Geum.ru

Рассказ о мифологии экономических реформ в России и о том, как они происходили в действительности в 1990-е годы

Вид материалаРассказ
Подобный материал:

Экономика России`96: цена выбора

А.А. Аузан

ВШ-97


Рассказ о мифологии экономических реформ в России и о том, как они происходили в действительности в 1990-е годы.

Цель моей сегодняшней лекции – такая же, как тех лекций, которые я читал в позапрошлом году и ранее: рассказать, по возможности откровенно, что является мифом в экономике России сегодняшнего дня и что, как мне кажется, происходит на самом деле. Поэтому, с вашего позволения, я бы начал с короткого перечня тех мифов, которые я старательно разоблачаю с 1992 года. Точкой отсчета берутся шоковые реформы, которые официально начались в России с января 1992 года.

Первый миф состоит в том, что шоковые реформы вообще кто-то целенаправленно проводил. Это заблуждение разделяют люди, которые достаточно внимательно смотрели за тем, что происходило в конце 1991 г. и в начале 1992 г. – они сходятся на том, что героическое, мужественное правительство Гайдара пришло и сказало: «Солнце, всходи!», точнее говоря, «Солнце, садись!». Но в действительности то, что происходило с экономикой в этот период, вообще говоря, не зависело от воли правительства. Поэтому главная заслуга реформаторов заключается в том, что, они признали это для себя и сказали, что снимают ограничения для экономики, потому что не могут их удержать. Вот это и были знаменитые либеральные шоковые реформы 1992 года.

Второй миф, который относится к 1993 году, заключался в том, что экономика России входит во все более и более глубокий экономический кризис и выхода их этого кризиса не видно. Дело в том, что в экономике России действительно происходили вещи малоприятные, но выход из кризиса произошел просто не в ту сторону, в какую предполагали, скажем, журналисты. Это выразилось не в том, что промышленный спад прекратился, а промышленность начала расти; выход произошел несколько иным способом. Каким? Промышленность падала, а объем рынка возрастал, – настолько, что это отразилось даже на доходах населения. С конца 1993 г. наблюдалось явление сберегательного бума. Ведь те финансовые компании, которые успешно поработали в 1994–95 гг., вообще говоря, должны были иметь какую-то почву, из которой они бы сосали эти самые соки.

Миф третий: о том, что программа приватизации в России провалилась. Оценка зависит от того, кто и как представлял себе цели приватизации. На мой взгляд, это происходило примерно так: поскольку в 1992 году экономическое сообщество еще не было так разделено властными, политическими и другими барьерами, то его можно представить в виде сцены, в которой участвовали различные достаточно известные экономисты. Например, Виталий Найшуль, экономист, которого я очень уважаю и считаю одним из лучших современных теоретиков в России, сказал: «Вот хорошо было бы, если бы приватизация привела к закреплению у людей той собственности, которая фактически у них и существует», то есть завскладом стал бы собственником склада, директор стал бы собственником завода и т. д. Это было бы связано с наименьшими издержками. «Да, – сказал другой экономист, Егор Гайдар, – это было бы с экономической точки зрения хорошо, но политически это совершенно невозможно». “Это, – сказал третий экономист, Анатолий Чубайс, – зависит от того, как построить механизм приватизации».

Механизм ваучерной приватизации был построен очень интересно: так, что создавалось ощущение полного равенства исходных шансов, если не говорить о распределении информации и о доступе этих ваучеров к различным рынкам. Результат же получился примерно как тот, о котором говорил Виталий Найшуль, то есть закреплял собственность главным образом за теми, кто нелегально владел или управлял этой собственностью (деньгами или, главным образом, государственным имуществом) до 1993 года.

Поэтому можно утверждать, что на самом деле программа приватизации прошла вполне успешно. Это нашло свое выражение и в том, как изменились отношения между директорским корпусом, который в 1992 году был врагом правительства, а потом в значительной мере стал его опорой; и новыми банкирами, которые были в 1992 году врагами промышленных директоров, а потом стали их друзьями и совладельцами тех предприятий, которые в свое время были базой государственного хозяйства.

Теперь давайте посмотрим: если действительно в российской экономике решались те проблемы, которые связаны с приватизацией, с развитием рынка (а не промышленности), с переходом к новым способам регулирования путем отказа от регулирования, когда оно не срабатывает, – к чему пришла российская экономика к концу 1995 года?

Во-первых, к финансовой стабилизации. Это то, чем очень гордилось и продолжает гордиться правительство. За финансовой стабилизацией действительно стоят кое-какие цифры, достаточно приятные для правительственных экономистов. Я вынужден относиться с доверием к этим цифрам, поскольку их удостоверил своим авторитетом Вадим Викторович Иванов, один из отцов-основателей Экономико-математической школы, а, следовательно, лицо, заслуживающее всяческого доверия и уважения. По справочникам, которые выпускала служба Вадима Иванова сначала в гайдаровском Институте экономики переходного периода, а теперь в Высшей школе экономики, получается, что реальные среднедушевые доходы в экономике России конца 1995 г. составляли 165% по отношению к январю 1992 г., то есть к самому сложному моменту реформ. Это не значит, что все стали жить богато, потому что заработная плата, по тем же цифрам, составила 96% от января 1992 г. То есть иные доходы, не связанные с заработной платой, росли гораздо быстрее, чем заработная плата, которая фактически была несколько меньше, чем в январе 1992 года.

Индекс потребительских цен и индекс производителей радовали правительство, потому что в конце 1995 г. изменения в индексах уже составляли ниже 5% в месяц по потребительским ценам и ниже 3% в месяц по ценам производителей. Розничный товарооборот был равен 202% от уровня 1992 г., и это при полноценном спаде промышленности! Экспорт в дальнее зарубежье – 6,3 млрд. долл., импорт из дальнего зарубежья – 4,3 млрд. долл., то есть, как видите, было довольно весомое положительное сальдо.

Однако объем промышленного производства составил, увы, лишь 60% от уровня января 1992 года. И спад промышленности продолжался, идя темпом чуть менее 3% в месяц, что, разумеется, было ниже, чем тот, который наблюдался ранее. В целом картина сложилась довольно забавная: оказывается, что с производством дело обстояло все хуже и хуже, а с розничным товарооборотом и доходами – все лучше. Складывалось ощущение, что вроде бы открываются какие-то перспективы: происходит явный, на цифрах, выход из кризиса. Что же должно было наступить дальше?

По представлениям многих, дальше должно было произойти следующее: преодолели какие-то кризисные цифры, поднялись по каким-то показателям выше уровня начала 1992 г., и дальше начнется подъем и восстановление производства. Но, к сожалению, этого не произошло, и теперь уже понятно, что автоматически не произойдет. Почему?

Первая догадка была связана с тем, что, может быть, для того, чтобы такой подъем произошел, нужно, чтобы промышленность уже управлялась по-другому, чтобы произошла структурная перестройка промышленности, чтобы изменился характер управления в промышленности. И что же? Да, такие изменения произошли, причем как раз в конце 1995 года.

Именно в конце 1995 г. происходили очень важные для решения проблемы собственности в России операции, именуемые залоговыми аукционами, которые отдали под контроль банков самые ценные объекты промышленности. Очень интересный вопрос: что официально было целью таких залоговых аукционов и что фактически было такой целью? Формально идея залоговых аукционов возникла потому, что правительство России хотело получить займ у частных банков. Сначала называли сумму в 13 трлн. руб., а потом в 8 трлн. рублей. Предполагалось собрать 10–20 ведущих банков в консорциум, чтобы они дали кредит правительству России.

Почему правительству России нужен был кредит? Потому что правительство России – порядочное серьезное правительство: оно больше не печатало денег. Когда ему перестало хватать бюджетных денег, оно решило взять займ, платить по этому займу проценты и когда-нибудь его вернуть. Естественно, давать деньги правительству, которое пока их только берет, и непонятно, из каких средств будет возвращать, вроде бы рискованно. Поэтому возникла следующая идея: деньги надо давать под залог какой-нибудь достаточно хорошей собственности, которой при случае можно либо управлять, либо продать. Такая собственность у правительства действительно была, потому что государству в России на тот момент еще принадлежали весьма соблазнительные с точки зрения доходности предприятия. Например, «Норильский никель», нефтяные компании...

Так возникла идея провести такую операцию в виде залоговых аукционов. Аукцион выиграет тот банк, а, точнее, та представляющая банк инвестиционная компания, которая предлагает правительству более выгодные условия. Она и получит в залог пакеты акций этих самых весьма дорогих предприятий.

Я вам излагаю мифологическую часть. Все это было в газетах – объяснения, «говорят министры», «говорят банкиры»... Что же произошло на самом деле в ходе залоговых аукционов? Я считаю, что они прошли вполне успешно. Тому есть верное подтверждение: идейный вдохновитель залоговых аукционов господин Потанин спустя полгода стал первым вице-премьером, курирующим экономику. Так же как якобы проваливший программу приватизации Анатолий Чубайс после этого «провала» приобрел как общее доверие бизнеса, так и доверие президентской администрации. Из чего я заключаю, что, может быть, с каких-то иных точек зрения планы были успешно выполнены, а не провалены.

Что же фактически произошло на залоговых аукционах? А фактически произошла очень интересная вещь. Мы говорим: банки, банки, банки... Давайте сравним российские банки, которые участвовали в аукционах, с каким-нибудь средним английским или испанским банком. Окажется, что наши банки беднее церковной крысы. Да, они очень бурно росли с 1990–1991 гг., но их активы совершенно невозможно сравнить с активами тех предприятий, которые они покупали. По существу, я бы сказал, нищий, случайно оказавшись на аукционе (хотя на самом деле не случайно), покупал дворец. И поскольку, к счастью, конкурентов у него не было (как-то так получалось), то дворец он успешно купил.

В чем же смысл такой операции? Как-то очень странно все выглядело: правительство не получило займа от банков, – более того, банки фактически не заплатили того, что должны были заплатить по результатам аукционов. На самом деле произошла очень важная вещь: банки установили контроль за мощными промышленными компаниями. Это происходило разными способами: где-то путем слияния, объединения, переплетения, как в «Юкосе»; где-то через борьбу и смещение промышленного директората, как в «Норильском никеле».

Казалось бы, в результате была создана новая система управления, и появилась возможность современным людям, банкирам новой волны, взять управление промышленностью в свои руки, и начать ее быстро поднимать. Но не получилось. Банки устанавливали контроль не для того, чтобы осуществлять инвестиции, потому что у банков не было денег на инвестиции для возрождения промышленности.

На мой взгляд, именно после залоговых аукционов 1995 года обнажилась главная проблема, которая чувствовалась и ранее. Для того, чтобы говорить о каком-то подъеме, а тем более о подъеме промышленности, нужно, чтобы кто-то инвестировал в нее большие деньги. А этих больших денег ни у кого нет. Их нет у банков, – это стало ясно на фоне залоговых аукционов (особенно когда нищие покупали дворцы); их нет у правительства, – это очевидно всем. Конечно, есть деньги у населения, но вот проблема – у населения деньги для инвестиций можно изъять только двумя способами: либо ограбив его, либо обманув.

Именно с целью обмана, я считаю, в 1993–1994 гг. провели ряд очень тонких многосторонних операций. Даже нельзя сказать, что так уж виноваты те финансовые компании, которые это делали: для того, чтобы реально вложить деньги в экономику, население действительно должно отдавать деньги под сравнительно небольшой процент, зато на довольно длительный срок. А население этого делать не желало. Покупатель и продавец денег на финансовом рынке никак не могли сойтись, потому что население говорило: «Ладно, под 100% годовых – нет, лучше под 300%, я деньги отдам, но не больше, чем на шесть месяцев». Банкиры или финансовые компании, желая эти средства куда-то вкладывать, отвечали: «А нельзя ли под 5–7% годовых и на 5 лет?». «Нет, нельзя», – возражало население. «Хорошо, хорошо! Тогда отдайте на шесть месяцев и под 300%!». И население отдавало деньги.

Но собранных в результате денег оказалось вовсе не достаточно, потому что даже в случае, когда их не просто укладывали в чемоданчик и увозили в далекие страны, а действительно осуществляли инвестиции, средств не хватало. Например, когда «МММ» покупало 8% акций «АвтоВАЗа»... У меня до сих пор возникает вопрос – а зачем?! А что, собственно, это дает «АвтоВАЗу»? Да ничего! Это не инвестиции, это просто перераспределение пакетов собственности.

Итак, возник вопрос: для инвестиций нужны деньги, а с населения обманом много не соберешь. И даже непонятно, есть ли у населения достаточное количество средств. У банков нет достаточных денег, у правительства нет достаточных денег... Где же они есть? – За рубежом. Именно за рубежом есть достаточные деньги для того, чтобы поднять привлекательные для инвесторов объекты промышленности. Но для того, чтобы эти деньги сюда пошли, внутри страны должны быть созданы определенные условия. К концу 1995 года в стране вроде бы произошли все необходимые изменения (ну, почти все, которые можно было осуществить) – и в области управления, и в перераспределении пакетов собственности и так далее.

И тут, как на грех, выборы. Поэтому я бы сказал, что главной темой 1996 года стали выборы – но только не в политическом смысле, поскольку в этих условиях перед экономикой страны, перед ее деловыми и политическими кругами встал вопрос о выборе другого рода. Потому что все то, что созидалось с 1992 по 1996 год, есть не что иное, как определенная система правил, начиная конституционных правил и прав собственности и заканчивая контрактами. Для привлечения иностранных инвестиций нужно было сохранить эту систему правил, доказав, что она стабильна и воспринимается населением, что население согласно жить по тем правилам, которые возникли в стране.

Но вот беда: декабрьские выборы 1995 года показали, что правительственные партии терпят поражение, а оппозиционные, напротив, идут к успеху. Поэтому казалось, что выборы 1996 года не будут легкими и «автоматическими», что нужно будет инвестировать колоссальные деньги в сохранение системы и правил игры, чтобы убедить население продемонстрировать на выборах свое доверие к ним.

Но в этот момент возник конфликт между деловыми и политическими кругами по вопросу о том, стоит ли производить такие инвестиции. Каковы они должны были быть по размерам, я потом попробую прикинуть по официальным цифрам.

Некоторые представители деловых кругов еще в 1995 году, а тем более в начале 1996 года говорили: «Не надо выборов, давайте мы их отложим, отменим, договоримся с оппозицией, – что угодно, чтобы только не производить этих затрат! Очень дорого, ну очень дорого стоит купить мнение народа на свободных демократических выборах!». Другая часть деловых и политических кругов говорила: «Ну, хорошо, мы можем отменить их, отложить или договориться, то есть купить оппозицию – это дешевле, но что ж тогда будет? Получается, что те правила, которые мы ввели, – они вроде как не работают. Если можно нарушить все очевидные конституционные правила, то уж права-то собственности тоже, наверное, можно нарушить. Тогда ни инвестор не придет, ни мелкий собственник не поверит, ни население не отдаст свои сбережения.. Каждый будет считать, что если президентские выборы отменили, вполне могут и какой-нибудь мораторий на счета в сберегательном банке ввести... И никто денег не даст».

Так столкнулись эти две точки зрения, а какая из них победила, вы догадываетесь – выборы состоялись. Но за выборы была уплачена цена, которая поставила под вопрос (и этот вопрос до сих пор не решен) ту стабилизацию, которая была достигнута в 1995 году.

Какая конкретно цена была уплачена за выборы? Ну, начнем прикидывать. Что происходило с бюджетом по официальным цифрам? Фактически настоящая предвыборная компания для президентской команды началась в марте, когда был создан новый штаб, который по случайному стечению обстоятельств возглавил отставной первый вице-премьер Анатолий Чубайс. Ну, случайно так получилось… И уже в апреле дефицит государственного бюджета возрос на 16,7 трлн. рублей. Подчеркиваю, что за все первое полугодие 1996 года он составил 59 трлн. руб., то есть за один месяц образовалась почти сразу треть дефицита государственного бюджета. В мае недоимки по налогам составили 14,5 трлн. руб., а за полгода они составили 79,5 трлн. руб. – весомая сумма! И, кстати, понятно, почему она образовалась именно в мае: потому что финансирование операции по поддержанию правил игры – это задача не только правительства и президентского штаба, в этом активно участвует большой российский бизнес. Ведь нельзя одной рукой просить денег на предвыборную кампанию, а другой рукой грозить и при этом говорить: «У вас налоговые недоимки! Ну-ка, немедленно ликвидировать!». Это, кстати, явилось серьезной предпосылкой того налогового кризиса, который разразился во второй половине 1996 года, но об этом, конечно, еще надо будет поговорить отдельно.

Ну, июнь проходит легко, просто конфискуется вся прибыль Центрального банка России – 5 трлн. руб., что с экономической точки зрения – безобразие. Не потому, что я люблю Центральный банк России, а потому, что прибыли Центрального банка ни юридически не принадлежат государственному бюджету, ни экономически не предназначены для латания прорех в государственном бюджете. Задача Центрального банка – поддержание стабильности банковской системы, которая, несмотря на то, а, может быть, благодаря тому, что очень много «глотала», чувствовала себя все хуже и хуже.

Мы можем суммировать названные мной цифры хотя бы за эти три месяца. По оценкам западных экономистов получается, что частный бизнес России в различных формах вложил в «поддержание правил игры» около 5 млрд. долл. США. Это очень большая сумма! За эти деньги можно избрать несколько даже не Клинтонов, а Доллов, абсолютно безнадежных претендентов!

Каким образом частный бизнес вкладывал эти деньги? Ну, например, в торговую компанию приходит государственная торговая инспекция и говорит: «У вас такие, такие и такие нарушения, надо платить штраф, вот такой. Но можно не платить штраф, а просто половину от его суммы перечислить вот на такие счета». «О чем речь, – отвечает торговая компания, – перечислим!».

Нередко частный бизнес для поддержания правил игры отдавал самое дорогое. А что самое дорогое? – Это «черный нал», то есть деньги, которые не видны никому, даже государству.

В результате операция завершилась колоссальным успехом: рейтинг президента поднялся с 8% в феврале до 35% в июне и 53% в июле! Система сработала. Это были первые нормальные буржуазные выборы, где оппозиция, в общем, не оспаривала того, что правила работали. Просто были потрачены колоссальные средства на поддержание определенной позиции, определенной платформы, а на самом деле – простой идеи: подтвердите те правила, по которым живет страна, пусть они будут неизменны. Именно это и произошло. Причем, с моей точки зрения, если выбирать из двух зол – из варианта президентской диктатуры и варианта оплаченных президентских выборов, – то как экономист я считаю, что второй вариант лучше. Потому что последствия нарушения правил игры трудно предсказуемы. Какие цепочки из этого вырастут, трудно сказать.

А вот что выросло из той цены, которая была заплачена за выборы, мы можем сказать совершенно уверенно: вырос бюджетный и налоговый кризис. По сути, после того, как в первой половине 1996 года была одержана победа по основному пункту и правила подтверждены на пять лет вперед (без существенного их нарушения), встал вопрос: как покрыть те издержки, которые были понесены страной, правительством, бизнесом для осуществления этого процесса?

И вот тут, осенью 1996 года, разгорелись очень интересные споры, которые продолжаются отчасти и до сих пор: кто будет платить по счетам? Наивные западные комментаторы полагали, что в России утвердилась нормальная политическая система, и теперь единственная проблема – наладить налогообложение, прийти к компаниям и потребовать: «Заплатите налоговые недоимки!» Пришли, потребовали. А им сказали: «Ребята, вы чего? Мы вам сколько денег кровных отдали! Это наш президент. Это наша система правил. Какие недоимки?! А для чего тогда мы эти выборы проводили?».

А недоимки существенные. Это 60 трлн. руб. по состоянию на 1 августа 1996 г. и около 72 трлн. руб. на конец сентября 1996 года, не учитывая того, что недоимками вроде бы не считается, хотя на самом деле является таковым – налоговые льготы. Есть еще недоимки по операциям, которые государство как бы формально простило различным видам бизнеса и организациям, хотя вообще и по ним тоже надо платить налоги.

Правительство находится в совершенно пиковой ситуации, потому что если согласиться с логикой бизнеса, то не будет ни западных кредитов, без которых бюджет не выдержит, ни, соответственно, массового притока иностранных инвестиций, потому что если нестабилен бюджет, то в любой момент под угрозой может оказаться финансовая стабилизация – главное завоевание 1995 года.

В этом проявилась особенность взаимоотношений власти и бизнеса в России: у нас, как в любой другой стране, действуют как формальные, так и неформальные правила, но неформальные правила, если они противоречат формальным, оказываются более важными, более решающими. По неформальным правилам бизнес профинансировал всю эту операцию, инвестировал деньги в стабильность, и после этого никакие формальные претензии он к себе не принимает. Конечно, у правительства оставался легальный выход. Понятно, есть весьма платежеспособные неплательщики, которые легко могут заплатить: газовые, нефтяные, энергетические компании... Есть понятная юридическая процедура: не хочешь платить – не надо, мы тебя будем банкротить, будем налагать взыскание на твои счета, имущество, активы, ценные бумаги и так далее. Причем на самом деле эта процедура по своим последствиям совершенно не такая, как полагают многие. Она не связана с разрушением компании. Фактически банкротство означает смену владельца компании, когда кому-то приходится отдавать свои пакеты акций при погашении этих самых ссуд, а кто-то другой их получает.

Яков Шаевич Паппэ: Как апологет нефтяных компаний, хочу возразить: во-первых, нефтяные компании вам профинансировали посевную-уборочную кампанию, во-вторых, оттого, что пакеты акций перейдут в другие руки, налогов платить больше не станут.

– Не согласен. По второму пункту не согласен. Что касается первого – давайте посчитаем, сколько стоила посевная-уборочная и сколько эти компании должны, какие льготы они получали, какие фонды экономического развития создавали? А по второму пункту – категорически не согласен. Опыт показывает, что обанкротить одну-две компании нужно, чтобы остальные сто-триста начали платить, потому что подавляющее количество случаев неисполнения обязательств связано не с тем, что их не могут исполнить, а с тем, что могут не исполнять.

В действительности правительство вовсе не собиралось предъявлять иски нефтяным, газовым и энергетическим компаниям. Оно сразу опустило глаза долу, планку – пониже, и занялось компаниями – какими? – машиностроительными. Они решили: мы сейчас обанкротим показательно крупных – скажем, КАМАЗ, ВАЗ и АЗЛК. Здесь тоже ничего не получилось, потому что вмешались региональные власти. Эти компании являются градообразующими и сильно интересуют местные региональные власти. Как только была поднята рука на КАМАЗ, президент Татарстана заявил, что Татарстан еще не решил окончательно, оставаться в составе России или нет. В итоге было решено, что он погасит колоссальную сумму в 80 млрд. руб., причем грузовиками, что, конечно, очень ценно с точки зрения возвращения этих бюджетных денег учителям: скажем, на 10 учителей – один грузовик КАМАЗ. Но это еще был крупный успех по сравнению с тем, что произошло с ВАЗом, АЗЛК и другими. Атака правительства деловых кругов на деловые круги захлебнулась.

Поэтому у правительства остался один выход. Раз налоги надо собирать, а те, кто имеет огромные налоговые недоимки, по разным причинам их платить не будут, значит, налоги надо собрать с кого? С населения. Надо сказать, что эта золотая идея вынашивалась еще летом 1996 года, причем в разных вариантах, а именно: обложение челноков, то есть той мощной части реального малого бизнеса в России в торговом секторе, которая, вообще говоря, сыграла решающую роль в заполнении рынка в 1992–1993 годах. Другой вариант: обложение депозитов в банках – необычайно «мудрая» мера с точки зрения государства, которое хочет деньги населения направлять на развитие. Ну, и, наконец, алкогольный акциз – сладкие слова для любого министра финансов России, начиная с петровских времен!

По всем этим трем направлениям предпринимались определенные шаги, причем только за июль–август 1996 года были приняты пять (!) нормативных актов на уровне президента и правительства России, которые касались одного: алкоголя. И по поводу введения налоговых постов, и усиления контроля за оборотом алкогольной продукции и прочее, поскольку косвенные налоги очень хороший и проверенный веками способ собрать деньги с населения. Насколько я знаю, крупный сбой он дал лишь однажды –в XVI веке в Нидерландах, когда испанцы ввели обложение оборота, обложение каждой сделки на одну десятую денежной единицы, алькабалу. Это дало сбой и привело к революции, поскольку в принципе у косвенных налогов есть один недостаток: они сильно угнетают рынок, то есть довольно серьезно влияют на деловую активность.

Итак, с какими результатами мы пришли к концу 1996 года? Они состоят в следующем: во-первых, долг, возникший в результате политических инвестиций 1996 года, пока не покрыт. Во-вторых, это создает серьезное препятствие разумным и давно назревшим реформам – например, реформе системы налогообложения.

Я согласен, что нынешняя система налогообложения не очень хороша для 1996  года – она уже и для 1994 года была не очень хороша, хотя в 1992 году она была введена, на мой взгляд, совершенно правильно. Почему? По одной простой причине: она вводилась в условиях, когда все цены пошли вверх. Поскольку структура экономики была явно монополистическая, было ясно, что все цены выйдут на высшую планку и ее пересекут, выйдя за пределы платежеспособности населения. В этих условиях правительство торопилось ухватить любой кусок налога, чтобы пустить полученные средства на социальные программы, потому что от уровня налогообложения цены в 1992 году никак не зависели. Это наглядно показал 1993 год, когда произошло снижение налогов, а цены почему-то не изменились. Поэтому я считаю, что для 1992–1993 гг., когда и структура экономики была несколько другая, и принципиально другим был темп инфляции, такая налоговая система была разумна. Она экстраординарная, она странно смотрится для западного человека, но она нормальна, – просто когда нужно было в 1994 году ее менять, правительство занималось чем-то другим.

А когда была осознана необходимость замены этой системы и стало понятно, как ее менять, можно ли было это сделать? Можно. Но только после того, как бюджет будет сведен, а нынешние налоговые обязательства каким-то образом выполнены. Потому что если бюджет не будет сведен, то независимо от того, введете вы новую налоговую систему или нет, финансовую стабильность сохранить не удастся. Но поскольку налоговый долг не покрыт, то и введение новой налоговой системы откладывается, пока не удастся за чей-то счет (ну, например, за счет людей пьющих) покрыть эти самые налоговые недоимки и щели в бюджете.

В-третьих – то, что касается иностранных инвестиций. Вообще говоря, неверно представлять дело так, что иностранные инвестиции в Россию не идут: они идут, они шли и летом 1996 года. Кстати говоря, в июле-августе они тоже шли довольно активно. Из сообщений экономических агентств за июль-август 1996 г. я выписал сообщения о крупных сделках, которые совершались в летний период, когда, вообще говоря, люди должны отдыхать, тем более после тяжелых политических дрязг, которые пережила Россия. И выясняется, что в это время «Самсунг» что-то купил и развивает в Электростали, «Эксимбанк» (не путать с «Онэксимбанком»!) сильно интересуется «Алмазами России – Саха» и подписывает соответствующие соглашения, немецкие банки создают консорциум для освоения Лебединского горнообогатительного комбината, «Статинвест» (американская компания) заключает соглашения по совместной деятельности и вкладывает средства в государственные нефтяные компании Татарстана, «Кока-Кола» с помпой открывает свой тринадцатый завод в России и так далее...

То есть инвестиции шли, причем в июле-августе 1996 г. даже лучше, чем в сентябре-октябре, и надо сказать, что они идут и сейчас. Разумеется, на пути инвестиционного потока возникло одно неожиданное препятствие – болезнь президента. Было ясно, что система правил подтверждена, и гарантом этой системы правил выступает избранный президент. А тут такое проклятие над Россией – с июля-августа президент начинает болеть, так что вроде бы даже не способен управлять. Но дело-то в том, что у нашей медицины есть одна исключительная способность, унаследованная с советских времен (и мне кажется, что западные инвестиционные круги начинают это осознавать), – Брежнев пережил себя лет на пять, Черненко ходил голосовать фактически в состоянии клинической смерти… Поэтому мне кажется, что нынешний президент в состоянии прожить года четыре до конца президентского срока. Он уже не раз это делал.

А суть-то не в том! Конечно, лучше иметь действующего президента, чем бездействующего, но лучше иметь бездействующего президента и не иметь новую избирательную компанию, на которую теперь уже денег точно нет и на которую сейчас даже сторонники сохранения правил игры вряд ли бы пошли. Поэтому, на мой взгляд, эта совершенно неэкономическая проблема имеет свои способы решения, и я не исключаю, что «работа президента над документами» может продолжаться до 2000–2001 года.

Возвращаясь к экономике, я хотел бы сказать еще об одном последствии кризиса, которое связано с социальным положением в стране. Когда мы говорим: налоговый кризис, бюджетный кризис, – это все представляется как колонки цифр. На самом деле кризис имеет простое и яркое выражение. Когда неожиданно взрывается что-то в Приморье или на Камчатке, это не что иное, как последствия кризиса, – даже не просто последствия, а прямые проявления бюджетного и налогового кризиса, в котором находится Россия. При этом заметьте, что показательно не только то, что происходит в Приморье и на Камчатке, но и то, что правительство этого вроде бы не замечает. Происходит явный социальный взрыв – забастовки, голодовки, мэры ссорятся с губернаторами, а правительство России спокойно занимается текущими делами. Почему? Потому что у правительства России нет возможности разрешить этот кризис. Вот если он не уладится сам собой, то тогда деньги будут сняты с Кемерово и переброшены в Приморье. После этого правительство подождет: само собой не затухнет, нет? Вот месяц не затухает, два не затухает, голодать больше двадцати дней вроде нехорошо, голодовка что-то долго продолжается – снимаем из Приморья, кидаем обратно в Кемерово. И это – реальность налогового и бюджетного кризиса.

Хотя если говорить об этой реальности, то тоже есть свои мины. Вы не замечали пикетчиков вокруг Белого дома из этих бедствующих регионов? Вроде бы денег на то, чтобы прокормить семьи, у них нет, а вот в Москву они почему-то приезжают и довольно твердо стоят на своих ногах около Белого дома. У меня есть свое объяснение: это связано с особенностями национальных обычаев или, так сказать, национального восприятия, потому что американец, у которого не то что денег в кармане нет, но и карман дырявый, будет говорить: “Fine!” – и убеждать всех, что у него с деньгами все в порядке. Немец скорее всего честно ответит, что у него в этом месяце денег нет, но появятся 7, максимум, 8 апреля 1999 года. Что касается русского, то русский, даже имея деньги на то, чтобы съездить в Анталию, даже занимаясь челночной торговлей с Китаем, там, в Приморье, на вопрос, как у него дела, скажет: «Ужасно!.. Голодаю уже месяц. На что жить?!»

На самом деле система доходов населения в России устроена причудливо, причем она всегда была устроена причудливо, это не изобретение последних лет. Она сильно разнится по регионам: я честно говорю, что не знаю, чем живут в Приморье, но я знаю, что чем-то живут. Видел в Хабаровске в 1994 году, как замечательные инженеры из военно-промышленного комплекса освоили финансовую технику и открыли биржу, а доценты многочисленных институтов довольно хорошо освоили челночную торговлю с Китаем. Я не утверждаю, что это хорошо или плохо, но адаптивные способности населения велики в любой стране, а в России они просто исключительны. И это, между прочим, один из отрицательных факторов нашего развития, потому что правительство может быть уверено, что если народу вообще денег не давать, он все равно что-нибудь придумает. Что и происходит в действительности.

Заканчиваю свою лекцию коротким прогнозом: понятно, что правительство, как обычно, видит выход в решении проблем бюджетно-налогового кризиса за счет населения. Более того, осмелюсь предположить, что бюджетно-налоговый кризис именно таким образом и будет разрешен. Причем двумя путями: как путем сбора денег с населения, так и путем непредоставления денег населению.

Поэтому я с таким странным оптимизмом смотрю в 1997 год. Считаю, что налоговый и бюджетный кризис будет разрешен, что инвестиционный поток будет усиливаться, и что в этих условиях в 1997 году возникнет некая новая мифология того, что происходит, которую я с удовольствием разъясню вам на Выездной школе 1998 года.