Geum.ru

Встатьях, составивших этот сборник, современный национальный литературный процесс впервые рассматривается во всём его многообразии

Вид материалаСтатья

Содержание


Эсхатологический мотив в русской прозе
Возрождение концепта «молодые писатели»
Несколько слов о герое
Проблема реализма
Подобный материал:
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   ...   28

^ ЭСХАТОЛОГИЧЕСКИЙ МОТИВ В РУССКОЙ ПРОЗЕ

ПОСЛЕДНЕГО ДЕСЯТИЛЕТИЯ


Мотив смерти – конституциональный знак мировой литературной традиции, ключевой философско-символический мотив для русской прозы, содержание и художественная форма воплощения которого позволяют судить о литературной ситуации, складывающейся под воздействием объективных причин и влияний. Бытование этого мотива в истории отечественной литературы прежде всего определялось динамикой художественной адаптации православной эсхатологической концепции, которая всегда корректировалась историко-культурным контекстом и закономерностями творческой эволюции художника, его индивидуальностью.

Во второй половине ХХ века усилиями прозаиков-традиционалистов (создателей «деревенской» ветви традиционной прозы) мотиву смерти было возвращено эсхатологическое звучание. Эсхатологический мотив в произведениях «деревенщиков» получил разнообразное, политопическое воплощение. В рассказе А. И. Солженицына «Матрёнин двор», с которого начиналась русская «деревенская проза», этот мотив был связан наиболее очевидно с топосом1 праведничества. У Е. И. Носова в повести «Усвятские шлемоносцы» эсхатологические переживания автора отразились в хронотопе «крестьянской вселенной», переживающей гибельную угрозу. В творчестве В. Г. Распутина эволюционировал самостоятельный дискурс смерти, наиболее значительной составляющей которого можно считать систему частно-эсхатологических топосов в последнем (на сегодняшний день) рассказе писателя «Видение». В. П. Астафьеву как писателю, обладающему уникальным личным опытом, вообще удалось невозможное – он вернул изначальную целостность православной эсхатологической концепции, объединив её частную и личную ветви, В последней редакции повести «Пастух и пастушка» он создал грандиозную, по масштабу и трагическому звучанию, картину «последних времён», пафос которой был выражен в финальном риторическом восклицании повествователя: «Над миром властвует смерть!».

Однако в начале нового столетия в литературный и медийный дискурс вторгается принципиально новый персонаж или повествователь, который без особого внутреннего сопротивления, без соответствующей рефлексии констатирует неспособность переживания чужой смерти, в том числе и смерти близкого, дорогого человека. Особенно много такого типа примеров в массовой литературе, подменившей сосредоточенность на тайне смерти – исследованием тайны убийства. Б. Акунин в романе «Тайный советник» предлагает читателю следующее описание гибели человека:

«Кинжал вонзился генералу прямо в сердце, и брови у Храпова поползли вверх, рот открылся, но не произнес ни звука. А потом голова генерал-губернатора безжизненно откинулась назад, и по подбородку заструилась ленточка алой крови»2. В скупой и точной картине расчётливого, хладнокровного убийства нет ни одной детали, способной спровоцировать эсхатологическую рефлексию. Мастерская литературная или «окололитературная» провокация Б. Акунина вызывает в сознании читателя единственный, «жанровый» по сути, вопрос: «Кто убил?». Возможные эмоции по поводу смерти человека не просто не предусмотрены, но решительно отсекаются писателем и «съёживаются» под воздействием финального в соответствующей главе замечания повествователя: «Кабинет преображался прямо на глазах: ветер, не веря своему счастью, принялся гонять по ковру важные бумаги, теребить бахрому скатерти, седые волосы на голове генерала»3.

Правда, тут следует оговориться, что подобные суждения могут вызвать возражения, мотивируемые спецификой жанра. Но такого рода возражения снимаются спецификой бытования данного жанра в отечественной историко-литературной традиции. Однако и это не главное.

Более значимы яркие примеры деэсхатологизации отечественного литературного сознания, которые легко обнаруживаются в прозе постмодернистов. Один из наиболее интересных примеров – цикл рассказов О. Кучкиной «Собрание сочинений», публиковавшийся в журнале «Знамя» в 2003 году. Здесь эсхатологические компоненты, эсхатологические проявления мортального мотива вытесняются танатологическими. Упрощённость, обыденность, обеднённость эмоционального переживания смерти как события, сосредоточенность на изображении формальных, ритуальных действий, составляющих процесс перехода человека в мир иной, в данном случае подаются и, соответственно, прочитываются как программные.

Кульминационным воплощением данной литературной программы можно считать роман Р. Сенчина «Московские тени» (2009 год). Интонационно-звуковая, лексическая трансформация прецедентного текста (общеизвестная песня «Московские окна») в названии становится основанием для возникновения скрытой антитезы, характеризующей сегодняшнее состояние знакового для России столичного пространства, поглощённого апокалипсическим туманом. Возникновение и опасность распространения его в конце 1980-х годов стало предметом художественного исследования в повести В. Нарбиковой с особенно в данном случае многозначительным названием – «Видимость нас» (1988 год).

Центральным фабульным событием в романе Р. Сенчина становятся похороны старенькой учительницы, на которые герой-повествователь, по его цинично-спокойному признанию, отправляется только потому, что надеется на даровую выпивку. Мир, населённый такими персонажами, вступает в завершающую стадию своего существования. Самый очевидный эсхатологический знак, который всплывает в сознании повествователя в процессе сборов на похороны и при описании скорбного ритуала, – апокалипсическое ощущение времени, которое впервые настигает его в вагоне метро по пути на похороны, проявившись в отчётливо осознаваемом стремлении к истреблению времени личного (в поиске любого занятия, развлечения, способного драгоценные когда-то минуты и секунды «съедать» – уничтожать немедленно и бесследно). Усиление этой страшной, безысходной очевидности – отчётливый намёк на исчезновение личного пространства, прозвучавший в названии произведения и реализованный в описании захламлённых, неудобных квартир, расположенных в «домах-близнецах», жалким обитателям которых приходится каждое утро суетливо бежать на «какую-нибудь» работенку с единственной целью «притащить в дом жратву».

Деэсхатологизацию сознания современного литературного персонажа, проявившуюся в достаточно определённом и очевидном наборе психологических аномалий (в стремлении к самоубийству в том числе), Р. Сенчин считает следствием работы в советскую эпоху «интеллектуального конвейера смертников-рационалистов, который был включен сразу же после окончания Гражданской войны»4. Нынешнему человеку, состояние которого определяется своеобразным «послевкусием», остаётся только неизбывная «тоска по вечности». Жажда жизни и неутолимое стремление к бесконечному её продолжению – предмет рефлексии русской классики, в основном, сосредоточенной на художественном переживании православной эсхатологической концепции, – для Р. Сенчина отнесено в невозвратное прошлое, память о котором уже стерта. Безысходность, имеющая, кроме объективных, и сугубо личные причины в трагических переживаниях автора, становится основой мироощущения его персонажа. У этого персонажа нет сил на избавление от утробного страха смерти, который заставлял волком выть, героя Венички Ерофеева. Он избавлен от этого страха, потому что безусловно принимает постмодерное ощущение, предсказанное В. П. Астафьевым в уже упоминавшемся финале повести «Пастух и пастушка». Смерть поглотила его мир и уничтожила отведённое ему судьбой время задолго до физической гибели.

В шестой книжке журнала «Знамя» за 2010 год в рассказе А. Васильева «Ванька Рыков» исследуется крайняя степень деэсхатологизации индивидуального сознания – сознания человека «с маленькой, чуть больше кокосового ореха, русой головой»5, наделённого только родовым инстинктом.

Но необходимо заметить, что это страшное состояние безысходности не является единственным для персонажей современной литературы. Его трансляция уже ограничивается художественным миром немногих писателей. В последние пять-десять лет возникла новая ветвь отечественной прозы, создатели которой отражают и поддерживают восстановление (точнее, реанимацию) ортодоксальной эсхатологичности индивидуального сознания в её модернизированном варианте – через возвращение в литературное пространство эсхатологической топики. Многоплановая обращенность современной прозы к православной эсхатологической концепции пока не является системной и очевиднее всего проявляется в рождении нового героя. Например, в образе русской девушки Насти, ухаживающей за обитателями германского дома престарелых, наблюдает за которой молоденький немец-альтернативщик (роман Е. Водолазкина «Похищение Европы»). Но не только.

В. Дегтев в рассказе «Четыре жизни» возвращает в литературную практику топос Страшного Суда. Петербургский прозаик В. И. Аксёнов в повести «Малые святцы» исследует праведную, наполненную светом, жизнь своих родителей. Иные формы «возвращения» предлагают А. Слаповский (сценарий для «русского народного детектива» «Участок»), А. Варламов (рассказ «Рождение», романы «Лох», «Купол», «Затонувший ковчег»), В. Галактионова, идущая прямо вслед за В. П. Астафьевым и создавшая в романе «5/4 накануне тишины» традиционно апокалипсическую картину последних времён, которая завершается вполне рационалистическими по форме, но частно-эсхатологическими по сути своей выводами повествователя:

«Апокалипсис вызревает в головах: мозг отражает его, этот внешний мир, но внешний мир сам отражает деятельность нашего мозга и видоизменяется мир – соответственно изменениям в нашем мышлении.

<…> Если мир есть отражение человеческой души, то должен, конечно, распадаться – расслаиваться – рассыпаться – и – он»6.

Этот литературный ряд можно продолжить. Существование его убеждает в справедливости всё чаще звучащего предположения о безнадёжной «усталости» постмодерна и возникновении качественно нового витка в эволюции отечественной литературной традиции.


ПРИМЕЧАНИЯ

  1. Топос – относительно устойчивая структурно-смысловая модель – вариант художественного стереотипа, текстовым воплощением которого может стать мотив, образ, символ.
  2. Акунин Б. Статский советник. М., 2005. С. 12.
  3. Там же.
  4. Сенчин Р. Московские тени. М., 2009. С. 46.
  5. Васильев А. Ванька Рыков // Знамя. 2010. № 6. С. 105.
  6. Галактионова В. 5/4 накануне тишины // Москва. 2004. № 12. С. 154.

А. А. Ганиева

(Москва)


^ ВОЗРОЖДЕНИЕ КОНЦЕПТА «МОЛОДЫЕ ПИСАТЕЛИ»

В НУЛЕВЫЕ ГОДЫ


Попробую сформулировать основные вехи прошедшей литературной декады. Во-первых, – смена большого стиля (параллельно смене политической ситуации). Я говорю не о замене условного «постмодернизма» на условный «новый реализм», а о совмещении, слиянии различных методов на фоне возрастающей популярности нон-фикшн, документалистики, исповедальности («новой искренности»), автобиографизма с одной стороны и альтернативной истории, антиутопии, неомифа – с другой.

На одном конце – ряд молодых писателей (Р. Сенчин, А. Карасев, З. Прилепин и др.), работающих в сугубо реалистической манере, на втором – такие наджанровые, открытые смысловым и языковым экспериментам писатели, как О. Славникова, Д. Быков, А. Иличевский, Л. Улицкая, Ал. Иванов и т. д. Разумеется, и там и там остаётся место для суб- и паралитератур.

Надо отметить рождение новых литературных премий (начиная с премий Белкина, имени Юрия Казакова, «Национальный бестселлер» и заканчивая «Носом»), многие из которых тут же потеряли денежное наполнение и осимволичились. «Тучность» и вперёднаправленность девяностых сменились финансовым оскудением и ретроностальгией «нулевых».

Ещё одно существенное изменение на литературном поле: про¬изошла реинкарнация социально-литературного концепта «молодые писатели», чему способствовали и сопутствовали негосударственные проекты Фонда «Поколение» Андрея Скоча и Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ Сергея Филатова. Возникли премии «Дебют», «Нефомат», ежегодные форумы молодых писателей и другая институциональная поддержка нового, пришедшего в «нулевые» литературного поколения (на фоне активизации общего интереса ко всему «молодому» и размножения политических молодёжных организаций).

Помимо «новых» писателей появились (начиная с Валерии Пустовой) и «новые» критики, которые пытаются осмыслить литературную ситуацию текущего времени с поколенческим делением или без него. При этом ряд критиков девяностых сменил род деятельности, изменились формы критического высказывания, практически исчез годовой обзор, появились новые сетевые площадки.

Литературное десятилетие означилось следующими, пусть и не очень принципиальными, проблемами: есть ли «новый реализм» и что это такое? каков современный литературный герой? как и в каком формате выживать толстым журналам (а также аналитической литературной критике)? Демократизация литпространства (допуск молодых авторов в консервативные издания); новый виток взаимоотношений писателей с властью (прецеденты встреч писателей с президентом и высокими чиновниками и т. д.).

Молодые писатели принесли в литературу нулевых свое мироощущение, складывающееся из нескольких повторяющихся черт. Протестность современной литературы заключена в романтическом антагонизме «я – общество», «я – старшие», «мы – другие». Повторяющиеся элементы тошнотворности (родственные экзистенциальной сартровской тошноте) вытекают отсюда же. Горя из «Потусторонников»1 С. Чередниченко то мечтает заболеть и вырвать в унитаз, то предаётся тошнотворной любви – грязный, немывшийся юноша и жирная омерзительная дама. Персонажи А. Снегирёва (в особенности в дебютной книге – «Как мы бомбили Америку»2) то и дело нарушают невинные телесные табу – портят воздух, рыгают, а ещё пытаются сдать сперму и смакуют чужие отходы. У А. Старобинец в книге «Переходный возраст»3 мальчик превращается в муравьиное гнездо (здесь не только тошнотворность, но и превращение), а загнивший воняющий суп – в девушку. Это не только проявления весёлой протестности, но и сигналы мотива телоцентризма.

Литературный телоцентризм проявляется не столько во внимании к девиациям, перверсиям, низкой чувственности и физиологической отвратительности, тошнотворности, сколько в продолжении индуистско-эллинского восприятия мира как тела бога или мирового человека. Тело в современной прозе воплощает не только уродливое, но и прекрасное со всеми вытекающими: культ молодости (маканинский «Кавказский пленный», пепперштейновские крымские оргии и психоделические омоложивания стариков4 и др.), сакральность женского тела (та же снегирёвская Венера5, жертвы похотливого старика из маканинского «Испуга»6 и пр.). В этом тоже заключается противоречие: мир прекрасен, но мир отвратителен.

Отчуждение – один из самых главных мотивов. Герой российской прозы изъят из необходимого жизненного контекста – у него либо вовсе нет родины, родителей, дома, цели, опоры, веры, интереса, либо родина, дом, радость у него как бы отняты (властью, чужаками-оккупантами и т. д.), и он включает агрессию, чтобы вернуть себе свой придуманный счастливый, но разрушенный миф (будь это советское прошлое или анархическое будущее).

Отчуждение, протестность, фрагментарность, телоцентризм, перемещения и трансформации, противоречивость и контраст в современной прозе избыточны и чрезмерны, зачастую сочетаясь с мнимым аскетизмом художественно-изобразительных средств или содержания, стремящегося к бессюжетности. Сочетание этих мотивов говорит о конверсии типов творчества: модернистские отчуждённость и противоречивость, постмодернистские усталость, эсхатологизм, телоцентризм, барочные контраст и трансформации, натуралистические физиологичность и документализм, необарочные избыточность, фрагментарность, отсутствие единого идейного поля, романтические протестность, антагонизм и тяга к поиску, перемещениям уживаются во вполне себе реалистическом герое и в самых обыкновенных обстоятельствах (вспомнить хотя бы сенчинскую хронику обыденности). Здесь и черты неоромантизма (революционный индивидуализм, мистические искания, часто воплощаемые в сакральных веществах типа нефти), и яркая черта традиционализма – выражающиеся в молодой прозе реакционные идеи, направленные против современного состояния общества и критикующие его в связи с отклонением от некоего реконструированного или специально сконструированного образца.

Роман «Лед под ногами»7 Р. Сенчина – это полномасштабная картина поколенческой трагедии переломленных перестройкой, разделившихся на два лагеря молодых людей: роботов из офисных коробок и нищих, всем недовольных клоунов-инфантилов. Тема актуальная и, надо сказать, довольно избитая, не только в российском, но и в мировом литературном пространстве. Однако Сенчин выбирает её не потому, что писать о войне с обществом потребления нынче модно, и не потому, что проблема висит в воздухе, а по внутренним, опять-таки автобиографическим причинам. Он – один из этого поколения next (уж сколько было этих «поколений» – «X», «P», а последним эссе-победителем литературной премии для молодых «Дебют» стал трактат «Поколение Я»). Испытавший на себе постсоветскую ксенофобию, изгнание из родного города, выживание в новых тяжелых условиях, поживший жизнью богемного рок-музыканта, рабочего, бедного писателя.

Традиционализм многих произведений современной «нелиберальной» литературы выражается либо в националистических, либо в неоевразийских, либо в анархических настроениях, осуждающих западный гуманизм, общество потребления и буржуазную систему ценностей.

Именно реакционная пишущая молодёжь впервые заговорила о сознательной «смене стиля» (отсюда выросла знаменитая полемика о «новом реализме»). К примеру, вот выдержки из дискуссии в «Лимонке»: «А. Кирильченко: Господствующие позиции всё ещё занимает постмодернизм, все эти устаревшие и отставшие от жизни Пелевин и Сорокин <...> Это должен быть даже не реализм, а шокирующий натурализм <...> литература, которая не вызывает сильных эмоций – буржуазная литература. 99% современной литературы – как раз такая»8.


Итак, в нулевые происходит реанимация затасканного в советское время феномена «молодые писатели», но не в значении «начинающие, 40-50-летние», как, допустим, в 70-е годы, а «новые, сформировавшиеся после перестройки», что ближе к понимаю 30-х – «новые, сформировавшиеся после октябрьской революции». Только тогда, во времена массового литературного движения, «молодой писатель» (то есть рабочий писатель, не успевший по возрасту узнать все тяготы «буржуазного гнета») стал носителем новой идеологии, а нынешний «молодой писатель», как и «молодой писатель» 60-х, как раз идёт против течения: борется со старшими, властью, миром потребления и в некоторых случаях тоскует по золотому доперестроечному веку, в котором он почти не жил.


ПРИМЕЧАНИЯ

  1. Чередниченко С. Потусторонники // Континент. 2005. № 125.
  2. Снегирев А. Как мы бомбили Америку. М. : Лимбус-Пресс, издательство К. Тублина, 2007.
  3. Старобинец А. Переходный период. М. : Лимбус-Пресс, 2005.
  4. Пепперштейн П. Свастика и Пентагон. М. : Ad Marginem, 2006.
  5. Снегирев А. Нефтяная Венера. М. : АСТ, 2010.
  6. Маканин В. Испуг. М. : Гелеос, 2006.
  7. Сенчин Р. Лед под ногами // Знамя. – 2007. – № 12.
  8. «Лимонка» № 237. bp-info.ru/237/237_34_11.php.

Е. Г. Местергази

(Москва)


^ НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ГЕРОЕ

«ЛИТЕРАТУРЫ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ И ДЕТЕЙ»


Сегодня много споров о герое современной литературы – какой он, этот герой, и есть ли он вообще. Например, Ксения Букша, петербургский автор, считает, что «современный литературный герой ещё не родился. Ещё не получил вид на жительство в новой действительности – он мелькает пунктиром в разных произведениях. Герой – тот, кто преодолевает действительность в определённых целях, кто является не только её необходимой частью, но и преобразователем. А тот уровень героизма, до которого пока дотягивается современная литература и продолжающие её телесериалы – увы, уровень героя-обывателя, хоть бандюгана, хоть опера, хоть антикиллера. «Герой» многотиражной литературы – не артистичен, аутичен и далёк от авторов. Только желание автора поведать о Поступке – о подлинном преобразующем событии в реальности (в соответствии с авторской идеальностью) – родит героя современности. Им будет Заметный, Необычный, Борец»1. Именно уровень обывательщины не устраивает многих, потому что обыватель способен стать персонажем литературы, но не её героем. (Хотя, заметим, герои бывают разных типов – мятежник, странник (изгой), созидатель, искатель смысла жизни. Об этом ещё Хорхе Луис Борхес писал.)

И практически всегда выводы исследователей и критиков неутешительны. Всё плохо. Диапазон мнений достаточно широкий. От высказывания покойной Риммы Казаковой: «Герои современной литературы – прыгуны, скакуны и секс-бомбы»2 – до мнения Сергея Белякова о том, что современный герой – это сам автор:

«Лучший образ, созданный Захаром Прилепиным, – это сам Захар Прилепин. А вот интересного, нового, оригинального литературного героя у него нет. Лучший образ Сергея Шаргунова – сам Сергей Шаргунов. Может быть, беда здесь в эгоцентризме современного писателя. Когда-то Лев Николаевич Гумилёв в шутку упрекнул свою мать, Анну Андреевну Ахматову: – Пушкин писал о Евгении Онегине, а ты всё о себе. И твои современники пишут о себе. Поэтому пушкинский век Золотой, а ваш только Серебряный».

Не ручаюсь за достоверность этого рассказа, на старости лет Лев Николаевич любил и присочинить, но эгоцентризм писателя – тема для обсуждения. К Прилепину и Шаргунову и даже к Ирине Мамаевой применимы слова Александра Вертинского: “У него небольшой роман: он влюблён в себя и пользуется взаимностью”.

От этой самовлюблённости и самонадеянность, и недостаток эрудиции, неряшливость (зачем отделывать текст, ведь я гениален, значит, и текст мой гениален). Надо писать, читать, учиться у мастеров, а новоявленный «классик» думает, что и без того достиг величия. Пора на лаврах почивать.

Создание литературного героя – высший пилотаж для писателя. Может быть, молодым авторам просто не хватает мастерства? А может, и не в этом дело. У признанных мастеров героев тоже нет, уже давно нет»3.

Отдельно ведутся споры о герое современной детской литературы. И здесь в один голос критики и филологи говорят об отсутствии в отечественной детской литературе героя как образца для подражания. Вместе с тем, думается, герой литературы, адресованной детям, может быть, в первую очередь, должен интересовать исследователей. И не столько отрицательный опыт, сколько положительный. Важно понять, какой он, герой сегодняшних хороших книг для детей. Подчеркиваю – хороших.

Хочу привлечь внимание к серии книг «Для взрослых и детей», выпущенной в конце прошлого года издательством Art House Media. Серия включает в себя «Честные рассказы» Ксении Драгунской, «Начальник связи» Юрия Нечипоренко, «Двор прадеда Гриши» Владислава Отрошенко, «Пусть будет яблоко» Михаила Есеновского, «Коржиков» Сергея Георгиева, «Веретено» Александра Дорофеева, «В остатке» Льва Яковлева. Серия превосходно оформлена. И в этом заслуга не только разработчика художественного оформления серии Натальи Салиенко, но и художников Евгения Подколзина и Голи Монголина, достойных продолжателей лучших традиции художественного оформления книги в России. Книги приятно держать в руках, их не стыдно дать в руки детям, такие издания воспитывают вкус в юных читателях.

Веселые рассказы Ксении Драгунской написаны на серьезные темы. В центре «честных историй» – непростые взаимоотношения взрослых и детей. Добрый юмор Ксении Драгунской создаёт особую атмосферу в повествовании, пробуждающую в читателе чувства радости и сострадания. Рассказы завораживают своей непосредственностью, живостью, ведь автор уверен, что:

«Жизнь слишком короткая.

Человек успевает только научиться ходить не падая, есть не пачкаясь, врать, ненавидеть, притворяться, не плакать, когда очень больно…

Лица меняются, вырастают бороды, а люди всё те же – дети, лелеющие глупые мечты, затаившие надежды, которым не суждено сбыться»4.

Ощущение полноты бытия и праздника жизни, вынесенное из детства, в удивительных историях Михаила Есеновского.

Сергей Георгиев издал более трёх десятков книг, но более известен как автор весёлых историй для «Ералаша». В его новой книге – сказки и притчи, в которых писатель увлечённо играет смыслами, но делает это не только рационально: он пишет с чувством, сердцем помогая уму.

Вообще книги серии Art House Media больше адресованы взрослому читателю. Тонкий юмор, лиризм, сложный подтекст, богатая образность отличают рассказы Владислава Отрошенко, вошедшие в сборник «Двор прадеда Гриши». Владислава Отрошенко сегодня можно назвать маститым писателем, не раз отмеченным премиями и наградами; его произведения переведены на несколько языков.

В лучших традициях русской прозы для детей написаны яркие и праздничные рассказы и сказки Александра Дорофеева. Писатель много странствовал по свету. Из его прозы «рождается понимание того, что Земля огромна и прекрасна, а русский язык способен выразить её всю, ничего не теряя – ни малого полярного воробья, ни золотинок в бороде Деда Мороза».

Интересна, эксцентрична, опять же празднична книжка поэта Льва Яковлева. Он придумал новый жанр – частушки про ребят, заряжающие энергией, радостью, шутовством в хорошем смысле этого слова.

Завершает серию книга Юрия Нечипоренко «Начальник связи». Вот об этом авторе мне бы хотелось сказать особо.

Юрий Нечипуренко (род. в 1956 г.) – человек разнообразно и много одарённый, редкое сочетание физика и лирика в одном лице. Под фамилией Нечипуренко он занимается биофизикой в академическом институте, организует веселые «капустники» в МГУ, путешествует по миру. Меняется в псевдониме «у» на «о»… – и вот уже перед нами Юрий Нечипоренко: литературовед, исследователь творчества Г. Газданова (один из самых его больших почитателей на Родине – Председатель общества друзей Газданова), прозаик, автор эссе, рассказов и повестей, получивших признание критиков и широкой публики. Мне кажется, одно из замечательных литературных событий 2009 года – выход в свет сразу двух книг Юрия Нечипоренко (уже упомянутого «Начальника связи» из серии издательства Арт Хаус Медиа и «Ярмарочного мальчика», приуроченного к 200-летию Н.В. Гоголя), что позволяет говорить о появлении на небосклоне нашей словесности ещё одного хорошего самобытного писателя.

«Начальник связи» – книга об отце, о детстве, о связи поколений. Она состоит из двух частей. Собственно рассказы, повествующие о детстве писателя, составляют первую часть книги, а вторая – воспоминания отца Юрия Нечипоренко, как записанные им самим, так и воспроизведённые по памяти сыном. От этого смелого соединения двух жизненных историй, двух мировоззрений, от столкновения двух миров – отца и сына – рождается совершенная магия проникновения в законы жизни, законы бытия. Связь оказывается ключевым понятием и для биофизика Юрия Нечипуренко, и для художника Юрия Нечипоренко. В рассказе с характерным названием «В одной связке» есть такое место – ключ ко всему произведению:

«Такая странная у меня особенность – может, вы уже заметили: будто не имею я возраста. Вот что ни происходит, я словно со стороны сужу – будто это не я, а какой-то “дядька” в Питер к друзьям ездит, по выставкам болтается, а сам я – ещё ребенок. Как появилось во мне это “я”, залетело, как птичка в клетку, – так там и сидит, и нисколько не изменилось. И когда дядька этот что отчебучит – я только удивляюсь – ну и чудак! Однако иногда мне удаётся на него повлиять – так мы с ним боремся потихоньку. <…> Бывает так: отец во мне пробуждается. …он во мне шелохнётся иногда – и “я” мое получается какое-то новое, как будто вырастает – и мальчик в этом “я”, который отца видел, и “дядька”, и сам отец – он из нас самый главный… И если другие люди в меня порой залетают – то папа тут всё время живёт. Нет, не расщепление это – а наоборот – собираются они все вместе. И целым становятся, и связным – да, словно в одной связке в горы поднимаются: туман, не видно друг друга – они перекликаются… И каждый несёт свое – находит и несёт, и помогают друг другу они, снимают, кому тяжело – перекладывают ношу. Легче становится…»5.

Очень важно, что у автобиографического героя первой части «Начальника связи», находящегося в процессе становления, самым важным событием в жизни оказывается ощущение родства… с близкими, и прежде всего с отцом, с щедрой малороссийской землёй, на которой он растёт, с тем большим миром людей, куда ему ещё предстоит уйти из отчего дома.

Конечно, герой книги Нечипоренко родом из его детства. Это не сегодняшний мальчик. Автор детально воспроизводит быт пятидесятых-шестидесятых годов с его особыми «метами»: это и служба связи, работающая чётко и слаженно (рассказы «Начальник связи», «Пиратская команда», «Щуп»), и послевоенная бедность (рассказ «Три ведра»), ребенком почти не осознаваемая, и неизжитые страхи, подстегивающие детскую фантазию (рассказ «Чемоданы»), и бандитизм (рассказ «Бандюга»), и шпиономания (рассказ «Папа и шпион»), и мечты о мире во всём мире (рассказ «Рана в небе»).

Увиденное детскими глазами создаёт свой микрокосм, но что важно – ребенок безошибочно в каждой ситуации выделяет главное, и этим главным оказывается человек, человеческий фактор. Отец – умный, честный, талантливый – своего рода образец лучшей «породы» людей. Он – настоящий герой, и не только потому, что прошел войну, но и потому, что и после неё остался созидателем, обеспечивающим связь в прямом и переносных смыслах.

Характерна эта общая черта, роднящая отца и сына: оба по образованию «технари» и оба оказываются литературно одарёнными людьми, писателями.

Так какой же он – сегодняшний герой литературы «для взрослых и детей»? Этот герой существует – и в книге Юрия Нечипоренко, и в рассказах Ксении Драгунской, и в других книжках этой серии издательства Art House Media. Он честный, может быть с хитринкой, но вранья не жалует, по этой же причине он далёк от всякой «идейности». Ещё он любит своих родителей и всё живое. Он мечтает о жизни интересной, справедливой и непрерывной, потому что себя ощущает «звеном» в общей цепи поколений. Этот герой не выдуман, он автобиографичен – и есть надежда, что новому поколению ребят окажется близок так же, как близок он поколению нынешних тридцатилетних-пятидесятилетних.


ПРИМЕЧАНИЯ

  1. Букша К. Он ещё не родился // Горлова Н. Герой текущей литературы. Современный Башмачкин, какой он? Второе заседание «Клуба новых российских писателей» при «ЛГ» и МГО СП России // Человек без границ. Электронное издание. [Б. д.] ссылка скрыта literature/NewHeroe_NadGorlova/
  2. Казакова Р. Герои современной литературы – прыгуны, скакуны и секс-бомбы. [Беседовала Наталья Заруцкая] // Российская газета. 19.10. 2006.
  3. Рудалев А., Беляков С. В ожидании Героя. Диалог двух бунтарей // Литературная Россия.  2009.  № 17–18. ssia.ru/2009/17-18/04064.phpl
  4. Драгунская К. Честные истории: Рассказы / Худ. Е. Подколзин. М., 2010. С. 5.
  5. Нечипоренко Ю. В одной связке // Нечипоренко Ю. Начальник связи: Повести и рассказы / Худ. Голя Монголин. М., 2010. С. 19–20.

^ ПРОБЛЕМА РЕАЛИЗМА

В ПОЛЕМИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ


С. С. Беляков

(Екатеринбург)