерб своему здоровью, своей жизни выполнял до конца свои депутатские обязанности. Ужас состоял еще и в том, что Ленинград словно во второй блокаде оказался. Бывая в других регионах, я слышала там от местных коллег слова о том, что им было запрещено осуществлять продовольственные поставки в Ленинград. Так реагировали чиновники на демократически настроенный Ленсовет и те демократические настроения, которые царили в городе на Неве. Однако мы выстояли, справились со всеми трудностями.
(Автобиография Петербургского горсовета. С. 322-323)
^ Юрий Гаврилович Попов
Из воспоминаний:
Я вошел в патриотическую организацию «Отечество». Как представитель «Отечества» я и был сначала выдвинут, а потом и избран депутатом Ленсовета XXI созыва.
Я не был членом КПСС, и на меня нельзя было повесить ярлык деградирующего партийного чиновника. Тем не менее в Ленсовете я оказался в рядах оппозиции и в окружении демократов, которых все же, я назвал бы либералами с прозападной ориентацией. Я понимал, что рано или поздно их идеология приведет к развалу Советского Союза, поэтому боролся против этой идеологии вместе с депутатами, входившими в коммунистическую фракцию, среди которых мне хотелось бы выделить Евгения Александровича Сафронова, Дмитрия Николаевича Филиппова, Александра Борисовича Фадеева, Виктора Михайловича Сазонова. Мы вели оппозиционную борьбу как внутри Совета, так и с помощью публикаций в газетах. Помню, была большая статья под заголовком «Вместо демократии – диктатура интеллигенции». Организовывали большие встречи с жителями города, чтобы донести до них свою правду. Как правило, мне приходилось бывать организатором таких встреч. Проводили митинги, один из которых – митинг патриотических сил в феврале 1991 года – мы организовали на Дворцовой площади.
Я был, наверное, самым яростным борцом против Анатолия Александровича Собчака и его реформ, которые сводились к тому, чтобы сделать Ленинград городом банков. Решение проблем транспортного комплекса, повышение уровня культуры, возрождение города как центра мирового туризма – вот это было основой его программы. Но он совсем забыл, что наш город – город высокой технической культуры, город науки, город образования, в том числе и высшего, город промышленности и в первую очередь ВПК. Я прямо с трибуны упрекнул Собчака за однобокость его программы, представил, к чему это может привести. Мои слова, по всей видимости, услышаны не были...
(Автобиография Петербургского горсовета. С. 576)
^ Владимир Юрьевич Пореш
Из интервью 2008 года:
Перестройка началась для меня с досрочного освобождения из лагеря, поскольку мне оставалось еще полтора года до конца срока. Это было в феврале 1986 года. [...] Я оказался в Ленинграде. Пометался немного, а потом пошел на работу в кочегарку на Апраксином дворе. Там я проработал три года. Поначалу перемены медленно набирали обороты. Но потом вдруг что-то сдвинулось, это было видно по моим коллегам-кочегарам. Они пришли в страшное возбуждение. Один из них был человеком достаточно циничным и совершенно не интересовался общественной жизнью. И вдруг он оживился. Воодушевился, стал читать прессу, нашел какую-то пьесу, по-моему, Шатрова «Дальше, дальше, дальше!», и был просто в полном восторге, то есть к нему вернулся интерес к жизни. А я продолжал относиться ко всему с большим недоверием, будучи убежден, что это косметический ремонт. Потом начались события на Кавказе, в Литве и так далее, которые не говорили о том, что что-то меняется радикально. [...]
Где-то в 87-м – начале 88-го года я вернулся в кружок, центром которого когда-то был Анатолий Анатольевич Ванеев. Это был богослов-философ, один из самых интересных в Петербурге. Я с ним прежде довольно много общался, а когда вернулся, он уже умер. Но круг его остался, и там были люди, для которых темой размышления была проблема атеизма для религиозного сознания. Они пришли к очень интересному результату. Я с большим увлечением начал участвовать в этих встречах. И в конце концов мы создали общество «Открытое христианство. У нас была попытка организовать диалоги с атеистами. Но оказалось, что атеистов-то и нет. После 70-ти лет коммунистического режима вдруг оказалось, что вести диалог не с кем, потому что никто не признает себя атеистом. [...]
Еще до образования общества «Открытое христианство» мы начали издавать журнал «Аминь», который состоял в основном из переписки. Ставилась какая-то философская, богословская проблема, вопрос, на который разные люди отвечали по-своему, а потом писали друг другу. Журнал переписки. Это было довольно интересно.
Но потом стала возможна открытая публикация, и самиздат больше не имел смысла. А потом мы создали школу. [...]
Это была обычная базовая средняя школа. Вначале были попытки религиозного образования, от которых потом отказались, ничего из этого не вышло. Зато вышло что-то другое – школа, в которой мы сами организовывали учебный процесс. Это было очень увлекательно. Школу закрыли только в прошлом году, по вполне понятным причинам: такая школа, как наша, стала уже просто невозможна – сменилась ситуация. [...]
Подавляющее большинство у нас было с педагогическим образованием. Или школьные учителя или университетские.
Мы попытались сделать что-то, что было бы противоположно советской школе. Хотя школу, в которой я учился, я вспоминаю с благодарностью, но в целом у всех нас было негативное отношение к советской образовательной системе. Не устраивала в целом школьная идея, не само собственно образование в плане знаний, а отношения, и не человеческие даже, а официальные. Постоянное чувство, что на тебя давят. Вот и мы хотели сделать что-то противоположное.
Вначале у нас просто ничего не выходило. Получился просто полный хаос. Отменили звонки, например. Ввели расписание, удобное для школьников. Занятия начинались позднее, не в восемь утра, а в десять. Потому что многие приезжали издалека, так чтобы они не попадали в час пик. Потом мы пытались организовать для них встречи. Пригласили поэта читать стихи. Школьников это совершенно не интересовало. Священников приглашали. Были и молодые, и средних лет, более консервативные и более открытые. Ни с одним из них ничего не вышло. Это школьников не интересовало.
Школа в своей основе была светской, но мы хотели, чтобы религиозное воспитание присутствовало. Мы хотели, чтобы была библейская история как историческая дисциплина. Ни от кого, естественно, не требовали веры. И не спрашивали человека, какой религии он принадлежит и вообще принадлежит ли какой-либо религии.
Было Евангелие, отдельным уроком. Довольно долго, много лет. Библейская история сохранилась почти до конца. Потом мы ввели философскую антропологию, то есть моральную философию. Повторяю, никто не задавал вопросов о вере и, соответственно, никто ничего не требовал. Были некоторые православные учителя, которые, предположим, предлагали молиться перед уроком. Никто этому не препятствовал. Поначалу было довольно много школьников из православных семей, но были не только православные.
Потом постепенно выстроилось. Мы вернулись к звонкам. Обнаружилось, что мы не можем от советской школы так просто избавиться. Во-первых, она имеет свою рациональность и свой смысл, и поэтому не следует ее отбрасывать полностью. А во-вторых, для новых форм требуется новое содержание. Это не так просто. Но постепенно мы нашли ту команду учителей – вернее, не мы нашли, а она как-то сама нашлась, – которая довольно существенно изменила модус образования, и, в целом, несмотря на какие-то проблемы мы довольны нашей школой. [...]
Спонсором школы был французский фонд Русского Студенческого Христианского Движения. Движение создано в 20-е годы русскими эмигрантами и до сих пор существует. У него есть небольшой фонд, и этот фонд нам помогал все время, постепенно уменьшая объем средств. Но, в общем, нам всегда хватало. Еще в Париже было общество друзей нашей школы «Сена–Нева». Они в последние годы нам помогали. Российские спонсоры появлялись спорадически время от времени, но очень редко. Был спонсором Михаил Пикалов, его дочка училась в нашей школе. Он был реставратор церквей, до сих пор его фирма сохранилась. Вот он нам помогал иногда. Больше из российских и не припоминаю.
Зарплата выплачивалась из взносов учеников. Но плата за обучение была небольшая. Это была наша установка с самого начала. Стоимость обучения должна быть доступна и семье бедных, иначе мы будем учить только определенный социальный слой. А мы не хотели такого ограничения. [...]
На мой взгляд, важно, чтобы не было в хаосе все. Потому что что-то накоплено, и что-то должно оставаться. Даже от коммунистического режима не должно исчезнуть все. У меня была такая мысль, еще в самом начале перестройки – предложить темой для конференции «Что нам дала советская власть?». Мне казалось, что это важно не потерять. Никто на такую конференцию не согласился. Название, конечно, сознательно вызывающее, но у меня именно была мысль: нужно что-то сохранять, нельзя все отбрасывать. [...] Это то, что мы получили в наследство. Это наша история, наша жизнь. Как можно ее вырезать?
Общественной дискуссии не получилось. А это как раз то, что было надо! Говорили о каком-то «покаянии». Слово даже неподходящее, какое-то фальшивое. В фильме «Покаяние» оно еще имело смысл, поскольку сам фильм поэтический, и там это было на месте. А в общественной жизни должен быть просто суд. И не для того, чтобы кого-то преследовать, а ради общественной оценки, радикальной оценки. Так чтобы люди вздрогнули, прежде всего, за самих себя – это же при нас было, мы все участвовали.
Записала Т.Ю.Шманкевич