Geum.ru

Е предпосылки новой концепции языка, разрабатывавшейся двумя этими направлениями: Казанская лингвистическая школа Бодуэна де Куртенэ, "Курс общей лингвистики" Ф

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4

Против такой в конечном счете не просто психологистической, но физиологической редукции Брентано и его последователи выдвинули — как предпосылку для любого генетического суждения — процессуальное описание соответствующих феноменов в их связях и отношениях. Прежде чем нечто будет сведено к чему-то другому, оно должно быть сначала понято в своей внутренней структуре и в своих связях с контекстом. Это противопоставление статически-описательной психологии генетически-объясняющей соответствовало в соссюровском “Курсе” различению синхронической и диахронической лингвистики.

В то время как русские формалисты широко воспользовались подобными жесткими оппозициями в качестве методического и эвристического принципа, пражские структуралисты с самого начала искали возможностей преодоления противоположностей. Они не только синхронию и диахронию рассматривали как независимые измерения, они усомнились в справедливости идентификации статики и синхронии, соотв. динамики и диахронии. Главным для пражцев стал вопрос, поднятый в 1926 г. Якобсоном в письме Трубецкому: можно ли перекинуть мост через пропасть, отделяющую синхронический анализ фонологических систем от исторической фонетики, если каждое звуковое изменение рассматривать как телеологически обусловленное — с точки зрения целого системы (1956 а, р. 512 f.). В этом отношении пражцы скорее исходили из концепции школы Брентано, чем из радикального дуализма Соссюра. Так, Якобсон указывал прежде всего на Масарика (1973, р. 543). Ученик Брентано Масарик еще в 1885 г. отстаивал в своем “Опыте конкретной логики” тезис, согласно которому нельзя понять эволюцию вещи, не выявив ее сущность.

Что касается отождествления синхронии со статикой, а диахронии с динамикой, Якобсон не раз указывал, что существуют статические состояния, протяженные во времени; с другой стороны, динамические состояния проявляются на уровне синхронии как взаимодействие различных субкодов. Язык это временной процесс, каждая синтаксическая комбинация осуществляется во временном измерении. Кроме того, те же универсальные законы, которые определяют синхроническое состояние этнических языков, влияют на усвоение ребенком звуков языка и, наоборот, лежат в основании разрушения языковой компетенции у афатика (Jakobson, 1941).

Совершенно аналогичным образом к пересмотру абстрактного противопоставления статики и генезиса в результате своей работы пришел Гуссерль. Различные феномены, с которыми имеет дело феноменология, не являются фиксированными, данными раз и навсегда. Они чрезвычайно динамичны, находятся в постоянном изменении, в самих себе содержат указания на историю своего развития и возможности дальнейших изменений. Так, например, те “сущности”, о которых столько спорила и от которых отказалась классическая феноменология, не являются тем, что сознание находит в готовом виде в самом себе или на платоновском небосводе идей. Они вырастают, скорее, генетически при тождественности подобных единичностей. Тождественность мотивирует познающего субъекта не только к наглядному представлению общего, но и к его идеализации. “Генетическая феноменология”, развитая Гуссерлем в исследованиях 1917/18 годов, отличается от старой генетической психологии тем, что наблюдаемые психические и духовные феномены она не выводит каузально из физиологических процессов, но объясняет их мотивационно из предшествующих феноменов. Omne phaenomenum ex phaenomeno. При этом оказывается, что эти мотивационно-зависимые связи точно так же подчиняются априорным и универсальным закономерностям, как и описанные выше статические связи. Также и для Якобсона панхронические, равно и синхронией, и диахронией управляющие, универсальные законы имеют не физиологическую, но чисто лингвистическую, соотв., феноменологическую природу, если, конечно, мы условимся называть феноменологическим все, что относится к вещи как таковой, как она дается нам в опыте.

2.1.2. Феноменология и структурная лингвистика совпадают в принятии главного гештальттеоретического закона о том, что каждая данность включена в соответствующую полевую структуру и понять ее можно лишь учитывая ее положение в контексте. Гуссерль использует для обозначения того целого, в которое включена каждая единичная вещь, понятие “горизонта”. Передняя стена дома, которую я вижу прямо перед собой, не находится отдельно от всего остального в поле моего зрения. Она соотносится наряду с прочим также с другими стенами дома. Нельзя сказать, что непосредственно данное лишь однонаправленно отсылает к сопутствующим данностям — верно будет и обратное. Они образуют функциональное единство. Без соотнесения с другими стенами дома фронтальная плоскость здания не только потеряет свое значение “передней стены”, будут нарушены ее феноменальные свойства в целом. (Об этом “кубистическом” отношении к вещам см. также Jakobson, 1919, р. 25).

В противоположность атомистическому рассмотрению отдельных элементов языка у младограмматиков, структурализм настаивает на том, что элементы языка имеют реляционную природу и связаны отношениями корреляции и дизъюнкции. Фонемы получают свою смыслоразличительную функцию (лингвистика, как нефилософская и непсихологическая наука, оставляет открытым вопрос о том, как это происходит— Jakobson, 1939 а, p.282 f;1939 с, р. 275) в силу горизонтального противопоставления другим фонемам в пределах иерархически расчлененной системы.

Разрабатывая теорию уровней фонетической системы, Якобсон опирался на изложенные Гуссерлем в “Логических исследованиях” формальные законы фундирования, на которых строятся отношения целого и части (ср. 2.2.).

2.1.3. Одним из главных возражений Гуссерля против логического психологизма было недостаточное различение переживания и содержания переживания, или предмета переживания. Их смешение было вызвано двусмысленностью языкового выражения. Для обозначения акта психического переживания и предмета психического переживания часто используется одно и то же слово. “Представлением” мы называем как соответствующий акт, так и содержание этого акта, аналогично с “восприятием”, “воспоминанием” и т. д., подобным же образом в высказываниях о логических суждении и заключении процесс вынесения суждения и заключения смешивается с соответствующим им положением дел. Когда логические идеальные сущности сведены таким образом к коррелятивным им психическим актам, конечно, самым естественным будет заключить, что они суть чисто психические данности, подчиняющиеся чисто психическим законам (Husseri, 1900, р. 1б7 ff.).

Это принципиальное различие между психическими актами и интенциональными предметами, между тем, что имманентно принадлежит психическому переживанию как его составная часть, и тем, что интенционально подразумевается за ним, и позволило провозгласить автономию интенционально данных сознанию предметов (логического положения дел как лингвистических сущностей) и их собственной особой структурной закономерности. Не столько психические и физиологические процессы артикуляции определяют как содержание высказывания, так и самое высказывание, а скорее наоборот, структуры, имманентные высказыванию, определяют правила артикуляции. Только то, что данное предложение есть смысловое и логическое следствие других предложений, заставляет меня произнести его, а не какое-то психическое и физиологическое воздействие предыдущих артикуляций. Так же обстоит дело на фонетическом уровне: артикуляция обусловлена имманентными структурными законами.

Таким же важным, как различение психических актов и интенционального предмета, является утверждение о том, что интенциональные данности суть сознаваемые (усматриваемые, воображаемые, мыслимые и т.д.) данности. Даже когда они и отношения между ними автономны и не выводимы из множества влияний, которым подвержена психическая жизнь, и тогда они не могут рассматриваться в качестве трансцендентных сознанию как такового. Не только “для меня сущее” (т.е. субъективное в узком смысле), но также “в себе сущее” (которое при поверхностном наблюдении кажется объективным и трансцендентным сознанию) есть всегда только данность сознания и должно быть истолковано как такое. Следует признать, Что наряду с артикуляторным (физиологическим) уровнем фонемы, с которым имела дело лингвистика, и наряду с акустическим физическим уровнем, который выдвинулся на первое место после второй мировой войны, перцептивный (феноменологический) уровень оказывается не только совершенно самостоятельным, но как участвующий в собственно интерсубъективном процессе коммуникации.

Решающим в восприятии является не сенсорная данность в ее грубой материальности, а то, что за ней подразумевается, другими словами, схватывается, “апперципируется”, если воспользоваться терминологией, которая в наши дни вышла из употребления, но которая хорошо была известна Якобсону по гуссерлевскому семинару в Московском университете (ср. 1913, р. 384 г.). Учение об апперцепции, по собственному признанию Якобсона, оказало ему существенную помощь в разработке его концепции фонемы. Если мы рассматриваем звуки как звуки языка, то тем самым мы уже изначально воспринимаем их как члены системы, в которой они и получают свое специфическое значение.

У звука на первый план выдвигаются те качества, благодаря которым он находит свое место в соответствующей системе. С точки зрения феноменологии связи между фонемами (соотв. между их дифференциальными признаками) ни в коем случае не являются чисто абстрактными (как часто трактуется структуралистами). За системными отношениями, такими, как тождество и (максимальный) контраст, скрываются скорее генеративные или — выражаясь феноменологически — конститутивные, мотивационные принципы, которые и обусловливают архитектуру фонологической системы (ср. ниже 2.4.). Принципиальное возражение, выдвинутое Хомским (1968, р. 65) против всей структурной фонологии (соответственно, против феноменологически интерпретированной фонологии), состоит в том, что она способна выявить только матрицу фонемы, но не правило, по которому эта матрица создается. Совершенно очевидно, что по большому счету ее можно упрекнуть (и исторически это будет совершенно оправданно), что она не вышла за пределы небольшого числа генеративных принципов, которые она, безусловно, считала наиболее фундаментальными и универсальными.

22. Идея чистой и универсальной грамматики

Позитивной задачей и Гуссерля с его “антипсихологизмом”, и ранних структуралистов было создание чистой (автономной) и универсальной грамматики, или морфологии языка, охватывающей все уровни.

Такая установка предполагала признание того обстоятельства, что сущности, при всей их сложности и во всех их модификациях, определяются соответствующими их природе структурными типами. Таким образом, цель исследования — свести законы, управляющие комбинацией и трансформацией элементов к небольшому числу основных законов. Образцом при исследовании инвариантных структур, устаналивающих границы переменных, является математика (Husserl, 1913, р. 328 ff.).

Априорные универсалии, составляющие сущность языковых данностей, следует строго отличать от эмпирических универсалий, которые коренятся во всеобщих, но в то же время чисто фактических свойствах человеческой натуры. Априорные универсалии выявляются через проникновение в сущность феноменов, напротив, эмпирические универсалии устанавливаются путем индукции, через индуктивное обобщение. То, что сочетание слов “dieses Haus ist und" в отличие от “dieses Haus ist rot”, есть лишь бессмысленный набор слов, непосредственно следует из их значения слов. Но то, что звуки в человеческих языках располагаются в пределах от 20 до 20 000 Гц, можно установить только индуктивно.

Якобсон утверждал, что дихотомия и иерархия в языке суть две главные формы отношений. Цель структурного исследования — выявить наиболее простую и закрытую, дихотомически и иерархически структурированную систему, образец чему был дан в классификации дистинктивных фонологических признаков.

Якобсон разработал принцип иерархической стратификации лингвистических систем (они подчиняются законам импликации, благодаря которым соединяются друг с другом отдельные данности), опираясь на законы фундирования, изложенные Гуссерлем в третьей части “Логических исследований”. Как известно, в соответствии с логическим определением, фундирование, т.е. необходимая связь двух элементов, может быть как взаимной (реципрокной), так и односторонней, в зависимости от того, является ли соответствующая закономерность обратимой или нет.

Так, появление в языке ребенка спирантов предполагает появление смычных согласных, так же как в любом языке первые не могут существовать без вторых (1941, р. 360). Эпиграф к цитируемой работе “Детский язык, афазия и всеобщие звуковые законы” Якобсон взял из той же третьей части “Логических исследований”: “подлинные единства возникают исключительно благодаря отношениям фундирования” (р. 279). Единства, основанные на формальных отношениях фундирования, отличаются от тех единств, с которыми имеет дело гештальтпсихология. Ее единства определяются собственным содержанием формы, называющимся “гештальт-качеством”, качеством столь же наглядным, как чувственные качества тех элементов, которые образуют оформленную группу. Примером такого “гештальт-качества” может служить, например, построение солдат в колонне. Таким образом, единство фонологической системы не есть наглядное гештальт-единство. Оно строится не на гештальт-качестве, а на формальной взаимосвязи, так же как единство цвета и расширения, качества звука и его интенсивности — гуссерлевские примеры фундирования — возникают не из дополнительного содержания формы, не из наглядной связи, но исключительно из потребности во взаимной завершенности. Примечательно, что Гуссерль использует закон фундирования при описании единств отдельных данностей, образующих единства (звук и цвет), указав при этом на их разнородность, в то время как Якобсон применяет его при описании системы однородных дискретных данностей (фонем).

Пониманию дихотомии, бинарной оппозиции как универсального закона формы мы также находим прецедент у Гуссерля, а именно в его феноменологии ассоциаций. Конечно, для него это не имело такого большого значения и не было разработано в той степени, в какой это было сделано структурализмом. Фонология не использует противопоставления ни в первую очередь в целях экономии (набор противопоставлений как наиболее рациональная система распределения и дешифровки), ни даже в логическом отношении (противопоставление как основная логическая операция) (Jakobson and Halle, 1956, p. 499 f.). Оно наличествует в феноменологии как трансцендентальный принцип, вообще как условие самой возможности сознания.

Легче всего это показать на примере простейшей формы сознания, чувственного восприятия. Ничто не может быть воспринято, что не выделяется ipso facto на фоне другого, что не отличимо от него (ср. закон образа и фона в гештальтпсихологии). В этом смысле контраст оказывается “прафеноменом” (Husseri, 1966, р. 138; ср. ниже 2.5.).

В отличие от иерархического расчленения всей системы, оппозиционные отношения, которые первично характеризуют отдельные сущности, следует рассматривать как гештальт-качество. Оппозиция обладает обоими признаками (критерий Эренфельса) гештальта: супераддитивностью и транспонируемостью. Целое больше суммы его частей. Феномен контраста не свойствен каждой части как таковой, но только им обеим вместе, в паре. Куры, обученные склевывать зерно с серого поля и оставлять нетронутым зерно на более темном, уходят с серого поля на более светлое, когда контраст серого и более темного сменяется контрастом серого и более светлого. Противопоставление “светлое-темное” является первичной данностью, отдельной от своих фактических носителей, от фактической степени яркости носителей контраста (Jakobson and Halle, 1956, p. 473). Аналогичным образом в датском языке противопоставление “сильного — слабого” в паре “t vs d” в сильной позиции изменяется в “d vs x” в слабой. Слабая фонема в сильной позиции материально идентична сильной фонеме в слабой позиции. Контраст как таковой, как гештальт-качество и первичный критерий восприятия, при этом остается незатронутым (Jakobson, 1949,р.424).

2.3. Основные вопросы, учения о значении

Наряду с идеей универсальной морфологии для Якобсона был особенно значим еще один тезис: на любом уровне языка, от его высших единств до конечных компонентов, необходимо рассматривать значение как конститутивный фактор. Но и это, столь характерное для Якобсона воззрение, навеяно во многом “Логическими исследованиями”. “Значение неотделимо от самого понятия "выражение"” (Husseri, 1913, р. 59).

Вновь и вновь Якобсон в этой связи ссылается на “Логические исследования” — и тогда, когда он указывает на фундаментальные дистинкции, и в не меньшей степени тогда, когда он трактует частные проблемы. Прежде всего это выяснение отношений между выражением и значением как таковыми. Излюбленная цитата Якобсона при этом — ставшее знаменитым благодаря Витгенштейну сравнение языка с игрой в шашки (в версии самого Гуссерля). Витгенштейн использовал это сравнение, чтобы показать

различие между правильными, “демифологизированными” значениями языковых знаков, которые им были приравнены к правилам их употребления, и искаженными, мнимыми значениями, которые, согласно известной традиции, являются “представлениями”, ментальным сопровождением чувственных знаков. Гуссерль и Якобсон использовали это сравнение для наглядной демонстрации того, что значение не является физическим или сенсорно воспринимаемым содержанием выражения. “То, что конституирует их феноменально и физически, не играет никакой роли и может быть произвольно изменено. Фигурами они становятся благодаря правилам игры, которые закрепляют за ними определенное значение” (Husseri, 1913, р. 69;

Jakobson, 1941, p. 350). Звук становится звуком языка не благодаря элементарному слуховому ощущению, позволяющему отличить его от прочих звуков, но благодаря интенциональному акту сознания, специфическому пониманию или оценке, через которые он становится членом упорядоченной системы. При такой интерпретации значение ни в коем случае не становится чем-то вроде “отражения” (Husseri, 1913, р. 314). Против такого понимания убедительно свидетельствует анализ синкатегорематических выражений. Значение коренится — субъективно — в особенностях моей интенции, в своеобразии направленности моего сознания на предметы (самостоятельные или несамостоятельные) и — объективно — в характере данности соответствующих предметов. В акте означивания значение ни в коем случае не является предметом. Но оно может в любое время через рефлексию сделаться предметом созерцания.

Еще одна семантическая дистинкция, между значением и предметной отнесенностью, у Якобсона также восходит к Гуссерлю. Два выражения могут иметь разные значения, но одинаковую предметную отнесенность, и наоборот, одно и то же значение, но разную предметную отнесенность. Во втором томе “Логических исследований”, значение которых для теории языка невозможно переоценить, Гуссерль рассматривает пары предложений типа “а больше в” и “в меньше а” и устанавливает, что хотя эти предложения выражают одно и то же положение дел, они различны по своему смысловому наполнению (1913, р. 48) (Jakobson, 1936 а, р. 34). “Если мы в одном случае скажем "Буцефал — лошадь", а в другом "эта кляча — лошадь", то, как показывает Гуссерль (ор. cit. p.46 ff.), значение выражения "лошадь" хотя и остается неизменным, но предметная отнесенность изменяется” (1941, р. 354). Уже в своем программном докладе “Новейшая русская поэзия”, прочитанном в 1919 г. в Московском лингвистическом кружке, Якобсон попытался отграничить поэтический и практический языки через противопоставление значения и предметной отнесенности. “Важная особенность поэтического неологизма — беспредметность. Может действовать закон поэтической этимологии, может переживаться внутренняя и внешняя форма, но отсутствует то, что Гуссерль называет предметной отнесенностью” (1921 а, р. 92 f.: ср. 1933/34, р. 415).

В дальнейшем Якобсон вернется к вопросу о своеобразии фонемы, которое состоит в том, что определенному и постоянному звуковому различию двух фонем соответствует исключительно потенциальное, но ни в коем случае не определенное и постоянное звуковое различие, подобно гуссерлевскому различению двух видов актов: со значением переходным (“пустым”, bedeutungsverleihenden) и наполненным (bedeutungserfullenden) (1939 а, р. 292). “Пустые” смысловые интенции имеют место, согласно Гуссерлю, когда выражение узнано как таковое, но его смысл остался совершенно неясен. Это те случаи, когда, например, я слышу речь на неизвестном мне языке, или когда смысл высказывания дан мне “интуитивно”, например, я умею правильно применять математическую теорему, хотя и не понимаю ее смысла. Наполнение смыслом происходит, когда мне удается “прояснить” для себя значение выражения и сделать его понятным хотя бы на уровне интуиции. В области фонологии Якобсон распространил эту дистинкцию на феномен, не замеченный самим Гуссерлем. То, что это положение лежит все же на одной линии с тем, как его применял Гуссерль, показывает его использование различия в синкатегорематических выражениях. То, что Якобсон использовал это различение в соответствии с тем, как его понимал сам Гуссерль, показывает его применение Гуссерлем при анализе синкатегорематических выражений (1913, р. 314 f.), которые в некотором отношении родственны фонемам. Как и последние, они лишь для самих себя являются носителями значений, имеющих исключительно потенциальный характер. Значение они приобретают только в смысловом контексте. Но если у синкатегорематических выражений это значение является определенным и постоянным, у фонем оно имеет все тот же переменный характер.

Другими семантическими проблемами, разрабатывая которые Якобсон опирался на Гуссерля, были шифтеры (термин был введен в новейшую лингвистику Есперсеном) или окказиональные выражения (в терминах Гуссерля) и сравнение эксплицитных и неполных выражений. “Сравнение неполных и эксплицитных сообщений — интереснейшая проблема фрагментарных суждений, плодотворно обрисованная Чарлзом Пирсом в его интерпретации “blanks” (“незаполненных мест”) и в семиотических исследованиях Фреге и Гуссерля, — как это ни странно, не нашла отклика среди лингвистов” (1963 а. р. 282; ср. Husserl, 1913, р. 308 ff.).