Сатанинская хроника

Вид материала

Документы

Содержание Сверхчеловек - Дьявол Воплощенный

Подобный материал:

• Украинская Юридическая Группа Киев, Украина; Вашингтон (округ Колумбия), США хроника, 237.34kb.
• Перед вами новая Сатанинская Библия. Она заимствована у Антона Шандора ЛаВея, с добавлением, 921.57kb.
• Е. В. «Героические годы». Хроника культурной жизни и опыт анализа художественных теорий, 7.32kb.
• Хроника фестивалей 1988. I всесоюзный фестиваль неигрового кино Конкурсная программа, 667.27kb.
• События. Хроника. Информация, 31.43kb.
• -, 5641.21kb.
• Хроника советской пиво-водочной вакханалии, 1218.87kb.
• Коллегия юристов сми хроника, 389.64kb.
• Список литературы для чтения в 9 классе, 39.22kb.
• Сверхновый литературный журнал «Млечный Путь» Выпуск 5 Содержание, 1789.56kb.

Глава IX

^ Сверхчеловек - Дьявол Воплощенный


Для того чтобы развиваться дальше в XIX веке сатанизм задействовал два рычага, две “точки опоры” - литературу и науки (к которым, разумеется, относится и философия). Именно эти два фактора послужили мощнейшим толчком сумевшим, наконец, вырвать сатанизм из его прежней средневековой околохристианской парадигмы и вернуть ему размах и многоликость которыми отличались темные культы язычества.


Начнем с литературы, поскольку ее влияние более наглядно. Точнее это влияние английского и, в меньшей степени, немецкого и французского романтизма. Сам по себе Романтизм, представлял собой реакцию на Просвещение и стимулированный им научно-технический прогресс. Романтики отвергали рационализм и практицизм Просвещения как механистичный, безличностный и искусственный. Вместо этого они во главу угла ставили эмоциональность выражения, вдохновение, утверждали культ природы, чувств и естественного в человеке. Сдержанность и смирение были отвергнуты. Им на смену пришли сильные эмоции, часто доходящие до крайностей. Пробуждается интерес к фольклору, истории и этнографии, что политически проецируется в национализме. Некоторые романтики обратились к таинственному, загадочному, даже ужасному, народным поверьям, сказкам. Романтизм оказал влияние не только на литературу, но и на живопись, архитектуру, музыку. Для философии эпохи романтизма характерен агностицизм (Кант), позитивизм, иррационализм (Шопенгауэр), пантеизм (Гегель, Шеллинг) и культ героических личностей (Ницше, Карлейль). Последнее, разумеется, нас особо интересует, так как имеет непосредственное отношение к предмету нашего исследования. По сути, здесь в новой форме возрождался гуманизм Просвещения, только на это этот раз образец для подражания обозначался достаточно четко. Сочетание культа сильной личности с интересом к народным поверьям и преданиям (в которых Князь Тьмы, нередко в языческом антураже, играл далеко не последнюю роль) чуть ли не автоматически предопределило героизацию и эстетизацию образа Дьявола.


Собственно Дьявол в художественной литературе появляется задолго до эпохи романтизма - в произведении, которое принято считать первым произведением светской литературы в Европе - “Божественной комедии” Данте. Впрочем, уже по названию ясно, что сама “светскость” этого произведения весьма относительна. Образ Сатаны здесь списан из фантазий средневековых проповедников на эту тему: терпящий страдания безобразный Люцифер находится на самом дне ада, наполовину вмерзший в лед. Он жует трех предателей величия божьего и человеческого - Брута, Кассия и Иуду Искариота, но и сам страдает больше всех, поскольку он сам предал самого великого господина какого только было возможно.


Влияние христианской морали буквально бьет в глаза, но в то же время уже тогда в обличье Сатаны выступают древние архетипические черты, например, его трехликость, которой вспомним, отличались и многие темные боги язычества - та же Геката. Вспомним, что на формирование образа Ада в поэме сильно повлиял античный автор Вергилий, в свою очередь черпавший сюжеты из этрусских фресок изображавших сцены подземного мира.


В эпоху Просвещения образ Дьявола становится более привлекательным: он по-прежнему падший ангел, осуждаемый и обреченный на вечное проклятие, но в то же время уже может вызывать и некоторую симпатию своим неукротимым духом, энергией, интеллектом, силой, дерзким вызовом творцу. Таким он, к примеру, предстает в одном из величайших произведений английской литературы “Потерянном рае” Джона Мильтона:


Он выше нас

Не разумом, но силой, в остальном

Мы равные. Прощай, блаженный край!

Привет тебе, зловещий мир! Привет,

Геенна запредельная! Прими

Хозяина, чей дух не устрашат

Ни время, ни пространство. Он в себе

Обрел свое пространство и создать

В себе из Рая - Ад и Рай из Ада

Он может. Где б я ни был, все равно

Собой останусь, в этом не слабей

Того, кто громом первенство снискал.

Здесь мы свободны. Здесь не создал Он

Завидный край, Он не изгонит нас

Из этих мест. Здесь наша власть прочна,

И мне сдается, даже в бездне власть -

Достойная награда. Лучше быть

Владыкой Ада, чем слугою Неба!


К сожалению, великолепный образ Дьявола портят разбросанные по всему произведению указания на его неизбежное поражение и на всемогущество бога, но это выглядит скорей как дань христианскому окружению Мильтона, чем как основная идея произведения. Следует помнить, что сам поэт был горячим сторонником Английской революции 1640-х годов, которая в свою очередь была тесно замешана на протестантизме самого радикального толка (пуританизме и других) с одной стороны и идеях ученых-просветителей с другой. Отсюда и некоторая двойственность произведения: с одной стороны строгое следование христианской мифологии, с другой - противоречие ей же, образ бунтаря, гордо бросающего вызов могуществу небес. По мнению Белинского, “возвеличение Сатаны над Богом было у Мильтона непреднамеренным, представляя апофеоз восстания (бунта) против авторитета”. Кроме того, Сатана становится еще и своеобразным символом “сильного человека”, вождя личным примером воодушевляющего своих последователей на борьбу силами косности и упадка. Лидера, который стал таковым не в силу своего происхождения или божественной санкции, а исключительно благодаря своему уму, силе и упорству в достижении поставленной цели. В XVII веке таким “властелином судьбы” был Кромвель, в конце XVIII - начале XIX веков - Наполеон и так далее вплоть до наших дней.


Так молвил Сатана, и Вельзевул

Ответствовал: “О Вождь отважных войск

… Пусть голос твой опять

Раздастся, как незыблемый залог

Надежды, ободрявшей часто нас

Среди опасностей и страха! Пусть

Он прозвучит как боевой сигнал

И мужество соратникам вернет.


Или здесь:


…Миру - не бывать!

Кто склонен здесь к покорности? Итак,

Скрытая иль тайная война!

Он смолк, и миллионами клинков

Пылающих, отторгнутых от бедр

И вознесенных озарился Ад

В ответ Вождю. Бунтовщики хулят

Всевышнего, свирепо сжав мечи,

Бьют о щиты, воинственно гремя,

И Небесам надменный вызов шлют.


Здесь мы видим несломленную героическую личность, настоящего вождя своих легионов, “первого среди равных”, заслужившего преданность и уважение соратников своими лидерскими качествами (в отличие, от собственно бога, которому раболепно поклоняются именно потому, что “так положено”). Истоки такого отношения - в титанизме Возрождения, в его культе “сильной личности”. Впрочем, влияние Возрождения ощущается и в других аспектах. Таким как, например, использование античных мифологем: Изначальная Тьма, сквозь которую следует Сатана, чтобы попасть на землю и вручить первым людям запретный плод вовсе не “пуста и безвидна”, как в Библии. Путешествуя сквозь первозданный Мрак, Сатана натыкается на владык Хаоса и предлагает им союз:


Внезапно перед ним престол возник

Владыки Хаоса, его шатер

Угрюмый над провалами глубин

Раскинут широко, второй престол

Ночь занимает, с головы до пят

Окутанная темной пеленой -

Наидревнейшая изо всего,

Что существует, рядом с ними Орк,

Аид и Демогоргон, чье нельзя

Прозванье грозное произносить…


…К ним обратился храбро Сатана:


“Вы, Духи или Силы, Нижней Бездной

Исконно правящие: Хаос, ты,

И ты, несозданная Ночь! Пришел

Не как лазутчик, тайны распознать

Владений ваших, и не свергнуть вас,

Негаданно в пустынный здешний край

Забрел я, ибо к свету верный путь

По вашей мрачной области пролег.

Я в одиночку, без проводника,

Во мгле плутаю, не могу найти

Рубеж, где ваше царство темноты

Граничит с Небом. Там, невдалеке,

Возможно, есть места, не столь давно

Отобранные Деспотом у вас.

Туда стремлюсь я, укажите мне

Дорогу, вас сторицей награжу,

И если мне Захватчика изгнать

Удастся из отторгнутой страны,

Ее верну в первоначальный мрак,

Под вашу руку (в этом цель моя),

И знамя древней Ночи водворю.

Вся прибыль вам, себе оставлю месть!”


Именно в этом отрывке “Потерянного рая” выказывается важнейшая для нашего учения мысль, на которую, к сожалению, до сих пор никто не обратил должного внимания. А именно - Творец вселенной ни есть абсолютная и никем непоколебимая инстанция во Вселенной - есть Первозданный Мрак, и есть силы царящие в нем, никем не созданные и пребывающие до начала времен. Верный и ведающий может заключить союз с этими силами, чтобы добиться своей цели. Разумеется, этот эпизод не получает дополнительного развития в произведении и вообще всячески ретушируется бесчисленными упоминаниями всемогущества и всезнания бога. И, тем не менее, это есть, и оно в какой-то мере готовит почву для позднейшего радикального переосмысления образа Сатаны и его демонов. Образ Демогоргона как воплощения Изначальной Тьмы вошел и в другие классические произведения, правда, уже XIX века. Так в поэме Перси Шелли “Освобожденный Прометей” Демогоргон - “мощный мрак”, не имеющий “ни ясных черт, ни образа, ни членов”. Он же является “последней инстанцией” в мире высших сил: предрекает грядущую гибель Зевса - мучителя Прометея, а, в конце концов, и забирает бога-тирана с собой в предвечный мрак, “так как время его вышло”. Здесь мы видим опять, как переплетаются две идеи: героя восставшего против верховного божества (в отличие от Мильтона, безусловно, положительного) и божества Изначального Хаоса, которое, так или иначе, содействует этому герою. Романтизм переосмыслил образ мильтоновского богоборца в сторону еще больше симпатии к последнему. Да в XIX веке это уже Прометей, а не Сатана. Но сами образы титана-богоборца и восставшего ангела настолько схожи, что параллели между ними видны невооруженным взглядом. По сути, Прометей Шелли - это замаскированный Сатана Мильтона, замаскированный для того, чтобы вызвать к нему большую симпатию. Лично мне Шеллиевский Прометей с его неудержимым стремлением страдать за свободу человека, представляется менее цельной и интересной фигурой, чем мильтоновский Сатана.


Косвенно взаимосвязь Сатаны Мильтона и Прометея Шелли подтверждает мнение последнего о “Потерянном рае”. Анализируя значение, которое оказала данная поэма на мировой литературный процесс, Шелли писал: “Ничто не может превзойти энергию и величие образа Сатаны... в “Потерянном рае”. Ошибочно считать, будто он был предназначен стать общедоступной иллюстрацией воплощенного зла... Мильтон настолько исказил распространенное убеждение (если это можно считать искажением), что не дал своему богу никакого нравственного превосходства над своим дьяволом”. А в другой статье добавлял: “Потерянный рай” привел в систему современную мифологию... Мильтон убрал жало, копыта и рога, наделил величием прекрасного и грозного духа - и возвратил обществу”. Отношение Перси Шелли к поэме Мильтона характерно для эстетики романтизма. И если, раскрыв величие Сатаны, опоэтизировав его великий бунт, Мильтон в целом не оправдывает его, так что Сатана по-прежнему остается для него отрицательным образом, аккумулирующим в себе мировое зло, то романтики XIX века иначе подходят к его трактовке. В демонических картинах первого бунта, живописуемых Мильтоном, современники усматривали отражение революционных потрясений эпохи, в которых принимал участие и сам поэт. Бунт становится главным измерением человека, отстаивая в мире человеческий порядок. Метафизический бунт романтиков стал своего рода прощальной песней уходящей эпохи и первым воплощением нового, иррационального и обессмысленного мира. В новом непостижимом мире образ первого бунтовщика получил иное осмысление - он стал более притягательным, чуть ли не примером для подражания.


Еще один великий английский писатель сделавший Люцифера символом несгибаемой гордости - Джордж Гордон Байрон, более известный как “лорд Байрон”. Именно он в своей пьесе “Каин” возвеличивает одновременно героя идущего наперекор божественным установлениям и Люцифера - наставника на этом нелегком пути, архетипического первообраза для всех бунтарей и “сильных личностей”. Вот как общаются Каин и Люцифер:


Каин:


“А мы с тобой - кто мы?”


Люцифер:


“Мы существа,

Дерзнувшие сознать свое бессмертье,

Взглянуть в лицо всесильному тирану,

Сказать ему, что зло не есть добро.

Он говорит, что создал нас с тобою -

Я этого не знаю и не верю,

Что это так, но, если он нас создал,

Он нас не уничтожит: мы бессмертны!

Он должен был бессмертными создать нас,

Чтоб мучить нас: пусть мучит! Он велик,

Но он в своем величии несчастней,

Чем мы в борьбе… Если б

Он самого себя мог уничтожить,

То это был бы лучший дар из всех

Его даров. Но пусть царит, пусть страждет!

Мы, духи, с вами, смертными, мы можем

Хоть сострадать друг другу, мы, терзаясь,

Мучения друг другу облегчаем

Сочувствием - оно весь мир связует!”


Каин:


“Ты говоришь о том, что хоть неясно,

Но уж давно в моем уме носилось:

Я никогда не мог согласовать

Того, что видел, с тем, что говорят мне.

Мать и отец толкуют мне о змие,

О древе, о плодах его, я вижу

Врата того, что было их Эдемом,

И ангелов с палящими мечами,

Изгнавших нас из рая, я томлюсь

В трудах и думах, чувствую, что в мире

Ничтожен я, меж тем как мысль моя

Сильна, как бог! Но я молчал, я думал,

Что я один страдаю. Мой отец

Давно смирился, в матери угасла

Та искра, что влекла ее к Познанью,

Брат бдит стада и совершает жертвы

Из первенцев от этих стад тому,

Кто повелел, чтоб нам земля давала

Плоды лишь за тяжелый труд, сестра

Поет ему хвалы еще до солнца,

И даже Ада, сердцу моему

Столь близкая, не понимает мыслей,

Меня гнетущих: я еще не встретил

Ни в ком себе сочувствия! Тем лучше:

Я с духами в сообщество вступлю”.


Люцифер:


“Ты этого сообщества достоин”.


Еще одним человеком обращающегося за помощью к Черту стал Фауст “Гете”. Именно его безудержная жажда к открытию Нового, готовность ради этого заключить союз с самой преисподней, вошла в плоть и кровь европейской цивилизации, что дало повод называть ее “фаустовской”. Таких примеров можно привести еще много, но думаю, суть ясна: “человек бунтующий”, титан и богоборец, теперь открыто соотносится с Сатаной: либо через прямое отождествление, либо через показ Дьявола как наставника подбивающего человека выбиться из серой массы, составляющей послушное стадо бога, возвеличиться сам над собой, бросить вызов богу. В аллегоричной, поэтической форме, но все-таки человеку внушалась эта идея - быть подобным Дьяволу - это хорошо. Идеология бывшая достоянием лишь малых маргинальных групп нашла своих сторонников среди интеллектуалов растущего среднего класса, готовых эмоционально поддержать и даже преклонится перед романтическим бунтарем-Люцифером. И хотя нет конкретных свидетельств этого, но именно это восприятие, должно было придать новые силы сатанизму, в какой-то мере даже вернуть его к истокам - темным языческим культам (разумеется, еще не в ритуальном плане, а только чисто символическом). Но одного поэтического воспевания фигуры гордого бунтаря было недостаточно: человек воодушевившийся инфернальным величием Сатаны, его стремлением “стать выше бога”, логически приходил именно к идее отождествления себя с Сатаной, более того - достижения его сверхчеловеческого могущества. Но вот пути реального достижения этой цели были пока неясны. Пути к самообожествлению люди пытались найти в научных и оккультных теориях того времени, причем если наука больше склонялась к теоретическому обоснованию этих взглядов, то оккультисты пытались дать и практические рекомендации.


Идея о том чтобы стать “чем-то большим, чем человек”, неизбежно приходила в столкновение с христианским учением о том, что человек сделан богом совершенным. Не искупление первородного греха, не возвращение к утраченному истоку неисчерпаемой божественной благодати, а именно становление самого себя как Человекобога - вот что должно было стать краеугольным камнем новой идеологии сатанизма. Для этого ему пришлось впитать и воспринять множество самых разных философских и научных концепций. И одним из первых среди них стало учение сэра Чарльза Роберта Дарвина. Английский натуралист и путешественник, одним из первых осознал и наглядно продемонстрировал, что все живые организмы эволюционируют во времени от общих предков. В своей теории, первое развернутое изложение которой было опубликовано в 1859 году в книге “Происхождение видов”, основной движущей силой эволюции Дарвин назвал естественный отбор и неопределенную изменчивость. Идеи Дарвина были восприняты и развиты германским ученым Эрнстом Геккелем. Ему принадлежит мысль о существовании в историческом прошлом формы, промежуточной между обезьяной и человеком, что было позже подтверждено находкой останков питекантропа на острове Ява. Геккель разработал теорию происхождения многоклеточных, сформулировал биогенетический закон, согласно которому в индивидуальном развитии организма как бы воспроизводятся основные этапы его эволюции, построил первое генеалогическое древо животного царства. Исходной точкой для взглядов Геккеля послужила стадия эмбрионального развития, свойственная весьма многим животным и названная ученым гаструлой. Геккель полагал, что эта стадия повторяет собой общего прародителя всех Metazoa, то есть многоклеточных животных.


Учение о непрерывном неустанном развитии всех живых форм, от простого к сложному и от сложному к еще более сложному подрывала библейское учение о творении, хотя бы тем, что фактически утверждало, что “божьи творения” были изначально несовершенными. Лирическая и возвышенная картина первых “Семи дней творения”, легенды об Адаме, Еве и первородном грехе, вдруг сменились омерзительной картиной первобытной слизи, бесформенных амебоподобных существ копошащихся в теплых водах первичных морей. Разумное и совершенное божественное мироустройство вдруг сменилось адским котлом палеозойских лагун и безобразных тварей выползающих на сушу, чтобы сделать первые робкие шаги на пути к долгому и мучительному восхождению породившему все нынешнее многообразие жизненных форм, в том числе и голую бесхвостую обезьяну, ставшую гордо именовать себя “венцом творения”. Гипотеза о естественном отборе, как одном из наиважнейших факторов эволюции, представила все развитие живых организмов, как бесконечную кровавую повесть, полную насилия и взаимного пожирания, а природу как кровожадного Молоха, безжалостно уничтожающего все слабое, отжившее, позволившее себе хоть малейшую слабость в бесконечной борьбе за выживание. В этой картине мира не было места для всемилостивейшего и благожелательного божества, мудро управляющего всем мирозданием, но и в этой теории была своеобразная мрачная метафизика. Это уже много позже интуитивно уловил выдающийся советский ученый, палеонтолог и пистель Иван Ефремов, для которого вся история жизни на земле была одним непрекращающимся Инферно - Адом:


“Пресловутый естественный отбор природы предстал как самое яркое выражение инфернальности, метод добиваться улучшения вслепую, как в игре, бросая кости несчетное число раз. Но за каждым броском стоят миллионы жизней, погибавших в страдании и безысходности. Жестокий отбор формировал и направлял эволюцию по пути совершенствования организма только в одном, главном, направлении - наибольшей свободы, независимости от внешней среды… Чем совершеннее было приспособление, чем больше преуспевали отдельные виды, тем страшнее наступала расплата... Картины страшной эволюции животного мира. Многотысячные скопища крокодилообразных земноводных, копошившихся в липком иле в болотах и лагунах, озерки, переполненные саламандрами, змеевидными и ящеровидными тварями, погибавшими миллионами в бессмысленной борьбе за существование. Черепахи, исполинские динозавры, морские чудовища, корчившиеся в отравленных разложением бухтах, издыхавшие на истощенных бескормицей берегах.


…Проходя триллионы превращений от безвестных морских тварей до мыслящего организма, животная жизнь миллиарды лет геологической истории находилась в инферно”.


Ефремов, конечно, излишне драматизирует, что впрочем, вполне объяснимо самой логикой его произведения - “Час Быка”. Инфернальную историю живых организмов он переносит и в сферу социальных отношений, в историю человечества, которое также существовало в этом ужасном мире, которому он противопоставляет светлое коммунистическое будущее. Сейчас мы не будем подробно останавливаться на этой очередной вариации белосветного рая, отметим только, что мнение Ефремова об инфернальной природе как нельзя лучше совпадет с концепцией средневековых теологов учивших, что мир - царство Сатаны.


Самое забавное, что Ефремов, в общем-то, не сказал ничего нового: перенесение эволюционных законов в сферу социальных взаимоотношений было начато с самым зарождением дарвинизма. Собственно еще Дарвин утверждал, что природные законы действуют на человека также как и на весь остальной животный мир. И хотя идеи Дарвина о естественном отборе никогда не выходили за рамки биологических процессов, они послужили отправной точкой для его будущих последователей перенесших идеи о борьбе за выживание в сферу общественной жизни. Это учение получило название социал-дарвинизма. Социал-дарвинизм объясняет эволюцию общественной жизни биологическими принципами естественного отбора и борьбы за выживание, подчеркивая роль конфликтов в общественном развитии. С точки зрения социал-дарвинизма социальный конфликт, является вечным и неустранимым. Самым ярким выразителем идей социал-дарвинизма стал английский философ Герберт Спенсер, автор выражения “survival of the fittest”, переводимого чаще всего как “выживание сильнейшего”. В своих работах “Прогресс: его законы и причины” и “Основные начала” он вводит понятие социального прогресса. Также Спенсеру принадлежат слова: “Универсальной Закон природы: существо, недостаточно энергичное, чтобы бороться за свое существование, должно погибнуть”. У социал-дарвинизма были и более ранние предтечи в лице английского экономиста (и по совместительству протестантского пастора) Томаса Мальтуса. Еще в 1798 году он сделал достоянием публики свою “теорию бедности”. Он считал, что естественны ресурсы по своей природе ограничены, а народонаселение растет в геометрической прогрессии, что неминуемо приведет к ограничению роста производства. Возрастающие темпы прироста населения при падающей эффективности - вот смертельная петля накинутая на шею индустриальному обществу, петля, которая с неизбежностью затянется, если не принять жесточайших мер по ограничению прироста населения, а потом и к уменьшению численности людей. Мальтус в частности считал, что этому, в основе своей благому процессу, может посодействовать такие вещи, как войны, эпидемии и голод. Естественным следствием развития социал-дарвинизма стал расизм, основные идеи которого сформулировали француз Жозеф Артюр де Гобино и англичанин Хьюстон Стюарт Чемберлен. Они учили, что единого человечества нет, различные расы носители не просто разных культур - это просто биологически различные виды, которые конкурируют друг с другом за место под солнцем, за земли и ресурсы. Такие мыслители как Густав Лебон и Токвиль во Франции и Томас Карлейль в Англии, считали, что все демократии есть временные построения, а никакой не вечный общественный договор. Все это преходяще и связано с нынешними условиями. Стоит им измениться - и рухнут и демократия и разделение властей и все, что с ними связано. А выдающийся немецкий правовед и политолог Шмит прямо утверждал, что единственным реальным свидетельством суверенитета выступает способность применить силу против врагов. Сами основы государства покоятся не на договоре, а на силе пущенной правящим классом в ход в нужный момент и с должной эффективностью. Добавим к этому Карла Маркса с его теорией классовой борьбы и получим замечательную картину мира, в котором нет места для “добра”, “справедливости” и “духовности”, где беспрестанно сражаются между собой классы, расы и вообще все со всеми, где число бесполезных двуногих растет, эффективность производства падает, а вопрос легитимности власти постоянно обостряется. Подобная мрачная и бескомпромиссная картина, естественным образом порождала две противоречащие друг другу концепции. Первая из них гласила, что не все так плохо, и что разумное и справедливое устройство общества все-таки возможно. У приверженцев этой идеи были разночтения в понимании того, как будет построено это общество - революционным или эволюционным путем, но общим было положение о том, что когда-нибудь, как-нибудь, но это будет сделано. Слабость этой идеологемы была в том, что подобных попыток к тому времени уже было предпринято бесчисленное множество, и все они заканчивались хоть и разным результатом, но все-таки бесконечно далеким от той картины “светлого будущего” о котором мечталось вначале.


Вторая концепция в корне противоречила наивным грезам строителей грядущего “города Солнца”. Человек не может вырваться из “инферно”, не может в принципе изменить этот мрачный мир, в котором идет ожесточенная война всех против всех? Так пусть он там хотя бы устроится с максимальным комфортом. Эволюционное развитие есть бесконечное поднятии от простого к сложному? Великолепно, только кто сказал, что самая высшая ступень творения есть человек? Что нельзя подняться к чему-то большему? Что бог - это тот же человек только находящийся на несравненно более высокой стадии эволюционного развития? Существо, обладающее огромной властью, суровый правитель, стоящий по ту сторону добра и зла, железным посохом пасущий массы низших существ, решающий кому из них жить, а кому умереть.


Провозвестником идеи Сверхчеловека считается немецкий философ Фридрих Ницше. Влияние этого мыслителя на развитие сатанизма трудно переоценить. В ницшеанстве в органичном и непротиворечивом синтезе слились и дарвиновский эволюционизм, и романтическое неприятие христианства и воспевание “другой стороны баррикад” и даже воспевание темной стороны античного язычества, пусть даже и рассматриваемого через призму иррационального символизма. Ницше исходит из примата самоутверждения жизни, ее избытка и полноты. В этом смысле всякая религия и философия должна прославлять жизнь во всех ее проявлениях, а все, что отрицает жизнь, ее самоутверждение - достойно смерти. Таким великим отрицанием жизни Ницше считал христианство. Ницше первым заявил, что “нет никаких моральных феноменов, есть только моральное истолкование феноменов” тем самым, подвергнув все моральные положения релятивизму. Согласно Ницше, здоровая мораль должна прославлять и укреплять жизнь, ее волю к власти. Ницше исходит из двойственности (дуализма) культуры и всего мироздания, где борются два начала Аполлона и Диониса. Аполлон (греческий бог света, науки и искусств) символизирует собой порядок и гармонию, а Дионис (греческий бог виноделия и разгульного веселья) - тьму, хаос и избыток силы. Эти начала не равнозначны. Темный бог древнее. Сила вызывает порядок, Дионис порождает Аполлона. Дионисийская воля всегда оказывается волей к власти - это основа основ всего сущего. Здесь мы видим влияние дарвинизма на Ницше: весь ход эволюции и борьба за выживание не что иное, как проявление этой воли к власти. Больные и слабые должны погибнуть, а сильнейшие - победить. Но цель эволюции не только выживание, но и развитие. Как от обезьяны произошел человек, так в результате этой борьбы человек должен эволюционировать в Сверхчеловека (Übermensch). Причем эта эволюция должна быть не случайной игрой, совокупностью множества природных факторов, но сознательным, волевым усилием по преобразованию своей человеческой природы в сверхчеловеческую. Заратустра Ницше говорит:


“...человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его? Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя, а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека? Человек - это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, канат над пропастью... В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель”.


Главными источниками идеи Сверхчеловека явились провозглашенные Ницше бунт против Бога, борьба против христианства. Не являясь попыткой теоретического отрицания Бога, концепт Сверхчеловека был ориентирован на отказ от морали, обуздывающей подлинную природу человека, на переход последнего “по ту сторону добра и зла”. Сверхчеловек Ницше всегда одинок. Он не ставит над собой цели владычества над людьми - это скорее гений или бунтарь, чем правитель или герой. Подлинный сверхчеловек - это разрушитель старых ценностей и творец новых. Он господствует не над стадом, а над целыми поколениями. Создавая новые ценности, сверхчеловек порождает культуру - Дракона или Духа тяжести, подобно льду, сковывающему реку воли. Поэтому должен прийти новый сверхчеловек - Антихрист. Он не разрушает старые ценности. Они исчерпали себя сами, ибо, утверждает Ницше, Бог мертв. Наступила эпоха европейского нигилизма, для преодоления которого Антихрист должен создать новые ценности. Смиренной и завистливой морали рабов он противопоставит мораль господ. Однако потом будет рожден новый Дракон и придет новый сверхчеловек. Так будет до бесконечности, ибо в этом проявляется вечное возвращение.


То, что Ницше считает своего сверхчеловека Антихристом - пусть и в совсем иной трактовке, нежели по Библии - очень показательно. А уж то, что этот Антихрист является воплощением самого духа жизни, символизируемого Дионисом - показательно вдвойне. Ницше с беспощадной откровенностью и прямотой утверждает: становление чем-то большим, нежели человек, возможно только в результате категоричного размежевания с белосветными ценностями и идеалами. Появление сверхчеловека - историческая необходимость порожденная фундаментальными законами жизни. Христианство отвергает эти основополагающие законы, оно антижизненно и поэтому омерзительно.


Гений Ницше создал блистательный образ, к которому потянулись многие - он обозначил ту цель к которой стоит стремится. Но, как и у любого философского труда у нее был один существенный недостаток - расплывчатость, аморфность самой доктрины, возможность различных ее трактовок, вследствие чего ницшеанского сверхчеловека готовы были видеть в ком угодно - от эпатажного поэта-бунтаря до вождя дикарей из варварских джунглей только потому, что у него иная, нехристианская мораль. Вот, что писал, к примеру, будущий атаман Всевеликого войска Донского Петр Краснов во время русско-японской войны в военной газете “Русский инвалид”:


“Весьма вероятно, что японцы грубо и жестоко, обращаются с ранеными и пленными, но это происходит оттого, что они не умеют обращаться хорошо. Никогда не стоит забывать, что это дикари, лишенные главного достоинства дикаря - мягкости души. Японец - это ницшеанский сверхчеловек”.


Образ сверхчеловека в разных ипостасях проглядывает в творчестве Джека Лондона (Волк Ларсен из “Морского волка”, капитан Вест из “Мятежа на Эльсиноре”, Эрнест Эвергард из “Железной пяты”) и даже основоположника жанра “героической фэнтэзи” Роберта Говарда (да хотя бы Конан-киммериец). Сверхлюдьми пытались представить и харизматичных политических деятелей: Гитлер и Муссолини это самые яркие примеры, игнорируя при этом, что у Ницше сверхчеловек это не правитель. Каждый из этих литературных образов и исторических деятелей по своему интересен, только они же и свидетельствуют о том, как далеко ушла трактовка “сверхчеловека” от своего изначального прототипа. Но существовала и еще одна трактовка образа - оккультная. Именно она, в конце концов, стала постепенно возвращать сверхчеловека к его архетипичному прародителю - первому бунтарю и богоборцу. Именно эта трактовка показывала сверхчеловека как некоего “тайного владыку”, существо достигшего необычайного уровня самосовершенствования - такого, что это сделало его почти богом. А скорее - демоном. Первым такого сверхчеловека, а вернее целую расу таких сверхлюдей еще до Ницше описал британский лорд Бульвер-Литтон, в своем романе “Грядущая раса”. В романе описан народ с невероятными, как сейчас принято говорить “экстрасенсорными” способностями, обладающий оружием невероятной разрушительной силы. Свое могущество этот народ приобрел за счет обладания некоей таинственной силой или энергий называемой “вриль”, который как пишет Бульвер-Литтон “соединяет в себе все разнообразные проявления силы природы, которого, как известно, уже давно доискиваются наши ученые”. Эта энергия позволяет народу (прозываемому “врилья”) управлять погодой, “оказывать такое влияние на ум человека, на всякое проявление животной и растительной жизни, которое по результатам не уступит самым причудливым фантазиям вымысла”. Согласно Бульвер-Литтону, народ “врилья” обитает под землей и хотя “первоначально произошел от общих с нами предков… все равно путем постепенного развития, превратился в другую, чуждую нам расу, слияние которой с существующими на земле обществами никогда не будет возможным. И если когда-нибудь, как гласит их собственное предание, они выйдут из-под земли на свет божий, то они неизбежно должны истребить и заменить собой все существующие человеческие племена”.


Местообитание этой грядущей расы не менее красноречиво, чем ее сверхчеловеческие возможности - подземный мир, Преисподняя, традиционное обиталище Темных богов.


Роман Бульвер-Литтона относится к числу тех, что никак нельзя считать просто художественной литературой. Он обозначил матрицу развития дальнейшего мифа о “Высших неизвестных” - существ может быть и схожих с человеком обличьем, но многократно превосходящих его могуществом настолько, что тем самым они фактически достигают уровня божества. И, тем не менее, некогда и они были обычными людьми, а значит и их уровня можно достичь - было бы желание.


Бульвер-Литтон был достаточно заметной личностью британского истэблишмента - в 1873 году он был назначен министром колоний - более чем весомая должность в Британской империи. Он же был одним из основателей так называемого ордена английских розенкрейцеров - одного из мистических орденов того времени. Романы лорда оказали огромное влияние на оккультистов XIX века. Через двадцать лет после создания ордена английских розенкрейцеров от него отпочковался так называемый Орден Золотой Зари, лидером которого стал Самуэль Мазерс. Он тоже говорил о Высших Неизвестных, только

Мазерс уверял, что он сам общался с ними:


“Думаю что это человеческие существа, живущие на этой земле, но обладающие ужасным, сверхчеловеческим могуществом… Я чувствовал себя в контакте с такой ужасной силой, которую я мог бы сравнить только с близким ударом молнии во время сильной грозы, сопровождающейся затрудненным дыханием. Нервная прострация, о которой я говорю, сопровождалась холодным потом и кровотечением из носа, рта, а порой и ушей”.


Судя по косвенным признакам Высшие Неизвестные - это всего лишь новые имена средневековых демонов, только избавленых от христианского антуража и от этого еще более могущественных.


Стоит отметить, что в Ордене Золотой Зари активно изучали самые разные мистические практики: не только традиционную каббалу, но и языческие мистерии греков и египтян, аппелировали к могуществу халдейских магов, интересовались они и восточными учениями. Другие мистические ложи и ордена интересовались языческими верованиями германцев и кельтов (масонские “Общества друидов” появились в Англии еще в XVIII веке). Предпосылок для этого было более чем достаточно: огромная Британская империя обнимала своими владениями полмира, множество солдат, офицеров, чиновников, миссионеров, врачей, ученых служили в далеких экзотических странах, знакомились там с культурой и верованиями самых разных народов. В это время работал немецкий и английский филолог, специалист по общему языкознанию, индологии, мифологии Фридрих Максимилиан Мюллер, по праву считающийся одним из основателей современного религиоведения. Он пытался использовать уже достаточно разработанные методы сравнительной филологии в области изучения мифологии и религии. Макс Мюллер был убежден, что знание древних языков дает возможность исследователю проникнуть в тайники человеческой души и обнаружить истинный смысл религиозной веры древних людей, воспроизвести те ощущения и впечатления, которые связывались в их сознании с именами богов, с мифами и легендами о них. Почти одновременно с Мюллером действует и другой выдающийся ученый Эдвард Бернетт Тейлор - основоположник анимистической теории происхождения религии и один из величайших знатоков религиозной мифологии того времени. Оба этих ученых внесли огромный вклад в развитие религиоведения, выявив общие закономерности в становлении и развитии различных вероучений, выявив общие мифологические сюжеты. В то же время Европа начинает лучше узнавать своих собственных богов и демонов, почти исчезнувших под глыбой христианской пропаганды - основоположниками мифологической школы в фольклористике становятся Братья Гримм. Это же время - эпоха археологических открытий: в начале XIX века были сделаны научные описания древних храмов и гробниц в Египте, в 40-х годах начались раскопки городов Ассирии, в 90-х годах была открыта культура шумеров. В XIX же веке археологу Шлиману удалось раскопать остатки считавшихся мифическими городов Троя и Микены. Множество историков, этнографов, филологов, просто путешественников пополняли копилку знаний человечества все новыми и новыми открытиями. И это, безусловно, не могло не оказывать своего влияния и на развитие всякого рода оккультных объединений увидевших в этих открытиях очередной источник вдохновения. Самым масштабным последствием здесь стало появление учения Елены Блаватской в своей теософии решившей смешать “Веды с Каббалой”, а заодно и еще с двумя десятками оккультных доктрин и мистических учений, надерганных по всему свету. Соединив это с новейшими достижениями палеонтологии и антропологии (одновременно пытаясь их опровергнуть) Блаватская получила настоящий оккультный “коктейль Молотова” крепко ударивший по мозгам тысячам наивных олухов. В то же время в теософии были и некоторые полезные мысли - в частности о циклах времен. Кроме того, она пробудила еще больший интерес к восточным учениям, что еще больше ослабляло авторитет христианского учения. Одновременно это создавало предпосылки для переосмысления роли иных персонажей христианской мифологии в системе мироздания, в том числе и роли Люцифера.


Но вернемся к Золотой Заре, превратившейся в то время в некое богемное общество с невнятными целями и еще более невнятной идеологией. Египетское язычество тут сочеталось с кельтизмом, христианство - с черной магией, каббала с восточными учениями. В частности в него входил такой человек как Нобелевский лауреат поэт, знаток кельтского фольклора и по совместительству борец за свободу Ирландии, как Уильям Йетс взявший себе посвятительное и очень характерное имя “Demon est Deus inversus” (“Демон есть зеркальное отражение божества”). В этот орден входили такие знаменитые люди как, Мод Гонн (вдохновительница Ирландской Освободительной Армии), Констанция Уайльд (вдова Оскара Уайльда), актриса Флоренс Фарр (муза Бернарда Шоу), сестра философа Бергсона Мойна Бергсон (жена главы “Золотой Зари” Самуила Мазерса). Членами “Золотой Зари” в разное время были и авторы рассказов ужасов - Алджернон Блеквуд, Брэм Стокер, Артур Мэйчен. Двое из них особо заслуживают нашего внимания: Стокер, как известно, написал обессмертивший его роман “Граф Дракула” после которого тема вампиров стала чрезвычайно популярной в литературе, в театре и кинематографе. Как известно герой романа Стокера имел мало общего с реальным графом Владом Дракулой жившим в Валахии в XV веке, но возможно, что на сам образ бессмертного вампира, обладающего колдовским могуществом, повлияли какие-то доктрины “Золотой Зари”, благо в любом даже самом “белом и пушистом” оккультизме никогда не будет обойдена тема крови. Кроме того, образ бессмертного аристократа (пускай даже и кровопийцы) - не является ли он очередной литературной проекцией тех самых “Высших неизвестных”? Еще более интересной личностью является Артур Мэйчен. Его рассказы и повести: “Великий бог Пан”, “Белые люди”, “Черная печать” являются причудливым сочетанием древних преданий с современными писателю научными открытиями и оккультными доктринами. Так были переистолкованы в несколько зловещем ключе древние кельтские предания о “Маленьком Народце”. В “Великом боге Пане” писатель говорит о силах и существах, которые находятся совсем рядом с нами, и которые мы можем увидеть лишь чуть-чуть перенастроив свое сознание, если только не боимся потом навек потерять свою душу. В других рассказах есть напоминание о том, что природа человека таит в себе такие бездны и ужасы, о которых мы и сами не подозреваем. Все это и многое другое есть в рассказах Мэйчена, все, что в той или иной форме вошло в идеологию, практику, символику сатанизма или религиозных и субкультурных течений близких сатанизму, если не идеологически, то, по крайней мере, эстетически. Но, пожалуй, самым главным вкладом Мэйчена в теорию сатанизма - вкладом невольным, но от этого еще более существенным - стал отрывок из его рассказа “Белые люди”, где писатель, наконец, четко указал разницу между обычным человеческим грехом и Грехом с большой буквы, деянием достойным Сатаны. Причем Мэйчен подчеркнул, что человек, совершивший один из таких Грехов, может не совершить не одного ”обычного” преступления:


“Колдовство и святость, - сказал Амброз - лишь это - единственные реальности. Каждая из них - своего рода экстаз, отклонение от обычной жизни.


- Да - продолжал тот - волшебство находит подтверждение в своих порождениях. Я думаю, существуют многие, кто едят сухие корки и пьют воду с радостью бесконечно более глубокой, чем обильно насыщаются так называемые “практические эпикурейцы”.


- Вы говорите о Святых?


- Да, и о грешниках тоже. Я думаю, что вы впадаете в самую распространенное заблуждение, ограничивая духовную сферу высшей степенью идеальности, но и крайнее беззаконие обязательно имеет свою часть в духовном мире. Обычный человек, как совокупность плоти и чувств, может быть не большим грешником, чем святым. Большинство из нас являются просто нейтральными созданиями, в которых благонравие смешано с пороком. Мы карабкаемся через мир без осознания значения и внутреннего смысла вещей, и, следовательно, наша греховность и наша добропорядочность второразрядны и незначительны.


- Стало быть, вы полагаете, великий грешник будет таким же аскетом, как великий святой?


- Великие люди всех видов оставляют несовершенные копии и идут к совершенным оригиналам. У меня нет сомнения, что многие из самых замечательных представителей среди святых никогда не делали “хороших поступков” (используя это понятие в заурядном смысле). И, с другой стороны, те, кто прославились в самых глубинах греха, за всю свою жизнь никогда не сделали никаких “плохих деяний”.


- Вы знаете, я не могу больше выдержать это - сказал Коллгрейв - ваши парадоксы слишком чудовищны. Человек может быть величайшим грешником и все же никогда не сотворить что-нибудь греховное! Как это?


- Вы совершенно не правы - ответил Амброз - Я никогда не выдумываю парадоксов, жаль, но они просто не получаются у меня. Я лишь имел в виду, что человек может понимать изящный вкус Романо Конти, и все же при этом никогда не выпить пива по четыре пенса за кварту. Не более того. И это скорее трюизм, чем парадокс, не так ли? Ваше удивление по поводу моего замечания - следствие того, что вы не осознаете, что такое грех. Да, имеется своего рода связь между Грехом с заглавной буквой, и действиями, которые обычно называются греховными: убийством, воровством, прелюбодеянием и т.д. Почти такая же связь, что имеется между букварем и беллетристикой. Но я верю, что это неправильное представление - оно почти универсально - происходит в основном от нашего взгляда на этот вопрос сквозь социальные очки. Мы полагаем, что человек, совершающий зло по отношению к нам и своим соседям, должен быть очень плохим. Таков он с социальной точки зрения, но разве вы не можете представить того, что Дьявол в его сущности является исключительным уделом и страстью лишь уединенной, индивидуалистичной души? Действительно, среднестатистический убийца - в качестве только убийцы - никоим образом не означает грешника в истинном смысле этого слова. Он - просто дикий зверь, от которого мы должны избавиться, чтобы сохранить собственные шеи от его ножа. Его следует классифицировать скорее как тигра, нежели грешника.


- Это кажется несколько странным.


- По-моему, нет. Убийца убивает не от положительных качеств, а от отрицательных, у него отсутствует кое-что, чем обладают нормальные люди. Дьявол, разумеется, полностью “положителен”, только его позитивность находится на неправильной стороне. Вы можете поверить мне, что грех в исконном, присущем ему смысле, является очень редким, вероятно, было намного меньше грешников, нежели святых. Да, ваша точка зрения очень хороша для практических, социальных целей, мы, естественно, ощущаем склонность думать, что лицо, причиняющее нам неприятности, должно быть очень значительным грешником! Очень досадно обнаружить свой карман опустошенным, и мы объявляем, что вор - очень большой грешник. По правде говоря, он - просто невоспитанный человек. Конечно, он не может быть святым, но он может быть, и часто таковым и является - бесконечно лучшим созданием, чем тысячи тех, кто никогда не нарушал отдельные законы. Я допускаю, что он служит нам большой помехой, и если мы захватываем его, то вполне надлежащим образом наказываем. Но между его неприятным асоциальным действием и злом имеется чрезвычайно слабая связь.


- Вы знаете, - сказал Котгрейв - вы меня чрезвычайно заинтересовали. По вашим словам получается, что мы не понимаем реальную природу зла?


- Нет, я не думаю, что мы не понимаем этого. Мы переоцениваем зло, и в то же время недооцениваем его. Мы берем наиболее многочисленные нарушения наших социальных установок - самых необходимых и очень важных правил, которые сохраняют человеческое общество в целости, - и нас пугает распространенность “греха” и “зла”. Но, в действительности, это ерунда. Возьмем, например, воровство. Испытываете ли вы какой-либо ужас при мысли о Робин Гуде, разбойниках с шотландских холмов семнадцатого столетия или современных дельцах? С другой стороны, мы недооцениваем зло. Мы придаем такое огромное значение “греху”, когда кто-то влезает в наши карманы (или к нашим женам), что совершенно забываем ужасность истинного греха.


- И что же есть грех? - спросил Котгрейв.


- Думаю, следует ответить на ваш вопрос другим. Каковы были бы ваши ощущения, если бы ваша кошка или собака начали разговаривать с вами человеческим языком? Вас бы поразил ужас, я уверен в этом. А если бы розы в вашем саде запели чудесную песню, вы бы сошли с ума. Или предположите, что камни в мостовой начали раздуваться и расти на ваших глазах, или если галька, которую вы видели ночью, утром дала бы каменистое цветение? Эти примеры могут дать вам некоторое представление о том, что такое настоящий грех.


- Вы удивляете меня - произнес Котгрейв. - Я никогда не задумывался об этом. Если это действительно так, нужно перевернуть все с ног на голову. Стало быть, истинная сущность греха заключается в...


- Во взятии неба штурмом, как мне представляется - сказал Амброз - Мне кажется, что грех - это просто попытка проникнуть в другую и более высокую сферу запрещенным способом. Вы можете понять, почему это случается столь редко. Есть лишь немногие, кто действительно желают проникнуть в другие сферы, выше или ниже нашей, дозволенными или запрещенными путями. Люди, как это можно заметить, в основной своей массе являются просто вместилищем разных свойств, с определенным сроком жизни. Поэтому существует совсем мало святых, и количество грешников (в исконном смысле, определенном нами) столь же невелико. И тем более редко встречаются гении обоих этих типов.


Вообще-то, возможно, быть великим грешником тяжелее, чем великим святым.


- Имеется что-то глубоко неестественное в Грехе? Вы это имеете в виду?


- Точно. Святость требует столь же огромных или почти таких же больших усилий, но она проявляется в том жизненном пути, который когда-то был естественным. Это стремление восстановить тот экстаз, который существовал перед Падением. Но грех - это усилие, направленное на то, чтобы достичь экстаза и знания, которые принадлежат лишь ангелам, и, предпринимая эти попытки, человек становится подобным демону. Я сказал вам, что простой убийца - не истинный грешник, и это верно, но и настоящий грешник иногда может быть убийцей. Жиль де Рец - пример тому. Так что вы видите, что, в то время как добро и зло неестественны для человека, каким он стал в наше время - социальным, цивилизованным существом - зло неестественно в намного более глубоком смысле, чем добро. Святой прилагает усилия восстановить дар, который человечество утеряло, грешник пробует получить нечто, что никогда не принадлежало людям. Короче говоря, он повторяет Падение.


- Вы католик? - спросил Котгрейв.


- Да, я член гонимой английской церкви.


- Тогда, как насчет тех текстов, которые, кажется, определяют как грех то, что вы причислили бы к простым и тривиальным нарушениям?


- Да, но в этих же текстах приводится слово “маги”, не так ли? Кажется, это наталкивает меня на основную мысль. Подумайте: можете ли вы вообразить на мгновение, что ложное утверждение, которое сохранит жизнь невинного человека - грех? Нет, очень хорошо, стало быть, таким образом, мы исключаем вовсе не простых лжецов. Прежде всего, именно “маги” используют материальную жизнь, используют трагические инциденты материальной жизни, как инструменты, чтобы получить свои бесконечно нечестивые результаты. Вообще, я должен вам сказать следующее: наши более высокие чувства так притуплены, мы так пропитаны материализмом, что, вероятно, окажемся не в состоянии признать реальную порочность, если столкнемся с ней.


- Разве мы не должны испытать некоторый ужас - типа того, на который вы намекнули, сказав о пении розового куста - просто в присутствии злого человека?


- Мы ощутили бы его, если бы были естественны: например, дети и женщины чувствуют этот ужас, о котором вы говорите, даже животные испытывают его. Но в большинстве из нас условности, цивилизация и образование закрыли, заглушили и затемнили естественные чувства. Я подозреваю, что, как правило, Иерархи Тофета проходят абсолютно незаметно для окружающих, а, возможно, в некоторых случаях даже как неплохие, но странные люди.


- Вы использовали слово “несознательно”. Бывает ли когда-нибудь греховность несознательной?


- Всегда. Это должно быть так. Она в каком-то смысле подобна святости, и гений в греховности схож с другими видами гениальности. Он представляет собой некоторое вознесение или экстаз души, превосходящее усилие, чтобы преодолеть границы обыкновенного. Так, превосходя их, греховность превышает также человеческое понимание. Способность, которая могла бы принять этот грех во внимание, оказывается ниже его. Нет, человек может быть беспредельным и ужасным беззаконником, и никто никогда не догадается об этом. Я скажу вам, что зло в этом определенном и истинном смысле является редким, и я думаю, что оно становится все более редким.


- Мне сложно осознать все это, - признался Котгрейв - Из того, что вы говорите, я заключаю, что истинное зло отличается по своему происхождению от того, что мы расцениваем как порок?


- Безусловно. Имеется, без сомнения, аналогия между этими двумя вещами, такое подобие дает нам возможность использовать, совершенно законно, такие термины, как “подножие горы” и “ножка стола”. Иногда, конечно, об этих двух типах говорят одними и теми же словами. Грубый рудокоп, невоспитанный, неразвитый “человек-тигр”, разогретый квартой или двумя больше его обычной нормы выпивки, приходит домой и забивает раздражающую его неблагоразумную жену до смерти. Он - убийца. И Жиль де Рец был убийцей. Но вы видите пропасть, которая разделяет этих двух людей? Слово “убийца”, если я могу так сказать, “случайно” выражает одно и то же в каждой из этих ситуаций, но значение их крайне различно. Это похоже на путаницу типа “Хобсон-Джобсон”, или скорее, на то, как будто кто-то предположил, что раз Джаггернаут и Аргонавт имеют что-то общее в звучании, то можно найти их этимологическое родство. Без сомнения, те же самые слабые сходство или аналогия имеют место между всеми “социальными” грехами и реальными духовными грехами. Возможны некоторые случаи, где существует еще меньшее подобие: например, между школьными учителями и теми наставниками, что ведут к большему - от тени к действительности. Если вы понимаете что-нибудь в богословии, вы осознаете важность всего этого.


- Мне жаль говорить об этом - заметил Котгрейв - но я посвятил очень немного времени богословию. В самом деле, я часто задавался вопросом, почему главные богословы требовали название Наука Наук для их учения. Начиная с “теологических” книг, которые я изучал, я всегда, кажется, интересовался лишь незначительными и очевидными благочестиями или историей Царей Израиля и Иудеи. Впрочем, даже на лекциях я не очень внимательно слушал об этих Царях.


Амброз усмехнулся.


- Нам следует попытаться избежать теологического обсуждения - сказал он - Но, возможно, даты жизни этих Царей столь значимы для теологии, как гвозди с широкой шляпкой, что использовал этот убийца-рудокоп, для понимания природы зла.


- Тогда возвратимся к нашей главной теме. Как вы думаете, является ли грех темной тайной?


- Да. Это - адское чудо, в то время как святость божественна. Время от времени оно поднимается до такого уровня, что мы полностью оказываемся не в состоянии подозревать о его существовании, тогда выражение зла подобно звучанию больших педальных труб органа - настолько низкое, что мы не можем его услышать. В других случаях грех может скрываться в убежище безумия или просто в странностях. Но вы никогда не должны путать это с обычным социальным отклонением. Помните, как Апостол, говоря о “другой стороне”, проводит различие между “благотворительным” действием и милосердием. Можно раздать все богатства нищим, и все же остаться лишенным милосердия. Так что запомните: можно избегать любого вида преступления и все же быть грешником.


- Ваши рассуждения кажутся мне очень странными - сказал Котгрейв - но, признаюсь, они нравятся мне. Я полагаю, что можно справедливо вывести из вашего утверждения заключение, что реальный грешник, вполне вероятно, мог бы выглядеть в глазах наблюдателя как безобидная персона?


- Конечно, потому что истинное зло не имеет никакого отношения к общественной жизни или социальным законам, а если и имеет, то лишь случайно и эпизодически. Это одинокая страсть души - или страсть одинокой души - как вам угодно. Если мы случайно осознаем зло и ухватим его значение в полной мере, то, действительно, это наполнит нас ужасом и страхом. Но это чувство очень отличается от страха и отвращения, с которым мы рассматриваем уголовного преступника, так как те чувства в значительной степени или полностью основаны на его деянии, которое мы испытываем на собственной шкуре или кошельке. Мы ненавидим убийство, потому что знаем, что быть убитым или знать, что убит кто-то из наших знакомых - это крайне неприятное чувство. Таким же образом, но с “другой стороны”, мы соприкасаемся со святыми, но мы и наши друзья не “любим” их. Вы можете убедить себя, что “наслаждались” бы обществом святого Павла? Думаете ли вы, что “поладили” бы с сэром Галахедом?


Так обстоит дело и с грешниками, и со святыми. Если вы встретили очень злого человека, и распознали в нем это зло, он, без сомнения, вызвал бы у вас ужасом и страхом. Но нет никакой причины “ненавидеть” его. Напротив, вполне возможно, что, если бы вы смогли преуспеть в удалении осознания его греха из вашего сознания, вы смогли бы найти общество грешника превосходным. Но вскоре у вас появилась бы причина вернуться назад в ужас. Однако, насколько это чудовищно! Если бы розы и лилии внезапно запели сейчас, в это наступающее утро, если бы мебель начала двигаться в процессии, как в рассказе Де Мопассана!


- Я рад, что вы возвратились к этому сравнению - сказал Котгрейв - потому что я хотел спросить вас, чему соответствуют эти воображаемые изменения неодушевленных вещей у людей? Одним словом, что является человеческим грехом? Вы дали мне, насколько я понимаю, абстрактное определение, но мне бы хотелось узнать конкретный пример.


- Я уже сказал вам, что это бывает очень редко - сказал Амброз, казалось, желавший избежать прямого ответа - Материализм нашего времени, который сделал много, чтобы уничтожить святость, возможно, сделал больше, чтобы подавить зло. Мы находим Землю столь удобной, что, кажется, не осталось никаких отклонений, подъемов или низвержений. Я уверен, что современный ученый, решивший “специализироваться” в Тофете, сведет все к обычным исследованиям антиквариата. Никакой палеонтолог не смог бы показать вам живого птеродактиля.


- И все же вы, я думаю, “специализировались” на этом, и я уверен, что ваши исследования касались и нашего времени.


- Я вижу, вы действительно заинтересовались. Хорошо, я расскажу вам об одном событии, в которое я оказался немного вовлечен. Если захотите, я могу показать вам кое-что, что подтвердит те любопытные вещи, которые мы обсуждали”.


В известной степени подтверждением вышеуказанных тезисов занимался самый известный человек, состоявший в Золотой Заре, оказавший огромное влияние на развитие сатанизма - “Великий Зверь”, Алистер Кроули. К сожалению, объем этой книги не дает возможности подробно расписать биографию этой, без всякой сомнения выдающейся личности. Поэт, художник, альпинист, путешественник, шахматист, блестящий рассказчик под настроение, астматик, наркоман, распутник и магистр магии - вот далеко не полный список характеристик этого человека. Он не был сатанистом и не считал себя “черным магом”, но в то же время его влияние во многом предопределило дальнейшее развитие сатанизма и черной магии в том виде, в котором мы знаем его сейчас. Родители Кроули были членами так называемого Плимутского братства - фанатичной секты, члены которой только себя считали истинными христианами. Пуританская атмосфера царившая в семье Кроули, была душной и тесной для его кипучей натуры, что вынудило Алистера, в конце концов, восстать против своей семьи. В итоге мать Кроули, к тому времени начавшая сходить с ума на религиозной почве назвала его “Зверем”, убедив себя в том, что ее сын был Антихристом из “Откровения”. Кроули проникся этой мыслью, решив, что он и вправду является Зверем, и занял эту позицию с полной ответственностью. Став взрослым, он даже утверждал, что его мать, безумная фанатичка, была вдохновлена свыше, когда назвала его так, тем самым, определив его жизненный путь. Кроули всерьез заинтересовался оккультизмом, что, в конце концов, привело его в “Золотую зарю”, где он стал быстро продвигаться по иерархической лестнице ордена. Встревоженный Матерс, опасавшийся, что Кроули хочет занять его место, стал добиваться изгнания молодого мага из ордена. В дальнейшем напряженные отношения между соперниками переросли в настоящую “оккультную войну” - каждый из противников обвинял другого в том, что он насылает на него демонов. Как бы то не было, но, в конце концов, Кроули покидает “Золотую зарю” основав свой оккультный орден, носивший название “Серебряная звезда”. Он путешествует по Индии, Китаю, Японии, Мексике расширяя свой кругозор и знакомясь с эзотерическим доктринами тех мест.


В 1904 году произошло событие, перевернувшее всю жизнь Кроули и обессмертившее его имя. В Египте, через свою жену Роуз Келли, бывшую одновременно и его медиумом Алистер Кроули стал получать откровения от духа или демона по имени Айвасс. По мнению Кроули он являлся посланником Хоор-Паар-Краата, которого Кроули отождествлял с египетским богом Сетом, убийцей “доброго” бога Осириса, а также с шумерским дьяволом-богом, которого Кроули называл на арабский лад - Шайтаном. Смешав воедино двух вековечных противников - Гора и Сета, Кроули фактически признавался, что получал откровения от самого Дьявола. Много лет спустя в 1920 году он писал: “И ее (Вавилонской блудницы) Предвестие будет сладостным в нашем слиянии, Таинство данное благодаря Айвассу, нашему Господу Богу Дьяволу”. В апреле 1904 года три дня подряд примерно в час дня Айвасс диктовал Кроули “Книгу Закона”, вероятно, самую важную в книгу в магической карьере Кроули. В книге содержался закон Телемы - “Делай то, что желанно - вот в чем закон”. Суть этой теории заключается в том, что каждый человек имеет право на независимость, право развиваться так, как ему кажется правильным, искать образ жизни, согласующийся с его самыми фундаментальными представлениями и самыми искренними желаниями и при этом гармонирующими с его окружением. Человек имеет право развивать себя духовно и интеллектуально до предела своих возможностей.


Айвасс также сообщил, что грядет эпоха Нового Эона, третья великая эпоха в истории человечества. Три основные эпохи характеризовались как язычество, христианство, Телема, олицетворением которых являются египетские божества, соответственно: Исида, Осирис, Гор. Демон Айвасс выбирает его носителем нового знания и глашатаем нового века, “эона Гора”. Кроули осознает себя “Зверем 666”, о котором говорит Апокалипсис и выбирает своим инициатическим именем “To Mega Therion”, “Великий Зверь”. С этого момента, вплоть до своей смерти в 1947 году, Алистер Кроули выполняет важнейшую миссию - распространяет “Закон Телемы”. Мы не будем сейчас подробно останавливаться на всех перипетиях дальнейшей биографии Кроули: его биография слишком обширна, да к тому же неплохо изучена другими исследователями. Остановимся только вкратце на его учении, которое в самых общих чертах выглядит так. Цивилизация развивается в согласии с некоторыми циклами, каждый из которых определяет религиозный и культурный уровень человечества. Каждый цикл длится приблизительно 2000 лет, что совпадает с переходом одного из 12 созвездий Зодиака в новый сектор. Нынешнее человечество живет в конце “эона Озириса”, что характеризуется “архетипом умирающего и воскресающего бога”. Этот “эон”, цикл, характерен патриархальной этикой и представлением о божественности как о чем-то отвлеченном и моральном. Закон этого цикла требует от человека аскетизма и отказа от собственной воли. Но все это заканчивается. Близится следующий цикл - “эон Гора”, сына Озириса. В этом периоде будет иная религия и иная культура, основанные на новой этике. Теперь “божество” будет внутри человека (“каждый мужчина и каждая женщина - это звезда”, гласит важнейший закон Кроули), а не вне его. Поэтому никаких ограничений не будет, и наступит царство тотальной свободы. Между двумя эонами существует особый период - “буря равноденствий”. Это эпоха торжества хаоса, анархии, революций, войн, катастроф. Это волны ужаса, необходимые, чтобы смыть остатки старого порядка и расчистить место для нового. Поэтому Кроули позитивно относился к современной ему исторической действительности, приветствуя и Октябрьскую революцию и приход нацистов к власти и борьбу ирландцев за независимость ну и, разумеется, обе мировые войны. Все это, по его мнению, было лишь великим кровавым жертвоприношением (да Кроули признавал и жертвоприношение) призванном “Провозгласить Гора - Коронованного и Побеждающего Ребенка Владыкой Эона”. О Горе Кроули говорит буквально следующее:


“Альфа-Дитя, “давшее форму своему отцу и сделавшее свою мать плодородной” - Гарпократ. Но она развивается в Омикрон - экзальтированного Дьявола, подробно описанного во многих местах формулы посвящения Гора. Этот Дьявол называется Сатана или Шайтан, люди не знающие формулы посвящения, боятся его и называют злом. Таким образом, они пытаются выставить природу матерью всех своих прегрешений. Сатана - это Сатурн, Сет, Абраксас. Адад, Адонис, Аттис и другие…”.


Далее Кроули пишет: “Таким образом Дьявол - это Козерог, это Козел который взбирается на самые крутые горы, это божество которое проявившись в человеке делает его Эгипаном, то есть Всем”. В другом месте он пишет:


“Зверь 666 (то есть сам Кроули) предпочитает оставлять все имена как они есть и провозглашает только одно - Айвасс:


- солнечно-фаллический-герметический Люцифер


- является его личным ангелом-хранителем, а “дьявол” по имени Сатана или Гадит - одной из частных единиц нашей звездной Вселенной. Этот Змий, Сатана, не враг Человеку, но Тот, кто сделал нас Богами, знающими Добро и Зло. Он потребовал: “Познай самого себя!”.


Многие считают Кроули ”сатанистом”, и его апелляции к Апокалипсису дают для этого основания. Однако дело несколько сложнее. Сам Кроули считал, что Апокалипсис - это подлинно пророческая книга, которая совершенно точно описывает конец цикла, но дает ему моральные оценки с позиций самого христианства, т.е. той религии, которой суждено, по его мнению, исчезнуть вместе с концом “эона Озириса”. Следовательно, делает он вывод, негативные персонажи Апокалипсиса не так уж негативны, если взглянуть на них с позиций иного, нового эона. Тогда Вавилонская Блудница и Зверь предстанут сугубо позитивными персонажами - пророком и его женской ипостасью. Пророком, “Зверем” Кроули, разумеется, считал себя, а “алыми блудницами” были его многочисленные жены - бывшие одновременно его медиумами и партнерами по сексуальной магии. Философия и магия Кроули самым решительным образом противопоставляла себя христианству - в отличие от непоследовательной и осторожной политики всех предшествующих ему оккультистов. Философия Кроули еще использует каббалистические образы и понятия, но их он щедро разбавляет идеями и образами заимствованными из египетских, вавилонских и орфических мистерий, добавляя ко всему еще и элементы индийской йоги и тантризма, а также буддизма и китайского даосизма. Кроули много путешествовал по самым экзотическим странами Востока, что оказало огромное влияние на его философию. Даже его “алые блудницы” были копией “шакти” - духовных помощниц индусских тантриков, совокупление с которыми открывало им пути к абсолютному духовному совершенству. Даже его космогоническая модель резко отличалась от упрощенно-линейной схемы белосветных учений - смена эонов живо напоминает “Циклы времен” индуисткой и ацтекской мифологии с периодическим разрушением и возрождением мира. Именно учение о смене эонов и стало той самой точкой перехода предопределившей дальнейшее развитие и становление сатанизма. “Бог умер” - провозгласил Ницше в свое время. “Гор родился” - уточняет Кроули, парадоксально отождествляя бога с головой сокола с его вечным противником - египетским Сетом, богом зла. Время умирающего и воскресающего Христа уходит и ему на смену идет Другой, тот, кто по самой своей сущности являет собой полную противоположность владыке уходящего эона. И не так уж важно имеет ли он облик победоносной хищной птицы, рогатого Дьявола или полного зловещей мудрости Древнего Змея.


Сам Кроули никогда не считал себя сатанистом, но его философия во многом способствовала развитию этой идеологии. Еще менее склонны были себя относить к сатанизму Ницше, Байрон, Бульвер-Литтон и уж тем более Дарвин или Спенсер. Их вклад в развитие сатанизма был опосредованным, но от этого - не менее мощным. Сатанизм продолжал существовать в той же форме, что он существовал и во времена мадам де Монтеспан: так в 1889 году французская газета “Le Tatin” опубликовала статью одного журналиста, сомневавшегося в существовании сатанистской мессы и приглашенного на оную. Он был доставлен на место с завязанными глазами, а когда повязку сняли, обнаружил себя в темной комнате со стенами, расписанными эротическими сюжетами. На алтаре, окруженном шестью черными свечами, был изображен козел, попирающий распятие. Месса велась над обнаженной женщиной, лежащей на алтаре. Черные причастия были освящены и съедены верующими, после чего церемония перешла в оргию. Но в такой форме сатанизм мог существовать только в виде курьеза, реликта, нелепого пережитка средневекового мракобесия. Ему нужно было измениться - измениться не по сути, но по форме, чтобы отвечать требованиями стремительно меняющегося века. Сатанистам не нужен был Дарвин или Ницше, чтобы понять сущность собственного учения, но они им были нужны для того, чтобы суметь преподнести его в той оболочке, которая была наиболее близка тогдашнему интеллектуалу. Впрочем, и для собственно идеологии сатанизма подобное заимствование оказалось весьма полезным: теперь их кругозор достаточно расширился, чтобы понять, что на одном антихристианстве свет клином не сошелся, что мир Темного бога простирается далеко за пределы примитивного христианского ада. Постепенно приходило осознание того, что сатанизм направлен не только и не, сколько на борьбу с белосветными учениями, сколько на создание собственной, альтернативной картины мира в корне отличной как от прямолинейной христианской эсхатологии, так и унылого атеистического материализма. В то же время должно было оформиться и осознание того, глубокой внутренней связи со всеми своими предшественниками. Окончательно это понимание оформилось только в XX веке, который стал веком торжества далекой заокеанской страны набравшейся своего инфернального могущества в “краю, где заходит солнце”.