Метаязыковая рефлексия в текстах русского авангардизма 1910-20-х гг. 10. 02. 01 русский язык 10. 02. 19 теория языка
| Вид материала | Автореферат |
- Метафора и метонимия как риторические модели русского авангардизма 1910-1930-х гг., 417.51kb.
- 5 класс Тематика учебных текстов и ситуаций к-во часов Общие сведения о языке (1 час.), 160.97kb.
- Киянова ольга Николаевна Заведующая кафедрой, 27.74kb.
- Сакральная составляющая в лексических единицах русского языка (с привлечением единиц, 320.05kb.
- Календарное планирование уроков русского языка в 3 классе для школ с украинским языком, 103.33kb.
- Антропонимы в художественных текстах д. Хармса: структурно-семантический аспект 10., 265.45kb.
- Современный русский язык как предмет научного изучения. Объем понятия «современный, 255.94kb.
- Современный русский язык это национальный язык русского народа, форма русской национальной, 71.42kb.
- Формирование коммуникативной компетентности студентов-переводчиков на занятиях по стилистике, 322.08kb.
- Особенности функционирования категории числа имён существительных с потенциально полной, 340.8kb.
1 2
российский государственный университет
имени иммануила канта
На правах рукописи
ЧЕРНЯКОВ Алексей Николаевич
МЕТАЯЗЫКОВАЯ РЕФЛЕКСИЯ В ТЕКСТАХ
РУССКОГО АВАНГАРДИЗМА 1910—20-х гг.
10.02.01 — русский язык
10.02.19 — теория языка
Автореферат
диссертации на соискание ученой степени
кандидата филологических наук
Калининград
2007
Работа выполнена в Российском государственном университете им. И. Канта.
| Научный руководитель: | кандидат филологических наук, доцент Бабенко Наталья Григорьевна |
| Официальные оппоненты: | доктор филологических наук, профессор Зубова Людмила Владимировна кандидат филологических наук, доцент Евстафьева Марина Анатольевна |
| Ведущая организация: | Уральский государственный университет |
Защита состоится 29 октября 2007 г. в _______ часов на заседании диссертационного совета К 212.084.04 в Российском государственном университете им. И. Канта по адресу: 236000, г. Калининград, ул. Чернышевского, д. 56, ауд. _______
С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Российского государственного университета им. И. Канта.
Автореферат разослан «_____»_________________ 2007 г.
| Ученый секретарь диссертационного совета | О.Л. Кочеткова |
Пребывание человека в пространстве естественного языка всегда сопряжено с метаязыковой рефлексией — попытками осмыслить сущность языка в более или менее системном виде. Р.О. Якобсон подчеркивал, что «способность говорить на каком-то языке подразумевает также способность говорить об этом языке». Принципиально важным фрагментом «наивной» метаязыковой рефлексии — «folk-linguistics» (Г.М. Хёнигсвальд), или «наивной лингвистики» (Т.В. Булыгина, А.Д. Шмелев) — выступает феномен, получивший в современной науке такие определения, как «мнимая лингвистика» (Т.В. Цивьян), «воображаемая филология» (В.П. Григорьев), «поэтическая филология» (Я.И. Гин, Л.В. Зубова). Данное поле метаязыковой рефлексии образуется внутри литературной деятельности и представлено такими типами текстов, как литературный манифест, декларация, теоретическая статья или трактат, металитературное эссе и т.п.; кроме того, метаязыковая рефлексия нередко проникает в саму поэтическую речь.
Объект реферируемого диссертационного исследования — «поэтическая филология», понимаемая как область пересечения неспециализированных обыденных и специализированных научных метаязыковых рефлексий, а соответственно, и присущих каждому из названных типов языковой деятельности прагматических интенций.
Предметом исследования являются литературные (= поэтические в широком значении) метатексты «поэтической филологии». С опорой на терминологические традиции Тартуско-Московской семиотической школы (Вяч.Вс. Иванов, В.Н. Топоров, Ю.М. Лотман, Т.В. Цивьян и др.) и ряда современных зарубежных ученых (Д. Ораич Толич, Й. Ужаревич и др.) в работе развивается референциально-функциональное представление о литературном метатексте, под которым понимается текст (независимо от его частной родовой или жанровой природы), в пределах поля литературы реализующий метаописательную функцию по отношению к языку — «до–во время–после» своего объекта.
^ Материал и источники исследования. Исследование выполнено на материале метатекстов русского литературного авангардизма 1910—20-х гг. К рассмотрению привлекались авторские и коллективные манифесты и декларации раннего авангардизма, теоретические статьи и трактаты В. Хлебникова, А. Крученых, А. Туфанова, И. Терентьева, А. Чичерина, В. Шершеневича и др., а также ряд художественных текстов В. Хлебникова, Д. Бурлюка, Б. Пастернака, В. Шершеневича.
^ Актуальность темы. Исследование метаязыковой рефлексии с позиций «поэтической филологии» на настоящий момент велось достаточно спорадично и поэтому лишено необходимых теоретических обобщений. Имеющиеся теоретические разработки и описания «персональных» метаязыковых концепций русских авангардистов не дают достаточного представления о месте метатекстов «поэтической филологии» (и ее авангардистского варианта в частности) среди других метаязыковых феноменов, об их устойчивых формальных и содержательных показателях. Следует особо подчеркнуть, что методология описания литературного метатекста с точки зрения метаязыковой рефлексии не разработана до сих пор.
Цель исследования — осуществить комплексный анализ метаязыковой рефлексии в «поэтической филологии» авангардизма через выяснение положения литературного метатекста в системе других метатекстов (прежде всего в контексте теоретической лингвистики) и особенностей организации его дискурсивных стратегий. Для достижения указанной цели в исследовании решаются следующие задачи:
– разработать методику комплексного концептуально-дискурсного анализа текстов «поэтической филологии»;
– определить круг лингвистических проблем, которые затрагиваются в метатекстах русского авангардизма, и сопоставить его с соответствующими научными лингвистическими теориями; обозначить возможные влияния научной мысли на становление авангардистской метатекстуальности и гипотетические влияния обратного порядка;
– проанализировать речевые процессы, обеспечивающие синтетичность метатекстов «поэтической филологии» на уровне дискурса, описать взаимодействие в метатекстуальном дискурсе научного и поэтического субдискурсов;
– установить, как метаязыковая рефлексия отражается на уровне «грамматики дискурса» и какие грамматические стратегии поэтического письма используются в метатексте для вербализации метаязыковых установок.
^ Научная новизна и теоретическая значимость исследования определяется установкой на системное описание метаязыковой рефлексии в авангардистских текстах, с тем чтобы через анализ содержательной составляющей метатекста, с одной стороны, и его дискурсивных стратегий, с другой, охарактеризовать лингвистическую феноменологию «поэтической филологии» как особой формы метаязыковой рефлексии. В работе впервые устанавливаются связи между метаязыковой рефлексией и регулярными грамматико-синтаксическими стратегиями поэтического письма.
^ Практическая значимость исследования. Предложенные в работе наблюдения и выводы могут быть использованы при разработке курсов по истории, теории и методологии языкознания, стилистике, анализу дискурса, лингвистике текста, лингвопоэтике, семиотике, а также могут быть учтены при комментированном издании произведений русских авангардистов.
^ Теоретико-методологическая база исследования. Специфика рассматриваемого материала диктует необходимость междисциплинарного подхода к его анализу. В связи с этим теоретические и методологические предпосылки исследования объединяют ключевые положения, сформулированные в работах по теории метаязыковой рефлексии (Р.О. Якобсон, А. Вежбицка, Н.Д. Арутюнова, В.Б. Кашкин, Н.К. Рябцева, И.Т. Вепрева и др.), теории дискурса (Е.С. Кубрякова, В.И. Карасик, Н.К. Рябцева, В.Е. Чернявская и др.), семиотике и поэтике метатекста (Т.В. Цивьян, Д. Ораич Толич, Е. Фарыно, Я.И. Гин и др.), лингвистике и семиотике художественного текста (Р.О. Якобсон, Ю.М. Лотман, В.А. Лукин, Н.А. Фатеева, Л.В. Зубова, И.И. Ковтунова, и др.), грамматике русского языка (В.В. Виноградов, Г.А. Золотова, Е.В. Падучева, В.А. Успенский и др.), истории и художественной практике русского литературного авангардизма (В.Ф. Марков, В.П. Григорьев, С.Е. Бирюков, Т.Л. Никольская, Т.В. Цвигун, В.В. Фещенко, Н.С. Сироткин, Дж. Янечек, Р. Грюбель, В. Вестстейн и др.), истории и методологии научных школ (О. Ханзен-Леве, В. Эрлих, Н.А. Слюсарева, А. Дмитриев, Я. Левченко и др.).
В работе использовались следующие методы исследования: гипотетико-индуктивный метод и метод экстраполяции — при установлении концептуальных пересечений «поэтической филологии» и теоретической лингвистики; методы прагмасемантического и дискурсного анализа — при описании дискурсивных стратегий научной и литературной метатекстуальности; структурно-, контекстуально- и грамматико-семантический методы, метод трансформационного анализа — при характеристике грамматических стратегий «поэтической филологии».
^ Апробация результатов исследования. Основные положения работы были изложены в докладах, прочитанных на научных конференциях профессорско-преподавательского состава, научных сотрудников, аспирантов и студентов КГУ (Калининград, 1997, 1999), аспирантов и преподавателей СПбГУ (Санкт-Петербург, 2001), Летней школе молодого филолога и Летней молодежной конференции по филологии (Калининград, 2000, 2001), Международной конференции молодых ученых «Русская литература ХХ века: Итоги столетия» (Санкт-Петербург, 2001), Международных научных конференциях «Марина Цветаева и современники (Творческие связи, поэтика, переводы)» (Москва, 2000), «Языкознание XXI века: итоги и перспективы» (Калининград, 2001), «Художественный текст: Восприятие. Анализ. Интерпретация» (Вильнюс, 2002), «Идеологии и риторики русской литературы от классицизма до постмодернизма» (Санкт-Петербург, 2002), «Славянский мир и литература» (Калининград, 2002), «Семантико-дискурсивные исследования языка: эксплицитность / имплицитность выражения смыслов» (Калининград, 2005), «"Доски судьбы" и вокруг: Эвристика и эстетика» (Москва, 2006), «Поэтика и лингвистика (К 100-летию со дня рождения Р.Р. Гельгардта)» (Тверь, 2006), «Русская литература перелома XIX и ХХ веков» (Гданьск, 2006), Международном научном семинаре «Современная методология исследования художественного произведения: Итоги и перспективы» (Калининград, 2007).
^ Положения, выносимые на защиту
1. Метатексты «поэтической филологии», составляя специфическое поле метаязыковой рефлексии внутри литературы, обладают устойчивым набором дистинктивных признаков, позволяющих рассматривать их как особый тип текста. В характере транслирования метаязыковой рефлексии «поэтическая филология» как вариант «наивной лингвистики» образует систему со-противопоставлений по отношению к научной метатекстуальности.
2. Декодирование основных метаязыковых концептов «поэтической филологии» авангардизма, их «перевод» на язык науки требует установления не прямых текстуальных, но типологических соответствий / расхождений между «поэтической филологией» и академической лингвистикой.
3. В литературных метатекстах русского авангардизма 1910—20-х гг. нашла обоснование оригинальная языковая концепция, которая в своих ключевых моментах отразила искания лингвистики ХХ века. «Альтернативная лингвистика» авангардизма вступает в резонанс не только с «ближним» контекстом — идеями русской формальной школы, — но и с контекстом «дальним», который составляют лингвосемиотика Ф. де Соссюра и позднейшие теории структурализма и лингвистической поэтики.
4. Дистанцируясь от монодискурсивности научной метаязыковой рефлексии, «поэтическая филология» избирает своей стратегией полидискурсивность — смешение и взаимоналожение элементов институционального научного и персонального поэтического дискурсов. Полидискурсивность «поэтической филологии» призвана представить авторскую позицию как претендующую на научную объективность (тем самым повышая статусную роль литературного метатекста) и одновременно реализовать общую установку на поэтическую «игру в научность».
5. Для выражения метаязыковой рефлексии литературный метатекст актуализирует свою «грамматическую партитуру». Номинативное и инфинитивное письмо используются в «поэтической филологии» как «грамматические знаки» выражения метаязыковых установок — дескриптивности и прескриптивности; сама грамматика текста становится для авангардистов одним из средств «говорения языка о языке».
^ Структура и краткое содержание работы
Диссертационное сочинение состоит из введения, двух глав, заключения и списка литературы. Объем диссертации — 196 страниц.
Во Введении очерчивается общее проблемное поле работы, устанавливаются типологические характеристики объекта и предмета исследования, обосновывается актуальность и новизна исследования, формулируются цель и задачи диссертации, устанавливаются методы анализа материала.
^ Глава 1 «Альтернативная лингвистика» русского авангардизма посвящена установлению и описанию основных точек концептуального пересечения авангардистских литературных метатекстов с исканиями теоретической лингвистики ХХ века. В данной части работы разграничиваются «ближний» и «дальний» контексты метаязыковых построений русских авангардистов.
В параграфе ^ 1.1. Вопросы теории поэтического языка в авангардистских метатекстах предложен анализ преимущественно «ближнего» контекста авангардистской метаязыковой рефлексии, в качестве которого рассматриваются лингвопоэтические теории русской формальной школы. В п. 1.1.1. Авангардистская метатекстуальность: интеллектуальный фон подчеркивается, что авангардизм начиная с ранней стадии (кубофутуризм) и вплоть до начала 1930-х гг. (ОБЭРИУ) развивался в постоянном взаимодействии с формализмом — как на уровне личных знакомств, так и в плоскости интеллектуального взаимообмена. Комплексный взгляд на авангардистские метатексты показывает, что авангардизм разрабатывает оригинальную теорию языка, в некоторых позициях не только повторяющую, но и упреждающую поиски академической лингвистики. В первую очередь это касается обращения авангардистов к проблеме поэтического языка — основные теоретические концепты авангардистской «альтернативной теории поэтического языка» рассматриваются в нижеследующих пунктах исследования.
^ 1.1.2. Форма / звук / буква (кубофутуризм). Исходным тезисом для «альтернативно-лингвистических» теорий кубофутуризма стало переосмысление дихотомии «форма — содержание». «Поэтическое» понимается в кубофутуризме преимущественно как «звуковая»/«буквенная» (как правило, вне различения терминов «звук» и «буква») конструкция, в которой доминантой выступает план выражения, ср.: «Мы стали придавать содержание словам по их начертательной и фонической характеристике» («Садок Судей II (Предисловие)»), «Разгадка слова — в букве <…> Значение каждой буквы — своеобразное, непреложное. Каждая буква — уже Имя. (Н. Кульбин. «Что есть слово (II-я декларация слова как такового)») и др. Уже на ранней стадии теоретизирования авангардизм создает предпосылки для последующей формулировки представления о мотивированной связи плана выражения (звука/буквы) и плана содержания (идеи, концепта, семантического комплекса). Это касается установления связей «звукобуквы» с иносемиотическими означаемыми ('время', 'пространство', 'краска', 'звук', 'запах' — «Садок Судей II», цвет — Кульбин, Хлебников), а также введения в план содержания поэтического знака такого компонента, как почерк/типографика.
Для раннего формализма проблема звука как основы поэтической формы оказалась перспективной для функционально-типологического разграничения категорий «практический язык» и «поэтический язык». Таковы, в частности, размышления Л.П. Якубинского о противопоставлении практического и поэтического языка с точки зрения функциональной телеологии звука, соображения В.Б. Шкловского о том, что «слова подбираются в стихотворении не по смыслу и не по ритму, а по звуку», теория «звуковых повторов» О.М. Брика и др. И кубофутуризм, и ранний формализм (по наблюдениям Оге А. Ханзен-Леве) формулируют редукционистскую концепцию поэтического языка: вопросы морфемики, грамматики, синтаксиса, поэтической семантики очерчиваются в работах этого периода лишь тезисно.
^ 1.1.3. «Фактура», «сдвиг» (А. Крученых). Концептуализация сущности поэтической формы в 1920-х гг. была развита Крученых в теориях «фактуры» и «сдвига». Если рассматривать эти теории как два аспекта одного явления — организации поэтической формы, — возникают основания соотнести метатексты Крученых с теоретическими поисками Ю.Н. Тынянова.
В работе «Проблема стихотворного языка» (1924) Тынянов рассматривает поэтическую форму как динамическую конструкцию, в которой «динамика формы есть <…> непрерывное выдвигание конструктивного фактора и деформации факторов подчиненных». Динамическая форма реализуется в т.н. «конструктивном принципе» — доминанте, которая оказывает деформирующее воздействие на материал и связывается Тыняновым с понятием ритма. Тыняновская теория «единства и тесноты стихового ряда» в целом подразумевает, что ритм, будучи конструктивным фактором, напрямую влияет на семантику поэтического слова: попадая в ритмическую группу, слово «лексически деформируется» и приобретает «колеблющиеся значения», «семасиологизируется».
Близким пониманием динамического характера поэтической формы отмечен трактат Крученых «Фактура слова» (1922). Различая структуру слова / стиха (как «его составные части») и фактуру — «расположение этих частей <…> делание слова, конструкция, наслоение, накопление», Крученых акцентирует внимание на том, что «усиление» звука в стихе есть процесс синтагматический, результат организации стиховых элементов. Фактура есть материал, подвергнутый деформации на разных уровнях стиховой конструкции — «звуковом», «слоговом», «ритмическом», «смысловом» и др. В свою очередь, динамику фактуры обеспечивает сдвиг: «Сдвиговой прием оживляет конструкцию стиха, динамизирует слова!» Стих (resp. поэтический язык), по Крученых, есть «фактура» — соподчинение элементов различных уровней, опирающееся на динамизирующий конструктивный принцип «сдвига».
^ 1.1.4. «Закон поэтической речи» (И. Терентьев). В трактате И. Терентьева «17 ерундовых орудий» (1918) предложено оригинальное видение поэтического языка («Антиномии звука и мысли в поэзии не существует: слово означает то, что оно звучит»), которое в лингвистической перспективе соотносимо, например, с концепцией паронимической аттракции в формулировках школы лингвистической поэтики (В.П. Григорьев и др.).
Терентьев формулирует «закон поэтической речи»: «Слова похожие по звуку имеют в поэзии похожий смысл», параллельно заявляя о том, что «может быть открыт словарь не только рифмующихся, но всех вообще слов, которые встречаются у поэта». Терентьев косвенно приходит к мысли о парадигматическом характере контекстуальной взаимообусловленности слов в поэтическом языке: связь слов по принципу звукового сходства необязательно предполагает их реальное наличие в синтагматическом ряду и может восстанавливаться на основе фонетических ассоциаций. Постановка проблемы «семасиологизации» поэтического слова средствами контекста в научных теориях почти современна Терентьеву; однако контекстуальная обусловленность слова в поэтическом языке мыслится исследователями (Б.А. Лариным, Ю.Н. Тыняновым и др.) в иной плоскости: контекст понимается исключительно как синтагматическое образование, без учета его «далеких» парадигматических связей.
Идеи Терентьева об ассоциативной/парадигматической природе контекста обнаруживают концептуальное родство с более поздними теоретическими построениями — их можно сопоставить с механизмом «поэтической функции», о котором говорит Р.О. Якобсон. В размышлениях о специфике поэтической функции («Лингвистика и поэтика», 1960) Якобсон обнаруживает едва ли не буквальное совпадение с терентьевским «законом поэтической речи»: «Слова, сходные по звучанию, сближаются и по значению». Трактат Терентьева, таким образом, демонстрирует не только возможность помещения авангардистских теорий в ближайшую синхронию — формалистский контекст, но и допустимость их диахронного прочтения в перспективе позднейших структуралистских концепций.
^ 1.1.5. «Внутреннее склонение» (В. Хлебников). Теория «внутреннего склонения слов», сформулированная в статье «Учитель и ученик. О словах, городах и народах» (1912), — один из малоисследованных аспектов хлебниковской концепции языка. По Хлебникову, фонемы в основах близких по звучанию слов способны передавать такую грамматическую категорию, как падеж, со всем комплексом связанных с ним значений — ср., напр.: «бобр и бабр, означая безобидного грызуна и страшного хищника и образованные винительным и родительным падежами общей основы "бо", самым строением своим описывают, что бобра следует преследовать <…> а бабра следует бояться». В падежах Хлебников выделяет прежде всего их пространственное значение: «родительный падеж отвечает на вопрос "откуда", а винительный и дательный на вопрос "куда" и "где"»; ср. с этой точки зрения наблюдения Якобсона о пространственной семантике падежей. Языковым материалом для «склонения» «слов-родичей» выступает некоторая гипотетическая единица — «общая основа»/«простейшее тело»/«простое слово», — единица, сохранившаяся в языке, по его представлениям, в предлогах.
В качестве одного из гипотетических источников, повлиявших на хлебниковскую концепцию «внутреннего склонения», в работе рассматривается диалог Платона «Кратил». Аллюзии на «Кратил» прослеживаются как в используемых Хлебниковым примерах, обнаруживающихся у Платона (квазиэтимологическая пара «бог / бег»), так и в методе исследования и интерпретации языковых фактов. Представление, лежащее в основе платоновских «этимологий» и хлебниковских «склонений», едино: это взгляд на слово/имя как на прямое выражение сущности (идеи), постичь которую возможно лишь при достаточно свободной интерпретации слова как звукоряда.
Наблюдения Хлебникова о «простейших телах»/«простых словах» языка показывают, что, анализируя факты языка в синхронном срезе, автор мыслил «внутреннее склонение» как категорию диахроническую, рассматривая в этом ключе неродственные слова современного языка как различные падежные формы гипотетически восстанавливаемых праязыковых основ. В этом ракурсе весьма близкой к хлебниковским построениям видится лингвистическая концепция А.А. Потебни. Известное концептуальное родство кроется уже в названии теории, косвенно отсылающем к потебнианской концепции «внутренней формы» слова: «внутренняя форма есть <…> центр образа, один из его признаков, преобладающий над всеми остальными» — для Хлебникова «общая основа» и ее последующее «склонение» есть концептуальная доминанта, задающая для образованных из нее слов некоторый необходимый набор определенных признаков. Другая проводимая в работе аналогия касается хлебниковского понятия «общая основа/простейшее тело/простое слово» и интерпретации Потебней категории корня в этимологическом ключе.
Первый параграф первой главы завершается анализом метаязыковых высказываний, содержащихся в статьях и записных книжках М. Цветаевой — поэта, чье творчество относится исследователями к маргиналиям авангардистской парадигмы (п. 1.1.6. М. Цветаева и альтернативная теория поэтического языка). Наблюдения Цветаевой о соотношении звука и смысла в поэтическом языке и о неконвенциональности поэтического слова, вступающие в резонанс с тезисами кубофутуристов, дают основания утверждать, что круг явлений, объединенных в работе понятием «альтернативная теория поэтического языка», демонстрирует единство общих тенденций, свойственных метаязыковой рефлексии литературы первой трети ХХ века: центральные теоретические концепты здесь стремятся выйти за рамки отдельных литературных течений и в этом смысле могут быть определены как своего рода универсалии.
Параграф ^ 1.2. «Заумь», «сдвиг» и лингвистика Ф. де Соссюра посвящен описанию одного из фрагментов «дальнего» контекста авангардистских метаязыковых рефлексий — точек пересечения русского авангардизма с лингвосемиотическим проектом Ф. де Соссюра. Лингвосемиотика Соссюра применительно к авангардистской «альтернативной лингвистике» на настоящий момент остается «отвергнутым потенциалом», хотя именно соссюровская позиция обнаруживает морфологическую смежность с авангардизмом, особенно с учетом радикального «лингвоцентризма» последнего. Соотнесение метатекстов русского авангардизма с лингвистикой Соссюра особенно интересно тем, что непосредственное (и даже опосредованное) знакомство авангардистов с ее положениями, по-видимому, исключено: введение основных соссюровских постулатов в обиход русской лингвистики приходится на 1918 (в Москве) и 1923 (в Петрограде) годы, при том что авангардизм обнаруживает вполне последовательное интуитивное «восхождение к Соссюру» в ряде положений «альтернативной лингвистики» уже начиная с 1913 г.
В п. 1.2.1. Заумь: «язык» или «речь»? предложен анализ авангардистской теории «зауми»/«заумного языка» sub specie соссюровской оппозиции «язык — речь». Анализ авангардистских метатекстов позволяет вскрыть наличие в теории заумного языка двух устойчивых линий, которые обозначены в работе как «линия Хлебникова» (Хлебников, Туфанов) и «линия Крученых» (Крученых, Терентьев).
В «линии Хлебникова» заумный язык интерпретируется как ментальное образование, имеющее коллективный/надындивидуальный характер; благодаря этому оказывается возможным приписать заумному языку социальную функцию: «Заумный язык есть грядущий мировой язык в зародыше. Только он может соединять людей». Следствием подобного подхода оказывается представление о нерелевантности оппозиции «заумный язык — разумный язык»: данные модусы языка не противопоставляются, а выводимы друг из друга. Соотношение между «заумным» и «разумным» языками исходит из того, что: а) «разумный» язык (РЯ) есть потенциальная основа для построения «заумного» языка (ЗЯ) — на его базе происходит (ре)конструкция элементов ЗЯ; б) эксплицированная таким образом структурная модель ЗЯ, представляющая собой своего рода «вытяжку» из РЯ, в итоге позволяет продуцировать новый — уже «сверх-разумный» — язык, которому приписывается возможность обеспечения «абсолютной», в т.ч. наднациональной, коммуникации («звездный язык»).
Построение ЗЯ на основе РЯ предполагает установление некоторого закрытого количества семантических универсалий, обладающих неконвенциональной связью со своими означающими; этот не всегда артикулированный авторами тезис реконструируется в исследовании на основании методов работы Хлебникова и Туфанова с языковым материалом. Отношение к ЗЯ как к конечному набору минимальных инвариантных языковых единиц позволяет усмотреть преимущественную ориентацию этой линии в теории зауми на продуцирование словаря/тезауруса заумного языка.
«Линия Крученых» ориентирована на обоснование в качестве области функционирования зауми сферы индивидуального/поэтического (творчества), за счет чего ее ведущим свойством становится акционность (заумь мыслится как ситуативно обусловленное речевое действие), что позволяет Крученых интерпретировать заумь как ένέργεια, в отличие от хлебниковского понимания ЗЯ как έργον. Для Крученых и Терентьева заумь, хотя по преимуществу и является сферой индивидуально-поэтической деятельности, допускает постоянное расширение своего функционального поля — от заумной поэзии через «акустические упражнения» актера и педагогику вплоть до конкретно-социального и даже «всемирного» бытования. В период «41°» и в середине 1920-х гг. Крученых тяготеет к осмыслению зауми как полифункционального феномена, который может быть применен к разным стилям речи.
Видение зауми как речи (деятельности), а не языка (системы), обусловливает интерес Крученых и Терентьева к ее деформирующему характеру — актуализации «наобумного», алогичного, ошибочного и т.п. Понимая заумь как «первоначальную (исторически и индивидуально) форму поэзии», которая «пробуждает и дает свободу творческой фантазии, не оскорбляя ее ничем конкретным», Крученых тем самым квалифицирует заумный язык как принципиально открытую систему, актуализирующуюся только в момент своего непосредственного порождения/функционирования и имеющую вследствие этого исходно нерегламентированный характер.
Сопоставление двух линий в теории заумного языка дает возможность свести воедино различные свойства зауми, устанавливающие для данного феномена бинарные характеристики: а) заумь понимается как закрытая (по Хлебникову) и открытая (по Крученых) система; б) она предполагает существование как индивидуальных, так и надындивидуальных форм; в) заумь обладает «словарем/тезаурусом» (который моделируется Хлебниковым) и некоторыми общими принципами «реализации» этого «словаря» (концепция зауми как «голосовых упражнений» у Крученых и Терентьева); г) (ре)конструкция зауми как словаря позволяет вынести за рамки вопрос о ее функциональной специфике (Хлебников) — концептуализация ее как деятельности открывает возможности для характеристики зауми как полифункционального явления, которое проецируется в разные стили речи (Крученых); д) представленная за счет указанных выше признаков как знаковая система, заумь обнаруживает различимость собственных знаков (характеристики гласных и согласных у Хлебникова), которые, в свою очередь, неконвенциональны как элементы системы (Хлебников, Туфанов), но обнаруживают конвенциональность на уровне реализации (Крученых, Терентьев).
Отмеченные свойства позволяют представить «линию Хлебникова» как «теорию языка», а «линию Крученых» — как «теорию речи». Перед нами, таким образом, своего рода эскиз описания лингвистического факта как единства статической системы и ее динамической реализации, что доказывается в работе путем сопоставления положений авангардистских метатекстов с рядом ключевых тезисов Соссюра, касающихся трактовки языка и речи. Вместе с тем кардинальное расхождение русского авангардизма с соссюровской лингвистикой прослеживается в том, что теоретики зауми не противопоставляют язык и речь (как это делает Соссюр), но буквально изолируют их друг от друга, парадоксально создавая «язык без речи» (в случае Хлебникова и Туфанова) и «речь без языка» (в случае Крученых и Терентьева).
В п. 1.2.2. Сдвиг — линейность означающего — лингвистическая ценность рассматриваются другие пункты лингвистической программы Соссюра, которые вне его влияния подвергаются осмыслению в метатекстах авангардизма, хотя и не получают столь детальной разработки, — это «второй принцип знака» («линейный характер означающего») и учение о языковой ценности (значимости).
Абсолютизация линейности знака — одна из сильных авангардистских тенденций, задающая концептуальный фон для ряда «альтернативно-лингвистических» теорий раннего и зрелого авангардизма (кубофутуризм, постфутуризм «41°», конструктивизм). Такова ставшая базовой не только для авангардизма, но и для филологической парадигмы теория «сдвига» Крученых, опирающаяся на презумпцию линейного характера означающего.
Вербальный знак рассматривается Крученых в аспекте фонетико-акустической протяженности и интересует его способностью к образованию нерасчлененных «звуковых пятен» — сдвиг мыслится как «слияние нескольких лексических (орфографических) слов в одно фонетическое (звуковое) слово». «Сдвиговой» взгляд на означающее позволяет легализовать потенциальную подвижность, перераспределяемость границ языкового знака в поэтическом языке, причем в пределах «классического» художественного дискурса гипертрофия линейности означающего приводит лишь к акустической ошибке, тогда как в авангардистском дискурсе подобное явление становится одним из вариантов реализации заумного знака. Видение сущности заумного языкового знака, осуществляющее переход от означающих к означаемым (это отражается в примерах, которыми оперирует Крученых), позволяет связать теорию «сдвига» с развитием соссюровских идей Шарлем Балли, распространившим действие принципа линейности с означающих на означаемые.
Другая точка соприкосновения (слабо артикулированная Крученых, но выводимая из его рассуждений в целом) связана с соссюровским определением языковой единицы через категорию ценности (значимости, valeur). При сдвиге акустическая протяженность преодолевает сопротивление знака и выходит за его границы, сдвиг линейных означающих обнаруживается и в плане семантики, порождая новые означаемые — но вследствие этого утрачивается сама возможность идентифицировать знак относительно другого знака. Сопутствующая сдвигу пересегментация речевого потока создает условия для разрушения системы значимостей как межзнаковых различий — семиотического явления, которое определяется в работе как девалоризация. «Сдвиговой» язык в проекте Крученых стремится к созданию такой семиотической рядности, где знак сливается с другим знаком, а потому не способен обладать устойчивыми дистинктивными признаками и вступать в отношения значимости (ценности). Таким образом, в отношении принципа линейности означающего Крученых сближается с Соссюром, тогда как при проецировании на теорию «сдвига» «принципа дифференциации» и категории ценности Крученых и Соссюр оказываются скорее оппонентами.