Метаязыковая рефлексия в текстах русского авангардизма 1910-20-х гг. 10. 02. 01 русский язык 10. 02. 19 теория языка

Вид материала

Содержание

2.1. «Наука как прием»: к описанию механизмов авангардистского метатекстуального дискурса
Система терминологии.
2.1.2. Модель В: импликация метаязыкового концепта в поэтическом дискурсе.
2.2. Грамматика литературного метатекста: номинативное и инфинитивное письмо
2.2.1. «Определение поэзии»: номинативное письмо.
2.2.2. «Как делать стихи?»: инфинитивное письмо.
Черняков, А.Н.
Черняков, А.Н.
Цвигун, Т.В., Черняков, А.Н.
Цвигун, Т.В., Черняков, А.Н.

Подобный материал:

1 2

Глава 2 Дискурсивные стратегии «поэтической филологии» посвящена обоснованию сугубо специфических черт метаязыковой рефлексии, эксплицируемой литературными метатекстами. Для «поэтической филологии» характерно стремление к демаркации границ между «литературностью» и «научностью» на уровне дискурсивных практик, в чем отражается коммуникативно-семиотическая пограничность литературного метатекста: это одновременно и научный (точнее, квазинаучный), и художественный текст, результат совпадения интеллектуально-эвристических и эстетических интенций. Дискурс литературного метатекста балансирует между стратегиями поэтического языка и научного метаязыка, склоняясь либо в одну, либо в другую сторону, либо же задействуя их в равной степени.

В параграфе ^ 2.1. «Наука как прием»: к описанию механизмов авангардистского метатекстуального дискурса дается анализ средств, используя которые «поэтическая филология» преодолевает монодискурсивность научного метатекста в пользу полидискурсивности метатекста литературного, снимает дистанцию между институциональным научным и персональным поэтическим дискурсами. Формула «наука как прием» реализуется в авангардистском стремлении использовать интенции и дискурсивные стратегии науки в качестве средства метаязыковой игры — игры в «научность», игры с наукой/критикой, с реципиентом, с самим объектом метаописания и др. В параграфе рассмотрены две дискурсивные модели, в разной степени маркирующие авангардистский метатекстуальный дискурс.

2.1.1. Модель А: деформация институционального дискурса науки. В авангардистских трактатах и статьях «точкой отсчета» выступает институциональный дискурс науки, который на уровне конкретного текста (или массива текстов) деформируется под влиянием персонального дискурса поэзии. В работе рассматривается, как конститутивные показатели институционального дискурса науки испытывают на себе деформирующее действие со стороны персонального дискурса, на примере авангардистского переосмысления принципов работы с терминологией и научным вариантом интертекстуальности.

(1) ^ Система терминологии. Метаязыковая рефлексия на данном уровне реализуется в авангардистских теоретических статьях и трактатах через: а) заимствование терминологии из научного метаязыка (общефилологических терминов типа «язык», «слово», «знак», «буква», «звук», «значение» и т.п. или элементов «персональных» терминосистем — ср. использование терминов И.А. Бодуэна де Куртене «кинема» и «акусма» в работе Туфанова «К зауми»); б) создание собственной системы категорий, в т.ч. освоение терминологии других видов искусства (в частности, живописи — ср. «фактура» у Д. Бурлюка и Крученых) или изобретение термина по аналогии с уже существующим научным (ср. «внутреннее склонение слов» у Хлебникова / «внутренняя форма слова» у Потебни и т.п.).

Продуктивным средством вербализации метаязыковой рефлексии в авангардистских метатекстах становится метафора (шире — поэтический образ), выступающая в качестве функционального субститута термина: «заумный язык» / «заумь» (Хлебников, Крученых, Туфанов, Терентьев), «луч» (Хлебников, Туфанов), «семя слова» (Хлебников, Липавский) и др. На примере анализа «терминоида» «сдвиг» (Крученых) в работе доказывается, что авангардистские метафоры-«терминоиды» обладают иллокутивной двойственностью: в когнитивном аспекте они маркируют особый тип познания, необходимым требованием которого является преодоление рациональных форм мышления в пользу внелогичного «расширенного смотрения» (М. Матюшин), и в то же время они реализуют эстетическую функцию, наделяя литературный метатекст статусом художественного текста. Поэтому дискурсивная стратегия «метафора как термин» не столько тождественна метафорическому мышлению в науке (как средству когнитивного «упорядочения» объекта), сколько, скорее, оппозиционна ему.

(2) Интертекстуальность. В теоретических трактатах авангардистов наблюдается спорадическое включение в текст атрибутированных (более или менее в соответствии с принципами научной цитации) фрагментов чужих научных исследований, использование именных, фоновых или адресных ссылок на научные претексты, вплоть до автоссылок. На этом фоне характерен повышенный интерес авангардизма к «плагиатической интертекстуальности» — использованию «чужого слова» без указания его авторства, а иногда даже без маркировки интертекстуального заимствования как такового; эта стратегия, кодифицированная Терентьевым в «17 ерундовых орудиях», активно используется Крученых (напр., в трактате «500 новых острот и каламбуров Пушкина») и Туфановым (в статье «Метрика, ритмика и инструментализация народных частушек», отчасти — в трактате «К зауми»). Специфическим вариантом интертекстуальности в авангардистских метатекстах является кросстекстуальность — включение в трактат множественно пересекающихся и повторяющихся фрагментов разных текстов: чужих или собственных метатекстов, поэтических текстов и т.п. Кросстекстуальность снимает границы между «своим» и «чужим» словом; на примере «диалога» трактатов Крученых («Сдвигология русского стиха») и Терентьева («17 ерундовых орудий») в работе показывается, как теоретический постулат искажается либо развивается и в результате теряет свое авторство, превращаясь в одно из «общих мест» метаязыковых рефлексий авангардизма.

Сосуществование в авангардистских метатекстах эксплицированной (ссылочной) и плагиатической (в т.ч. кросстекстуальной) интертекстуальности квалифицируется в исследовании как особый дискурсивный прием: если первый тип интертекста призван повышать институциональный статус авангардистского трактата и таким образом «сдвигать» его в сторону научного дискурса, то второй тип свидетельствует об иллокутивной установке на творческую игру с читателем («узнать / не узнать цитату»), обнаруживая родство скорее с литературным творчеством, нежели с научной интертекстуальностью.

^ 2.1.2. Модель В: импликация метаязыкового концепта в поэтическом дискурсе. Специфический вариант полидискурсивности прослеживается в такой жанровой форме, как «научная поэзия» (художественные тексты, делающие естественный язык областью референтов). В «научной поэзии» метатекстуальность может открыто инкорпорироваться в саму структуру поэтического дискурса, обеспечивая семиотический сдвиг: поэтический язык как вторичная моделирующая система приобретает способность надстраиваться уже не только над естественным языком, но и над метаязыком. В итоге метаязык, сам по себе принадлежащий области вторичных систем, становится языком-объектом, входя в общую парадигму образных средств художественного текста, — «литературное» и «металитературное» статусно уравниваются. Такая дискурсивная стратегия описывается в работе на примере стихотворений Д. Бурлюка «Звуки на а…» и Хлебникова «Слово о Эль», применительно к которым постулируется эксплицитный характер метаязыковой рефлексии: сам поэт выступает в тексте как интерпретатор теоретического концепта ('звука', 'буквы'), предлагая читателю уже готовый, сформулированный квазитеоретический постулат.

В иных формах «научной поэзии» художественный дискурс актуализирует черты иконического знака: стоящий за текстом теоретический концепт-означаемое растворяется в нем и подлежит репрезентированию только данным текстом как целостным означающим. Такой вариант «научной поэзии» подробно рассматривается в работе на примере поэтического сборника В. Шершеневича «Лошадь как лошадь».

Сигнал метатекстуальной направленности сборника — система внутренних заглавий, построенных по модели научной формулировки: «Принцип развернутой аналогии», «Ритмическая образность», «Принцип параллелизма тем», «Принцип поэтической грамматики» и т.п.; в ряде случаев подобная «квазиформулировка» переводится в игровую плоскость благодаря включению «инородных» элементов («Дуатематизм плюс улыбнуться», «Принцип мещанской концепции», «Содержание плюс горечь» и др.). Озаглавленность — строго обязательное требование самой формы «научной поэзии»: теоретический концепт вводится Шершеневичем через заглавие, в то время как поэтический текст выступает по отношению к нему как развернутая иллюстрация, демонстрирование введенного заглавием фрагмента метаязыковой рефлексии.

В пределах стихотворения формируется реверсивность семиотического отношения «заглавие — текст»: если узуально заглавие выступает как означающее текста, то у Шершеневича представленный в заглавии теоретический концепт делает означаемым само заглавие, а соотносящийся с ним поэтический текст — означающим. Так, в стихотворении «Принцип развернутой аналогии» метаязыковой концепт 'аналогия' задействует для своей реализации основные средства «компаративного арсенала» русского языка — сравнительные синтаксические конструкции с «как», «словно» и «будто», приложения со сравнительным значением, грамматические средства (родительный и творительный сравнения) и др.; в «Принципе поэтической грамматики» и «Небоскребе образов минус спряженье» для реализации концепта 'аграмматизм' поэтом используется богатая «метаграмматическая» игра синтаксическими конструкциями, допускающими множественные структурные интерпретации, категориями инфинитивности и номинативности и др. Размывание дискурсивных границ поэтического и метатекстуального в итоге приводит к переорганизации самой коммуникативной структуры: метатекстуальность в «Лошади…» — это прерогатива уже не автора, а читателя, который поставлен перед необходимостью самостоятельно обнаружить «следы» заявленного заглавием теоретического концепта в структуре поэтического дискурса и на основании этого (ре)конструировать авторскую концепцию поэтического языка.

Обращение в параграфе ^ 2.2. Грамматика литературного метатекста: номинативное и инфинитивное письмо к грамматическим средствам оформления метаязыковой рефлексии в авангардистских метатекстах продиктовано тем, что, подобно любому художественному тексту как продукту «языка в его эстетической функции» (Р.О. Якобсон), литературный метатекст способен использовать для выражения своих интенций элементы естественноязыковой грамматики, подвергая их эстетически значимым трансформациям. Данная часть работы открывается анализом некоторых фрагментов из статьи В. Маяковского «Как делать стихи?», в результате которого выводятся две устойчивые грамматические стратегии литературного метатекста — номинативное и инфинитивное письмо (далее НП и ИП).

^ 2.2.1. «Определение поэзии»: номинативное письмо. Поскольку феномен НП до настоящего времени не получил в лингвистической поэтике необходимо полного описания, в работе уточняется смысловое поле данного термина; в частности, предлагается дополнить узкое понимание НП (как использование синтаксических структур модели N₁) включением в него т.н. биноминативных (Е.В. Падучева, В.А. Успенский) предложений модели N₁ cop N_1/5.

Авангардистская поэтическая метатекстуальность в случаях использования биноминативных предложений движется в сторону метатекстуальности научной, а именно такой составляющей ее дискурса, как определение термина через дескрипцию. При построении поэтического метатекста по модели «А есть [дескрипция]» дискурс принимает форму фиксированной синтаксической конструкции: это предикация, где «подлежащим» становится некоторый метаязыковой концепт ('слово', 'звук', 'буква' или др.), а «сказуемое» — само развертывание поэтического дискурса, — в свою очередь, служит интерпретации этого концепта. Синтаксическое сказуемое в таких случаях тяготеет к номинативности — подобно тому, как это происходит в случае дескриптивного раскрытия объема понятия/термина в научном дискурсе; благодаря этому НП может быть интерпретировано как грамматический знак установки поэтического метатекста на дескриптивность.

Стихотворение Д. Бурлюка «Звуки на а…» представляет собой один из ранних опытов введения НП в поэтический метатекст. Дискурсивное развитие текста — развернутого бессоюзного сложного предложения — связано с переходом от предикативных единиц модели N₁ cop Adj_1/5 (стихи 1—2: «Звуки на а широки и просторны…») к модели N₁ cop N_1/5 (стихи 3—5: «Звуки на у, как пустая труба…»). Конструкции первой модели по структуре можно соотнести с предложениями характеризации по признаку, конструкции второй модели — с предложениями классифицирующими. Однако подобие структурных моделей здесь вступает в противоречие с референциальными валентностями слов, занимающих позиции субъекта и предиката: если узуально для предложений характеризации по признаку свойственны конкретная референция субъекта, а предикат называет единичный признак, а в классифицирующих предложениях субъект и предикат обладают понятийной референцией, то в поэтическом метатексте Бурлюка субъект во всех предикативных единицах (кроме последней) имеет понятийную референцию — как в предложениях классифицирующих, в то время как предикат либо вводит признак (1—2, как в предложениях характеризации по признаку), либо стремится к предметной референции (3—5). Такая референциальная структура предложения показывает, что первичной в тексте выступает не научно-дескриптивная (под которую текст «маскируется»), а поэтическая логика, в нормах которой абстрактное понятие (метаязыковой концепт 'звук') не может быть описано иначе, кроме как через предметный мир.

Стихотворение В. Хлебникова «Слово о Эль» с синтаксической и смысловой точек зрения неявно делится на две неравные части, в которых метаязыковая рефлексия поэта реализуется разными грамматико-синтаксическими средствами. Для первой части текста (1—65) регулярной синтаксической структурой выступает сложная синтаксическая конструкция «придаточная часть со значением времени/условия + главная часть (субъектно-предикатная группа мы говорили) + биноминативная предикативная единица (это/то + N₁), присоединяемая на основе бессоюзной связи»; в данном фрагменте текста метаязыковая семантика биноминативных предложений ослаблена. Вторая часть стихотворения (66—73) отмечена сменой синтаксической конструкции — использованием биноминативного предложения, в котором позицию подлежащего занимает метаязыковой концепт 'Эль' (= 'буква'? 'звук'?), а позицию сказуемого — его «поэтические дескрипции»: «Эль — это легкие Лели <…> Эль — это луч весовой…». Сложная метаязыковая игра Хлебникова рассматривается в аспектах референции предложений, метрической и фонетической организации стиха, а также через сопоставление стихотворения с хлебниковской статьей «Художники мира!»; делается вывод о том, что в «Слове о Эль» НП Хлебникова последовательно движется от образности к понятийности, от «поэтических дескрипций» к имитации дескрипции научной. В результате смены трехсложников верлибром, перехода от аллитераций к их отсутствию, от частных аудиальных аналогий к универсализирующим визуальным символам, а главное, благодаря наделению предиката биноминативного предложения понятийной референцией поэт достигает не только структурного, но и логико-синтаксического подобия классифицирующим предложениям научного дискурса.

В стихотворении Б. Пастернака «Определение поэзии» НП абсолютизируется до такой степени, что из биноминативной конструкции N₁ cop N_1/5«подлежащее»-объект дескрипции практически уходит, сохраняясь лишь в теме текста — заглавии (Определение поэзии). В тексте фактически сливаются субтекстовая и метатекстовая функции заглавия: Определение поэзии — это одновременно и метатекст, и субтекст, который семантически и синтаксически соотносится с подлежащим. Развернутой дескрипцией, определением «поэзии» в таком случае становится уже сам текст («Это — круто налившийся свист, / Это — щелканье сдавленных льдинок…»), выступающий как «сказуемое»-рема при синтаксическом подлежащем, выраженном дейксисом это. В виде биноминативной структуры здесь можно представить уже не отдельные предложения поэтического текста, а его самого в единстве с заглавием: в структурной схеме N₁ cop N_1/5 позицию первого номинатива займет заглавие, второго — текст, а местоимение это утратит дейктическую функцию, редуцировавшись до формальной связки: {Поэзия} (N₁) это (cop) {круто налившийся свист + щелканье сдавленных льдинок + … + вселенная — место глухое} (N_1/5).

^ 2.2.2. «Как делать стихи?»: инфинитивное письмо. Цель данного пункта — ввести в «топический арсенал» (А.К. Жолковский) ИП такую устойчивую стратегию, как использование инфинитивности в качестве знака «прескриптивной» ориентации дискурса. В работе доказывается, что в поэтическом метатексте ИП позволяет автору через сложно организованную игру грамматическими категориями выстраивать художественный текст как поле пересечения собственных метаязыковых рефлексий и особой коммуникации с читателем, постоянно изменяющейся в своем фокусе.

В стихотворении «Февраль. Достать чернил и плакать!..» метонимическое художественное мышление Пастернака (Р.О. Якобсон) требует воспринимать в качестве семантического центра стихотворения мотив 'письма', реализующийся в первой же строке метонимией чернила. В семантической цепи достать чернил и плакать — писать навзрыд — достать пролетку — перенестись — слагаются стихи навзрыд (ср. также: плакать → писать навзрыд → слагаются [стихи] навзрыд / достать чернил → достать пролетку → перенестись) развертываются метаязыковые концепты текста: 'создание стихотворения изоморфно перемещению в пространстве' и 'создание стихов есть рыдание поэта'. Номинативный зачин стихотворения («Февраль.») «отрицается» инфинитивностью: «Достать чернил и плакать! / Писать о феврале навзрыд»; такое сближение-отрицание обнажает грамматическую взаимообратимость и одновременно противопоставленность номинатива и инфинитива как инвариантных форм соответствующих частеречных парадигм. Более того, инфинитивный ряд связывает воедино февраль, чернила, пролетку и стихи: достать чернил оказывается действием, равноценным действиям достать пролетку и перенестись туда, где ливень, а плакать становится метафорой действия писать о феврале.

Создавая стихотворение о том, как создается стихотворение, Пастернак оперирует инфинитивными рядами, однозначное прочтение которых в плане модальности и субъектной организации невозможно. «Достать чернил и плакать!» допускает интерпретацию в оптативе, однако постановка восклицательного знака фактически уравнивает его с предложением волюнтивным; достать чернил и плакать, писать о феврале навзрыд, достать пролетку, перенестись туда, где ливень — действия, которые в контексте одинаково присваиваются адресантом как желаемые и предписывается адресату как требуемые к исполнению. Допуская подобного рода модальные и субъектные переключения, текст суммирует свою семантику приблизительно следующим образом: 'о том, как хотелось бы писать, как пишется и как дóлжно писать'. Стихотворение балансирует между этими смыслами, объединяя в одном лексико-грамматическом пространстве поэтическую рефлексию о мире, авторефлексию о творчестве и предписание-прескрипцию «другому».

В трактате И. Терентьева «17 ерундовых орудий» ИП широко используется во второй, поэтической части книги, назначение которой — «регистрировать» постфутуристские стратегии текстопорождения. Прагматика терентьевского ИП определяется требованиями жанра: поскольку «Орудия…» представляют собой «учебник» для поэта-заумника, инфинитивность используется здесь как более двусмысленный, но одновременно более категоричный вариант императивного дискурса, напоминающий о дискурсе рецепта. В отличие от пастернаковского ИП, динамизирующего модальные и субъектные внутритекстовые отношения, волюнтивная семантика инфинитива у Терентьева прозрачна — отчасти в грамматическом, но в большей степени в тематическом плане. Для того чтобы расставить модальные акценты необходимым образом, Терентьев прибегает к использованию грамматического императива: «идитЕ учиТься / вОт УпраЖнения:», — однако смысл этих «упражнений» становится понятным только при их проецировании на изложенную в первой части книги систему теоретических тезисов.

То обстоятельство, что в трактате инфинитивны стихотворения, а не теоретические выкладки, не случайно для терентьевской концепции метатекстуальности: у Терентьева теория не иллюстрируется практикой, а лишь задает некоторые ключевые постулаты восприятия, с опорой на которые выводится художественная концепция — однако не столько из теоретических размышлений поэта, сколько непосредственно из заумных стихотворений-«орудий». Поэтому немаловажно, что наиболее принципиальные для своей концепции постулаты Терентьев реализует именно в тех «орудиях»-рецептах, которые отмечены присутствием ИП (Орудие I, IV орУдие, пяТое орудиЕ, шеСТое оруДиЕ и особенно двеНадцатое). Если пастернаковское ИП принуждает поэтические смыслы балансировать между оптативным и волюнтивным регистрами, то у Терентьева модальность инфинитивного ряда, напротив, однозначно прочитывается как волюнтивная, а его коммуникативная установка целиком обращена к адресату.

В Заключении обобщены результаты исследования.

1. Метаязыковая рефлексия авангардизма — явление неоднородное как по дискурсивным или жанровым формам репрезентации, так и по охвату тех теоретических проблем, к которым обращаются авангардисты. «Поэтическая филология» способна реализовать себя не только через «специализированные» формы литературных метатекстов (манифест, декларация, теоретический трактат и т.п.), но и напрямую через поэтическое творчество. Метаязыковая компонента может в равной степени обнаруживаться как в «специализированном», так и в «неспециализированном» метатексте, причем в обоих вариантах для декодирования метаязыковых концептов литературного метатекста, их «перевода» на научный метаязык требуется установление не прямых текстуальных, но типологических соответствий / расхождений между «поэтической филологией» и академической лингвистикой.

2. Как вариант «наивной» лингвистики «поэтическая филология» русского авангардизма на концептуальном уровне обнаруживает близость к метаязыковым построениям лингвистической науки. Для характеристики общих принципов «поэтической филологии» исключительно важно то обстоятельство, что «альтернативная лингвистика» авангардизма не ограничивается ожидаемыми и легко объяснимыми концептуальными корреляциями с «ближним» контекстом — научными теориями, в непосредственной пространственно-временной связке с которыми она существует, — но обнаруживает точки пересечения с дальним контекстом — с предшествующей, последующей или синхронной, но заведомо неизвестной авангардистам, научными традициями.

К случаям первого типа можно отнести единый в базовых постулатах взгляд на поэтический язык у авангардистов и представителей русской формальной школы, в т.ч. концептуализацию поэтического языка через установление его оппозиции коммуникативному («практическому») языку. Авангардизм, так же как и формализм, в своем стадиальном развитии постепенно движется от простейших положений о роли звука в поэзии к уточнению вопроса о механизмах поэтической семантики. Такой концептуальный поворот позволяет рассматривать авангардистские представления о поэтическом языке не только в контексте формализма (особенно позднего), но и в перспективе теоретических положений структурализма и лингвистической поэтики.

Вторую тенденцию иллюстрируют теории зауми и сдвига, которые при «переводе» на научный метаязык обнаруживают концептуальные совпадения с лингвосемиотическим проектом Ф. де Соссюра. Предложенный в работе взгляд на авангардистские концепции позволил не только уточнить самое суть противопоставления двух теорий зауми («линия Хлебникова» и «линия Крученых»), но и показать, что в своем взаимопересечении они оказываются близки формирующимся в этот период основам лингвосемиотики и допускают возведение к соссюровской оппозиции «язык — речь». В свою очередь, разработанная Крученых теория сдвига вступает в систему со-противопоставлений с соссюровскими постулатами о линейности означающего и лингвистической ценности.

Обращение к метаязыковым высказываниям М. Цветаевой показывает, что теоретические концепты «поэтической филологии» не замкнуты в индивидуальных художественных системах, но стремятся к универсальности. Авангардизм приближается к разработке ключевых для современной ему лингвистики постулатов и в этом смысле демонстрирует, как «поэтическая филология» и академическая лингвистика вступают в резонанс, формируя общий интеллектуальный контекст эпохи.

3. Если анализ концептуальной составляющей авангардистских метатекстов позволяет показать прозрачность границы, отделяющей «поэтическую филологию» от строгой лингвистики, то рассмотрение дискурсивной организации литературного метатекста, напротив, вскрывает принципиальную межпарадигматичность описанного феномена. Дистанцируясь от монодискурсивности научной метаязыковой рефлексии, «поэтическая филология» избирает своей стратегией полидискурсивность — смешение и взаимоналожение элементов институционального научного и персонального поэтического дискурсов.

Исходно пребывая на периферии художественного типа мышления, авангардистская метатекстуальность деформирует институциональный дискурс науки поэтическими средствами, что позволяет авангардизму реализовать через один текст принципиально различающиеся прагматические установки — усиление статусного авторитета метатекста, «игру в научность», эстетическую или метаязыковую игру с читателем и т.п. Особого рода полидискурсивность присуща т.н. «научной поэзии», где смешение научного и поэтического субдискурсов достигается путем импликации метаязыкового концепта в поэтический текст. В этом случае текст предельно актуализирует черты иконического знака: стоящий за стихотворением теоретический концепт-означаемое вербально растворяется в нем и подлежит репрезентированию только данным текстом как целостным означающим.

Таким образом, межпарадигматичность «поэтической филологии» может быть понята как существование литературного метатекста в пространстве между дискурсами науки и поэзии, дискурсами, которые утрачивают самостоятельность и редуцируются до субдискурсов единого синтетического дискурса авангардистского метатекста.

4. Предложенный в исследовании анализ «грамматической партитуры» метатекстуального дискурса с точки зрения двух типовых поэтических стратегий — инфинитивного и номинативного письма — показывает, что метаязыковые установки поэта могут оказывать непосредственное влияние на грамматико-синтаксический строй текста. Элементы номинативного письма, преимущественно реализующиеся в использовании биноминативных предложений, в поэтическом метатексте способны «напоминать» о дескриптивных построениях научного дискурса. В широкой смысловой перспективе номинативное письмо призвано иконически фиксировать представление поэта о языке (resp. творчестве) как о «вещности», έργον. В свою очередь, инфинитивное письмо объединяет в своем семантико-функциональном ореоле такие разнородные аспекты, как поэтическая по своей природе игра модально-субъектными смыслами, «прескриптивность» (метатекст как «рецепт творчества»), наконец, видение языка как «деятельности», ένέργεια. Инфинитивное письмо используется как сигнал обращенности метаязыковой рефлексии одновременно и на адресата (читателя), и на адресанта (автора), как лаконичное средство оформить лингвистические интуиции поэта в соответствии с общей установкой поэтического языка на многозначность и предрасположенность к множественности интерпретаций.

В Заключении также намечаются дальнейшие перспективы исследования: расширение сферы анализируемого материала метатекстами отдельных поэтов или литературных направлений, поиск и интерпретация иных научных контекстов с целью установления возможных точек пересечения науки и литературы; анализ глубинных дискурсивных, семиотических и др. механизмов литературной метатекстуальности, исследование типов письма, которые использует «поэтическая филология».

Содержание диссертации отражено в следующих публикациях автора общим объемом 6,5 а.л.:

1. Черняков, А.Н. К интерпретации лингвистической концепции В. Хлебникова / А.Н. Черняков // Семантические единицы и категории русского языка в диахронии: Сб. науч. тр. Калининград, 1997. С. 85—90 (0,4 а.л.).

2. Черняков, А.Н. Русская альтернативная теория поэтического языка: перспективы изучения / А.Н. Черняков // Семантические единицы русского языка в синхронии и диахронии: Сб. науч. тр. Калининград, 2000. С. 192—202 (0,5 а.л.).

3. ^ Черняков, А.Н. Альтернативные теории поэтического языка: концептуальные и дискурсивные характеристики / А.Н. Черняков // Внутренние и внешние границы филологического знания: Мат-лы Летней школы молодого филолога. Приморье. 1—4 июля 2000 г. Калининград: Изд-во КГУ, 2001. С. 106—114 (0,5 а.л.).

4. ^ Черняков, А.Н. Специфика дискурса альтернативных теорий поэтического языка: (К вопросу о статусе автометатекстов русского авангарда) / А.Н. Черняков // Русская литература ХХ века: итоги столетия: Сб. трудов Международной научной конференции молодых ученых. Санкт-Петербург, 16—18 марта 2001 г. СПб.: Изд-во СПбГТУ, 2001. С. 64—70 (0,5 а.л.).

5. Черняков, А.Н. Заумь как лингвистический феномен / А.Н. Черняков // Языкознание: Современные подходы к традиционной проблематике: Сб. науч. тр. Калининград: Изд-во КГУ, 2001. С. 190—202 (0,6 а.л.).

6. Черняков, А.Н. М. Цветаева и альтернативная теория поэтического языка / А.Н. Черняков // Марина Цветаева: личные и творческие встречи, переводы ее сочинений: Восьмая цветаевская международная научно-тематическая конференция (9—13 октября 2000 г.): Сб. докл. М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2001. С. 333—337 (0,3 а.л.).

7. Черняков, А.Н. «Лошадь как лошадь» В. Шершеневича: текст или (авто)метатекст? / А.Н. Черняков // Альтернативный текст: Версия и контрверсия: Сб. статей. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2006. Вып. 1. С. 142—159 (0,8 а.л.).

8. Черняков, А.Н. Грамматико-синтаксические стратегии автометатекстуальности / А.Н. Черняков // Поэтика и лингвистика: Мат-лы Международной научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения Р.Р. Гельгардта. 16—19 октября 2006 г. Тверь: ТГУ, 2006. С. 18—19 (0,2 а.л.).

9. ^ Цвигун, Т.В., Черняков, А.Н. Русский авангардизм как нескáзанное и несказáнное. Статья I: Язык без значимостей / Т.В. Цвигун, А.Н. Черняков // Семантико-дискурсивные исследования языка: эксплицитность / имплицитность выражения смыслов: Мат-лы Международной научной конференции. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2006. С. 321—334 (0,6 а.л.).

10. ^ Цвигун, Т.В., Черняков, А.Н. Русский авангардизм как нескáзанное и несказáнное. Статья II: Риторика нарратива (ОБЭРИУ) / Т.В. Цвигун, А.Н. Черняков // Вестник Российского гос. ун-та им. И. Канта. Вып. 8: Сер. Филол. науки. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2006. С. 45—53 (0,5 а.л.).

11. Черняков, А.Н. Инфинитивное или номинативное письмо? К описанию одного фрагмента «поэзии грамматики» / А.Н. Черняков // Альтернативный текст: Версия и контрверсия: Сб. статей. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2007. Вып. 2. С. 80—90 (0,6 а.л.).

Статьи в ведущих рецензируемых научных журналах, включенных

в перечень ВАК:

12. Черняков, А.Н. «Как делать стихи?»: Инфинитивное письмо в автометатексте / А.Н. Черняков // Вестник молодых ученых. СПб., 2006. Серия: Филол. науки. 2006. № 1. С. 7—14 (1,0 а.л.).

Черняков Алексей Николаевич

Метаязыковая рефлексия в текстах

русского авангардизма 1910—20-х гг.

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

кандидата филологических наук

Подписано в печать 19.09.2007 г.

Ризограф. Гарнитура «Таймс». Усл. печ. л. 1,5

Уч.-изд. л. 1,6. Тираж 100 экз. Заказ

Издательство Российского государственного университета им. И. Канта

236041, г. Калининград, ул. А. Невского, 14

Blog

Метаязыковая рефлексия в текстах русского авангардизма 1910-20-х гг. 10. 02. 01 русский язык 10. 02. 19 теория языка

Содержание