Делить по тому‚ что он оставил после себя‚ чтобы оно росло дальше‚ и побудил ли он других мыслить в новом направлении‚ а именно с мощью‚ действующей после него

Вид материала

Книга

Содержание Альфред Нобель

Подобный материал:

• Урок №1-2 Тема урока: С. А. Есенин. Судьба поэта, 114.04kb.
• t-kob ru/articles/944, 1748.3kb.
• Аскар кишкембаев, 76.41kb.
• Книга Глава космический вакуум. Эфир. (Физический вакуум) «Вакуум есть все, и все есть, 601.62kb.
• Великой Княгини Елизаветы Федоровны; Задание по выбору учащихся: Написать сочинение, 88.21kb.
• М. Хайдеггер Что значит мыслить?, 154.15kb.
• А. С. Пушкин величайший русский поэт и прозаик прошлого века. Он является основоположником, 50.36kb.
• А. С. Пушкин величайший русский поэт и прозаик прошлого века. Он является основоположником, 462.2kb.
• Соколов Дмитрий Владимирович. После этого дискуссия будет развиваться по тому, как, 761.42kb.
• Свои жизненные планы, оставить после себя нечто цельное и полезное, то начинаешь, 1164.94kb.

Кондиви

Он знал, что должен быть самым лучшим, потому что пожертвовал всем ради реализации одной великой идеи: создания таких необъяснимых и священных шедевров, которые обеспечат его безоговорочное возвышение над людьми. Может показаться странным, что, презирая людей, он трудился для того, чтобы предоставить им плоды своих мучительных усилий и поисков. Но Микеланджело, как многие подобные ему творцы, был связан с окружающим миром множеством незримых нитей, еще более прочных и основательных, чем связь с обществом безнадежного обывателя. Потому что если для последнего общение с себе подобными лежит в пределах зоны базовых потребностей, то для ваятеля и живописца рукоплескание и признание означает жизнь, а холодное равнодушие — смерть.

Вполне естественно, что все, что могло подвергнуть сомнению диковатое самомнение Буонарроти, угнетало этого удивительно эгоцентричного человека. Высокомерие скульптора и художника Микеланджело было таких колоссальных размеров‚ что однажды, обиженный папой Юлием II‚ он тут же‚ ни се­кунды не раздумывая‚ умчался из Рима. Если обывателей Микеланджело презирал‚ то своих соперников люто ненавидел. Тщеславный до безумия‚ он не признавал даже искрометного глубинного таланта Леонардо да Винчи‚ творившего в ту же эпоху. Один раз встретившись с ним на улице‚ Микеланджело злобно оскорбил великого флорентийца — он интуитивно опасался самодостаточной благородной силы Леонардо, происходившей из такой же непоколебимой тишины, как и его сила. И скорее всего, в глубине души он отдавал должное гению своего соотечественника и удивлялся тому, что Леонардо так мало заботился о бессмертии. Это порождало смутные сомнения относительно эффективности собственной жизненной стратегии, но не в привычке Микеланджело Буонарроти долго озираться по сторонам. Он продолжал быстрыми и уверенными шагами продвигаться вперед, видя перед собой единственный ориентир — развитие своего творческого гения.

Чтобы еще больше выделиться, вознестись даже над талантливыми современниками, Микеланджело так же тщательно, как и свои скульптуры и полотна, не жалея красок, создавал колоритный миф о себе. «Никто так не изнурял себя работой‚ как я. Я ни о чем другом не помышляю‚ как только день и ночь работать». Эти строки принадлежат Микеланджело. Он действительно действовал отрешенно‚ спешил неведомо куда‚ чтобы завершить одну работу и тут же начать новую. Будучи человеком богатым‚ он едва успевал проглотить кусок и жил бедняком‚ навечно прикованным невидимыми цепями к своей странной работе. Но только на первый взгляд. Потому что в действиях мастера определенно была доля хитрого расчета: он должен внушать уважение, равное тому, что излучает пророк. Микеланджело окутал себя мистической завесой, заглянуть под которую не позволялось никому. Для живых людей он должен был всегда оста­ваться вызывающим смутные чувства призраком — так мастер чувствовал себя менее уязвимым. Он хорошо понимал, насколько слаба и недолговечна человеческая плоть, он знал, что, разрушаясь, она ослабляет и дух. Но он, великий Микеланджело, должен быть неосязаем и непостижим, потому что никто не должен понимать, где заканчивается сила титана и начинается слабость одинокого несчастного человека. Ради этого он готов был жить исступленным мучеником и изнурять себя адской работой. Он придумал себе эту обязанность работать. Так же как выдумал жестокую нужду и непримиримую злость ко всему окружающему. Он всегда носил маску, пока не вжился в однажды избранную замысловатую роль окончательно. Микеланджело был уверен, что, выделившись из общества и слепив из себя НЕЧТО отдельное и обособленное, он легче добьется поклонения этого общества.

К сорока годам Микеланджело‚ по его собственному признанию‚ уже чувствовал себя настоящим стариком. Недосыпал‚ недоедал и был всегда сосредоточен на работе, словно боялся не успеть. Работая над бронзовой статуей Юлия II‚ Микелан­джело имел всего одну кровать для себя и еще троих помощников. Биографы указывают, что он зачастую укладывался спать не раздеваясь и не снимая обуви, а однажды‚ после того как ноги мастера опухли‚ ему пришлось разрезать голенища сапог‚ чтобы стащить их‚ и вместе с сапогами слезла и кожа. Ради мифа о герое-мученике он готов был много страдать и, похоже, даже испытывал странное удовлетворение от этих физических страданий. Его попытки контролировать весь рабочий процесс одновременно, не исключено, были связаны с боязнью, что подмастерья могут украсть или приписать себе часть его славы. Именно о такой опасности писал Микеланджело в своих письмах, адресованных отцу.

А приступив к росписи Сикстинской капеллы, мастер даже не допустил до работы присланных ему в помощь флорентийских художников — для него ненавистна была сама мысль разделить успех с кем-либо. Поэтому для отверженного скульп­тора, пораженного маниакальным и почти безумным стремлением к творчеству, было гораздо предпочтительнее выполнять самому работу и мастера, и подмастерьев, не деля ее на грязную и благородную.

В то же время миф Микеланджело не был порождением абсурда: плодовитость творца проистекала из просто дьявольской сосредоточенности, старательности, равных которой не было в среде его современников, и ревности дикого ненасытного зверя. Червь, точивший Микеланджело изнутри так же старательно, как он тесал камни, развил в нем мнительность небывалых размеров. Чувство собственной неполноценности и ущербности, навечно застрявшее в его сознании, толкало на новые и новые неистовые поиски, словно он вел захватническую войну, и только приобретая славу победителя, он мог на некоторое время успокоиться. Многочисленные творения служили Микеланджело защитой от терзающих его сомнений и пессимизма.

Было бы явной ошибкой утверждение, что творческий путь Микеланджело являлся реализацией последовательной и продуманной стратегии. Напротив, самой большой проблемой этого мастера, пожалуй так же, как и проблемой Леонардо, было распыление сил. Будь он более последователен, было бы вообще невероятно сложно оценить возможный уровня его достижений — настолько мастер был упоен работой. Не однажды из-за своей необычайной мнительности и желания все держать под личным контролем силы мастера были распорошены и он, несмотря на невероятные усилия, оказывался неспособным окончить работу или создать задуманное. Даже при рассредоточении сил, создании для самого себя бесчисленного множества несуществующих проблем в виде необходимости самому отбирать мрамор в каменоломнях, самому организовывать его транспортировку или решительно отказываться от труда подмастерьев он выигрывал лишь тем, что в его жизни не существовало вообще ничего, помимо каторжного труда. Микеланджело преодолел целые кряжи собственных ошибок, но сумел пройти их отрешенно, не останавливаясь и не оглядываясь, так что они почти не повлияли на темп продвижения к цели.

Несмотря на то что мастер всегда вел тщательную бух­галтерию своих доходов и расходов, он, по-видимому, почти равнодушно относился к деньгам. Как и для многих других знаменитых творцов, деньги в его жизни оставались лишь средством к существованию и условием обеспечения творче­ства. Подтверждением этого служит необыкновенная легкость, с которой Микеланджело отдавал заработанные жестоким трудом деньги мнительному отцу и ленивым братьям, фактиче­ски содер­жа всю семью. А также то, что он никак не сумел использовать заработанные средства — они мертвым грузом лежали до самой смерти мастера. Удивительно, но знаменитый ваятель при этом нисколько не заботился о своем жилище. Там не только не было украшений или предметов роскоши, но и напрочь отсутствовали даже некоторые необходимые для нормальной жизни вещи. Его спальня была «как могила», его жилище служило лишь одной цели — скоротать ночь, которую он и без того часто не в состоянии был выдержать, то и дело судорожно вскакивая для того, чтобы продолжить работу. Поистине, даже если образ жизни мастера и был ча­стью его странного мифа о герое-мученике Микеланджело, то все равно бессмертная слава давалась ему нелегко.

По всей видимости, не много влияния имели над ним и женщины. Во всяком случае, потребность общения с противоположным полом была для Микеланджело далеко на заднем плане по сравнению с работой. Лишь достигнув старче­ского возраста, он серьезно увлекся одной особой: в течение десятилетия дружба с Витторией Колонна поддерживала его уга­сающую веру на плаву, отодвигая приступы безудержной меланх­олии и бессилия. Если были и другие увлечения (о чем указывают некоторые биографы Микеланджело), то, по всей видимости, они оказывались только кратковременными, ни к чему не обязывающими шагами, сделанными во время более чем коротких оста­новок его рвущегося естества, на всех парах стремящегося неизвестно куда.

Существенным и постоянно растущим тормозом в реализации жизненной стратегии Микеланджело были его взаимоотношения с внешним миром: он непрерывно наживал себе все большее количество врагов, которые то сталкивали его с конкурентами, разжигая распри, то подбрасывали хитроумные идеи властителям — с тем чтобы загнать творчество мастера в глухой угол защиты. В то же время, чем больше проблем возникало у Микеланджело при решении конкретных творческих задач, тем с большим воодушевлением и даже каким-то звериным остервенением он бросался в водоворот безумной работы. Он словно превращался в хищника, набрасывающего на собрата, что забрел на чужую территорию, — в этом проявлялась ненасытная страсть одинокого творца к лидерству и его неуклонное стремление к превосходству, спасение от которого было лишь в творческой разрядке и создании таких шедевров, которые молчаливо и гордо указывали бы остальному миру на его величие.

Нет сомнения в том, что самореализация Микеланджело своими корнями глубоко уходила в его самую проблемную область — чувство собственной ущербности, которое он вынес из детства. Его творения позволяли, прежде всего, по-иному воспринимать себя: каждое рожденное произведение высвобождало его собственную личность из тисков мнительности и ошибочной самоидентификации. Они, являясь плодами сверхкомпенсации внутренней слабости, в конце концов превратили мастера в признанного гения. Лишь подтверждение современниками неоспоримого таланта позволило Микеланджело почувствовать себя освобожденным от детских страхов, среди которых боязнь остаться невыслушанным, никем не понятым, брошенным, а значит, ущербным, занимала центральное место в его эгоцентричном начале. Тут находится и объяснение его противоречивого отношения к отцу, которому он перечил в выборе жизненного пути, но которого одновременно боготворил. Тут также заложены причины ненависти Микеланджело к современникам Леонардо да Винчи и талантливому архитектору Браманте из Урбино. И скорее всего, именно тут есть логическое объяснение отказа Микеланджело от удовлетворения даже сексуальных порывов, которые оказывались заглушенными более мощными и почти беспрерывными импульсами, требующими выхода творческой энергии. Эта же энергия большей частью компенсировала и более чем скверное отношение Микеланджело к окру­жающим, что он, не стесняясь, бесцеремонно высказывал при любом удобном случае.

В то же время нельзя сказать, что действия Микеланджело в отношении окружающих носили бесконтрольный характер, — он прекрасно знал границу дозволенного и не менее искусно пользовался возможностями скрытого влияния на людей. Один из наиболее ярких примеров такого поведения Микеланджело служит эпизод его разрыва с папой Юлием II, которого он решил проучить за холодное отношение к себе и к заказанной святым лицом работе. Стоит, правда, оговориться, что это холодное отношение Микеланджело заработал вполне осознанно — благодаря открытой вражде с Браманте. Так или иначе, художник предпринял попытку бегства от опеки папы и отказался вернуться по его требованию в Рим; когда же духовное лицо затеяло войну и деваться верноподданному скульптору было практически некуда, он сумел напустить на себя вид несчастного изгнанника и во всеуслышание попросить прощения у святейшества. Таким образом, ему удалось снова приблизиться к папе, пробудив у последнего новый интерес к заказам. Этот эпизод, кроме прочего, свидетельствует о том, что Микелан­джело не мог находиться на вторых ролях. Его жизненное кредо выражалось в цезаревской формуле: «Всё или ничего».

Как и у Леонардо, многое в реализации творческой идеи Микеланджело зависело от случая и судьбы его заказчиков. Так, многолетние усилия ваятеля, направленные на создание грозной бронзовой статуи папы Юлия II, были в один миг сведены на нет, а само творение превращено груду бесполезного лома, пригодившегося позже лишь для того, чтобы отлить пушку. Зависимость от обстоятельств раздражала гения, но не сломила его. Он шел дальше, чтобы полученный опыт применить для свершения еще более гигантских планов. Мозг Микеланджело решительно вытеснял поражения и освобождал себя для поиска совер­шенно новых идей и поразительных решений, оказавшихся впоследствии воплощенными в уникальные творения. Они рождались в страшных муках поиска, усугублявшихся дополнительными преградами: плесень разъедала только что созданные фрески, родня докучала непрерывными просьбами о помощи, лишенные профессионализма подмастерья лукавили или просто не справлялись с порученным, а дух подтачивал червь со­мнения в собственной силе художника.

Но несмотря на часто появляющиеся упаднические настроения, Микеланджело воспитал в себе непоколебимый дух, способный переносить любые невзгоды. Он неистово метался, пла­кал, доводил себя до исступления, однако все же находил новые силы успокоиться и взяться за работу, напрочь отрешаясь от внешних потрясений. Микеланджело преодолевал не только невзгоды — изощренный мозг этого необычного творца умел находить такие нестандартные решения, которые превращали явные поражения в неоспоримые победы. Есть мнение, что папа Юлий II доверил ему роспись Сикстинской капеллы после ловких трюков конкурентов. Расчет был прост: живописец, понятия не имеющий о технике фрески, завалит работу и опозорится. Риск усиливался тем, что как раз в это время уже ставший знаменитым Рафаэль приступил к росписи Ватикана. Но что сделал Микеланджело? Да, он бесспорно нервничал, и даже писал, что пал духом. Но скорее всего, такие письма име­ли психотерапевтический эффект: он как бы встряхивал себя, моделируя результаты, которые может принести внутренняя слабость. После таких встрясок художник с удвоенной силой брался за работу, многие и многие часы изнуряя себя в неестественных позах на соборных лесах. Его мало заботила и коммерческая часть этого предприятия — куда важнее было с честью выдержать такую подставу. В самом деле, соперничество могло нанести значительный удар по его имени в глазах не только власть имущих, но и люда, который он презирал, но от оценки которого зависело немало.

Микеланджело остался верен себе: он, конечно, освоил искусство фрески; истощенный и измученный, больше похожий на тень или призрак, за долгие четыре года он превратил капеллу в гигантский символ человеческой красоты и памятник величию духа. Свое же имя в день открытия капеллы он сделал легендой.

После непревзойденных фресок Микеланджело опять возвратился к обожаемой скульптуре — быть может, пребывая в уверенности, что статуи живут дольше картин. А возможно, желая завершить давно задуманные работы, намеченные много лет назад для гробницы папы Юлия II и вынашиваемые в течение полутора десятков лет. Так или иначе, но «Моисей» и «Рабы» признаны специалистами наиболее яркими произведениями флорентийского мастера. Как и в других творениях, в них запечатлена беспредельная сакраментальная гармония духа и тела — некий баланс в момент тихой, на мгновение застывшей мощи, готовой уже в следующее мгновение проявить себя в неистовом порыве. Можно соглашаться или не соглашаться с Фрейдом, утверждавшим, что «Моисей» стал своеобразной метафорой отношений мастера с папой Юлием II, для украшения гробницы которого предназначалась статуя. Но бесспорным является одно: это творение стало не только результатом сложных многолетних визуализаций Микеланджело, но и выражением его личной свободы. Все время он следовал строгим указаниям папы, в большинстве случаев внутренне противясь им и уступая лишь из благоразумия. И после его смерти ваятель наконец получил возможность поработать над тем, что волновало его лично. Позже мастер признавался, что «проклятая судьба заставляет» его «делать не то, что хочется». Тот факт, что статуя предназначалась для гробницы усопшего папы, не имела для Микеланджело никакого значения. Просто ему удалось удачно приурочить свою работу к сложившейся ситуации и навязать свою точку зрения. Моисей, разбивший скрижали с заповедями, — это сам Ми­келанджело, преступивший устоявшиеся законы морали и иронически бросающий вызов сильным мира сего. Человек, прошедший чистилище и исполненный немыслимой духовной си­лы, способный самовыражаться и бороться одновременно.

Но пытался ли Микеланджело что-либо доказать современникам? Вряд ли. Его неустанная борьба была в конечном счете лишь бесконечным сражением с самим собой. Сидя в каменоломнях и отбирая мрамор, он написал: «Покорить эти горы и обучить здешних людей искусству... Да легче воскресить мертвых!» Эти слова мастера, написанные в одном из писем и приведенные в своей книге о Микеланджело Роменом Ролланом, как нельзя лучше свидетельствуют о неверии мастера в людей. Он не признавал никого, контактируя с людьми лишь в силу жизненной необходимости и с большей радостью общался со своими каменными изваяниями, чем с живыми представителями рода человеческого. Мастер всерьез думал лишь о своих образах, о том, чтобы быть лучшим среди избранных, первым ваятелем и первым живописцем — окружающий мир в его глазах был лишь диковинным обрамлением, навязанным ему Создателем.

Хотя, объективно, потрясения мира порой отражались на восприимчивом Микеланджело куда больше, чем на его великих соотечественниках Леонардо или Рафаэле. Например, странным и непостижимым образом Микеланджело был вовлечен в восстание и даже... возглавлял фортификационные работы. Естест­венно, такое распыление сил крайне негативно отразилось на работе: не чувствуя в себе сил сосредоточиться, он на несколько лет практически прекратил творческие поиски. Казалось, он сам загонял себя в тупик и в конце концов снова работал на тех, против кого только что сражался. Трудно сказать, откуда проистекало такое противоречивое и более чем странное поведение Микеланджело; может быть, в его основе были бесплодные поиски спокойствия. Он знал, что ему надо творить, но попытки обогнать самого себя и контролировать все приводили к ускользанию главного, того, ради чего все было затеяно, ради чего он жил. Серии ошибок, скрепленные в единую цепь, сковывали мастера, но он успевал создавать шедевры, которые спасали ему имя, а порой и жизнь.

Хотя есть существенное различие между одиночеством Ми­келанджело и одиночеством Ницше, его противостояние окружающему миру не осталось незамеченным. До смерти презирая безликость, делая ставки на исключительное самовыражение и при этом злобно смеясь на всем родом людским, Микеланджело заставил его признать собственное величие, выражавшееся не только во многочисленных заказах, но и в благоговении перед образом мастера и его творений. Когда у него как-то спросили, почему у статуи отсутствует сходство с человеком, которого он ваял, Микелан­джело, едко, со свойственной ему иронией рассмеявшись, ответил вопросом на вопрос: «Разве это будет видно через десять столетий?» Он был не просто уверен, он жил с мыслью, что творит историю, а его работы сделают имя Микеланджело бессмертным.

Но так же верно, что к концу жизни мастера все больше поражал недуг равнодушия — бесконечное услужение папам, отсутствие покоя и теплой человеческой любви, частое разрушение его творческих замыслов внешними обстоятельствами — все это, подрывая веру, нагнетало ком уныния и мрачного беспокойства. Несмотря на это, как и подобает великим творцам, он продолжал трудиться до самого смертного часа, силой воли отодвигая пришествие вечного покоя и удивляя окружающих своей стойкостью. Прожив почти девяносто лет, Микеланджело практически до последнего дня ездил верхом, жил нелюдимым аскетом и думал лишь об одном — о работе. К закату жизни он работал все больше механически, по привычке, осознавая, что лучшие творения уже не повторить. Но неестественная любовь к искусству, заменившая в его скорбной жизни все, его умиленное стремление к возвышенному и незримому, движение к бесконечности — все это дало Микеланджело-смертному власть над будущим — через творения, запечатленные в памяти человечества.

Альфред Нобель

«Если среди тысячи идей, которые возникают у меня в течение года, хотя бы одна хорошая, я удовлетворен полностью».

^ Альфред Нобель

Итак‚ сознательное восхождение Альфреда Нобеля началось в возрасте 30—32 лет‚ после того как он совершил свои первые серьезные открытия‚ направленные, правда‚ лишь на деловые цели — получение как можно большей прибыли. И все же деньги не имели над исследователем реальной угрожающей власти. Нобель‚ став на путь науки и философии‚ всегда оставался прежде всего самозабвенным искателем и ученым‚ а уже потом бизнесменом и деловым человеком.

Но когда он совершил открытие взрывателя‚ это действительно явилось настоящей революцией и поворотом в судьбе‚ прежде всего самого Альфреда Нобеля. Правда‚ победа Нобеля-ученого еще не была победой Нобеля-бизнесмена‚ а он‚ будучи последовательным и организованным деловым человеком‚ непременно желал получить практические результаты от внедрения инновации в повседневную жизнь. Когда позже Альфред Нобель стал баснословно богатым благодаря своей практично­сти‚ напору и смелому применению на производстве каждого нового открытия‚ газеты, как правило, писали о нем как об «удачливом промышленнике»‚ однако мало кто представляет‚ насколько сложным был реальный путь от взрывателя к соб­ственным лабораториям и заводам в целом ряде стран.

Так‚ когда то тут то там стали происходить потрясающей силы взрывы нобелевского нитроглицерина‚ общественность возмутилась против смелого и настойчивого химика. Но его не остановила даже смерть брата Эмиля‚ погибшего во время одного из самых ужасных взрывов‚ который в один миг похоронил целый завод в Швеции. Эта катастрофа выбила почву из-под ног старика Эммануэля Нобеля‚ приковав его на последующие восемь лет — до самой смерти — к постели (хотя даже в таком состоянии мозг Нобеля-отца оставался светлым; так, к примеру, он сумел изобрести фанеру).

Сам же Альфред не только не отступил‚ но и‚ активно продолжая исследования свойств нитроглицерина‚ начал кампанию его рекламы в разных странах. А в ответ на протест властей против опасного вещества‚ которое он производил и пропагандировал‚ Нобель отважился на почти немыслимый шаг: начать производство на плавучей барже посреди озера. Такими яростными и отважными действиями он продемонстрировал‚ насколько глубока была его вера в себя и в собственную идею. Ученый действовал на редкость последовательно и отважно‚ а совершая немыслимо опасные и изнурительные путешествия‚ во время которых проводил рекламу продукции собственного изобретения‚ он шаг за шагом шел к признанию. Нобель был действительно неутомим в ведении многоплановой борьбы с консервативным и отсталым миром‚ никак не желающим признать окончание эпохи порохов. Неистовым энтузиазмом и волей он добивался жесткой организации и порядка в лабораториях и на заводах‚ которые основывал. Это обеспечивало почти безопасные условия даже во время таких несносных и чрезвычайно опасных предприятий, как производство нитроглицерина кустарным способом посреди озера. При всем этом он успевал продвигать исследования все дальше и дальше. Мозг Нобеля был настроен исключительно на волну активности, и как это бывает с великими исследователями‚ Альфред жертвовал всем‚ даже личной жизнью‚ ради головокружительного и почти ро­кового восхождения. Если бы Нобель был просто добытчиком денег‚ никакой азарт и никакие другие силы не заставили бы его предпринимать бесконечные рискованные эксперименты со взрывоопасными веществами.

Альфред устраивал целые серии публичных испытаний нитроглицерина‚ что требовало от него немалых знаний пси­хо­логического воздействия и убеждения‚ причем не каких-то ограниченных людей‚ а по большей части образованных и предусмотрительных дельцов. Он успешно освоил главный прин­цип — воздействовать на воображение и подкреплять немногочисленные убеждения яркими‚ потрясающими практическими примерами. И чаще всего именно взлетающие в воздух твердые скальные породы пробивали путь к успеху. В конце концов Альфреду Нобелю удалось убедить в преимуществах своего изобретения ряд правительственных структур‚ среди которых был Государственный комитет по железнодорожному транспорту‚ признавший эффективность нитроглицерина для ведения строительства. Наряду с локальными победами Нобелю вскоре удалось и привлечь инвестиции‚ что стало базой коммерческого успеха всего предприятия. Альфред Нобель создал первое в мире предприятие‚ занявшееся промышленным производством нитроглицерина. Ему было тридцать два года.

Но естественно‚ ученый не останавливался в то время, и наконец серии бесчисленных опасных опытов закончились фантастическим успехом: смешав нитроглицерин с кизельгуром‚ он получил нечувствительную к ударам и практически безопасную массу с ударной силой‚ впятеро превышающей существующий порох. Нобель назвал новый материал динамитом‚ а в 1876 году‚ в возрасте сорока трех лет, запатентовал изобретение‚ которому суждено было не только пережить своего создателя‚ но и обеспечить ему посмертную славу.

Стоит отметить‚ что как его отец‚ так и сам Альфред с сарказмом относились к окружающему миру. Нобеля-младшего вовсе не волновало‚ что о нем думает общественность и ограниченный средний человек. Он‚ по всей видимости‚ хорошо усвоил отцовскую формулировку: «Люди — это лишь стая бесхвостых обезьян‚ которые вцепились в Земной шар и поэтому не падают». Нобель-младший‚ как и его деловые братья‚ был с головой увлечен своей идеей‚ которая не оставляла в голове места для чего-то менее важного. А отношение к нему общественности или мифических авторитетов‚ возведенных в культ обществом‚ не имело для него даже грошовой ценности.

Конечно же‚ жизнь исследователя‚ живущего в конфликте с обществом‚ не была гладкой. Причем‚ она не была гладкой никогда — даже когда он был обладателем миллионов. Существенные неприятности были от многочисленных взрывов‚ даже от тех‚ к которым Нобель не имел никакого отношения. Изма­тывала и борьба с нечистоплотными конкурентами‚ незаконно изготавливающими кустарный нитроглицерин по ночам. Не в пользу Нобеля закончился бой за американский рынок. Во Франции его объявили шпионом‚ а еще позже он ввязался в авантюрное предприятие по постройке Панамского канала‚ принесшее ему на закате жизни не только финансовые убытки‚ но и упреки за поступки‚ которых он не совершал. Вся пресса Европы втянулась в настоящую истерическую травлю ученого‚ беспрестанно нападая на него и выставляя одиозной несуразной личностью. И все же он шел своей дорогой‚ почти равнодушно принимая непонимание общества. В течение всей своей жизни Альфред Нобель сохранил твердую и последовательную линию‚ которая позволяла ему жить как бы в стороне от суетного мира и думать о нем как о чем-то жалком и несовершенном. Он считал себя слишком великим‚ чтобы снизойти до споров с людьми. Расплатой же за это стало вечное одиночество и изгнание гения. Лишь изредка миллионер баловал себя‚ устраивая пышные приемы и собирая самых известных людей своего времени. Длительные и часто искренние беседы с ними позволяли Альфреду сверять курс и демонстрировать свои уникальные знания и оригинальное видение мира‚ что в какой-то степени носило и рекламный характер. Подсознательно Нобель хотел запечатлеть в памяти творцов свой собственный образ маститого ученого и уникального предсказателя будущих колоссальных перемен‚ не лишенный‚ впрочем‚ чудачества и чисто человеческих слабостей. С другой стороны‚ роскошные дорого­стоящие приемы служили своеобразной психологической защитой от долгого изнурительного одиночества и теми чрезвычайно редкими моментами‚ когда «одинокий отшельник» предпочитал людей обожаемым лошадям. Не лишним будет упомянуть‚ что даже в такие редкие моменты он всегда был трезв и жестко относился к себе‚ хоть столы у странного богача всегда ломились от угощений. И это еще один штрих к портрету Альфреда Нобеля‚ который говорит о том‚ что такие вечера в кругу знаменитостей Европы были лишь средством кратковременного бегства от жестокой организации собственного жизненного уклада.

Впрочем‚ достигнув славы и не испытывая какого-либо недостатка в средствах‚ Нобель все же позволил себе подумать и о некоторых других сторонах жизни: дав объявление о том‚ что некий господин ищет компаньонку‚ он неожиданно нашел привлекательную образованную и несколько загадочную Берту (позже ставшую фон Зутнер). Трудно сказать‚ не смог или не захотел уже стареющий и всегда подчеркнуто элегантный Нобель покорить молодую женщину‚ но этот роман не имел продолжения. Еще одно разочарование Нобеля‚ подстегнувшее его к почти полной замкнутости и еще большему сосредоточению на своей цели.

Практически же‚ результатом его спокойного и целенаправленного поиска явилось открытие в возрасте 54 лет бездымного пороха. Изобретатель предпочитал активную деятельность празд­ному прожиганию жизни. Единственное‚ что наполняло его бесстрастную одинокую жизнь‚ были творческие исследования и книги. По сути‚ одиночество стало расплатой за удивительные успехи и открытия‚ но, скорее всего‚ сам Нобель не думал об этом‚ поскольку воспринимал жизнь как бесконечную цепь попыток.

В конце жизни к традиционному влечению Нобеля к эксплозивам прибавилось желание писать‚ что, правда‚ восприни­мается исследователями не слишком серьезно и служит лишь дополнительным средством к более полному раскрытию души искателя-одиночки. Однако если Нобель и не был великим поэтом‚ он‚ бесспорно‚ был достойным внимания философом и мыслителем. Подобно подлинному победителю‚ он‚ как всегда‚ не нуждался ни в похвалах‚ ни в аплодисментах. Он продолжал с бесконечным усердием и постоянным‚ не покидающим его трудолюбием развивать свои новые идеи‚ а некоторое позерство и неискренность ученого в жизни отнюдь не мешали производить на свет полные чувствительности и человеколюбия философские произведения. Кто бы ни брался за исследование жизненного пути Альфреда Нобеля‚ всегда отмечал чудесную универсальность его личности‚ ставящую Нобеля в один ряд с такими титанами, как Леонардо да Винчи или Ми­хаил Ломоносов.

Учреждение Нобелем премии стало великолепным финальным выступлением и завершающим штрихом его универсальной натуры. Ученый в своем завещании изъявил волю‚ чтобы все его материальные ценности принадлежали специальному фонду‚ который ежегодно будет вручать премии тем‚ кто за истекший год внес наиболее весомый вклад в дело мира‚ открытия в области медицины‚ физики‚ химии‚ а также тому‚ кто подарил человечеству лучшее литературное произведение. Потрясающая фантазия! Искусный расчет‚ направленный, с одной стороны, на действительную помощь наиболее важным для цивилизации людям‚ а с другой — на прибавление их имиджа к его собственному. Он всегда жаждал быть отличным от масс. Он всегда хотел большего‚ даже тогда‚ когда добился всего‚ и в этом заключается движущая сила Альфреда Нобеля. Как и другие‚ подобные ему люди‚ движимые жаждой гигантского полета‚ Нобель был переполнен эгоизмом и тще­славием. Он всегда был недоволен собой‚ что подталкивало к новым‚ еще более фантастическим предприятиям. Он‚ конечно‚ хотел оставить заметный след в истории и нашел достойный способ‚ возможно даже убив при этом сразу двух зайцев. Он снова в который раз удивил человечество своим экстраординарным поступком и в то же время закрепил за собой имидж человека‚ который всего добился сам и не желает развращать излишней благотворительностью других‚ пусть даже собственных родственников. Вместо того чтобы обогатить людей‚ бесконечно далеких от него и имевших лишь отношение к его имени‚ Нобель принял смелое нестандартное решение стимулировать и поощрять движение человека вперед‚ желание шагнуть в бесконечность и раздвинуть границы возможного. Он сам принадлежал к такому племени и навеки связал с ним свое имя.

Александр Македонский

«Fortes fortuna ajuvat» («Судьба помогает смелым»).

«Перед вами стоит тот, кто никогда не подвергал вас опасности, не посмотрев сначала ей в лицо».