Geum.ru

Е предпосылки новой концепции языка, разрабатывавшейся двумя этими направлениями: Казанская лингвистическая школа Бодуэна де Куртенэ, "Курс общей лингвистики" Ф

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4
Относительно таких шифтеров, как, например, личные местоимения, Якобсон выступает против распространенного мнения, что они лишены постоянного и универсального значения. И здесь он также цитирует Гуссерля: “Слово "я" всякий раз называет новое лицо посредством всегда меняющегося значения” (1913, р. 82;Jakobson, 1957, р. 132). Это единственный случай, когда Якобсон явно дистанцируется от Гуссерля. Правда, сам Гуссерль в предисловии ко второму изданию “Логических исследований” (Bd. 1, р. 14) называет способ своей трактовки окказиональных выражений в 1-м издании “Логических исследований” чем-то вроде “насилия”. Он оправдывает себя тем, что задачей этого предварительного исследования было лишь привлечь внимание начинающих феноменологов к изначальным и наиболее трудным проблемам значения (Bedeutungsbewusstseins), “не давая им полной оценки”. И в самом деле, Гуссерль пересматривает свое слишком прямолинейное введение в проблему окказиональных выражений частично уже в ближайших параграфах и затем полностью в 5-м параграфе 6-го “Исследования”. Теперь он признается, что у шифтеров есть два специфически взаимосвязанных и с трудом отделяемых друг от друга значения: одно — окказиональное, или индивидуальное, и другое — универсальное.

2.4. Интерсубъективный характер языка

Гуссерль в “Логических исследованиях” выступил против ошибочного сведения логических предметов к коррелятивным им актам сознания и попытался осветить коррелятивные связи между субъективным сознанием и объективным предметом. Но только спустя годы после появления “Логических исследований” вопрос о корреляции между объективностью и интерсубъективностью занял место в кругу его интересов.

Предмет, согласно основному постулату трансцендентальной феноменологии, всегда дан как коррелятивный сознанию. Соответственно, предмет как таковой только тогда становится фактом, когда он рассматривается не только вместе с его контекстом, той системой, в которую он встроен, но вместе с субъектом, в котором они оба конституируются; так, в опытах с пространственными объектами учитывается одновременно присутствие человеческого тела как органа ощущения. Дуальное противопоставление фигуры и фона в гештальт-теории или “-ем-”-единиц (фонема, морфема и т.д.) и контекста в структурализме, с точки зрения феноменологии должно быть расширено до триады благодаря третьему полюсу - конституирующему субъекту.

Дальнейший анализ ведет к дифференциации и, соответственно, мультипликации третьего полюса. На восприятии вещи сказывается не только присутствие моего тела, задающего горизонт восприятия и являющегося его субъектом, но также соприсутствие других людей, которыми, так же как и мной, этот предмет воспринимается или, по крайней мере, может быть воспринят. На этом интерсубъективном горизонте вещей основывается их способность быть знаками (средством коммуникации). Вещи, используемые в качестве знаков, пронизаны вторым слоем интерсубъективных отсылок, существенно отличающихся от первого. Первый слой отсылок направлен на других, потенциальных субъектов, которым я передаю свое собственное восприятие вещи. Второй слой включает подлинных субъектов, которые раньше меня наделили вещи новым свойством — быть инструментом обозначения и коммуникации; для меня это свойство имеет интерсубъективный и конвенциональный статус. Именно подобного рода феноменальные данности имеются в виду, когда говорят об интерсубъективной конституции предметов и посредничестве субъектов (посредничестве объектов, особенно культурных, через “мир”).

В первой части мы уже указывали на возможную зависимость столь же знаменитого, сколь и загадочного эссе Гуссерля “О происхождении геометрии” (1939) от статьи Якобсона и Богатырева “Фольклор как особая форма творчества” (1929). Но даже если не говорить о прямой зависимости, их сопоставление само по себе в высшей степени интересно, поскольку

в обоих сочинениях речь идет об интерсубъективном конституировании культурных объектов, правда, таких разных, как геометрия и фольклор, но это делает их сравнение еще более интересным.

В обоих сочинениях говорится об объективации и традиционализации духовных объектов. Гуссерль так формулирует проблему: “Каким образом геометрическая идеальность, изначально субъективная, данная изнутри, превращается в идеальность объективную?” (р. 369). К духовным явлениям, для которых существует аналогичная проблема объективности, относится, как он указывает, “художественная литература”. В обоих сочинениях объективность рассматривается как интерсубъективность и вневременность. “Объективным” называется то, что перманентно существует для каждого. И в том и в другом сочинениях социальное приятие и письменная фиксация раскрываются как факты объективации и традиционализации духовных образований. В обоих сочинениях обсуждается проблема пассивного отложения живых фактов (у Якобсона и Богатырева в связи с так называемой “редукцией культурных ценностей”). Наконец, в обоих сочинениях обстоятельно рассмотрена проблема реактуализации тех фактов, которые в потенциальном виде существуют благодаря их интерсубъективности (соотв. письменной фиксации). Разумеется, говорить о сходстве можно лишь с учетом того, что одни и те же положения по-разному формулируются в зависимости от контекста.

Об одной из дистинкций следует сказать подробнее. В принципе Гуссерль дал определение тому, что он называет “интерсубъективными образованиями”, но оно было формальным, в известном смысле даже не эксплицированным. Он стремился раскрыть те наиболее общие условия, которые делают возможным интерсубъективное конституирование всевозможных объективных сущностей, т.е. то фундаментальное свойство, которое позволяет сделать данный мне предмет одновременно доступным и другим субъектам. Якобсон и Богатырев, наоборот, стремились к тому, чтобы показать, что культурный объект существует как таковой только будучи принят коллективом. При этом они очевидным образом исходили из гуссерлевского анализа интерсубъективности. Звуковые изменения, например, характерные для языка, существуют только благодаря тому обстоятельству, что они приняты языковым коллективом. Социальная санкция позволяет их отличить от индивидуальных языковых ошибок, “ляпсусов”. В этих случаях приятие, акцептация дополняется моментом санкции. Аналогичным образом, по Якобсону и Богатыреву, социальная акцептация/санкция конститутивна для фольклора. Поскольку фольклорное произведение, в отличие отлитературного, не фиксируется письменно, его объективное существование зависит от того, будет ли оно принято коллективом. Оно сохраняет только те содержательные и формальные особенности, которые приняты передающим их из поколения в поколение сообществом. Неверно думать, что интерсубъективная санкция начинает действовать только после акта индивидуального творчества, как вторая стадия конституирования. Она не имеет отношения к “предложению” фольклорного поэта как индивидуального творца. Санкция коллектива действует по большей части в форме предварительной цензуры. Коституирование фольклора изначально определяется “спросом”.

2.5. Принципы ассоциации как наиболее фундаментальные структурные принципы.

И феноменология, и структурализм исходят из того, что взаимосвязь является первичным феноменом. В этой связи Гуссерль предпочитал кантовский термин “синтез”. В своих “Парижских докладах” он характеризует синтез как “основное свойство сознания” (1950, р. 17), имея в виду ментальный опыт и интенциональные данности сознания. У Соссюра это звучит так: “В языке все держится на отношениях” (1916, р. 170), или, как еще короче сказано в соответствующем месте рукописи (G 2.21 b; 1968, р. 276), “все есть отношение”.


Сходство Гуссерля и Якобсона простирается еще дальше. Как на фундаментальные и универсальные принципы связей они указывали на классические виды ассоциаций: подобие, контраст и смежность. Для Гуссерля ассоциация есть “трансцендентально-феноменологическое базовое понятие” и термин для обозначения “универсального принципа пассивного генезиса” (1931/1950, р. 11 3 f). Это значит, что ассоциативные принципы занимают значительное место среди факторов и законов, лежащих в основе тех синтезов, которые, в отличие от восприятий, обобщений и суждений, происходят не из “я-актов”, но, как выразительно сформулировал Гуссерль, “без участия я”, или, еще точнее, возникают непроизвольно и бессознательно. Наиболее примитивные формы сознания, чувственные образования вроде цветовых пятен конституируются в нечто единое, выделяясь на контрастном фоне и сливаясь со всем подобным и смежным по конфигурации. Подобие содержится в целом ряде актов сознания, а не только в актах идентификации и генерализации — двух актах, с которыми сталкивается каждый, не отдавая себе отчета в их генезисе.

По этому пункту также нет непосредственной взаимосвязи между Якобсоном и Гуссерлем. Совпадение их взглядов тем замечательнее, что возвращение Гуссерля к проблематике ассоциацианизма встретило непонимание у большинства его последователей, которые считали вопрос об ассоциациях устаревшим наследием сенсуалистической психологии. На Якобсона (как отчасти до него на Соссюра) с его типологией языковых осей, данной им в терминах теории ассоциаций, оказали влияние проницательные идеи польского лингвиста-теоретика Н. Крушевского (1886/87, р. 171). “Учение о двух лингвистических осях, навеянное классификацией ассоциаций у английских психологов и ее радикального приверженца Троицкого, но поднятое Крушевским с механистического на феноменологический Уровень, выросло в его труде в стройную, целостную и необычайно плодотворную теорию языка” (Jakobson, 1965/66, р. 435).

Язык реализуется благодаря двум основным типам отношений: сначала осуществляется селекция, а затем комбинация элементов в осмысленное сочетание. Каждый элемент выбирается из совокупности себе подобных, причем в определенном смысле они могут прекрасно заменять друг друга: субституция элементов не ведет к утрате смысла высказывания. Акт селекции или субституции через ассоциацию по сходству Якобсон связывает с одной из стилистических фигур — метафорой. Выбранные элементы затем комбинируются — это характеризуется как ассоциация по смежности и здесь, соответственно, привлекается другая стилистическая фигура — метонимия (1956 b).

Второй ряд понятий: комбинация, ассоциация по смежности, метонимия — требует более точного различения. Если на оси парадигматики взаимозаменяемость элементов основана на тождестве или подобии их фонологических, морфологических, грамматических функций, то на синтагматической оси дело обстоит иначе: комбинацию элементов нельзя сводить к смежности. Грамматическая форма и смысл — вот чем обусловлена связь элементов на синтагматической оси. Смежность есть фактор второго порядка, проявляющийся лишь как результат связей смысловых.

Да и существует ли вообще такая комбинация, для которой было бы достаточно временной или пространственной смежности? Разве сплошь и рядом не зиждется комбинация наряду с внешней соположенностью ее членов еще и на внутренних факторах, которые, в сущности, и являются главными пружинами связей — на гештальт-факторах (воедино связано лишь то, что является исполненным смысла гештальтом), на функциональных и смысловых связях? Подобного рода факторы проявляются не только в разного рода метонимиях (парус — корабль, яйцо — курица). Они господствуют прежде всего в синтаксических конструкциях. Мы должны констатировать, что наряду с “внешней” исключительно временной и пространственной смежностью существует смежность иного рода, “внутренняя” — функциональная или смысловая.

Кроме того, для метонимии не безразлично направление связи: от части к целому или, наоборот, от целого к части. И стиль, и общий настрой художественного произведения изменяются в зависимости оттого, внутреннему или внешнему плану обозначаемого соответствует обозначающее. Оказывается, есть существенное различие, например, в том, как в фильме будет показана Женева: пойдут ли сперва кадры, фиксирующие памятник Реформации, который находится в одном из городских парков, или сначала будут показаны альпийский хребет с Монбланом, у подножия которого расположен город. Здесь мы имеем дело с новым аспектом противопоставления внутреннего и внешнего. Различение “внутренних” и “внешних” связей характерно для ассоциацианизма. Перенося противопоставление ассоциаций по сходству и смежности на приведенные выше феномены, мы приобретаем дополнительные пары оппозиций, имеющие соответствие в психологии и в психопатологии (ср. интровертность/экстравертность в психологии).

Третий тип ассоциаций, контраст, также имеет фундаментальное значение для языковой структуры. Фонемы (принцип контраста был применен прежде всего к ним), как и любые другие языковые единицы, вплетены в сеть бинарных оппозиций, благодаря которым они и приобретают свою специфическую значимость, свою смыслоразличительную функцию. Мы уже обращали внимание на то, что и феноменология, и гештальтпсихология используют принцип контраста для дифференциации фигуры и фона как необходимый момент всякого сенсорного восприятия. Но допустимо ли так запросто отождествлять принцип “фигура — фон — структура” учения о восприятии и принцип оппозиции в фонологии? Не имеем ли мы дело в первом случае с градацией различий при противопоставлении элементов (Differenz), а во втором — с их предельным противопоставлением (Opposition)? И не является ли противопоставление, как показал Пос в своих “Перспективах структурализма” (1939 а, р. 75 ел.), в одном случае— Differenz — формой чувственного созерцания, а в другом — Opposition как предельное противопоставление — категорией мышления?

Феноменологический анализ приводит здесь к следующему результату. Действительно, для акта восприятия простого контраста с фоном вполне достаточно. Но из этого еще не следует, что оппозиции как максимальные или оптимальные дифференциалы входят в восприятие только вместе с когнитивным актом и, соответственно, модифицируют его. В самом акте сенсорного восприятия существуют тенденции к идеализации форм, к гомогенизации, к оптимальному проявлению характеризующих данностей. Нигде в природе не найти идеальной геометрической окружности. Однако в эмпирическом восприятии, пока мы не задумываемся об этом, мы имеем дело с идеализированными окружностями. Сезанн отучил нас воспринимать наши повседневные предметы в линейной перспективе (в соответствии с естественнонаучной установкой). Тарелка на столе, если на нее смотреть спереди, видна с большим “открытием”, чем если на нее смотреть с точки зрения линейной перспективы. Восприятие тяготеет к оптимальному выявлению своих форм и содержаний. Эта тенденция становится заметной только тогда, когда эти формы и содержания, как в случае с различением фонем, выполняют какую-то функцию. Оппозиция как оптимальное различие первично заложена в самом восприятии. Вторично она поддерживается благодаря использованию в той функции, которая связана с восприятием или которая изначально ответственна за его производство. И только после этого она может быть рассмотрена и определена как логическая взаимосвязь.

Помимо оптимального противопоставления, в которое вступают друг с другом наделенные знаковой функцией данности восприятия, они отличаются от не релевантных в знаковом и смысловом отношении сенсорных данностей еще одним свойством. Наряду с противопоставлением инородному феномену знак стремится к тому, чтобы еще более выпукло выявить себя, перенося контраст внутрь себя. Первые звукосочетания ребенка (папа, мама) несут в себе максимальный контраст составляющих их элементов. Этот внутренний контраст, дополняющий контраст с фоном, можно объяснить телеологически. Дорожный знак тогда легче всего выполняет свою функцию, когда к поглощающему его общему хаотичному фону добавляется ясно очерченная рамка контрастного цвета или когда этот знак выполнен двумя цветами.

2.6. Анализ сущностей

Сравнение “Якобсон — Гуссерль” останется неполным, если работы Якобсона не будут рассмотрены в перспективе двух наиболее фундаментальных положений феноменологии Гуссерля — теории идеации или описания сущностей и теории феноменологической редукции или установки. Если бы труды Якобсона по своей направленности, по своим главными тенденциям не находились в плоскости этих двух фундаментальных положений философии Гуссерля, то в сочинениях обоих можно было бы увидеть на фоне принципиальных различий всего лишь несколько второстепенных, строго говоря, совпадений.

По обоим пунктам мы находим у Якобсона, наряду со свидетельствами его открытости феноменологическому методу, и весомые образцы дальнейшего развития этого метода.

Феноменологическая теория сущностей гласит, что в каждом предмете наряду со случайными, варьирующими свойствами мы встречаем иные свойства, формирующие самую его сущность, его родовые признаки, являющиеся, соответственно, инвариантными. Обычно приводят следующий пример анализа сущности вещей у Гуссерля. Он начинается с вопроса: что остается в вещи при свободном ее изменении (умозрительном или экспериментальном) “кроме инварианта, необходимой, универсальной, сущностной формы, без которой вообще невозможно было бы осмыслить эту вещь как такую?” (1962, р. 72). Таким инвариантом или сущностной формой вещи являются ее размеры. Если их нет, нет и самой вещи. Если же ее размеры будут большими или меньшими, вещь как такая не изменится. То, что размер некой вещи 2,5 кв. м., не относится к ее сущности.

Исходя частично из гуссерлевской универсальной морфологии, частично, как и сам Гуссерль, непосредственно из математики, Якобсон главную задачу лингвистики видит в том, чтобы в вариациях искать инвариант, в особенном — всеобщее (1963 Ь, р. 590). Гуссерлевское влияние выдают такие выражения, как “литературность” (Literitat) и “поэтичность” (Poetitat) (1933/34, р. 412). Предмет литературоведения “не литература, но литературность, т.е. то, благодаря чему данное произведение становится литературным” (1921 а, р. 30). Эта исследовательская установка делает Якобсона одним из главных вдохновителей лингвистики, в которой проблемы “универсалий” занимают центральное место. При этом Якобсон, также как и Гуссерль, убежден в том, что в поиске универсалий успех приходит не через использование индукции и статистики, а исключительно через феноменологический анализ и проникновение в объект как таковой. “В вопросе об универсальном значении какой-либо формы статический критерий неприемлем: узуальное и универсальное значения отнюдь не синонимы” (1932,р.9).

Всеобщее распространение какого-либо свойства может быть совершенно случайным, “фактическим”, не выражающим сущность вещи. Всеобщее и сущностно-необходимое (или сущностно-конститутивное) не совпадающие целиком понятия. В то время как Гуссерль — в методологическом отношении монист — посвятил себя исключительно феноменологическому методу обнаружения всеобщих универсалий, Якобсон использовал также различные формы эмпирических исследований, которые приводили лишь к “фактическим” универсалиям, “почти-универсалиям”. Феноменологическая философия и лингвистика согласны в том, что касается приемов анализа категориальных форм и установления их идентичности. Гуссерлевская техника “свободных вариаций”, которую он изобрел для обнаружения инвариантных сущностей, в его собственных лингвистических анализах в 4-й части “Логических исследований” (1913, р. 318), как и в сегодняшней лингвистике, выступает в форме “коммутационного теста” (“commutation test”). Самого этого термина у Гуссерля, конечно, нет. Тест состоит в установлении того, будут ли семантически различны два материальных элемента в одинаковом контексте при одинаковых условиях. И даже если Гуссерль не был первым, кто понял все значение этого “коммутационного теста” для языкового анализа, как полагает Бар-Хиллел (1956/57, р. 366), его следует, по крайней мере, считать одним из предшественников этого метода.

Феноменологическое исследование сущностей и его критика основательно запутались в метафизических проблемах онтологического статуса сущностных форм и в эпистемологических вопросах об их субъективном познании и их данности сознанию (проблема интуиции). Уже многократно указывалось на то, что классическая процедура описания сущностей слишком абстрактна и атомистична. Сущность какого-либо предмета может быть познана только в его связи с другими предметами, только тогда, когда к рассмотрению привлекается вся область или категория, к которой он принадлежит. Предметы, составляющие какую-либо предметную область (напр., фонемы, морфемы и т.д.), сгруппированы не случайно, как вещи, выброшенные прибоем на берег. Они связаны между собой сообразно структурным законам и взаимообусловлены. Однако нигде в феноменологической литературе мы не найдем сколько-нибудь обширного описания пронизывающих какую-либо предметную область взаимозависимостей, для которых отдельные предметные данности будут конститутивными. Только Якобсон со своими сподвижниками предпринял целостное описание системы дистинктивных фонологических признаков (ср. прежде всего Jakobson and Halle, 1956).

Аналогичное описание целой предметной области Якобсон осуществил в сфере семантики, в работах о системе падежей в русском языке (ср. прежде всего 1936 а, 1958). Сначала исследуется основное или общее значение падежа. Для аккузатива, который в русском языке используется для обозначения не только прямого объекта переходного глагола, но также Для пространственно-временных модификаторов непереходных глаголов и для объекта предлогов в сочетании с глаголами движения и т.д. Таким общим значением, которое в состоянии охватить эти внешне не связанные Друг с другом применения аккузатива, является значение “направленности”. После того как было исследовано основное значение каждого падежа, сравнительный анализ позволил сделать вывод о том, что в русском языке шесть (соотв. восемь) падежей характеризуются противопоставлением наличия/отсутствия (отмеченности/неотмеченности) признака и образуют, таким образом, замкнутую, бинарно структурированную систему. Повторяем, нигде в феноменологической литературе не найти столь полного, столь совершенного анализа целой области феноменов, который был бы не кратким очерком, а детальным описанием. В этом смысле опыты фонологического и морфологического анализа у Якобсона следует рассматривать как образцовую модель для эйдетической феноменологии.

2.7. Феноменологическая установка

В центре феноменологии Гуссерля стоит его теория феноменологической редукции, соответственно — в позитивной формулировке — феноменологической установки. Источники этой теории очень сложны, что хорошо видно как из позитивной, так и из негативной формулировки. Важнейшими из них являются картезианский идеал беспредпосылочной априорной науки и признание корреляции субъекта и объекта, ставшее возможным благодаря радикальному повороту к интенциональной психологии. Соответственно, сознание существует всегда только как “сознание чего-то”, и наоборот, это “что-то” есть всегда “сознаваемое что-то”, так называемый “феномен сознания”. В методически последовательном постижении мира, данного нам непосредственно, как коррелятивный сознанию феномен, ничто, соответственно, не может быть предположено или представлено (напр., трансцендентный сознанию физический мир), что не содержится в отдельных феноменах самих по себе, так, как они проявляются в сознании.