Эгоцентризм лингвистического дискурса (на материале русского, английского, карачаево-балкарского языков) 10. 02. 19 теория языка

Вид материала

Содержание

Третья глава «Языковое поле эгоцентризма в лингвистическом дискурсе»
Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях

Подобный материал:

1 2

Вторая глава «Говорящий как особая дискурсообразующая категория» посвящена исследованию лингвистического дискурса и роли говорящего в формировании его информационного поля и композиционной структуры.

В этой части работы дается характеристика лингвистического дискурса как типа научного дискурса. Отмечается, что данный тип дискурса репрезентирует мыслительную деятельность ученого-лингвиста, который системно организовывает и представляет процесс и результаты научно-познавательной деятельности. Автор дискурса представляет знание в структурированном виде, отражая различные этапы познания, определяя отношение к знанию как к ценности, оценивая старое знание, формулируя и выдвигая новое. В лингвистическом дискурсе говорящий не только представляет логику научного исследования, но через определенную структурацию знания и выражение отношения к объекту анализа манифестирует себя.

Мы исходим из того, что лингвистический дискурс является продуктом лингвокреативной деятельности говорящего и несет на себе «печать» индивидуальности его автора.

В диссертации отмечается, что первоначальной функцией говорящего как автора лингвистического дискурса является функция презентации научного знания. Структурация дискурса, наряду с презентацией научного знания, является одной из основных функций говорящего, поскольку дискурс относится к конкретному лицу (говорящему), адресован другому конкретному лицу (слушающему), соотносится с определенной пространственно-временной рамкой, создается в соответствии с жанровым каноном.

В работе дается следующее определение лингвистического дискурса – это связный текст, особым образом организованный посредством языковых единиц, отобранных говорящим для достижения определенных прагматических целей; текст, отражающий в речевой форме процесс творческой мысли ученого-лингвиста и результат этого процесса – новое знание о таком сложном феномене, как естественный человеческий язык; текст, характеризующийся динамическим равновесием таких параметров, как объективность и субъективность изложения и отличающийся экстралингвистической и личностной ориентированностью. Лингвистический дискурс представляет собой один из видов институционального дискурса, для которого характерна определенная структурная организация. Однако в зависимости от типа (устной, письменной) и жанра (статья, монография, отзыв, рецензия) дискурса, степень его трафаретности может быть различной.

Вслед за некоторыми исследователями мы отмечаем, что лингвистический дискурс стремительно меняется: на смену тексту со строго предписанными для научного стиля языковыми признаками, «абстрактной идеальной системе, далекой от реальной речи», «на смену жесткому разграничению языка и речи, … нормы и отклонения от нормы, устного и письменного приходит «лингвистика языкового существования», ставящая в центр изучения человека, погруженного в язык как в живую стихию» [Плисецкая 2003]. На наш взгляд, использование в нем различных эгомаркеров остается в допустимых пределах и не нарушает параметров, существенных для сохранения особенностей научного стиля, к которому относится лингвистический дискурс.

В соответствии с целевой направленностью нашего исследования, эгоцентрические единицы в лингвистическом дискурсе рассматриваются нами не как иностилевые элементы. Эти единицы, на наш взгляд, способствуют реализации когезии и когерентности дискурса, создавая структурную, смысловую и коммуникативную его целостность и определяя динамичность его структуры.

Лингвистический дискурс рассматривается нами с позиции говорящего, который, используя различные коммуникативные стратегии, интегрируя содержательную и формальную стороны продуцируемого научного произведения, выступает важнейшей дискурсообразующей категорией.

Говорящий соотносит порождаемый дискурс с самим собой как с автором, находит в нем эксплицитное и имплицитное выражение посредством единиц разных уровней языка, его доминирующим категориальным признаком является «присвоение дискурса» посредствам выполнения функции презентации, структурации и оценки.

Дискурс как некоторая целостность оформляется благодаря мыслительной и коммуникативной деятельности говорящего. Говорящий объединяет, детерминирует универсум дискурса, определяя его макро- и микроструктуры. С одной стороны, говорящий рассматривается нами в аспекте репрезентации его различными языковыми средствами, к числу которых относятся личные местоимения я, I, мен, притяжательные местоимения мой, my, наш, our морфологические средства – личные окончания глагола 1-го лица единственного и множественного числа в русском и карачаево-балкарском языках, дейктические наречия и местоимения, вводные единицы, номинативные единицы типа автор, исследователь и другие, относящиеся к эгоцентрическому полю языка. С другой стороны, говорящий квалифицируется в аспекте реализации его как автора дискурса, который объединяет в единое целое порождаемое им научное произведение, представляет в диалектическом единстве содержательную основу дискурса и способ его представления.

В работе пространство лингвистического дискурса рассматривается как представление говорящим результатов познанной и познаваемой информации сквозь призму его личностного восприятия.

При презентации объекта исследования говорящий осуществляет определенные мыслительные операции с понятиями, их анализ и синтез, выводит новое знание об объекте и представляет результаты исследования в определенным образом оформленном тексте. Лингвистический дискурс содержит не только описание объекта исследования, способа или последовательности мыслительных операций, подводящих к определенным выводам, но и сопровождается сочетанием презентации объективной информации элементами, делающими дискурс личностно ориентированным. К числу таких элементов относятся языковые единицы, связанные с процессом вывода нового знания. Говорящий размышляет, проводит критический обзор достижений предшественников, ссылается на них, соглашается с ними или приводит контраргументы, подвергает апробации и верификации свои положения, аргументирует их, спорит, открыто выражает свою позицию, выражает убежденность, делает выводы.

В работе отмечается, что временные и пространственные рамки дискурса соотносятся с говорящим. Система временных форм в дискурсе исследуемых языков (и видовых – в русском), используемых говорящим, с одной стороны, выражает этапы становления и развития авторской мысли, с другой, связывается с моментом развертывания дискурса, то есть соотносится с эгоцентрической координатой «сейчас».

Пространственные параметры дискурса также задаются самим говорящим. С «я» говорящего соотносится одно из основных эгоцентрических слов «здесь», которое связано, с одной стороны, с ситуацией и местом развертывания дискурса (с устным типом), с другой – дейктическим полем, в частности, с эгоцентрической координатой «это», которая в лингвистическом дискурсе находит реализацию в различных семантических вариациях (этот, тот, настоящий, данный, предыдущий, там, тут и т.д.). Например: This research brought to light a serious inadequacy of modern linguistic theory… [Chomsky 1964: 211]; Бу статья малкъар тилни окъутханлагъа бир кесек болушур деп жазабыз [Проблемы обучения родному и русскому языкам в балкарской школе 1994: 12]; Корреляция генетива с видом составляет предмет отдельного исследования, и в данной работе о виде речи не идет [Падучева 2006: 29].

В работе отмечается, что презентационная функция говорящего реализуется через представление структуры лингвистического дискурса в виде комбинации разных блоков информации, которые, представляя собой сложное переплетение разных видов знаний его автора, по-разному распределяются в текстовом пространстве. Каждому блоку автор отводит определенное место в системе дискурса.

Так, в диссертации анализируется смысловая структура лингвистического дискурса, определяемая говорящим, на примере статьи В.Ф.Новодрановой (Новодранова, 2002). В ней автор четко выделяет «ядерный коммуникативный блок», являющийся носителем основной информации: Одним из основных свойств человеческого мышления является его способность к классификации и категоризации. На языковом уровне это определяет процесс конструирования языкового значения и построения сложных моделей композиционной семантики, отражающих интеграцию различных когнитивных конструкций или ментальных пространств…[Новодранова 2002: 315].

Единицей презентации в ядерном коммуникативном блоке выступает композиционная семантика сложноструктурированных терминов, которую автор представляет как интеграцию концептов.

Динамику дискурсу автор придает введением вспомогательных коммуникативных блоков. В них говорящий определяет теоретические источники, на основе которых исследуется данная проблема: «Свою статью мы построили, основываясь на развитии идей Е.С.Кубряковой, разрабатывающей теорию композиционной семантики в рамках когнитивно-коммуникативной парадигмы лингвистического знания; «ментальных пространств», по терминологии Ж.Фоконье и М.Тернера, разрабатывающих теорию концептуальной интеграции, в 90-х годах прошлого столетия известную также как теория концептуальных слияний [там же: 315- 316].

Третий и четвертый коммуникативные блоки связаны с теорией «сложения смыслов» Л.В.Щербы и «комбинаторной семантики» М.В.Никитина. Например: В отечественной лингвистике задача разработки теории «сложения смыслов» и общее направление этой разработки сформулированы Л.В.Щербой; В традиционном русле попытки этого рода были предприняты М.В.Никитиным в его монографии..., где он… использует термины «комбинаторная семантика», «сочетаемостная семасиология» [там же: 316].

Пятый коммуникативный блок автор дискурса связывает с новым подходом к теории композиционной семантики. Например: Новый когнитивный подход в современной лингвистике… позволяет уточнить и развить дальше теорию композиционной семантики, помогает… сделать новые шаги в разъяснении правил семантической композиции знаков… [там же: 316].

Далее для конкретизации ядерного коммуникативного блока автор делает особый акцент на правилах семантической композиции, связанных с когнитивным подходом, и переходит к анализу исследуемого явления: Опираясь на теорию композиционной семантики, мы проанализировали сложноструктурированные термины, представляющие… соединение двух и более… концептов [там же: 317].

В дальнейшем развитии смысла дискурса особое место говорящим отводится описанию и интерпретации комплексных единиц. Кроме того, автор подчеркивает, что́ считает трудным в данной проблеме, выражая тем самым свое отношение: Особая трудность в разработке таких правил создается исключительной когнитивной сложностью термин. Внешне одинаковые 3-4- членные модели на самом деле демонстрируют разную когнитивную сложность… [там же: 317].

Следующий коммуникативный блок посвящен выводам, например: При истолковании таких терминов мы должны учитывать организацию комплексных знаков, устанавливать закономерности взаимодействия модификаторов с ядром, показывать, как строятся модели композиционной семантики [там же: 318].

К числу важных выводов диссертации относится положение о том, что лингвистический дискурс представляет собой структурированное знание. В способе структурной организации текста проявляется творческая индивидуальность автора. Структурируя дискурс, автор добивается нескольких целей: актуализирует проблему, выражает свое отношение к излагаемому, обеспечивает последовательность изложения, подготавливает читателя к тому, о чем будет повествоваться, используя для этого такие элементы эго-манифестации, как: в русском языке –подведем итоги, суммируя…, можно отметить, выше (ниже) было отмечено, вернемся к…, таким образом, итак, в заключение попытаемся…, во-первых…, в итоге; в английском – to sum up…, to conclude, this can be demonstrated by…, see fig. 1, it follows…, the answer to this question rests in the fact that… etc.; в карачаево-балкарском – къарарыкъбыз, биринчиден, энди уа… тенглешдирейик, алай бла, башында(былайда) айтылгъаннга кере, ахырында. Такие дискурсивные элементы позволяют автору представить содержание в расчлененном виде, последовательно выдвигая на первый план новую информацию и связывая ее со старой.

В диссертации определяется соотнесенность структурной организации таких жанров лингвистического дискурса, как монография и статья., поскольку в структурном отношении автор оформляет статью как мини-монографию. Как введение монографии, так и отдельный абзац статьи, предваряющие основное содержание, включают такие дискурсивные эгоориентированные элементы, как: «наша цель состоит в том…», «настоящая статья посвящена», «сказанным определяется выбор темы статьи», «предмет нашего исследования – эмоции», «в задачи статьи входит выявление» и т.д. в русском; ‘this research brought to light…’, ‘an object referred to…’, ‘we are prone to talk…’, ‘this article presents…’, ‘this article incorporates and summarizes research…’ etc. в английском и «бу ишде биз … къарарыкъбыз», « бу статья … устазлагъа… болушур деп жазабыз», «бу китап ол ишге жораланнганды», «статьяны елчемине кере… къарайыкъ» и т.д. в карачаево-балкарском языках.

В заключении для презентации выводного знания автор использует такие микросегменты, обращенные к читателю, как подведем некоторые итоги, в заключении отметим…, позволяют прийти к следующим выводам, итак, таким образом, установлено, что…, рассмотренный материал показывает… и т.д.

Особый интерес в рамках нашего исследования представляют не эти универсальные для всех типов дискурса структурные части, а то, как автор использует различные дискурсивные сегменты в других частях монографии и статьи. Во многих случаях эти сегменты выступают маркерами, предваряющими раздел монографии, переход от одной мысли к другой в статье и внутри разделов монографии.

Наибольшим прагмасемантическим потенциалом отличаются эгокоординированные микросегменты внутри разделов и абзацев. Эти сегменты прежде всего обеспечивают динамику в передаче информации: мы не будем подробно рассматривать здесь взгляды Милля… Для нас может представить интерес его доказательство принципа пользы… Вернемся к анализу узкого значения предложенного Сиджуиком… Из более поздних исследователей семантики остановимся на двух… Как будет показано ниже… [Арутюнова 1999: 152-162]; In the early stages of this research I argued against … with the result that I now use some of the same data to demonstrate… In this section I briefly present three analyses… In summary, we can see the variation… As noted above, object position in Old English is strongly influenced… [Pintzuk 2005: 115-127]; Энди бу стильлени къауумларына, аланы энчиликлерине къарайыкъ… Башда айтханыбызча, иш къагъытла кеп тюрлюдюле… Башда айтылгъан затла барысы да къуру суратлау литература тилни стильлерини энчиликлери болуп къалмайдыла [Проблемы обучения родному и русскому языкам в балкарской школе 1994: 12-18].

К факторам авторского построения лингвистического дискурса относятся в работе многочисленные интертекстуальные элементы, такие, как цитата или «текст в тексте», «текст о тексте», которые используются автором как узлы сцепления в семантико-композиционной структуре порождаемого им дискурса и дают возможность дальнейшего пояснения поставленной цели.

В работе особо отмечается, что, опираясь на прототипическую инвариантную модель научного дискурса, автор лингвистического дискурса, в целях успешной реализации своих прагматических установок определенным образом структурирует представляемую им информацию, относительно свободно используя релевантные языковые единицы, направленные как на обеспечение целостности дискурса, так и на придание ему диалогичности и экспрессивности.

К наиболее экспрессивным жанрам лингвистического дискурса, в котором эгомаркированность проявляется эксплицитно как в русском, так и английском языках, относятся рецензия и отзыв.

Отмечается, что ярко выраженая эгоориентированность данного типа дискурса определяется прежде всего особенностями рецензии как типа речи. Известно, что от автора рецензии требуется формирование критического, оценочного мнения о лингвистической работе. Для рецензента важным является определение актуальности, новизны, значимости рецензируемой работы, достоверности выводов, убедительности и обоснованности положений и т.д., то есть главной задачей автора рецензии является оценка научного произведения с точки зрения соответствия его содержания, структуры, языка и стиля предъявляемым требованиям. Рецензия как тип научного дискурса строится по определенной нежесткой модели, до известной степени повторяющей структуру рецензируемой работы. Модель описания, динамика, выбор того или иного композиционного решения текста рецензии зависят от автора.

В рецензиях и отзывах, как в оценочных жанрах, говорящий наиболее выпукло манифестирует себя использованием различных оценочных категорий, выражением своего отношения к обсуждаемой проблеме, которое выражается оценочными предикатами, как: бесcпорно, убедительно, обоснованно, интересно, ясно в русском; it is true, interestingly, it can be argued, to be fair, the most successful…, the one major shortcoming … в английском; айхай да, алай а, ол себепден, мени сейирсиндирген и т.д. в карачаево-балкарском языках.

В аргументативной части рецензии рецензент, ссылаясь на оцениваемый текст, акцентирует внимание автора рецензируемого научного произведения на недостатках/ достоинствах, спорных моментах и т.д. Именно в этой части рецензии автор наиболее ярко проявляет свою индивидуальность: опыт, знания и образность речи, например: Неоспоримым достоинством книги является ее простой и доходчивый язык… А.С.Чикобава решает этот вопрос прямо и недвусмысленно… находит правильный выход из положения… Отметив ряд несомненных достоинств книги А.С.Чикобава, подчеркнем, что она в простой и сжатой форме раскрывает содержание соответствующих разделов новой программы… Вместе с тем хотелось бы указать на некоторые спорные и недостаточно раскрытые положения и отдельные досадные промахи и ошибки, которые, к сожалению, имеются в учебнике [Серебренников 1953: 121].

Третья глава «Языковое поле эгоцентризма в лингвистическом дискурсе» посвящена прагмасемантической конфигурации в лингвистическом дискурсе разноуровневых единиц, составляющих эгоцентрическое поле языка.

Мы исходим из определения поля в лингвистике как совокупности языковых единиц, объединенных общностью содержания и отражающих понятийное, предметное или функциональное сходство обозначаемых явлений [ЛЭС 1990: 380]. Эгоцентрическим полем языка мы называем совокупность языковых единиц, координированных относительно говорящего и выражающих личные, пространственные, временные, модальные координаты речи. Этот комплекс языковых средств представляет говорящего как интегративную, прагмасемантическую категорию со сложной структурой.

План содержания эгоцентрического поля языка составляет координированность дискурса относительно говорящего, тогда как план выражения находит реализацию в комплексе языковых средств: личные и притяжательные местоимения 1-го лица единственного и множественного числа (I, we, my, our, я, мы, мен, биз, мой, наш, бизни, мени); безличные и неопределенно-личные конструкции и модальные глаголы, указатели дейксиса – указательные местоимения, наречия, а также грамматические средства – форманты времени, наклонения, лица глагола. Все они, отражая временные и пространственные отношения относительно субъекта, находятся в зависимости от говорящего, интерпретация их значения предполагает учет говорящего.

В работе отмечается, что динамичность лингвистического дискурса создается единицами эгоцентрического поля языка, к числу которых относится местоимение «я».

В диссертации «я» рассматривается как ядерный маркер говорящего, приводятся различные вариативные формы «я-парадигмы»: Я, мне, меня (1), my в английском (2) и мен, мени в карачаево-балкарском языке (3), а также притяжательными местоимениями (мой, свой), которые выступают в составе вводных сочетаний: (на мой взгляд, мени акъылыма кёре) и устойчивыми сочетаниями с my в английском языке (to my point of view).

Использование автором местоимения я и глагольных форм в 1-ом лице единственного числа (благодарю, сознаю, надеюсь, полагаю) свидетельствует о выражении им своей субъективной точки зрения. Указывая на субъект речи, т.е. на собственное я (I will discuss; I consider; I can outline; I found; My research; My analysis; Я полностью сознаю; Я нескромно надеюсь; Я хотел бы добавить; Я полагаю; Я совершенно убежден, Мени акъылыма, оюмума кёре), автор тем самым создает контакт с читателем, диалог со слушателем, придавая изложению личностный характер.

В работе приводятся глаголы ментального плана, которые используются с ядерным маркером «я». Это глаголы, выражающие полагание (мнение): думать, считать, полагать, представляться, казаться; to think, to consider, to suppose, to presume, to imagine, seem (to), conceive: I have suggested at various places that the internal organization of the grammar of languages provides strong reasons for adopting a functional approach… [Halliday 1970: 213]; Я полагаю, что в глубине души они действительно имеют в виду определенное значение и что называют различные конструкции в различных языках «возвратными»… [Вежбицкая 1999: 60-69]. В карачаево-балкарском языке конструкции со значением «полагания» с эгомаркером «я» в основном представляют собой изафетные дескрипции в сочетании с послелогом кёре: Мени акъылыма кёре, дерс китапда… жетишмеген бир зат барды. Ана тилни окъутууну жангы юлгюсюне таянып жарашдырыла тургъан программалагъа кёре уа, сансыз членле да чертилип, энчиленип окъутулургъа керекдиле деп кергюзтюледи. Мени оюмума кёре, ол тюздю [Гузеев 2005: 94-165]; сомнение и допущение: сомневаюсь, допускаю, to assume, doubt: Old English has strong overt verbal morphology, and I therefore assume that finite verbs move obligatorily to I, regardless of the position of I… I will assume that this structure is not grammatical in Old English [Pintzuk 2005: 119-120]. В карачаево-балкарском языке используется глагол модального плана бол; знание: знать, быть уверенным, to know, to be known: This high frequency, I claim, is due to objects being generated in preverbal position [Pintzuk 2005: 135]; Я смею утверждать, что использование семантического метаязыка… может дать частичный ответ на вопрос о том, как сочетать точность и интуицию в этой сложной области [Вежбицкая 1999: 75, 254]; незнание: не берусь судить, (мне) трудно сказать, (мне) неизвестно, думаю, что существенно/ несущественно, to judge, have/ find difficulty in, (I) do not know: However, I cannot explain why tough-movement sentences should be less tolerant of such expressions than passive and raising sentences [Horn 2003: 266]; … Такие дополнительные компоненты оговаривали бы, что пребывание со своими mates и совместная деятельность с ними являются добровольными. Я, однако, не думаю, чтобы это было оправданным [Вежбицкая 1999: 410]

В лингвистическом дискурсе исследуемых языков выявлены используемые с маркером говорящего «я» глаголы волитивного плана – желания и волеизъявления: хочу (сказать, отметить), want to say, to note (айтыргъа) сюеме; необходимости: (мне) нужно, необходимо, (чертирге) керекди и модального плана: могу, должен, хочу, can, have to, ought to, should, must. Например: The approach to syntax that I want to discuss here developed directly out of the attempts of Z.S.Harris to extend methods of linguistic analysis… The development of these ideas that I would like to report on briefly, however, follows a somewhat different course [Chomsky 1964: 211-212]; Я хочу добавить, что эмоциональная природа таких выражений, как bellissima или bella bella, является, видимо, столь же важной с культурной точки зрения, сколь и их «эмфатический» и «преувеличительный» характер [Вежбицкая 1999: 252].

В диссертации сравнивается лингвистический дискурс разных авторов - А.Вежбицкой, Л.В.Щербы и Б.Рассела, на основе анализа которого определяются факторы, обусловливающие выбор говорящим я-манифестации. К таким факторам относятся дискуссионный характер излагаемого материала, его полемичность, авторитарность языковой личности автора и определенные прагматические стратегии такие, как стремление к убеждению адресата, желание представить важность результатов исследования, значимость своего личного вклада в его разработку. Кроме того отмечается, что прямая эгореференция с местоимением «я» зависит от риторических норм англоязычного научного дискурса.

В ходе анализа монографий, статей, рецензий на английском, русском и карачаево-балкарском языках было определено, что наличие эксплицитно выраженного эгомаркера «я» в лингвистическом дискурсе каждого автора является индивидуальным.

Установлено, что в лингвистическом дискурсе русского и карачаево-балкарского языков презентация автора местоимением «я» нестабильна, даже реальный автор для самопредставления чаще использует местоимение «мы». В английском языке прямая эгореференция с местоимением «я» встречается в монографиях и статьях значительно чаще.

Отмечено, что выступающее ядром эгоцентрического поля языка местоимение «я» не является регулярным эксплицитным средством выражения говорящего в лингвистическом дискурсе русского и карачаево-балкарского языков, более того, в карачаево-балкарском лингвистическом дискурсе выявлены лишь отдельные случаи я-манифестации в именных оборотах.

Ближняя и дальняя периферия языковых репрезентаций «ego» в лингвистическом дискурсе представлена местоимением «мы», средствами «авторской модальности», относящимся к разным уровням языка (модальных глаголов, модальных слов, модальных частиц), форм косвенных наклонений, пассивных, неопределенно-личных, обобщенно-личных и безличных конструкций, которые в исследуемых лингвистических традициях характеризуются разной степенью регулярности.

В работе на основе анализа материала разной хронологической отнесенности, а также принадлежащего разным лингвистическим традициям и ученым разных поколений сделан важный для целей нашего исследования вывод: местоимение «мы» в лингвистическом дискурсе обладает наибольшим прагмасемантическим потенциалом, что обусловливает регулярность его использования. Фактор дискурса, его прагматическое пространство, придают местоимению «мы» достаточно обширные возможности для реализации существенно иных функционально-семантических свойств, чем при использовании его в изолированном виде. В работе рассматриваются различные прагмасемантические модели местоимения «мы» в лингвистическом дискурсе, связанные с «я-парадигмой».

Первая модель – это употребление местоимения «мы» для обозначения говорящего (мы = я). «Мы» выступает приемом сокрытия авторского «я». Обращает внимание, что многие зарубежные и отечественные ученые, даже известные авторитеты в лингвистическом мире, предпочитают не говорить о себе «я» и довольно часто используют местоимение «мы».

Исследуемый материал позволяет констатировать, что местоимение «мы» является наиболее предпочтительной формой маркирования говорящего в лингвистическом дискурсе. Регулярность его употребления в качестве маркера говорящего дает нам возможность вслед за некоторыми учеными (см., например: [Гнездечко, 2005]) квалифицировать «мы» как проявление «научной скромности». Специфика такого способа самопредставления обусловлена не столько эпистемической функцией языка науки, сколько его риторическими нормами, а именно проявлением принципа кооперации, речевой вежливости, научного этикета. Например: Основные различия между ними заключаются, как мы полагаем, в преобладании и особенностях следования вполне определенных композиционно-речевых форм… Наряду с ним мы выделяем учебно-научный подстиль как пограничный с наукой публицистической… [Аликаев 1999: 71]; We distinguished three factors in the functioning of language… We abstracted from the first factor and thereby came from pragmatics to semantics. We shall take into consideration only the expressions, leaving aside the objects, properties, states of affair… [Carnap 1964: 428]; Былайда биз алтыжыллыкъ сабийлени толу психология характеристикаларын берир мурат этмейбиз. Биз жаланда сабийлени грамотагъа юйретиуде устазгъа бек керек боллукъ затланы эсгерирге умут этебиз [Будаев 1990: 3].

Вторая модель семантической парадигмы местоимения «мы» – это обозначение обобщенного образа говорящего (мы = я + я). Выявление данного способа обозначения требует тончайшего языкового анализа для отделения его от значения «мы = я» и использования приема подстановки «я»: Suppose we find a group of people speaking a language B which we do not understand; nor do they understand ours. After some observation, we discover which words the people use, in which forms of sentences they use them, what these words and sentences are about… Thus, we may have obtained the following results, numbered here for later reference. In this way we slowly learn the designata and mode of use of all the words and expressions…; we find out both the cause and the effect of their utterance [Carnap 1964: 422]; Главное в этом рассуждении – это то, что просто недопустимо к анализу общения подходить с теми же мерками и шаблонами, которыми мы привыкли описывать язык как систему знаков. Но именно к этим меркам и шаблонам мы настолько привыкли, мы их до того интериоризовали, что всякий другой взгляд на язык требует нешуточных когнитивных усилий и постоянной борьбы с естественной установкой [Макаров 2003: 243]; Бу затланы эсге алсакъ, болуш деп атны сез тутушда неда айтымда къаллай магъанада келгенин кергюстген формасына айтабыз [Ахматов 2006: 200].

Третья модель употребления местоимения «мы» призвана для обозначения говорящего совместно с другим лицом (мы = я + вы): научным руководителем, представителями единой с говорящим научной школы, соавтором: К сожалению, соображения объема не позволяли нам включить, как это первоначально планировалось, в настоящий сборник во 2 и 3 главы книги «Семантика: примитивы и универсалии», посвященные достаточно подробному описанию ЕСМ. Кратко опишем содержание этих глав [Булыгина, Шмелев 1999: ix]; We found significant problems with interrater reliability. Referring back to the content of the conversation, we recognized the following reasons for the lack of reliability… We are currently pursuing issues of interrater reliability among persons not involved in the conversation as well as among the interlocutors… Finally, we found issues with reliability based on ambiguity between pairs of the categories. We combined these pairs of categories and reduced the number of categories to three…[Eoyang, Stewart 1996].

Местоимение «мы» в данном случае выступает как двойственное мы, обозначая «совместного» говорящего, поскольку авторы Eoyang и Stewart и Т.В.Булыгина и А.Д.Шмелев ведут совместное повествование как множественное лицо. У читателя не остается сомнений в том, что местоимение 1-го лица множественного числа «мы» обозначает говорящего с включением соавтора. Следует отметить, что обращение к местоимению «мы» в подобных случаях вызвано стремлением представить единство мнений субъектов: соавторов, научного сообщества, направления, научной школы. Использование эгомаркера «мы» для обозначения «совместного» говорящего в какой-то мере обусловлено стратегией повысить значимость своего исследования в глазах адресата.

Четвертая модель – это реализация значения «включающего» субъекта (говорящий + адресат). «Совместное» говорящее в данном случае обладает отличительными от предыдущего семантическими и прагматическими характеристиками, обусловленными разными стратегиями говорящего и адресата. Стратегии говорящего связаны с доведением информации до адресата, стратегии адресата – с декодированием информации. Например: We constructed earlier a semantical system B-S on the basis of the language B… Analogously, we shall now construct a calculus B-C on the basis of B. Previously we had a semantical system B-S and then constructed a calculus B-C "in accordance with" B-S. If we are concerned with a historically given language, the pragmatical description comes first, and then we may go by abstraction to semantics and … to syntax. Here we are not bound by a previous use of language, but are free to construct in accordance with our wishes and purposes [Carnap 1964: 430-434]; Только частичное инкорпорирование с этой стороны выявляет примерно такую же близость в членении всего предложения, какую мы видели в только что приведенных примерах с замыканием… [Мещанинов 1978: 68]; Фразеология айланчладан къуралгъан хапарчыланы юсюнден вопрос толу тинтилмегенди… Аллай хапарчылары болгъан айтымла бизни тилде кеп тюбейдиле… Былайда аллай айтымланы бир къауумларына къарайыкъ [Проблемы обучения родному и русскому языкам в балкарской школе 1994: 31].

Выявлено, что в лингвистическом дискурсе русского и английского языков получают реализацию все представленные модели, в карачаево-балкарском лингвистическом дискурсе модель «говорящий + соавтор» не отмечена.

Анализ монографий и статей исследуемых языков, написанных разными авторами и в разное время, позволяет утверждать, что местоимение «мы» является наиболее ярким эксплицитным средством выражения говорящего в лингвистическом дискурсе. Наши выводы подтверждают мнение некоторых ученых о том, что личностность изложения особенно ярко выражается местоимениями, что местоимение «мы» активно выполняет функцию местоимения «я», выступая «формулой скромности» или «авторского мы» (см. напр.: [Русская грамматика 1980: 534; Погудина 1983]. Актуализация местоимения «мы» (и местоимения «я») в лингвистическом дискурсе, на наш взгляд, объясняется тем, что ученые-лингвисты настойчиво «внедряют» свое субъективное представление о лингвистической проблеме, отстаивают приоритет выдвинутых ими концепций, полемизируют с оппонентами о преимуществах и недостатках той или иной теоретической установки. В лингвистических монографиях и статьях говорящий получает экспликацию местоимением «мы» (или «я») для актуализации процесса и этапов познания. Кроме того, эксплицитная эго-манифестация местоимением «мы» (или «я») используется в тех частях дискурса, где идет полемика с предшественниками (оппонентами).

Установлено, что по степени регулярности на втором месте в лингвистическом дискурсе исследуемых языков занимает «говорящий + адресат». В литературе отмечается, что такая модель наиболее естественна для устного типа дискурса, поскольку говорящий имеет возможность действовать в том же времени и пространстве, что и адресат. Такая модель говорящего (говорящий + адресат) не является редкостью и для письменного дискурса. «Фактор дискурса» дает возможность воссоздания естественной коммуникативной ситуации совместного «существования» говорящего и адресата за счет использования определенных видовременных форм глагола (предположим, рассмотрим).

В работе констатируется, что как лицо единичное местоимение «мы» представляет знание, принадлежащее только говорящему, как лицо множественное – знание, являющееся достоянием говорящего и соавторов, единомышленников, адресата. Как лицо обобщенное – знание, получившее статус общепринятого.

В диссертации анализируются различные вариативные формы «мы», представляющие парадигму говорящего. Это конструкции с личным и притяжательным местоимениями в разных формах рода и падежа: нас, нам, нами, наш(а) (в конструкциях типа нас прежде всего интересует…, нам кажется…, нами было отмечено…, наши предположения связаны с…) в русском языке; us, our (в конструкциях типа It seems to us…, at this stage of our analysis…, from our point of view…) в английском и личным местоимением в форме именительного и родительного притяжательного падежей в карачаево-балкарском: биз, бизни (Биз билгенликден… «как мы знаем», бизни акъылыбызгъа кере… «на наш взгляд») в карачаево-балкарском языках.

В этой главе анализируется также языковые средства, имплицитно представляющие говорящего. Такими непрямыми эгорепрезентаторами, указывающими на принадлежность дискурса говорящему в русском языке, выступают следующие модели безличных конструкций: 1) глагольный или именной безличный предикат + «дательный субъекта» (нам представляется); 2) причастный или именной безличный предикат + инфинитив (необходимо допустить); 3) глагольный или именной безличный предикат с отрицанием (нельзя не отметить); 4) глагольный или именной безличный предикат + изъяснительное придаточное: (совершенно ясно, что; интересно, что); 5) безличное краткое страдательное причастие + изъяснительное придаточное (установлено, что).

В карачаево-балкарском лингвистическом дискурсе неактивное субъектное значение передается в основном посредством использования пассивных и обобщенно-личных конструкций, именных оборотов, модели инфинитив + модальный глагол (дейдиле, айтадыла, кергюстюрге боллукъду).

В английском лингвистическом дискурсе имплицитное присутствие говорящего наиболее регулярно передается: 1) неопределенно-личными конструкциями, в которых местоимение it выступает в функции формального подлежащего употребляется с некоторыми глаголами в страдательном залоге (it is sead, it is believed, it is expected, It is well-known, It is admitted, It is contended etc.); 2) модальными конструкциями, в которых местоимение it выступает в функции формального подлежащего + модальный глагол + инфинитив страдательного залога (it must be done, it must be stressed; it might be objected, It should be noted etc.); 3) неопределенно-личными конструкциями с неопределенным местоимением one + модальный глагол + инфинитив: (one could, say one could argue, one can easily construct).

К языковым средствам, имплицитно представляющим говорящего, мы относим различные средства авторской модальности, такие как оценочные предикаты и предикаты отношения, выраженные полными и краткими прилагательными, предикативными наречиями, краткими и полными причастиями, аналитическими формами (вспомогательный глагол + прилагательное), падежная форма существительного + глагол в карачаево-балкарском языке, модальными словами и модальными глаголами, которые используются говорящим для: указания на степень достоверности сообщаемого (несомненно, действительно, естественно, возможно, конечно, вероятно, по-видимому, кажется, разумеется, безусловно, может быть, казалось бы, наверно, сёзсюз, ишексиз, perhaps, maybe, of course, surely, no doubt, in fact, in truth, probably, possibly, naturally, evidently, ideally, in essence, certainly); характеристики способов и приемов выражения мысли (точнее, короче говоря, так сказать; more specifically, in short, indeed; башхача айтханда, туура алай, къысхасы); для выражения эмоциональной оценки (к сожалению, к радости, unfortunately, to be surprised, жарсыугъа); для указания на источник информации (по мнению, как мы знаем, как известно, считается, as someone points out, in well known approach/ theory, as we know, бизни акъылыбызгъа кере, барыбызда билгенликден, белгилисича); для выделения смысловых частей дискурса (во-первых, во-вторых, значит, в целом, итак, прежде всего, to begin with, first of all, firstly, secondly, finally, then, summarizing, биринчиден, экинчиден, алай бла, бек алгъа).

К числу средств, широко используемых в лингвистическом дискурсе английского языка, которые косвенно репрезентируют субъект речи, относятся модальные глаголы could, may, might, should, need, want, can, must, seem, to have to, to be to, to wish, карачаево-балкарского языка – модальные слова (кертиди, баям, болур).

Эгоцентрическое поле лингвистического дискурса представлено и морфологическими средствами выражения говорящего. Это глаголы в форме 1-го лица ед. ч. и мн. ч. в русском и карачаево-балкарском языках (счита-ю, полага-ю, рассматрива-ем, учитыва-ем, къарай-быз, келтирей-ик).

Особый интерес в рамках выявления разноуровневых средств выражения говорящего в лингвистическом дискурсе представляют глагольные конструкции со значением побуждения. Это формы повелительного наклонения 1-го лица мн. ч. со значением совместного действия, направленные на побуждение адресата (читателя, слушателя) совершить определенную мыслительную операцию (обратить внимание на что-то, сравнить доводы, сделать предположения и т.д.) (рассмотрим, покажем, рассмотрим, къарайыкъ, тенглешдирейик) в русском и карачаево-балкарском языках и форма инфинитива, выражающая побуждение к действию (consider, remember, imagine, note, suppose, notice, say, call) в английском. Кроме того, в работе анализируются конструкции с глаголом let регулярно выражающие в английском лингвистическом дискурсе значение побуждения к действию (let us remember, let us suppose, let us try to give, let us see, let us examine, as a startingpoint let us consider, let us first look, let us turn now, let us look back, let us recapitulate).

В заключении подводится итог всему исследованию и делаются выводы.

Лингвистический дискурс как продукт лингвокреативной деятельности «ego» характеризуется выраженными признаками эгокоординированности. Ориентированность на говорящего проявляется не только в когнитивном и оценочном пространстве дискурса, но и в особенностях его структурной организации. Как тип научного дискурса он характеризуется универсальными дискурсивными процедурами, но отличается от других типов научного дискурса меньшей формализованностью, более ярким проявлением индивидуального способа самопредставления говорящего, диалогичности и интертекстуальности, свободным использованием в письменном и устном типах элементов эмоционально-оценочной характеристики и относительно свободной конфигурацией основных частей Использование различных эгомаркеров придает динамичность его структуре и выраженную субъектную отнесенность, не нарушая при этом параметров, существенных для сохранения особенностей данного стиля.

Говорящий представлен в лингвистическом дискурсе целым комплексом языковых средств, составляющих функционально-семантическое поле с ядерной и периферийной зонами, которые, по-разному распределяясь, обусловливают композиционно-смысловую организацию лингвистического дискурса и степень регулярности которых в исследуемых языках определяется как внутриязыковыми, так и экстралингвистическими факторами.

Лингвистический дискурс русского, английского и карачаево-балкарского языков отличается как универсальными, так и специфическими признаками эгорепрезентации. Общей особенностью лингвистического дискурса исследуемых языков является насыщенность эксплицитными эгомаркерами определенных жанров (рецензия, отзыв) и структурных частей дискурса (введение, заключение, формулировка гипотезы исследования, приводятся аргументы).

Ядром языковых репрезентаций говорящего в исследуемых лингвистических традициях является местоимение «я», функционирование которого в дискурсе регламентировано и индивидуально, тогда как местоимение «мы» обладает наиболее значительным прагмасемантическим потенциалом.

Специфику лингвистических традиции составляет то, что прямая эгореференция с использованием местоимения «я» в английском языке встречается значительно чаще, тогда как в русском и карачаево-балкарском языках она нестабильна. Эгоцентрическое поле лингвистического дискурса в русском и карачаево-балкарском языках представлено разноуровневыми языковыми средствами – лексическими, морфологическими, синтаксическими, в аналитическом английском – лексическими и синтаксическими. Карачаево-балкарский лингвистический дискурс отличается большей «обезличенностью».

В целом эгоцентрические единицы в лингвистическом дискурсе выступают не как иностилевые, а как дискурсивные элементы, обеспечивающие когерентность и когезию дискурса и определяющие динамичность его структуры.

ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ ДИССЕРТАЦИИ ОТРАЖЕНЫ В СЛЕДУЮЩИХ ПУБЛИКАЦИЯХ

Статьи в периодических изданиях, рекомендованных ВАК

Формы и способы экспликации «ego» в различных жанрах научного дискурса (на материале английского, русского и карачаево-балкарского языков) // Вопросы филологии. – М., 2006. № 5. – С. 249-253.
Жанровая детерминированность эгомаркированности научного дискурса (на материале английского и русского языков) // Известия Высших Учебных заведений. Северо-Кавказский регион. Проблемы филологии. Общественные науки. Спецвыпуск. – Ростов-на-Дону, 2006. – С. 75-79.

Статьи, опубликованные в региональных изданиях

Маркеры субъективности в научном дискурсе // Сборник научных трудов молодых ученых. – Нальчик: Каб.-Балк. ун-т, 2005. – С. 26-28.
Об одном аспекте субъективной модальности в научном дискурсе // Материалы Международной научной конференции молодых ученых, аспирантов и студентов «Перспектива – 2008». Т. IV. – Нальчик: Каб.-Балк. ун-т., 2008. – С. 36-39.

Сдано в набор 30.05.2008. подписано в печать 02.06.2008

Гарнитура Ариал. Печать трафаретная. Формат 60х84

Бумага офсетная. Усл.п.л. 1,0 Тираж 100 экз. Заказ № 970

Типография ФГОУ ВПО «Кабардино-Балкарская государственная сельскохозяйственная академия»

360004, г.Нальчик, ул.Тарчокова, 1а

Blog

Эгоцентризм лингвистического дискурса (на материале русского, английского, карачаево-балкарского языков) 10. 02. 19 теория языка

Содержание