Гиро п. Частная и общественная жизнь римлян

Вид материала

Документы

Содержание 5. Состав сената 6. Заседания сената 7. Примеры сенатских решений (Senatus consulta) 8. Власть диктатора 9. Почтение к магистратам 10. Общий дух римского государственного строя 11. Политическое и судебное красноречие в республиканскую эпоху

Подобный материал:

• Статья 24 Конституции РФ "Частная жизнь", 129.74kb.
• Предмет: Послання до Римлян Викладач: Капустін, 53.19kb.
• Частная гостиница "Катрин" Частная гостиница "Катрин", 52.71kb.
• Религия, частная жизнь, 207.05kb.
• Билет36 Общественная жизнь России во второй половине 19 века, 159.75kb.
• План работы: История термина «религия». Возникновение и развитие религоведения, 423.8kb.
• О. Э. Мандельштам в московской (вдоль Загородного проспекта), Литейной и Рождественской, 611.19kb.
• Лицензионный договор г. Москва 2012 года Общероссийская общественная организация «Российская, 47.03kb.
• План что такое частная жизнь и частное право. Понятие «гражданское общество», 81.01kb.
• Н. Г. Чернышевского Л. Н. Чернова повседневная и частная жизнь горожан в XIV-XVI веках, 1605.19kb.

4. Выборы

Избрание консулов происходило обыкновенно в июне месяце; им оставалось затем около шести месяцев до вступления в должность (1 января). Избирательный период официально начинался за двадцать четыре дня до подачи голосов. Он открывался эдиктом, в котором назначался день народного собрания. Тогда кандидат делал свое заявление консулам, которые и вносили его имя в список, проверив предварительно, удовлетворял ли он всем требуемым условиям. После этого в базарные дни (бывшие через каждые девять дней) он становился на высокое место, где все его могли видеть, на


385

нем была белая тога (toga Candida), откуда и произошло слово «кандидат». Этот последний, конечно, не дожидался официального открытия выборов, чтобы начать свою избирательную агитацию. Из письма Кв. Цицерона (см. предыдущую статью) видно, что за это надо было приниматься заблаговременно.

На избирательном собрании председательствовал один из консулов, а если они оба были в отсутствии, то диктатор, который назначался специально для этого и должен был сложить власть тотчас по окончании выборов. Собирались на Марсовом поле [1] на рассвете. Согласно обычаю, прежде всего приносили жертвы и молились, так как ни один акт гражданский или политический не мог обойтись без призвания богов. Вслед затем консул, обращаясь к своему служителю, приказывал ему созвать народ и расставить его по классам и центуриям. Потом тянули жребий, чтоб узнать, какая центурия должна голосовать первой (centuria praerogativa). Этот странный обычай призывать к голосованию только одну центурию и притом раньше других объясняется суеверием, от которого время не могло излечить римлян. Они смотрели на это голосование, как на своего рода указание и даже веление богов: все колеблющиеся обыкновенно повиновались ему, и редко случалось, чтобы кандидат, провозглашенный первой центурией, не был в конце концов избран. Вначале praerogatiua выбиралась всегда из наиболее богатых центурий; впоследствии ее стали выбирать по жребию. Таким образом избранная центурия подавала свой голос, и, только провозгласив имя ее избранника, приступали к собиранию голосов остальных центурий.

В той части Марсова поля, которая предназначалась для собраний, находилось обширное пространство, окруженное забором, сделанным, вероятно, из досок. Оно походило на загон для скота, да и называлось ovile (от ovis — овца) или saepta. Это было сооружение весьма скромное, и им довольствовались в течение целого ряда веков. Цезарь, желая ослепить сограждан своим великолепием, вздумал заменить доски мраморными колоннами, покрыть то место, где стояли избиратели, и все это окружить прекрасными портиками. Это великолепное сооружение, которое Цезарь успел только начать, было окончено Агриппой в 28 году до Р. X., но им пришлось мало пользоваться. Едва оно было окончено, как у народа отняли право выбирать своих магистратов (при Тиберии). Так что saepta marmorea остались лишь как украшение Марсова поля.

_________

[1] Комиции для избрания консулов происходили на Марсовом поле, потому что в древности народ, собранный по центуриям, считался войском (гражданским ополчением), а войско не могло входить в черту города, вследствие этого оно и созывалось вне городских стен. Comitium на форуме служили для народного собрания по куриям. Собрания по трибам происходили или на Капитолии, или на Марсовом поле, или на форуме.

386

Ovile имело очень много входов, к которым вели узкие проходы или мосты. Граждане каждой центурии толпились около входа, через который они должны были проникнуть в ovile. По данному сигналу, все центурии одновременно приступали к голосованию, кроме praerogativa, уже ранее подавшей свой голос. Избиратели проходили один за другим, быть может, в известном порядке. При входе на мост они получали маленькую дощечку или, как мы бы теперь сказали, избирательный бюллетень, на котором они писали сами или же поручали кому-нибудь написать имена двух своих кандидатов. На другом конце моста, примыкавшем к ovile, они опускали свои дощечки в урну. Раз попавши в ovile, они не могли уже оттуда выйти: таким образом избиратели лишены были возможности подавать свой голос более одного раза [1].

Долгое время подача голосов была открытая: граждане, проходя по мосту, громко называли имя того, за кого они голосовали, при чем делались соответствующие отметки. Но народные трибуны в 139 г. до Р. X. добились, наконец, закрытой подачи голосов. Это

__________

[1] Моммзен думает, что дело происходило иначе. По его мнению, ovile представляло собой продолговатый четырехугольник, разделенный перегородками на столько отделений, сколько было групп избирателей. Эти последние входили сразу каждый в свое отделение. Здесь им раздавали избирательные бюллетени. Каждое отделение сообщалось с эстрадой председателя посредством моста, на который избиратели всходили по маленькой лесенке. При выходе с этого моста и клался бюллетень Выйдя из ouile, уже нельзя было снова войти в него (Droit public romain, т. VI, 1 часть, стр. 461 франц. перев.).

387

была большая победа народа, и Цицерон заявляет, что она нанесла смертельный удар аристократии. Бедняки раньше не осмеливались открыто выступать против знати, теперь же уверенность, что никто не узнает, за кого они подали голос, возвратила им свободу действий.

Установив свободу выборов, благодаря тайной подаче голосов, нужно было еще обеспечить правильность их и сделать невозможными разные злоупотребления, а это с течением времени стало весьма затруднительным. По мере того как падала общественная нравственность, различные партии стеснялись все менее и менее и стали употреблять незаконные средства для того, чтобы провести своих кандидатов. Приходилось увеличивать предосторожности, чтобы устранить все эти уловки. Мостки стали делать более узкими, чтобы облегчить надзор за ними: нужно было иметь возможность видеть вблизи каждого избирателя, узнать его в лицо и удостовериться, что никто из посторонних не проник на мостки. Число сторожей при урнах также было увеличено. Нескольким уважаемым людям поручалось не спускать с них глаз все время, пока происходили выборы. Позволялось даже самим кандидатам выставлять доверенных лиц, которые бы наблюдали за правильностью избирательной процедуры. По окончании подачи голосов, тут же на месте происходил счет избирательных табличек. Лишь во времена империи было устроено особое помещение, так назыв. clinbilonum. Счет голосов требовал особенного внимания и бдительности. Не было ничего легче, как отметить какому-нибудь кандидату, что он получил больше голосов, чем на самом деле, и Варрон рассказывает, что некоторые решались подбрасывать бюллетени в урны. Чтобы устранить эти злоупотребления, в конце концов стали поручать проверку выборов 900 гражданам, которые значились в списках уголовных присяжных. К тому же все это происходило публично и на глазах самих кандидатов и их друзей. По окончании счета голосов, оставалось лишь торжественно провозгласить имена избранников. Это делал председатель собрания, причем он прибавлял, согласно священной формуле, пожелания, чтобы выбор оказался счастливым и приятным для государства: Quod bопит felix faustumque sit! Тогда со всех сторон раздавались рукоплескания, и друзья новых консулов торжественно отводили их домой.

Одним из главных пороков римского общества были подкупы во время выборов. С течением времени он все более и более развивался вопреки законам, которые неоднократно издавались против этого рода злоупотреблений. В эпоху Цицерона привлекали на свою сторону народ не одной только приветливостью и лестью, но также и деньгами. Долюе время довольствовались тем, что старались понравиться народу, упрашивая и умоляя его, унижаясь перед ним, но к концу республики ему надо было еще и платить за это. Чрезвычайно любопытно посмотреть, как происходила эта сделка. В духе этого народа, одаренного инстинктом власти, было всему придавать правильное устройст-

388

во, как доброму, так и злому. Таким образом в Риме в конце концов образовалось нечто вроде всеобщей организации для подкупов. Люди, занимавшиеся этим делом, отлично знали, что в стране всеобщей подачи голосов нет никакой надобности торговаться с каждым избирателем отдельно, гораздо удобнее обращаться к целым группам, уже ранее образовавшимся. Поэтому они и пользовались теми подразделениями римского народа, которые были созданы государственным устройством. Они входили в сделку с несколькими наиболее влиятельными лицами из каждой трибы, предоставляя им увлечь за собой остальных. Такая сделка большей частью была весьма легкой, так как в собрании по центуриям граждане, принадлежавшие к одной и той же группе, старались голосовать вместе, не отделяться друг от друга и без труда подчинялись давлению нескольких значительных лиц. Еще удобнее было привлечь на свою сторону коллегии или братства, которые насчитывали так много членов. Этого можно было достигнуть без особенного труда: члены коллегии обыкновенно были настолько солидарны между собой, что достаточно было подкупить одного, чтобы иметь всех. Из этих обществ наиболее многочисленными были так называемые «коллегии перекрестков» (collegia compitalicia), которые состояли из бедняков, живущих в одном и том же квартале: они собирались, чтобы вместе повеселиться, устроить на открытом воздухе скромную пирушку или полюбоваться тут же на улице боем деревенских гладиаторов. Этим коллегиям не надо было платить дорого, а между тем они оказывали весьма значительные услуги. Кандидат мог рассчитывать на них в случае народного мятежа, их сильные руки аплодировали ему на форуме, когда он говорил, их пронзительные голоса заставляли молчать его соперников. Отсюда возникло столько беспорядков, что эти коллегии в конце концов были уничтожены. Тогда пришлось устраиваться как-нибудь иначе. Особые избирательные агенты делали своего рода народную перепись (descriptio populi). Граждане, соглашавшиеся продать свой голос, составляли громадное большинство; их распределяли на группы по десять или по сто человек и такими отрядами вели для подачи голосов. При этих шайках существовала целая иерархия агентов, как, напр., interpretes, служившие посредниками между ними и кандидатами, и divisores, распределявшие деньги. Уплата производилась лишь после подачи голосов, но кандидат заранее обязан был передать условленную сумму третьему лицу (sequester), который и отвечал за нее. Размеры этой суммы колебались, но обыкновенно они были довольно значительны: консульство нередко обходилось в миллион. Когда приближались выборы, кандидатам приходилось делать столь значительные займы, что обычный процент повышался на это время с четырех до восьми.

(Boissier, Reuue des deux Mondes du 1-e mars 1881).
^

5. Состав сената

Согласно исследованиям Виллемса (Le Senat de la Republique romaine, I, 336) состав сената в 179 г. до Р. X. был следующий:

Princeps senatus ................ 1
Бывших диктаторов .............. 2 (1 патриций, 1 плебей).
» цензоров ............... 9 (3 » 6 » ).
консулов ............... 33 (17 » 16 » ).
преторов ............... 121 (37 » 84 » ).
курульных эдилов .......... 7 (4 » 3 » ).
плебейских эдилов .......... 5
народных трибунов .......... 33
квестеров .............. 93 (25 » 68 » ).

Итого .......... 304 (88 патр., 216 плеб.).

В 55 г. до Р. X. состав сената был такой (Willems, I, 555):

Бывших цензоров ............... 7 (2 патриция, 5 плеб.).
» консулов ............... 29 (6 » 23 » ).
» преторов ............... 120 (16 » 104 »).
» курульных эдилов .......... 7 (2 » 5 » ).
» трибунов ............... 53
» квесторов .............. 199 (17 » 182 » ).

Итого .......... 415 (43 патр., 372 плеб.).

Вот список сенаторов 55-го года, которые были уже раньше цензорами или консулами (наиболее известные имена напечатаны курсивом):

Бывшие цензоры:

Gn. Cornelius Lentulus Clodianus.
M. Valerius Messala.

плебеи

M. Perperna.
L. Gellius Poplicola,
M. Licinius Crassus Dives.
L. Aurelius Cotta.
G. Scribonius Curio Burbuleius.

Бывшие консулы:

патриции

Gn. Cornelius Dolabella.
M'. Aemilius Lepidus.
L. Manlius Torquatus.
L. Julius Caesar.
G. Julius Caesar.
Ap. Claudius Pulcher.

плебеи

P. Servilius Vatia Isauricus.
D.-Junius Brutus.
M. Terentius Varro Lucullus.
G. Cassius Varrus.
Gn. Pompeius Magnus.
Q. Caecilius Metellus Creticus.
Q. Hortensius Hortalus.
M'. Acilius Glabrio.
G. Calpurnius Piso.
L. Volcatius Tullus.
G. Marcius Figulus.
M. Tullius Cicero.
L. Licinius Muraena.
M. Pupius Piso Frugi.
L. Afranius.
M. Calpurnius Bibulus.
A. Gabinius.
L. Calpurnius Piso.
Q. Caecilius Metellus Nepos.
P. Cornelius Lentulus Spinther.
Gn. Cornelius Lentulus Marcellinus.
L. Marcius Philippus.
L. Domitius Ahenobarbus.
^

6. Заседания сената

В течение долгого времени нормальное число сенаторов было 300. В I веке до Р. X. оно было повышено до 600. Но в действительности сенаторов было иногда меньше, иногда больше положенного числа; в эпоху Цезаря сенаторов было 900; во время второго триумвирата — 1000. Затем Август уменьшил их число до шестисот. К тому же сенаторы далеко не всегда присутствовали на заседаниях. Вот цифры, которые можно извлечь из сенатских списков:

в 60 г. до Р. X. около 415
» 59 » 417
» 56 » 200
» 48 » 392
» 22 » 305
» 44—46 по Р. Х. » 383

390

Сенат созывался магистратом, который председательствовал в нем. Первоначально довольствовались тем, что глашатай объявлял о предстоящем заседании на форуме: там всегда можно было найти довольно много сенаторов. Позднее стали публиковать edictum, т. е. особое объявление. В экстренных случаях посылали за сенаторами на дом.

391

По правилам заседание не могло происходить ни до восхода, ни после захода солнца. Обыкновенно они начинались на рассвете и продолжались до сумерек; но случалось, что заседание затягивалось и дольше для того, чтобы исчерпать «порядок дня». Обычным местом собрания была Curia Hostilia на форуме; а после того, как это здание было уничтожено пожаром в 52 г. до Р. X., Curia Iulia, построенная Цезарем и Августом на том же самом месте (теперь церковь Sant' Adriano). Иногда собирались в храме Кастора и Поллукса, в храме Согласия, на форуме, реже в храме Чести и Доблести, Юпитера Статора, в храме Telhis* При Августе чаще всего сенат собирался в храме Марса Мстителя или в библиотеке императорского дворца. Известные обстоятельства иногда требовали, чтобы заседания происходили вне городской черты;** тогда сенат собирался на Марсовом поле в храмах Аполлона или Беллоны, позднее в Курии Помпея, которая представляла собой одну из пристроек к театру; именно здесь был убит Цезарь. После этого ее заменила библиотека, составлявшая часть портика Октавии.

Посреди залы, напротив входной двери, помещались курульные кресла обоих консулов одно возле другого, или кресло претора, если председательствовал он, или же, наконец, скамья для трибунов, если обязанность председательствовать выпадала на их долю. Широкий проход делил залу на две части. Сенаторы размещались по скамьям без всякого порядка, даже магистраты смешивались в толпе других членов сената. Лишь во времена империи они стали сидеть на особых местах.

Перед открытием заседания председатель совершал жертвоприношение и исследованием внутренностей жертвенного животного убеждался в том, что боги благоприятствуют делу; с этой целью он мог также обратиться к авгурам.

Когда он входил в залу, все сенаторы, вставая, приветствовали его. Особой трибуны для ораторов не было: каждый говорил со своего места и даже мог, если хотел, читать свою речь. По правилу, все кроме оратора должны были молчать, но, как и все политические собрания, и заседания сената бывали нередко очень шумными. Наблюдение за порядком принадлежало председателю. По отношению к нарушающим порядок сенаторам ему принадлежала дисциплинарная власть, которая давала ему право даже подвергать тюремному заключению; впрочем, это право могло быть ограничено вмешательством народного трибуна. Если председатель делал, например, распоряжение об аресте кого-нибудь из сенаторов и призывал ликтора, чтобы схватить ослушника, то трибун мог этому воспротивиться.
__________

* В этот период выбор места был достаточно свободным.

** Например, для объявления войны.

392

Свобода речи была полная. Председатель не имел права перебить оратора, призвать его к порядку, или напомнить, что он уклоняется от вопроса, или лишить его слова, даже если оратор злоупотреблял им, даже если он пользовался им, как мы бы теперь сказали, для «обструкции» [1]. Сенатор не имел ни права интерпелляции, ни права инициативы [2]; но зато он имел возможность затрагивать любой вопрос, какой ему вздумается, и требовать от председателя, чтобы тот поставил этот вопрос на обсуждение собрания. Впрочем, обычай требовал, чтобы речи ораторов были по возможности кратки, ясны и относились прямо к делу.

Во время заседания двери зала бывали открыты, но публика в нее не допускалась. Люди, стоящие за дверями, могли разве только издали видеть нескольких сенаторов и улавливать отрывки речей, шум рукоплесканий или недовольного ропота. Иногда решали производить заседание при закрытых дверях, причем каждому сенатору предписывалось соблюдать тайну.

В прежние времена председатель делал сенату сообщения, которые считал имеющими общественный интерес: он читал письма командующих войском и правителей провинций; он давал слово магистратам, только что вернувшимся из провинций, а также сенаторам, которые хотели сделать какие-нибудь указания и разъяснения, гражданам и иностранным послам, получившим аудиенцию. В последний век республики случалось даже, что председатель высказывал свои виды на тот или другой текущий вопрос, не связывая этого ни с каким формальным предложением, или же делал запрос какому-нибудь сенатору, относительно его мнений и замыслов, как спрашивал, напр., Цицерон Катилину; дебаты в подобном случае могли возникнуть только с разрешения председателя.

Только председатель имел право предложить сенату обсуждать какой-нибудь определенный вопрос и голосовать его. В этих случаях
__________

[1] Обструкцией (от слова obstructio — препятствие, помеха) называется особый способ борьбы с правительством, к которому в последние годы нередко прибегает оппозиция в современных парламентах. Обструкция состоит в том, чтобы затруднить и даже сделать невозможной правильную деятельность правительства и согласного с ним парламентского большинства. С этой целью ораторы оппозиции произносят бесконечно длинные речи, делают всевозможные «запросы» правительству, требуя для них «неотложности», т. е. немедленного обсуждения, стараются добиться голосования иногда по совершенно пустым вопросам (что отнимает очень много времени); наконец, в крайних случаях оппозиция производит такой шум, что лишает правительственных ораторов физической возможности говорить. Все это делается с целью вынудить у правительства какие-нибудь уступки и заставить его пойти на соглашение с оппозицией. — Ред.

[2] Интерпелляция — запрос, обращенный к правительству по поводу какого-нибудь обстоятельства внутренней или внешней политики, заинтересовавшего почему-либо депутата. Право инициативы — право предложить какой-нибудь законопроект на обсуждение парламента. — Ред.

393

предложение, с которым он входил в сенат, называлось relatio. Сенат не имел права внести в «порядок дня» какую-нибудь relatio: если он постановлял, что на таком-то заседании будут обсуждаться такие- то дела, то это было с его стороны лишь простое пожелание, на которое председатель мог не обращать никакого внимания.

Relatio могла касаться как общего положения государства, так и какого-нибудь специального вопроса. Она начиналась всегда следующей формулой: «В интересах римского народа квиритов, отцы-сенаторы, мы предлагаем на ваше обсуждение следующее». Далее следовало изложение самого предмета реляции, которая заканчивалась такими словами: «Что следовало бы сделать по этому поводу?» Relatio ограничивается лишь изложением предмета, не заключая в себе никаких решений. Впрочем, председатель мог присоединить к этому речь и в ней выразить свое личное мнение, мотивировать его и убеждать сенат принять его. Он мог также поручить кому-нибудь другому составление доклада. Так бывало обыкновенно, в особенности в делах, касающихся религии. Если какое-нибудь иностранное государство или провинция посылали делегацию в Рим, то, согласно обычаю, председатель вводил ее в сенат и предоставлял ей слово; при этом каждый сенатор мог обращаться к ней с вопросами.

Почти всегда после доклада председателя происходили прения, но порядок этих прений отличался от современного. В Риме сенатор не просил слова и не записывался заранее, чтобы говорить по данному поводу в том или ином смысле; наконец, раз высказавшись, он уже не имел права спорить с теми, кто ему возражал. Сенаторы говорят по приглашению председателя, который обращается к ним поименно, напр.: «Марк Туллий, говори», в том порядке, в каком они внесены в список. Каждый сенатор занимал в списке определенное место, соответствующее высшей должности, какую он раньше занимал, причем бывшие консулы стояли выше бывших квесторов, а те выше бывших эдилов, эти последние выше бывших трибунов, а трибуны в свою очередь предшествовали бывшим преторам; pedarii, т. е. сенаторы, не бывшие раньше магистратами, не вызывались поименно. До 208 г. до Р. X. старший из патрициев, побывавших раньше в должности цензора, считался princeps senatus и вследствие этого имел право говорить первым; с 208 же года требование старшинства в данном случае было уничтожено. После Суллы совсем уже не было princeps senatus: во главе списка просто помещали самого старшего из присутствующих, не предоставляя ему никакой прерогативы. Обыкновенно консулы по взаимному соглашению назначали консуляра, которому будет принадлежать первое слово в течение всего года. На всех ступенях этой иерархической лестницы магистраты, выбранные на должность, имеют преимущество перед теми, кто исполнял эту должность раньше: так консул подавал голос раньше консуляра.

394

Спросить мнение сенатора называлось sententiam rogare, выразить его — sententiam dicere. Первый спрошенный составлял письменное предложение; те, кто говорил после него, или присоединялись к этому предложению, или составляли новую формулу. Если они соглашались вполне, то оставались сидеть; наоборот, они вставали, если считали нужным подробнее изложить свое мнение, согласное, или несогласное с мнением предшествующего оратора. Председатель не был вовсе обязан переспросить по порядку всех сенаторов. Если ему казалось, что вопрос исчерпан, дело освещено со всех сторон, и одно из высказанных мнений разделяется значительным большинством, то он мог прекратить прения. Бывали даже случаи, когда он приступал к голосованию совсем без прений, но тогда каждый из присутствующих имел право обратиться со словами: «Консул, спроси», и председатель был обязан, по крайней мере нравственно, исполнить это требование.

После того как все изложили свое мнение, начиналось голосование. Председатель мог сразу же по своему желанию устранить некоторые из сделанных предложений и установить очередь для других, но если вопрос был более или менее сложен, сенаторы могли требовать его расчленения и отдельного голосования каждого пункта. Голосование происходило не поднятием рук, как у нас, и не по запискам, но при помощи discessio. Председатель предлагал сенаторам, которые были за какое-нибудь мнение, сесть на правые скамьи, а остальным — на левые; он устанавливал, на какой стороне было большинство, иногда производя для этого счет голосов, и затем объявлял о результатах голосования. Если голоса делились поровну, то предложение, конечно, отвергалось. Для законности решений установлен был известный минимум, но так как постоянно очень многие из сенаторов отсутствовали, то на нарушение этого правила смотрели сквозь пальцы. Минимум необходимого числа членов колебался в зависимости от вопроса, подлежащего обсуждению. В некоторых текстах говорится о трети, половине и двух третях. Цезарь, по-видимому, установил этот «quorum», как принято выражаться, в 400 человек (из 900). В 111-м веке империи он понизился до 70.

Когда у председателя не оставалось уже более вопросов, по поводу которых он хотел обратиться к сенату, магистраты, имеющие на то право, могли войти в сенат с каким-нибудь предложением и таким образом возобновить прения. В этом случае они уже и руководили прениями и производили голосование. Когда все дела были закончены, председатель закрывал собрание словами: «Отцы-сенаторы, мы вас более не удерживаем».

(По Моммзену, Le droit public remain, т. VII франц. перевода, стр. 82 и след., издание Thorin; и по Виллемсу— Le Senat de la republique romaine, II, page 144 et suiv., chez Thorin).
^

7. Примеры сенатских решений (Senatus consulta)

1. Senatus consultum о вакханалиях [1]. (186 г. до Р. X.)
«Консулы Кв. Марций, сын Луция, и Г. Постумий, сын Луция, совещались с сенатом в день октябрьских нон в храме Беллоны.

При составлении сенатского решения [2] присутствовали М. Клавдий, сын Марка, Л. Валерий, сын Публия и Кв. Минуций, сын Гая.

Пусть никто не празднует мистерий Вакха. Если кто-нибудь станет утверждать, что не может уклониться от этого, пусть явится в Рим к городскому претору, и, после того как его выслушают по этому поводу, сенат примет соответствующее решение на одном из своих заседаний, на котором должно присутствовать не менее ста членов... Принято.

Пусть никто не будет жрецом (Вакха); никто, ни мужчина, ни женщина, не должен быть магистром (председателем, распорядителем мистерий). Пусть не будет общей казны. Пусть никто не назначает ни председателя, ни товарища председателя, ни из мужчин, ни из женщин. Пусть никто впредь не связывает себя с другим ни клятвой, ни обетом, ни обязательством, ни обещанием и не дает друг другу слова. Пусть никто не участвует в тайных священных церемониях. Пусть никто не устраивает священных церемоний открыто ни у себя в доме, ни вне города, не явившись предварительно к городскому претору, который решит дело сообразно постановлению сената, с которым произойдет совещание в одном из заседаний в присутствии не менее ста членов. Принято.

Пусть не собираются более чем пять человек мужчин и женщин для празднования церемоний, и пусть в этих собраниях будет не более двух мужчин и трех женщин, если только городской претор и сенат не решат иначе в порядке, который был описан выше...»

(Corpus inscript. latinar., I, 196).


__________

[1] Вакханалии или мистерии Вакха в Риме и во всей Италии давали повод к большим злоупотреблениям; притом, так как число последователей этого культа было очень велико, то их тайные собрания считались опасными для общественного спокойствия. Вследствие этого происходили частые аресты и судебные преследования; кроме того, на будущее время сенат издал постановление, которое мы и приводим здесь.

[2] Всякое сенатское решение редактировалось после заседания председателем в присутствии нескольких сенаторов.

396

2. Senatus consultum о Фисбе (170 г. до Р. X.).
«Кв. Мений, сын Тита, претор, совещался с сенатом в Comitium'e [1] в седьмой день октябрьских ид. При записи решения присутствовали Маний Ацилий, сын Мания, из трибы Voltinia и Тит Нумизий, сын Тита.

Принимая во внимание заявление жителей Фисбе [2], что, оставшись верными нашей дружбе, они должны иметь возможность принять меры к упорядочению своих внутренних дел.

Было постановлено следующее: Квинт Мений, претор, назначит пять сенаторов, которых он выберет согласно с интересами государства и со своей совестью [3]. Принято.

В первый день октябрьских ид это решение было записано в присутствии Публия Муция, сына Квинта, Марка Клавдия, сына Марка, и Мария Сергия, сына Сергия.

Кроме того, принимая во внимание то, что те же послы говорили о своей земле, о гаванях и доходах с них, о холмах, которые им принадлежат, и что, ввиду уступки всего этого нам [4], они просят позволения владеть всем этим теперь и на будущее время согласно тому, что было постановлено. И что относительно магистратуры, а также храмов и доходов с них они просят позволения распоряжаться всем этим самостоятельно. Принимая все это во внимание, было постановлено следующее: все те, которые перешли на нашу сторону раньше того, как Гай Лукреций [5] расположился лагерем перед городом Фисбе, могут заведовать своими делами самостоятельно в течение десяти лет, считая от сегодняшнего дня. Что же касается земли, сооружений и имущества, то никогда не было (постановлено) ничего такого, что позволяло бы им владеть этим в полной собственности. Принято.


__________

[1] Т. е. в Curia Hostilia, соприкасавшейся с Comitium.

[2] Фисбе —маленький город в Беотии, отдавшийся римлянам зимой 171—170 годов. Посольство в Рим отправлено было аристократической партией, державшей сторону Рима. Партия демократическая и македонская была побеждена, а ее вожди увезены в Италию или бежали.

[3] Таким образом было решено, что просьба фисбийцев будет рассмотрена предварительно комиссией из нескольких сенаторов, которая и сделает по этому делу доклад сенату через претора.

[4] Город Фисбе, отдавшийся на произвол римлян, вследствие этого не существует уже более как самостоятельное государство, и ничем не владеет; он и просит о восстановлении тех прав, которые были им уступлены. Сенат соглашается, но на следующих условиях: 1) чтобы политические права предоставлены были римской партии и 2) чтобы владельческие права фисбийцев были подчинены верховному праву, предоставленному Риму.

[5] Это тот претор, который осадил Фисбе.

397

Кроме того, ввиду просьбы тех же послов, чтобы тем из их партии, которые перешли на сторону римлян и находятся там в положении изгнанников, было позволено окружить высоты стенами и .поселиться там [1]. Ввиду этого было постановлено, что эти люди, сообразно своему заявлению, могут поселиться в этом месте и окружить его стенами. Город же не должен быть укреплен...

Кроме того, принимая во внимание, что те же послы просят задержать в Риме людей, вредных общественным интересам, как нашим, так и их города [2], было постановлено поступить по этому поводу так, как найдет нужным претор Квинт Мений, который поступит сообразно с интересами государства и своей совестью.

По поводу тех, кто отправился в другие города и не отозвался на прокламацию претора [3], послы просят, чтобы они не могли вернуться и получить восстановление в правах; относительно этого было решено послать письмо консулу Авлу Гостилию [4], чтобы он занялся этими делами и поступил сообразно с интересами государства и своей совестью. Принято...»

(Foucart, Senatus-consulte inedit de Раппёе 170 auant notre ere, pp. II et suiv.).

__________

[1] Из приверженцев Рима некоторые остались в городе Фисбе в выжидательном положении; другие же, более горячие, покинув город, перешли на службу в римский лагерь. Македонская партия, в то время еще находившаяся у власти, присудила их к изгнанию. Вернувшись вместе с римским войском, они все-таки продолжали оставаться в положении изгнанников: их имущество вследствие этого было конфисковано и продано; таким образом они оказались бездомными в своем городе. Мало того, им угрожала еще и месть враждебной македонской партии в случае, если она вернется к власти. Этим и объясняется их просьба.

[2] Другими словами, приверженцы Македонии. Ответ сената равняется отсрочке дела на неопределенное время.

[3] Это — вожди македонской партии, которые покинули Фисбе раньше, чем он сдался римлянам, и, рассеявшись по всей Греции, не обратили внимание на приказ претора Лукреция, призывавший их вернуться.

[4] Авл Гостилий начальствовал тогда войском в Македонии; его власть распространялась также и на Грецию.
^

8. Власть диктатора

В 324 году до Р. X. была война с самнитами. Луций Папирий Курсор, самый знаменитый полководец тех времен, был назначен диктатором, а его помощником, начальником конницы, был Квинт Фабий Максим Руллиан. Во время войны диктатору пришлось возвратиться в Рим, чтобы повторить гадания (ауспиции), которые перед отъездом ему не удалось как следует произвести. При этом он заявил начальнику конницы, чтобы тот, во время его отсутствия, ни за что

398

не вступал в бой. Между тем как раз в это время представился необыкновенно удобный случай дать сражение самнитам, и Квинт Фабий одержал над ними полную победу. Диктатор, узнав в Риме об этом событии, которому все были очень рады, открыто выразил свою печаль и негодование. Он немедленно прервал заседание сената и быстро вышел из него; повторяя, что Квинт Фабий ниспроверг не самнитские легионы, а диктаторскую власть и военную дисциплину, и что его следует строго наказать за пренебрежение приказом. Разгневанный, с угрозами на устах, отправился он в лагерь...

Тотчас по прибытии, диктатор созвал все войско. Водворилось молчание, и глашатай вызвал Квинта Фабия. Когда он приблизился к трибуналу, диктатор обратился к нему с такими словами: «Позволь тебя спросить, Квинт Фабий, когда нет ничего выше диктаторской власти, когда ей повинуются и консулы, преемники царей, и преторы, избранные под теми же ауспициями, как и консулы, — как ты думаешь, должен ли повиноваться диктатору начальник конницы или нет? Затем скажи: раз я знал, что отправился из дому при неясных предзнаменованиях, следовало ли мне нарушить религиозный обычай, поставив государство в опасное положение, или же повторить ауспиции, чтобы действовать согласно воле богов? Потом, разве начальник конницы может считать себя несвязанным теми религиозными обычаями, которые помешали диктатору вести дело?.. Отвечай на эти вопросы, а о другом, ни о чем ни полслова. Ликтор, приблизься!»

Отвечать на все эти вопросы отдельно было Фабию трудно; поэтому он стал жаловаться, что обвинитель его и судья — одно и то же лицо, кричал, что скорее расстанется с жизнью, чем со славой своего подвига, оправдывался, и тем еще больше себя обвинял. Папирий разгневался еще более и приказал снять одежду с начальника конницы и принести розги и топоры. Фабий заклинает солдат помочь ему, а ликторы уже рвут на нем одежду. Наконец, ему удается убежать к солдатам, стоявшим в задних рядах и уже начинавшим волноваться. Все собрание оглашается криками: слышатся то просьбы, то угрозы. Те, которые стояли ближе к трибуналу, на виду у диктатора и могли быть замечены, — просили, чтобы он пощадил начальника конницы и не осуждал вместе с ним и все войско. А стоявшие в задних рядах громко негодовали на жестокость диктатора... Тщетно пытался глашатай водворить молчание; за шумом и криками нельзя было расслышать ни слов диктатора, ни его подручных. Наконец, наступила ночь, и волнение стихло. Начальнику конницы было приказано на следующий день снова явиться к ответу.

Ночью Фабию удалось убежать из лагеря в Рим. По почину его отца, Марка Фабия, который уже три раза был консулом и диктатором, был созван сенат, и Фабий стал жаловаться перед сенаторами на обиды и насилия со стороны диктатора. Вдруг снаружи слышится

399

шум, ликторы разгоняют толпу; является диктатор, который, как оказалось, лишь только узнал о бегстве Фабия, немедленно последовал за ним. Пререкания опять возобновились; наконец Папирий приказал арестовать Фабия. Несмотря на просьбы всего сената и самых влиятельных граждан, жестокий диктатор стоял на своем. Тогда Фабий-отец сказал: «На тебя не действуют ни влияние сената, ни моя старость, которую ты хочешь оставить без поддержки, ни доблесть и знатность начальника конницы, которого ты сам назначил, ни мои просьбы, которые часто смягчали врага и умилостивляли гневных богов; в таком случае мне остается одно: я обращаюсь к народным трибунам и призываю тебя к народному суду. Ты не считаешься с мнением войска, не подчиняешься решению сената, — так пусть тебя судит народ, который, конечно, имеет болыпую силу и власть, чем твоя диктатура. Посмотрим, осмелишься ли ты не признать того суда, которому подчинился даже царь Тулл Гостилий».

Из сената все отправляются в народное собрание. Диктатор идет почти один, а начальник конницы поднимается на трибуну в сопровождении целой толпы знатных... Сначала слышится только неясный шум спорящих голосов, наконец негодующий голос старика Фабия покрывает все крики. Он нападает на жестокость и гордость Папирия; говорит, что и сам был диктатором в Риме, но никогда никого не оскорблял, ни центуриона, ни солдата, ни даже простого плебея. Папирий хочет одерживать победы над римскими военачальниками, вместо того чтобы побеждать врагов. «Какая разница, — говорил он, — между скромностью предков и этой гордостью и жестокостью новых людей... Теперь диктатор угрожает розгами римскому командиру, одержавшему победу. Что же тогда пришлось бы потерпеть моему сыну, если бы он потерял свое войско, если бы он был разбит и обращен в бегство...» Заклиная богов и людей, Фабий обнимал сына и лил горькие слезы. На его стороне был и сенат, и расположение народа, и поддержка трибунов, и воспоминание об отсутствующем войске, а противник ссылался на безусловное верховенство государственной власти, на военную дисциплину, на диктаторскую власть, которой надо подчиняться так же, как велению богов, на то, что Манлий ради общественной пользы пожертвовал даже и сыном. «Я буду настаивать на своем решении, — говорил он, — и не смягчу наказания тому, кто сразился, вопреки моему приказу и нарушив религиозный обычай. Не в моей власти сделать так, чтобы авторитет диктатора оставался всегда неизменным, но я, Луций Папирий, его не уменьшу, и я желаю только, чтобы трибу некая власть, неприкосновенная сама, не наносила ущерба верховной власти римского государства...» Трибуны были смущены, испуганы даже больше, чем тот, для кого у них просили поддержки. Наконец все собрание стало умолять и заклинать диктатора, чтобы он простил начальнику конницы его вину, и трибуны, присоединившись к этим мольбам,

400

настойчиво просят диктатора, чтобы он извинил Фабия ввиду его молодости: вдобавок Фабий и так уж довольно наказан. Наконец и сам Фабий, и его отец, забыв о споре, падают на колени и молят диктатора смягчить свой гнев. «Хорошо, — говорит диктатор, — военная дисциплина, верховенство государственной власти, которые чуть было не исчезли совсем, теперь наконец победили. Квинт Фабий не освобождается от обвинения в том, что он сразился вопреки приказу диктатора, но, осужденный за эту вину, он получает помилование, не по праву, а благодаря просьбам римского народа и трибунов. Итак, живи, Квинт Фабий, и радуйся не победе, по поводу которой ты раньше так ликовал, а общему заступничеству за тебя всего государства. Живи, хотя ты отважился на такой проступок, которого тебе не простил бы и твой отец, если бы он был на месте Луция Папирия. С тобой мы помиримся, как ты захочешь, а римскому народу, которому ты обязан жизнью, ты всего лучше выразишь свою благодарность, если этот день послужит тебе уроком в том, что и в военное, и в мирное время надо подчиняться законным властям!» Фабий был освобожден, но лишен должности начальника конницы.

(Тит Ливий, VII, 30—35).
^

9. Почтение к магистратам

В качестве примеров строгости должностных лиц приводят обыкновенно три случая дисциплинарных взысканий, наложенных цензорами.

Первый из этих случаев такой: цензор приводил граждан к торжественной присяге по поводу их жен. Формула, по которой он спрашивал, гласила: «По доброй ли воле ты женился?» Среди присягавших был один шутник, не упускавший случая посмеяться; он и здесь нашел место для шутки, и, когда цензор, согласно обычаю, сказал: «По доброй ли воле ты женился?» — тот отвечал: «Да, по доброй воле, но только совсем не по своему вкусу». Тогда цензор за то, что он так неуместно пошутил, записал его в последний разряд граждан и основанием для этого выставил его балаганное шутовство.

Такая же суровость имела место по другому поводу. Цензоры обсуждали, как наказать одного гражданина, который, находясь в числе свидетелей на судебном разбирательстве у цензоров, вдруг необыкновенно громко и звучно зевнул. Цензоры сочли это за величайшее невежество и непристойность, но гражданин этот поклялся, что, как он ни сопротивлялся, как ни старался удержать зевоту, он не мог не зевнуть, потому что одержим болезнью, которая выражается постоянной зевотой. Ввиду этого наказание, которое было уже назначено ему, было отменено.

401

Массурий Сабин [1] рассказывает в VII-й книге своих воспоминаний: цензоры Публий Сципион Назика и Марк Попилий производили смотр всадникам. Им бросилось в глаза, что у одного всадника, упитанного и прекрасно одетого, лошадь была чрезмерно худа, а сбруя совсем никуда не годилась. «Как же это, — спросили они, — ты о себе больше заботишься, чем о лошади?» — «Это потому, — отвечал он, — что о себе забочусь я сам, а за лошадью ходит раб Статий, страшный лентяй». Ответ этот показался цензорам непочтительным, и всадник был, по обычаю, разжалован в последний разряд граждан.*

(Авл Геллий, IV, 20).

__________

* С середины VI в. до н. э. все римляне делились в зависимости от их дохода на 5 разрядов. Самым низшим был пятый.

[1] Massurius Sabinus — юрист, живший в I в. по Р. X. — Ред
^

10. Общий дух римского государственного строя

У римской республики было два главы — сенат и народ, но, хотя народ считался верховной властью, источником всех других властей, тем не менее сенат очень часто обходил и даже совершенно игнорировал постановления народных собраний, и при этом народ ни разу не решился напомнить сенату о его месте какой-нибудь общей мерой, которая устанавливала бы политическую подчиненность этого учреждения, и никогда народ не шел дальше привлечения к ответственности консула и других лиц, служивших лишь орудиями воли сената.

Это были две великие силы, которые делили между собой, не размежевываясь, впрочем, вполне точно, власть законодательную и судебную, и которые имели значительную долю участия в верховном управлении; как бы третью силу между ними составляли магистраты. Ответственные по окончании срока службы, они пользовались неограниченной властью в течение этого срока. Мало того, являясь до известной степени независимыми от сената и от народа, они были независимы также и друг от друга, хотя и действовали в той же сфере и часто с одинаковыми правами. Их власть ограничивалась не разделением сфер деятельности каждого, как в современных государствах, а, так сказать, конкуренцией: если консул или претор не распоряжался всем в городе, то это потому, что существовали (не говоря уже о veto трибунов) еще другой консул и другие преторы, которые с своей стороны также распоряжались. Но их деятельность, ограниченная в действительности, ничем не была ограничена по


402

закону и, в случае отсутствия других преторов и консулов, ничто не мешало претору единолично управлять всем государством.

При этом, нельзя сказать, что между отдельными магистратами не существовало иерархического подчинения, но эта иерархия, в сущности, не была действительной и касалась лишь внешнего почета. Без всякого сомнения, консулы были главами государства; все остальные магистраты обязаны были относиться к ним с почтением, и Оттилий лишь защищал консульскую прерогативу, когда велел своим ликторам разбить кресло претора, который, будучи занят разбором судебных дел, не встал перед ним. Но если звание консула было действительно выше звания претора, то не менее верно также и то, что претор вовсе не был подчиненным консула: он не должен был исполнять никаких приказаний, получаемых от этого последнего, ни отдавать ему отчет в своем управлении. Присутствующий в Риме консул заведовал делами и управлял государством преимущественно перед претором, но и претор пользовался также верховной властью в тех действиях, которые он производил. И если он созывал сенат или народное собрание, принимал какое-нибудь решение или добивался его принятия, издавал какой-нибудь эдикт, вносящий изменение в законодательство или управление, то консул (если только оставить в стороне его право veto) не имел власти изменить действия этого вполне независимого от него магистрата. Он мог отказаться признать эти действия, мог даже запретить гражданам обращаться к трибуналу претора, но он не имел никакого права вмешиваться в то, как этот претор производит суд, ни изменять его постановления, как это сделал бы у нас министр по отношению к подчиненному ему должностному лицу. В противоположность нашим порядкам, в Риме существовало правило, по которому магистрат имел власть только по отношению к тем делам, которые он мог довести до конца сам в силу полномочий своей должности, так как он не имел никаких средств принудить к чему-нибудь других магистратов, которые, хотя и были ниже его, но не были ему подчинены... Мысль о подчинении должностных лиц друг другу явилась у римлян лишь во времена империи. В самом деле, эта идея чисто монархическая, и замечательно, что при республике никому и в голову не приходило ослабить магистратов или ограничить их введением иерархического устройства...

Управление основано было на небольшом количестве правил и прецедентов, которых придерживались строго с непреклонным формализмом, придававшим римской аристократии ее своеобразный характер и в наши времена встречающимся лишь в Англии. По праву магистрат был всесильным, но обычай заключал его в узкий круг прецедентов, из которого он не имел силы выйти. «Свободный по закону, раб обычая» — этот девиз английского гражданина вполне подходит и к римскому магистрату, который гордился своим ува-

403

жением к преданию и считал обычай самым крепким устоем государства.

Так, например, консул имел полное право обратиться непосредственно к народу с предложением, касающимся самого важного дела, даже объявления войны, но сделать это предложение без ведома сената — значило бы явно нарушить прецеденты. Трибун имел неограниченное право ueto, но его обвинили бы в попрании древних обычаев и в недостатке уважения к государю-народу, если бы он вздумал опротестовать какой-нибудь закон раньше, чем его представят на усмотрение народа и дадут таким образом гражданам свободу высказаться за или против него.

Обычай, а также ueto товарища, высшего должностного лица и трибунов ограничивали власть каждого магистрата; сенат, стоявший между консулами и трибунами, пользовался поочередно то теми, то другими, чтобы поддерживать равновесие; в свою очередь магистраты сдерживали сенат тем, что могли вносить предложения в народное собрание и ставить разные препятствия тем административным мерам, которые им не нравились.

Таким образом, на самом деле в республике была одна неограниченная власть—власть народа. Народ в комициях мог перерешить то, что было решено сенатом или магистратами, мог дать, продолжить или отнять по своей воле полномочия в управлении провинциями и командовании войском, мог объявить войну, судить должностных лиц: это был настоящий государь. Но этот государь был лишен свободы действий и инициативы: чтобы народ высказался. нужно было, чтобы консул или трибун вошел с предложением в народное собрание; народ мог действовать только при их посредстве. Раз магистраты находились между собой в полном согласии, они могли обойтись без народных постановлений и до некоторой степени даже без сената; так что Августу для захвата верховной власти достаточно было сделаться консулом и трибуном: так как сенат и комиции не имели инициативы и обсуждали лишь те предложения, с которыми император считал удобным войти в эти учреждения, то они и пришли в полный упадок, как только властитель перестал с ними совещаться.

Во времена республики, когда любовь к родине и свободе жила еще во всех сердцах, полное согласие между консулами и трибунами возможно было лишь в тех случаях, когда они действовали в интересах народа, опираясь на поддержку общественного мнения единение этих магистратов в целях производства смуты в государстве было невозможно. Что же происходило обыкновенно в Риме? Очевидно, то, что происходит в наше время в конституционных государствах. Все эти независимые друг от друга власти — консулы, трибуны, сенат — старались войти друг с другом в соглашение, как это делают теперь палаты и исполнительная власть. Консулы

404

стремились постоянно быть т auctoritate senatus* а сенат — поддержать доброе согласие между трибунами и консулами. Единение делало их всемогущими, но каждый из них становился бессильным, как только нарушалось общее согласие. Таким образом, во что бы то ни стало приходилось поддерживать эту гармонию, благодаря чему политическая жизнь римлян представляла собой целый ряд сделок, взаимных уступок и вечных компромиссов. В действительности не было ничего менее абсолютного, как эти неограниченные власти; это именно и говорит нам Полибий, и это нетрудно понять, если только вспомнить о постоянной бдительности сената, о соперничестве товарищей, о ревнивом отношении друг к другу консулов и трибунов, о силе общественного мнения, наконец, о легкости, с которой каждый гражданин мог обратиться к своим согражданам и получить от них защиту в нанесенных ему обидах.

(Laboulaye, Essai sur les lois cnminelles des Romains, pp. 23—26 et 73—76, chez Durand).
__________

* Консультативное мнение сената, не подлежало обязательному исполнению.
^

11. Политическое и судебное красноречие в республиканскую эпоху

В прежние времена юноша, готовившийся быть общественным деятелем и оратором, сначала дома питался наукой и насыщался благородными занятиями, а потом отец или родственники отводили его к тому оратору, который занимал первое место в ряду других. Юноша часто посещал его, был его обычным спутником, присутствовал вместе с ним на судебных разбирательствах и политических сходках, слушал пререкания и участвовал в спорах — одним словом, он на поле битвы изучал военное искусство. Благодаря этому юноши быстро приобретали навык, самообладание и рассудительность: им приходилось учиться у всех на виду, среди самой борьбы. Нельзя было безнаказанно сказать какую-нибудь глупость или что-нибудь непоследовательное: судья тотчас отметил бы это, противник не спустил бы, да и друзья оратора осудили бы. Таким образом они привыкали к истинному, неиспорченному красноречию; следуя за одним, они в то же время знали по многочисленным судебным делам и других современных ораторов; наконец, им приходилось слышать разнообразнейшие мнения самого народа, по которым нетрудно было узнать его вкусы и антипатии.

У них был, таким образом, руководитель, и притом руководитель очень хороший, избранный, который олицетворял собой в их глазах настоящее красноречие, а не слабое подобие его. У них не было

405

также недостатка ни в противниках, ни в конкурентах, которые сражались настоящими мечами, а не рапирами; была аудитория, всегда полная, всегда новая, состоявшая как из завистников, так и из доброжелателей, — аудитория, от которой ни достоинство, ни недостатки не укрывались...

При таких руководителях юноша, о котором мы говорим, — ученик ораторов, посещавший форум, присутствовавший на суде, наученный опытом других, знавший законы, потому что ежедневно их слышал, знакомый с характером судей, привыкший к виду общественных собраний, не раз слышавший мнения народа, — такой юноша мог сразу один справиться со всяким делом, брался ли он за обвинение, или за защиту. Те речи, которые мы и теперь еще читаем с восхищением, Л. Красс произнес против Г. Карбона на 18 году своей жизни, Цезарь против Долабеллы — на 21-м, Азиний Поллион против Г. Катона — на 22-м и Гальба против Ватиния — несколько моложе...

Истинное красноречие, подобно пламени, нуждается в пище, растет от движения, и во время горения приобретает блеск. Те же причины содействовали в прежние времена развитию ораторского искусства в нашем государстве. Правда, современные нам ораторы достигли того, чего можно было добиться при спокойствии, порядке и благоденствии государства. Однако прежние ораторы, жившие среди смут и распущенности, ставили себе более высокие цели: при всеобщем смешении и отсутствии единого умиротворителя каждый оратор имел значение в той степени, в какой он мог действовать убеждением на заблуждавшийся народ. Отсюда постоянные законопроекты и постоянное стремление к популярности, бесчисленные речи магистратов, чуть ли не ночевавших на трибуне; отсюда обвинения против самых могущественных людей и вражда, простиравшаяся на целые семьи; отсюда партийные соединения знатных и вечная борьба между сенатом и народом. Все это, правда, раздирало государство, но зато способствовало развитию красноречия и доставляло оратору великие награды: чем сильнее был кто-либо в ораторском искусстве, тем легче был для него доступ к почетным должностям, тем дальше опережал он своих товарищей по службе, тем больше приобретал он влияния у знатных, авторитета у сенаторов, известности и расположения у народа. Такие люди имели в числе своих клиентов даже чужие народы, перед ними заискивали должностные лица, отправляясь в свои провинции, и выказывали им свое уважение по возвращении в Рим; к ним, казалось, сами собой притекали должности претора и консула. Оставаясь даже и частными людьми, они обладали великой властью, управляя посредством своих советов и влияния народом и сенатом.

Мало того, наши предки были убеждены, что без красноречия нельзя ни достичь видного и выдающегося положения в государстве, ни удержаться на нем. И это неудивительно для тех времен, когда

406

каждый, даже против воли, мог быть поднят на трибуну, когда недостаточно было коротко высказаться в сенате, а приходилось с помощью ораторского таланта защищать свое мнение, когда обвиняемому надо было самому защищаться, когда даже свидетели давали свои показания устно, сами присутствуя на суде, а не письменно. Таким образом, помимо того что красноречие сопровождалось наградами, в нем чувствовалась прямая необходимость, и если с одной стороны деятельность оратора считалась славным и прекрасным делом, то с другой — неумение говорить казалось позором.

Таким образом, и награды, и стыд побуждали к занятию красноречием: было бы стыдно из патрона превратиться в клиента, уступить другим связи, полученные в наследство от предков, не получив должности по лени или неспособности, или, получив, не удержать ее за собой...

Не одним только насилием и оружием приобрели влияние Помпей и Красс, но и талантом также, и красноречием. Лентулы, Метеллы, Лукуллы, Курионы, и вся эта группа выдающихся людей много трудов и старания потратила на это занятие, и никто в те времена не достигал могущества без помощи красноречия. Вдобавок и знатность обвиняемых, и важность обвинений придавали ораторскому искусству еще большее значение. Ведь громадная разница — говорить о воровстве... или о подкупах на выборах, об ограблении союзников, убийстве граждан. Конечно, лучше, чтобы этих бедствий не случалось, и тот строй государства должен считаться наилучшим, в котором им нет места, но когда они случались, они доставляли прекрасную пищу красноречию... Кто станет отрицать, что выгоднее и лучше пользоваться миром, чем страдать от войны. Однако войны доставляют большее количество хороших воинов, чем мир. В тех же условиях находится и красноречие; чем чаще приходилось ему браться за оружие, чем больше наносило оно и принимало ударов; чем сильнее были противники и ожесточеннее тот бой, который оно само вызывало, тем выше и величественнее являлось оно, облагороженное борьбой, в глазах людей, которые уж так созданы, что любят созерцать опасности.

(Тацит, Диалог об ораторах, 34, 36, 37).