Geum.ru

Е предпосылки новой концепции языка, разрабатывавшейся двумя этими направлениями: Казанская лингвистическая школа Бодуэна де Куртенэ, "Курс общей лингвистики" Ф

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
  1   2   3   4

ЭЛМАР ХОЛЕНШТАЙН

ЯКОБСОН И ГУССЕРЛЬ

(К вопросу о генезисе структурализма)

Роман Якобсон, один из основателей и ведущих представителей как русского формализма, так и пражского структурализма, назвал четыре предпосылки новой концепции языка, разрабатывавшейся двумя этими направлениями: Казанская лингвистическая школа Бодуэна де Куртенэ, “Курс общей лингвистики” Ф. де Соссюра (1916), феноменологическая философия Гуссерля и авангардистские направления в поэзии, живописи и музыке начала века (1962, р. 631). Решающее значение имели, очевидно, последние. Что же касается первых трех, то у них были найдены принципиальные положения нового подхода к языку, основные методические приемы и отдельные образцы конкретного анализа.

В наши дни о вкладе Гуссерля в лингвистику известно крайне мало, причем не только лингвистам, но и философам. В Истории феноменологического движения Г. Шпигель-берга (1971) нет никаких упоминаний о влиянии Гуссерля на одно из наиболее важных научных направлений нашего времени. Феноменологи третьего и четвертого поколений, которые сегодня обращаются к структурной лингвистике, не осознают, что это лишь возвращение к тому, что в значительной степени проистекает из их же собственного источника; Это в основном те идеи, которые у второго и третьего поколения феноменологов (Хайдеггер, Мерло-Понти), по причинам, на которых мы не будем здесь останавливаться, отступили на задний план или были отвергнуты ими вовсе.

Роман Якобсон является одним из самых значительных и влиятельных посредников между феноменологией Гуссерля и новой лингвистикой. Цель этой статьи — дать краткий исторический очерк его прямых и косвенных контактов с Гуссерлем, а затем более подробно остановиться на вопросе о связях между феноменологической философией и структурной лингвистикой на материале его трудов.

В наши дни стали популярны исследования типа “Гуссерль и Витгенштейн”, “Гуссерль и Пирс”, “Феноменология жизненного мира и философия обыденного языка”. В отличие от подобных сопоставлений, стремящихся выявить смысловое сходство на основании вырванных из целого разрозненных фактов, при сравнении Якобсона и Гуссерля можно исходить из исторически зафиксированных личных и литературных контактов и, говоря об их духовном родстве, опираться на реальные факты.

1. Исторический обзор связей между Якобсоном и Гуссерлем

1-й том “Логических исследований” Гуссерля (1900) был переведен на русский язык уже в 1909 г. Это был первый перевод книги Гуссерля на иностранный язык. В 1911 г., одновременно с немецким изданием, появился русский перевод программной статьи Гуссерля “Философия как строгая наука”. Ко времени поступления Якобсона в университет (1914/15) Гуссерль был не просто известен в России — он был актуален. Густав Шпет писал из Москвы (26.2.1914) Гуссерлю в Геттинген: “Феноменология вызывает здесь глубокий интерес во всех философских кругах. Сами “Идеи” <см. Husseri, 1913/50> изучаются здесь не слишком прилежно, зато говорят о феноменологии почти все, существует даже специальное общество для изучения феноменологических проблем. Я отстаиваю идеи феноменологии на моих лекциях и практических занятиях и уже два раза имел возможность выступать публично. Отношение к феноменологии всюду самое благожелательное, ее считают новой стадией философии”.

Одним из тех мест, где шли дебаты о Гуссерле (причем дискуссия распространилась на различные научные дисциплины; ср., например, Кистяковский, 1916), были семинары профессора Г.И.Челпанова в Психологическом институте при Московском университете. Впервые обратил внимание Якобсона на Гуссерля именно Г.И.Челпанов, у которого Якобсон посещал два семинария в 1915/16 гг. Темой одного из семинариев была ранняя работа гештальт-психолога Курта Коффки “К анализу представлений и их законов” (1912). Лингвистические разделы этой книги были внимательно изучены Якобсоном. Коффка, один из старших учеников Гуссерля, указывает в этой книге на различие между предметным и непредметным представлениями, повторяя “Логические исследования”. Еще более подробно на семинарии обсуждалась гуссерлевская теория апперцепции (восприятия, установки). Во время первой мировой войны немецкие книги проходили в России через цензуру. Участникам челпановских семинариев только контрабандным путем, через Амстердам, удалось получить “Логические исследования”, первые две части которых вышли в 1913 г. вторым, переработанным изданием. Первая часть второго тома впоследствии оказалась в числе тех немногих книг, которые были с Якобсоном в его скитаниях — в конце Первой мировой войны и в начале 1939 г.

Якобсоновскую рецепцию “Логических исследований” можно назвать оригинальной, а в некотором отношении даже единственной в своем роде. Первоначальную известность самому значительному труду Гуссерля принесло отрицание психологического обоснования логики в “Пролегоменах”. Для самого феноменологического движения наиболее значимы были 5-я и 6-я части “Логических исследований”. Якобсон же сильнее всего был захвачен, наряду с 1-м “Исследованием” (“Выражение и значение”), прежде всего 3-м (“К учению о целом и части”) и 4-м (“Различие между самостоятельным и несамостоятельным значениями и идея чистой грамматики”), в котором обнаруженные ранее отношения были распространены на языковые данности.

В 3-м “Исследовании” Якобсон нашел то, что, используя заголовок центральной главы “Идей” (1913/1950) “Фундаментальные принципы феноменологии” (“Die phanomenologische Fundamentalbetrachtung”), можно назвать фундаментальными принципами структурализма. При этом не следует думать, что в “Логических исследованиях” его внимание было привлечено к побочным проблемам. Напротив, в глазах самого Гуссерля это был краеугольный камень его философии. В предисловии ко второй части (р. 15) он писал о 3-м “Исследовании”: “У меня создалось впечатление, что это исследование читают слишком мало. Мне же самому оно было очень полезно как важная предпосылка для полного уяснения последующего”.

Главным у Гуссерля было убеждение, что языковые явления, сверх и помимо физиологических, психологических и культурно-исторических предпосылок, имеют также некую априорную природу. Поэтому его задачей было указать на универсальные имманентные всем языковым данностям формы и отношения, на которые, сознает он это или нет, опирается каждый лингвист (1913, р. 338). Уже в 1916 г. Якобсон в первый раз отстаивает гуссерлевское учение о чистых и универсальных формах и отношениях в споре со своим учителем по Московскому университету В.К. Порже-зинским, представителем школы младограмматиков с ее эмпирической направленностью (Jakobson, 1963 b, p. 590). В 1963 г. (1963 а, р. 34) он апеллирует к “Логическим исследованиям” как к сочинению, “значение которого для теории языка невозможно переоценить”, а в 1963 г. (1963 а, р. 280) он говорит, что их вторая часть “до сих пор остается одним из самых вдохновляющих достижений в феноменологии языка”. В 1917 г. Якобсон познакомился с Густавом Шпетом, учившемся у Гуссерля непосредственно перед Первой мировой войной. В 1935 г. Гуссерль в разговоре с Якобсоном отозвался о нем как об одном из лучших своих учеников (1971 с, р. 713). В 1920 г. Шпет стал членом Московского лингвистического кружка и своими сочинениями (1917, 1922 а, 1922 b, 1927) имел немалое влияние на часть его членов (кружок к тому времени раскололся на два направления — одно тяготевшее к теории, другое — к эмпирии). Первое из этих направлений в шутку назвали “шпетиальным”. Вслед за Гуссерлем с его антипсихологизмом, Шпет указывал на ущербность индивидуально-психологического подхода к языку. Язык есть социальная данность, объект sui generis, который должен быть исследован и описан в соответствии с законами, имманентными его структуре ( ср. Якобсон, 1929,р.21; 1939b,p,314;Erlich 1965, р. 62).

Шпет порекомендовал Якобсону, наряду с Гуссерлем и гештальт-психологами, изучить также Антона Марта (1847 — 1914), чьи тогда только что опубликованные “Избранные сочинения” (Bd. I, t.l — 2; Bd II, t. 1 — 2;

1916— 1920) , включавшие работы “О языковом рефлексе, нативизме и преднамеренном образовании языка” (1/2) и "О бессубъектных предложениях и сравнении грамматики с логикой и психологией” (11/1), а также его главный труд “Исследования в области всеобщей грамматики и философии языка” (1908, Bd. I) он вскоре приобрел. Марти, как и Гуссерль, был учеником венского философа Франца Брентано (1838 — 1917). Как Якобсон вскоре убедился, в 1920-м г. Марти был больше известен в Москве, чем в Праге, хотя и преподавал там с 1880 по 1913 годы в Немецком университете. Единственным лингвистом в Праге, знакомым с его теориями, был В.Матезиус, сам некогда ученик Марти, а позднее основатель и первый президент Пражского лингвистического кружка.

В Праге в двадцатые годы Якобсон познакомился с другими учениками Брентано, с Т. Масариком, президентом молодой чехословацкой республики, а прежде профессором философии Чешского университета в Праге, где среди его учеников был опять же В. Матезиус; с Хр. Эренфельсом, чье знаменитое сочинение “О гештальт-качествах” (1890) стояло у истоков геш-тальтпсихологии; наконец, с О. Краусом, ортодоксальнейшим из всех брентанистов; ему Якобсон в 1929 г. в немецком университете сдавал устный экзамен на соискание докторской степени. В трудах Брентано, которые он изучил, готовясь к экзамену у Крауса, его особенно заинтересовала теория языковых фикций (Brentano, 1925, р. 197 ff.), послужившая первым толчком в изучении языковых трансформаций в тропах и фигурах.

В этой связи следует упомянуть еще одного ученика Брентано, Карла Штумпфа (1848 — 1936), который также преподавал в пражском Немецком университете и с помощью которого Гуссерль позднее, в 1887 г. получил место преподавателя. Уже в своей статье о футуризме (1919, р.260) Якобсон ссылается на Штумпфа, указавшего на коррелятивность формы и содержания. В поздней работе Штумпфа “Звуки языка” (1926) Якобсон нашел образцовые примеры не только акустического исследования звуков языка (как и у Келера, 1910 — 1916), но также их структурного описания, а именно фундаментальные характеристики звука — окрашенность и контраст светлого и темного (1941, р. 378 ff.).

Характерным для школы Брентано — это и делало ее привлекательной для формалистов и структуралистов — были дескриптивный метод и признание автономной структурной организации иследуемых ими объектов. К этому же был близок и Марти, придерживавшийся телеологической или функциональной точки зрения (взгляд на язык как на функциональную коммуникативную систему), и разрабатывавший идеи всеобщей грамматики, развитые впоследствии Гуссерлем. Тем самым Брентано и его последователи сближались с теми тенденциями, которые проявились у Бодуэна де Куртенэ и Ф. де Соссюра, а также у их учеников. Соратник Бодуэна Н.Крушевский (1851 — 1887) уже в 1882 г. назвал новую лингвистику “чем-то вроде феноменологии языка” (Jakobson, 1971, р. 174), т.е. использовал то же понятие, что и Брентано и школа Гуссерля.

Наряду с последователями Брентано Якобсон встретился в Праге, которая была одним из наиболее оживленных культурных центров межвоенной эпохи, с младшими учениками Гуссерля. Одним .из них был Александр Койре, которого и в личном, и в профессиональном отношении высоко ценил Гуссерль. Койре, “феноменолог душой и телом” (Husseri, 1968, р. 21), был в конце двадцатых годов стипендиатом в Праге. Подружившийся с ним Якобсон позже встретил его снова во время второй мировой войны в Нью-Йорке, где тот помог Якобсону получить место в Ecole Libre des Hautes Etudes (Jakobson, 1964, p. 269). Другим был Людвиг Ландгребе, в 1923 — 1930-х годах — ассистент Гуссерля, получивший место преподавателя в Немецком университете за работу, посвященную Марта (1934). 18.5.1936 на заседании Пражского лингвистического кружка он сделал доклад “Понятие поля в языкознании и философии языка”, после чего был избран членом кружка. Также членом кружка был и бывший ученик Гуссерля Д.Чижевский (ср. Cizevskij, 1931). Наряду с феноменологией Гуссерля ему была близка гегелевская феноменология, знатоком которой не в последнюю очередь был и другой член кружка, Н.Трубецкой (тезис о целостности — “целое есть истина” — и о диалектических противоположностях; ср. Jakobson, 1968 а, 1972, р. 47; 1973,12).

Вернемся, однако к самому Гуссерлю. Койре обратил внимание Якобсона на появившиеся в 1931 году на французском языке “Картезианские размышления” Гуссерля. В этом — в широком смысле — “введении в феноменологию” Якобсона особенно заинтересовали заключительные параграфы об интенциональном анализе во второй главе “Медитаций”, имеющей знаменательный заголовок: “Область трансцендентального опыта, открытая в отношении своих универсальных структур”, и пятая глава, посвященная проблеме интерсубъективности.

В трех последних параграфах второй главы “Медитаций” Гуссерль устанавливает два постулата, являющихся базисными для феноменологического анализа. 1. Каждая данность указывает на горизонт связанных с ней данностей, а также на возможные модификации самой себя. 2. Все данности — вещественные культурные объекты (в том числе языковые сущности различных уровней), а также соответствующие им состояния сознания (восприятие, память и т.д.) — не обладают бесконечной изменчивостью, несмотря на свойственную им текучесть: “они постоянно остаются в пределах структурного типа” (1931/1950, р. 88). То же относится вообще ко всем предметам и категориям или — как говорит Гуссерль — ко всем предметным областям, к миру в целом. Мир — это не хаос, а системное образование, или, используя формулу несколько ранее изобретенную Якобсоном и Тыняновым, “система систем” (1928, р. 390). Поэтому “феноменологические исследования не могут затеряться в бессвязных описаниях, поскольку уже в самих своих основах они отражают сущности (Husseri 1931/1950, р. 90). Соответственно, философия должна изучать набор структурных типов исследуемых объектов, в которых и проявляется их сущность и их “горизонт-структуры”, т.е. взаимосвязи, в которых этот набор структурных типов проявляется и формируется; вместе они образуют “структурное правило” для возможного сознания объекта.

Вскоре у Гуссерля и Якобсона появилась возможность обменяться соображениями о проблеме интерсубъективности во время личной встречи. В ноябре 1935 г. Гуссерль приехал в Прагу с лекциями. По инициативе Якобсона 18 ноября он прочел в Лингвистическом кружке доклад “Феноменология языка”. По словам самого Гуссерля, для него это посещение кружка оказалось “настоящим открытием”. Он и не подозревал, что существует круг лингвистов, ориентирующихся на “Логические исследования”. Главной темой доклада и последовавшей за ним дискуссии была интерсубъективная организация языка.

Якобсон занялся проблемой интерсубъективности в языке за несколько лет до “Картезианских размышлений” и доклада в Лингвистическом кружке. Таким образом, Гуссерль в этом отношении не оказал на него непосредственного влияния, речь может идти лишь о конвергенции взглядов двух мыслителей. Более того, в данном случае не исключено даже определенное влияние Якобсона на Гуссерля. Во время пребывания Гуссерля в Праге Якобсон подарил ему оттиск статьи “Фольклор как особая форма творчества”, написанной им в 1929 г. вместе с П. Богатыревым. Статья посвящена специфической интерсубъективной организации фольклорных объектов. Ее тема живо напоминает всякому хорошо знакомому с наследием Гуссерля его статью “О происхождении геометрии” (1939), написанную через год после его визита в Прагу. В некоторых высказываниях, содержавшихся в этом сочинении, можно увидеть воздействие статьи о фольклоре или отзвуки дискуссии в пражском кружке. При этом, конечно, следует иметь в виду, что в последние годы Гуссерль был в целом невосприимчив к новым веяниям (что видно, в частности, из его отношения к гештальтпсихологии) и брал в них лишь то, что соответствовало его собственным взглядам. С другой стороны, для Якобсона с его проблематикой интерсубъективности было немаловажным то обстоятельство, что уже Шпет интерпретировал антипсихологическую направленность “Логических исследований” как наступление на индивидуально-психологическую концепцию духовных явлений (1917,1927). Подобным образом еще раньше у Соссюра “язык” как “надындивидуальная социальная вещь” противопоставлялся “речи” как индивидуальному речевому акту.

Наконец, следует назвать еще несколько ориентированных на Гуссерля лингвистов и ученых, занимавшихся лингвистической проблематикой, с которыми также был связан Якобсон. Среди его русских коллег назовем Н.Жинкина (1968), а среди пражцев — Я. Мукаржовского (1936). В этой связи следует упомянуть X. Поса, В. Брендаля, К. Бюлера, которые также контактировали с пражским кружком.

Именно голландскому лингвисту Хенрику Посу, ученику Гуссерля, по мнению Якобсона, принадлежит одно из лучших “Введений” в структурализм и особенно в учение о прафеноменах языковых оппозиций (1938, 1939 а). Из-под его пера вышло также основательное исследование проблемы, которой много внимания уделяли и Гуссерль, и в последние годы особенно французские феноменологи (Мерло-Понти, I960, р. 106 t'.), различие между тем языком, который предстает перед внешним наблюдателем, и тем языком, который существует в живом опыте (experience vecue) говорящего и слушающего (Pos, 1939 b).

Вигго Брендаль, основавший вместе со своим младшим коллегой Л. Ельмслевом Копенгагенский лингвистический кружок, заканчивает программную вводную статью к 1-му тому “Acta linguistica” (первоначально это издание задумывалось Копенгагенским и Пражским кружками как совместное) указанием на путеводное значение гуссерлевского анализа логических и языковых структур. Эту статью Брендаль подробно обсуждал с Якобсоном.

Карл Бюлер, стоявший близко к гештальтпсихологии, в 1931 г. сделал на пражском конгрессе фонологов важный доклад “Фонетика и фонология”, в котором, ссылаясь на Гуссерля, говорил о необходимости исключения психологических понятий из определения фонемы. Его “Теорию языка” (1934), в которой впервые лингвофилософские идей Гуссерля, Соссюра и Трубецкого (с последним он неоднократно встречался в Вене) предстают в виде целостной концепции, Якобсон назвал “до сих пор, вероятно, наиболее вдохновляющим вкладом в психологию языка” (1970, р. 671). Гуссерль, со своей стороны, ценил Бюлера как одного из первых психологов после Кюльпе, который пытался найти применение его “Логическим исследованиям”.

Этот исторический обзор можно завершить, упомянув одного из наиболее оригинальных феноменологов после Гуссерля, М. Мерло-Понти. Мерло-Понти посетил Якобсона в 1948 г. в Нью-Йорке, а позднее встречался с ним в Париже. Но его философская концепция была все же существенно уже гуссерлевской, например, в том, что касалось ориентации на объект: так что его полемика со структурной лингвистикой была не слишком плодотворной (cf. 1968, р. 34 f.; Edie, 1971).

2. Важнейшие точки соприкосновения структурной лингвистики Якобсона и феноменологической философии Гуссерля

Если тематическое сопоставление работ Якобсона и Гуссерля начать с открытых ссылок на Гуссерля и собственно цитат, то выявится три группы тем: так называемый “антипсихологизм”, идея чистой и универсальной грамматики (соотв. учение о формах) и учение о значениях. После “Картезианских размышлений” и встречи в Праге добавились еще два момента. Во-первых, интерсубъективная организация языка. Во-вторых, к удивлению многих исследователей, ориентированных на “науки о духе” и рационализм, считавших ассоциацианизм давно преодоленной догмой эмпирической и сенсуалистской психологии, в трудах и Гуссерля и Якобсона ассоциацианизм занял центральное место. Взгляды Якобсона и Гуссерля на эту проблему также заслуживают краткого обсуждения, поскольку у них обнаруживаются взаимные переклички, не связанные, впрочем, с непосредственным влиянием одного на другого. В заключение будет показано, как две основные идеи феноменологии Гуссерля — теория анализа сущностей и феноменологическая редукция — отразились в трудах Якобсона. В этой связи у Якобсона обнаруживаются не только отдельные исходящие от Гуссерля импульсы, но и плодотворные попытки развития этих центральных для феноменологической теории положений.

2.1. Так называемый "антипсихалогизм”

В отличие от большей части ранних последователей Гуссерля, Якобсон воспринял гуссерлевский “антипсихологизм” с известными оговорками, не как отрицание психологии вообще, а лишь как отказ от определенных форм и методов психологического объяснения, в противовес которым должна возникнуть новая психология. Особенно в этом отношении его привлекала критика научного редукционизма, сводившего одну науку к другой (1970, р. 670; 1971 с, р. 715; ср. ниже 2.7.).

То, против чего выступал Гуссерль, была психология конца 19 века, которую коротко можно охарактеризовать как генетическую, причинно-объясняющую, физиологическую, атомистическую, сенсуалистическую, индивидуалистическую, натуралистическую, фактографическую. В противоположность ей Гуссерль выдвинул сначала идею статическо-описательной, а затем генетической, но уже нового типа — психологии; из нее впоследствии вырастет феноменологическая, холистическая, интенционалистическая, интерсубъективная, трансцендентальная априорная наука о сущностях. Якобсоновское понимание психологии в принципе совпадало с пониманием Гуссерля, за исключением абсолютизированной концепции психологии как трансцендентальной и априорной науки о сущностях.

2.1.1. На исходе 19 столетия научными признавались только генетические и каузальные объяснения. В соответствии с господствовавшим тогда идеалом эмпирических естественных наук, психологию тоже пытались рассматривать как эмпирическую, объясняющую и фактографическую науку. Ближайшим путем к этому было сведение всех психических явлений к лежащим в их основе физиологическим процессам. Как следствие этой редукции все духовные и культурные феномены также в конечном счете объяснялись физиологически. Так, в лингвистике фонетические законы изменения звуков (культурных объектов!) сводились к артикуляционным законам, преимущественно к закону наименьшего усилия (ср. также Saussure, 1916, р. 204; Jakobson, 1941, p. 334 f.). Помимо того, что трудно найти объективные критерии для измерения артикуляционного усилия, это объяснение не имеет никакого отношения к имманентной фонетической структуре языка. С другой стороны, в логике Д.С. Милль и Г. Спенсер свели “уверенность в истинности”, благодаря которой суждение отличается от простого представления, к “неразрывной ассоциации”, которая устанавливается между двумя представлениями. Со своей стороны ассоциации объяснялись чисто механистически, как деятельность головного мозга, как раздражение одного и того же Nervenbahn двумя различными стимулами. Но если бы уверенность в истинности высказывания действительно формировалась по законам ассоциации идей, тогда это было бы результатом случайности, а не интеллектуального прозрения. Тогда исчезло бы всякое различие между основанными на доказательствах утверждениями ученого и бредовыми “убеждениями” шизофреника (Brentano, 1925, р. 41 f.).