Гловели евразийское месторазвитие и эталонные ареалы экономических реформ в истории россии

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Программа дисциплины история экономических учений для направления 080100. 62 «Экономика», 586.15kb.
• Целью изучения дисциплины является приобретение студентами знаний в области истории, 462.08kb.
• После Крымской войны в истории России началась новая полоса. Современники называли, 136.3kb.
• Программа экономических реформ украины на 2010-2014 гг. Комитет по экономическим реформам, 1652.41kb.
• Конкурс на лучшую работу по русской истории «Наследие предков молодым. 2008», 351.87kb.
• План. Введение. Экономическое чудо в китае глава объяснения китайского экономического, 178.77kb.
• Поддержка общественных инициатив в области демократических и экономических реформ, 1345.97kb.
• Собой журнальный вариант главы из подготавливаемой к печати монографии автора Экономическая, 922.38kb.
• Академия управления мвд россии, 472.19kb.
• Программа дисциплины «практика социальных реформ в россии» Для направления 030200., 124.83kb.

Георгий ГЛОВЕЛИ


ЕВРАЗИЙСКОЕ МЕСТОРАЗВИТИЕ И ЭТАЛОННЫЕ АРЕАЛЫ

ЭКОНОМИЧЕСКИХ РЕФОРМ В ИСТОРИИ РОССИИ


В новом научном направлении, стимулированном глобализацией, – геоэкономике – центральное место занимает изучение противоречий, связанных со стремлениями государств извлекать доходы из контроля над территориально локализованными ресурсами и над потоками хозяйственной активности, проходящими через политико-административные границы. В ретроспективном осмыслении опыта великих держав - крупнейших военно-политических, экономических и культурных средоточий - особое значение имеет история России как обширнейшей континентальной, «сухопутной» империи. Веками она стремилась освоить «многоразличие угодий» (Н.С. Мордвинов) своего пространства, дотянуться до морских побережий и культурно самоопределиться между Западом и Востоком.


Евразийское месторазвитие - особый геоэкономический мир

Время образования Русского централизованного государства совпало, с одной стороны, с формированием крупнейших централизованных монархий европейского Запада - Англии, Франции и Испании, с другой стороны – с усилением Османского султаната, грозно нависшего над Европейским Востоком. Пока конкистадоры приатлантических стран «несли на чуждый берег крест, чтоб с ним меч победно пронести» (В.Я. Брюсов), а сабли турецких янычар расширяли сферу владычества мусульманского полумесяца в большей части Средиземноморья и Подунавья, в посланиях псковского старца Филофея великому князю Василию III возникла формула «Москва – Третий Рим». Но для западных послов и коммерсантов пространная Московия с непроходимыми лесами и болотами, но и с пушным богатством, ассоциировалась не с преемницей православной Великой Ромеи («Византии»), а с азиатским строем жизни и образом правления, весьма похожим на турецкий. В иностранных характеристиках московского государя сравнения с турецкими султанами стали общим местом. Было подмечено и сходство с турецкими порядками системы раздачи поместий военно-служилым людям, позволившей мобилизовать огромную армию. Эта армия произвела неизгладимое впечатление на первооткрывателя торгового пути в Россию через Белое море англичанина Р. Ченслора; она сокрушила Казанское и Астраханское ханства, добившись тем самым включения всего бассейна Волги в пределы Московского царства.

Зачинатели геополитического направления в российской историографии - идеологи движения «евразийцев» П.Н. Савицкий (1895-1968) и Г.В. Вернадский (1887-1973) - охарактеризовали русское овладение всем Поволжьем как перерастание великорусского «месторазвития» в евразийское¹, приросшее затем Сибирью, «степным прямоугольником» от Карпат до Большого Хингана² и Средней Азией. Понятие «евразийское месторазвитие» обозначает своеобразный политический, этнокультурный и хозяйственный ландшафт от границ Польши до Великой Китайской стены, ставший исторической ареной чередования центростремительных и центробежных тенденций. Категоричность выводов евразийцев о «связи русского исторического процесса и русских исторических заданий с геополитической плотью Монгольской державы»³ вызвала острую полемику. Однако и среди критиков одни (П.Н. Милюков) признали плодотворным введение категории «месторазвитие», другие (П.Б. Струве) давали оценку грандиозного расширения на Восток как культурно-национального дела, в котором «Господин Великий Новгород» выступил прямым предшественником покорившей его Москвы⁴.

Русское продвижение на восток было не только делом государственной политики, направленной к внушению евразийским кочевникам «мысли о том, что Москва выступает преемницею татар (монголов), становится естественным средоточием евразийского мира» ⁵, но стало и движением народным, стихийной колонизацией. Столетие назад Г.Н. Потанин характеризовал Сибирь как «подарок, который народная масса преподнесла России»⁶. Еще раньше А.П. Щапов писал, что русская колонизация, соединившись в предгорьях Урала в цельное движение в союзе северо-поморских новгородских купцов Строгановых и волжско-каспийского выходца Ермака, «отворила вековую широкую дверь в Сибирь»⁷.

«Евразийское месторазвитие» как особое геоэкономическое пространство во многом предопределило специфические черты хозяйственной деятельности в расширяющихся территориальных пределах и результаты правительственных реформ, ориентированных на те или иные «эталонные» ареалы - страны-образцы для подражания. Уроки внедрения «мировых стандартов» в российское хозяйство поучительны.


Османы – пример для Иванов

«Количественное богатство материалов страны, скорее девственной и обширной, чем плодоносной; скудость рукодельных произведений, труд, вынуждаемый чаще всего побуждениями необходимости и неизбежности, иногда тою отвагою, которая рождается вследствие терпения, редко изобретательностью и сознательной надеждой на успех; неудобства путей сообщения; незнание техники чужеземных произведений, неведение способа их приобретения и сбыта своих собственных; недоверчивость к собственным силам и чужой добросовестности, а вследствие того - стремление обманом предупредить обман; задержки и препятствия, которые на каждом шагу полагались торговой деятельности», - так охарактеризовал экономический быт Московского государства классик российской историографии Н.И. Костомаров⁸.

Известно, сколь глубоко сказалось на административных порядках самодержавной Руси ордынское наследие (идеологам-евразийцам ХХ века это дало основание говорить о «перенесении ханской ставки в Москву»)⁹. О его значении для хозяйственного быта свидетельствует этимология слов «деньги», «казна», «таможня», «аршин», «кошель», «барыш» и т.д. Впрочем, слова «рынок» и «ярмарка» пришли с Запада, а слово «базар» - с берегов дальних восточных морей, за которыми побывал знаменитый путешественник Афанасий Никитин. Возможно, этот поживший в Индии тверской купец был агентом Ивана III, который, укрепившись на московском престоле, раскидывал свои сети на все стороны света, стремясь использовать и престиж единственного после падения Константинополя (Царьграда) независимого православного государства, и связи с мусульманским миром, и техническую помощь западных специалистов. Приехавший из Венеции ренессансный универсал Аристотель Фьораванти (или Фиоравенти) стал не только «отцом Кремля» и мастером, чеканившим московскую монету, но и организатором московской артиллерии, обрушившей свою мощь прежде всего на Новгород – северную помеху московскому великодержавию.

В Москве, возвысившейся благодаря завоеванию позиций на исстари сложившихся главных направлениях дальней торговли через Восточно-Европейскую равнину, сформировалась престижная корпорация гостей¹⁰ - «сурожане». Эта элита купечества, впервые упоминаемая в середине XIV в. (княжение Ивана Красного, сына Ивана Калиты), включила в свои ряды потомков выходцев из Италии и приблизилась по своим привилегиям к московскому родовитому боярству. Она контролировала привоз предметов православного культа из Царьграда, изысканных шелков, бумаги, венецианского стекла и т.д., используя как опорный перевалочный пункт крымский город Сурож (современный Судак).

Наиболее ценным вывозным товаром сурожан, как и всех других русских гостей, был меховой – «мягкая рухлядь», пушнина. Но в Подмосковье дорогого пушного зверя к началу XV века уже не осталось. Поступления обеспечивал Великий Новгород, не только державший в своих руках торговые связи с балтийскими странами, но и развернувший обширную колонизацию от Кольского полуострова до Приобья. Элиту Новгорода составляли около трехсот «золотых поясов» местного боярства. Эти олигархи, опиравшиеся на свои земельные владения в городе и на его обширной поморской периферии, были одновременно знатью и авантюристами-предпринимателями. Они засылали на обильные пушным зверем, птицей и рыбой территории шайки удальцов, промышлявших на остроносых ладьях-ушкуях. Продвигаясь вдоль Ледовитого океана и облагая данью северные финно-угорские племена, новгородские ушкуйники добывали лучшие меха для обмена на импортное «узорочье» (ткани и утварь). В поисках морского зверя и рыбы они достигли «Полунощной земли» (Груманта-Шпицбергена).

Богатство, добытое дальней торговлей и «сбойным» (разбойным) промыслом, не пошло на упрочение внутреннего строя олигархической республики: торгующему боярскому меньшинству и более широкой прослойке «житьих» (зажиточных) людей не было дела до «черного» простонародья. Союз новгородской верхушки с католической Литвой позволил Ивану III придать завоевательному походу на Новгород (1478) характер религиозного подвига¹¹. Через 10 лет после покорения вечевой республики Иван III предпринял небывалую акцию: все зажиточные новгородцы были выселены в Москву и другие города (Владимир, Кострому, Нижний Новгород, ставшие «государевыми посадами»). Летописное наименование этой процедуры – «вывод» - соответствует турецкому «сургун», отражающему османскую практику выселения знати из завоеванных городов, конфискации земель и их раздачи в тимары – владения, считавшиеся государственной собственностью, но обеспечивавшие доход воинам¹². На землях, конфискованных у новгородской элиты, были «испомещены» московские служилые люди от «гостей и детей боярских» до «боевых холопов». Еще через 10 лет Иван III распорядился составить первый российский Судебник (1497), отразивший влияние «Канун-наме» османского султана Мехмеда Завоевателя, включающего восточные принципы защиты справедливости, подразумевающего жестокие наказания за преступления.

Влияние османских образцов еще более явственно прослеживается на реформах Ивана IV (внука Ивана III), которым предшествовало появление (1549) «Сказания о Магмете-салтане» загадочного «воинника» Иванца Пересветова, призывавшего к сильной самодержавной власти, основанной на создании специального приближенного к монарху ополчения и способной «в царство правды вести» с помощью «грозы». Кульминацию «нововведений» Ивана IV - разделение государственной территории на «опричнину» и «земщину» - современные историки уподобляют делению Турции и других мусульманских государств на «хассе» (султанский двор с казной и гвардией) и «дивани»¹³.

Опричнина нанесла тяжелый удар по формировавшемуся общероссийскому рынку, которому ранее поспособствовала переселенческая политика Ивана III и Василия III. «Выводы» из покоренного Новгорода, рассеяв его олигархическую верхушку, предоставили возможности расширения деловой активности его средним торгово-ремесленным слоям и выходцам из московских сурожан, «испомещенным» на конфискованных у новгородских бояр и «житьих людей» землях; а также лично свободным («черносошным») крестьянам-промысловикам окрестного Поморья. На Торговой стороне Новгорода появились «сурожские дворы»; сурожане ставили подписи под новыми договорами с немецким купечеством. «Вывод» гостей из присоединенного Смоленска привел к образованию новой престижной корпорации – «смолян». Они сохранили прежние связи и сосредоточили в своих руках торговые нити Москвы с западнорусскими землями, Литвой и Польшей. Западное направление русской торговли, на котором развернулась деятельность сурожан-новгородцев и смолян, сомкнулось с северным, где завязались связи с достигшими Беломорья английскими купцами и появилась прослойка новых богатых предпринимателей, использовавших на своих предприятиях (в первую очередь солеварнях) вольнонаемный труд. Однако изничтожение Новгорода опричным террором положило конец преуспеванию как «середних» и «молодших» торговых людей посада, так и семей «испомещенных» сурожан. А многие из преуспевавших купцов и промышленников северного Поморья были «сведены» в Москву для новой Устюжской сотни и обращены в доходных слуг государя - «царских гостей». Эти купеческие семьи впоследствии в большинстве своем захудали¹⁴. Потенциал капиталистического развития был блокирован, хотя новгородская культурная стихия экспансии на северо-восток не пресеклась: ее продолжила дальнейшая русская колонизация Евразии вплоть до берегов Тихого океана.


Россия и геокультурный ареал капиталистической мир-экономики

Судьба первой русской царской династии показала, сколь взрывоопасным может быть для России выбор между Востоком и Западом. С одной стороны, формирование в краткие сроки военно-служилого сословия по образцу сильнейшей военной державы того времени – Османской империи обеспечило геополитические достижения, придавшие евразийский характер российскому месторазвитию. С другой стороны, ввергнув страну в борьбу за выход к Балтийскому морю и предоставив привилегии английской Московской компании, Иван IV сам закрыл для себя перспективы активной политики на всем Ближнем и Среднем Востоке. А опустошение центральных великорусских областей во время неудачной Ливонской войны, опричнины и последующей Смуты привело к перерождению поместной системы в инерцию закрепощения государством не только крестьянства, но и городских торговых сотен и ремесленного посада. В Европейской России, где правительство привыкло «ловить и усаживать» население, недвижимость земельных владений взяла верх над движимым капиталом¹⁵.

В этих условиях предпринимательство наиболее широко развернулось на азиатских окраинах страны, куда вслед за «именитыми людьми» Строгановыми устремились «добытчики прибыли» из городов Верхневолжья и Сухоно-Двинского водного пути - «вологжане, устюжане, пинежане, холмогорцы, усть-илемцы, усть-сысольцы»¹⁶. Они выступали как геоэкономические новаторы - первооткрыватели новых источников сырья и рынков сбыта на евразийском пространстве. Благодаря царскому покровительству они могли не только заниматься торговлей мехами, сбором пушной дани-ясака и прибыльным солеварением, но и получать на колонизируемых окраинах земли и владеть зависимым населением, подобно вотчинникам и помещикам основного круга великорусских земель. Эти купцы-промышленники-землевладельцы организовали размашистый оборот «пушнина - узорочье» между Сибирью, Европой (через Архангельск) и Закаспийской Азией (через Астрахань).

Содействие московского правительства частной инициативе крупных купцов (вроде Василия Федотова-Гусельникова по прозвищу Скорая Запись, давшего средства на экспедицию Попова - Дежнева, открывшую проход из Ледовитого в Тихий океан) было обусловлено прежде всего заинтересованностью в «пушной экономии» и в умиротворении восточных окраин. Если распространение русских владений сквозь тундру и тайгу Сибири увеличивало «мягкую» (соболиную) государеву казну, то солеварение содействовало укреплению русской оседлости в Поволжье и Прикамье. Например, первоочередное для колонизации правобережного Поволжья заселение Самарской Луки организовал обласканный еще царем Михаилом ярославский гость, мехоторговец и солепромышленник Надей Светешников¹⁷.

Московское правительство поощряло проникновение торговых и охочих людей за Урал также и под влиянием слухов об ископаемых богатствах Сибири. Про «кузнецких татар» (горных шорцев), которые плавят железо на реке Томи, слышал самый ученый и вдумчивый наблюдатель жизни Московского царства - хорват-панславист Юрий Крижанич. Он порицал тех русских, которые «мыслят лишь о ясаке, иных доходов не видят»¹⁸. Правда, вплоть до открытия в самом конце XVII века Нерчинских серебряных рудников значительных месторождений цветных либо черных металлов в Сибири обнаружено не было. Крижанич начинал скрупулезный перечень отсутствующих в России ресурсов с перечисления всех известных тогда семи металлов, предлагая наложить на иностранцев «рудную пошлину»¹⁹.

«Политичные думы» Крижанича – отражение геокультурного разворота, который был отдаленным следствием глобального процесса становления европейско-атлантической гегемонии и проявился в том, что при неуклонном территориальном приращении России Востоком в течение всего XVII века в ней обозначился сдвиг к принятию Запада в качестве образца для подражания. И сам Крижанич, поборник российского великодержавия («самовладства») и обличитель «чужебесия», в то же время, какие богатые страны приводил в пример? Французское королевство с «хорошими законами»; Английскую и Брабантскую (Нидерланды) земли с удобными корабельными пристанями и торжищами, благодаря чему «процветает всякое ремесло и земледелие и великая морская торговля». Крижанич, с одной стороны, писал о поместной системе, что «нигде на свете нет лучшего и более желанного и полезного для воинов способа вознаграждения, нежели тот, что существует ныне в этом православном царстве и у турок»²⁰. С другой стороны, он зафиксировал коммерческое наступление на Турецкое «королевство» французов, англичан и брабантцев, окруживших Константинополь-Стамбул торговыми ладьями, «словно густым лесом»²¹.

Наконец, Крижанич отметил обилие производимого в России поташа²². Оно было прямым следствием первого в истории страны сознательного применения «передовой» западной экономической доктрины – активного торгового баланса. О ней царь Алексей и его ближайшее окружение в 1651 г. узнали от некоего француза (кондотьера де Грона). Тот рекомендовал развить производство товаров, пользующихся спросом на европейском рынке. А именно - выжигать леса, чтобы изготовлять из древесной золы поташ для экспорта, а выжженные пространства засевать хлебом и потом также вывозить еще и зерно²³. Изготовление поташа быстро стало третьим по значению промыслом в стране после пушного и соляного, причем более половины (!) всего поступавшего поташа давали «будные майданы» царского свояка, крупнейшего землевладельца боярина Б.И. Морозова, возглавлявшего четыре приказа, в том числе Приказ большой казны.

Француз познакомил царское правительство с доктриной активного торгового баланса, а наиболее активными и влиятельными иностранными купцами на русском рынке и организаторами первых в России текстильных мануфактур и железоделательных заводов были англичане и голландцы. Страны европейского северо-запада - Нидерланды, Англия и Франция – закрепились на вершине складывавшейся тогда системы международного разделения труда и всемирного рынка – капиталистической мир-экономики.

Историческое доминирование Запада было результатом победы капиталистической мир-экономики над господствовавшими до этого мир-империями. В мир-империях рынки, хотя и ускользали дальними маршрутами, в целом были подконтрольны мощным военно-чиновничьим аппаратам. Капиталистическая мир-экономика, или экономика, охватившая весь мир «играми обмена», регулируется механизмами, не имеющими формального политического центра и вышедшими из-под контроля отдельных государств. В стадии становления она смогла успешно противодействовать потугам испанских и австрийских Габсбургов обратить ее в мир-империю.

На верхнем ярусе – в «центре», или «ядре», мир-экономики происходило утверждение аренды и вольнонаемного труда, возникли передовые формы сельского хозяйства, диверсифицировалась промышленность, формировались организованные рынки; шло интенсивное накопление капиталов и научно-технических знаний с ростом фрахтовых и банковских услуг. На периферии сосредоточились производства драгоценных металлов, сахара, кофе, хлопка на основе рабского труда в колониях (рудники, плантации) и производства зерна и корабельных товаров (древесина, растительные волокна) с широким распространением барщины в Восточной Европе («второе издание крепостничества»). Полупериферийным странам с преобладанием издольщины в аграрном строе осталась узкая специализация в международном обмене на отдельных видах дорогой промышленной продукции (шелк, стекло), незернового сельского хозяйства (шерсть, вино).

Когда капиталистическая мир-экономика окрепла, а государства европейского северо-запада преуспели в утверждении себя в качестве ее центра, началось постепенное распространение этой системы на весь мир - с включением в XVII веке Северной Америки, а в XVIII-XIX веках - восточных мир-империй и остальной Азии, также Африки и Океании. Интегрированные мир-империи - Османский султанат, Иран, Могольская Индия, Китай – вслед за крупнейшим государством Восточной Европы – Речью Посполитой были низведены на положение периферии капиталистической мир-экономики, что означало ослабление государственных механизмов и перестройку хозяйства в интересах стран «ядра».

А что же Россия? По мнению теоретика мир-системного анализа И.Валлерстайна, Ливонская война была схваткой растущей капиталистической мир-экономики с растущей российской мир-империей, причем схваткой с «ничейным» исходом. Победа войск Ивана Грозного на Балтике (где в торговле уже доминировали голландцы) означала бы тогда включение в состав его империи значительной части Европы, как когда-то Новгородской республики и прекращение капиталистического развития. Победа Запада привела бы к окончательному распаду «Московии» на слабые государства с периферийным положением в мир-экономике, подобно Речи Посполитой, позднее - восточным империям²⁴. ( Здесь уместно добавить к выводам американского исследователя напоминание об английском проекте захвата тех частей Русского государства, которые во времена «Московского разорения» 1611-1612 гг. не были заняты ни поляками, ни шведами, ни казаками, - земель от Беломорья до Среднего и Нижнего Поволжья²⁵). Россия же, продолжая без балтийских берегов в течение XVII века прирастать Сибирью, сумела при Петре I войти «при шпаге» в европейскую геополитику и, в отличие от азиатских империй XVIII-XIX веков, контролировала внушительный военный потенциал. Российскую империю можно было призвать в качестве решающего союзника во внутриевропейских конфликтах, причем в ходе наполеоновских войн она была непосредственно вовлечена в процесс борьбы между Англией и Францией за гегемонию в мир-экономике²⁶.

Однако, превратившись в великую военную державу, расположенную не так далеко от европейского «ядра» капиталистической мир-экономики, Россия не могла войти в это «ядро», одновременно начав подражать ему в «мировых стандартах» хозяйственного и культурного быта. Мир-системный анализ оперирует понятием «геокультура», обозначающим культурное основание капиталистической мир-экономики – представление о том, что суверенное государство, выбрав правильный экономический курс развития (причем с уже заданными передовыми странами рамочными условиями), достигнет благосостояния и процветания. Быт и экономические институты стран-лидеров капиталистической мир-экономики определяют «геокультурный ареал» - образец для подражания в хозяйственных (и не только) реформах. Широко известно, что и для эпохи европейского меркантилизма²⁷, и для реформ Петра I «геокультурным ареалом» была Голландия, а образцом для Петербурга - новой столицы новой великой военной европейской державы - стал Амстердам - мировой биржевой и банковский центр, империя торговли и кредита, «магазин Европы», город-порт, поражавший визитеров зрелищем огромного (до 2 тыс. одновременно) числа кораблей в одной гавани и пестрой многоязыкой толпы деловых людей - от евреев-сефардов, искусных в вексельных операциях, до сноровистых ремесленников-гугенотов, эмигрировавших из Франции после отмены Людовиком XIV Нантского эдикта.

Конечно, слова о «пылком монархе с разгоряченным воображением», который, увидев Европу, «захотел сделать Россию - Голландиею»²⁸, можно считать преувеличением ворчливого Карамзина. Петр заимствовал и из опыта Франции (откуда был приглашен главный архитектор Петербурга Леблон), и из опыта Англии, где царь и самый образованный из его сподвижников Яков Брюс (будущий президент Берг-Мануфактур-коллегии) ознакомились с опытом упорядочения денежной системы, посетив Лондонский Монетный двор, который возглавлял не кто-нибудь, а Исаак Ньютон. Однако голландское влияние трудно переоценить, учитывая, что заимствованные у непосредственных противников в Великой Северной войне – шведов эталоны регулярной армии и организации питавших военно-артиллерийскую мощь металлургических предприятий также были «трансляцией» этого влияния. (Шведская регулярная армия была создана по образцу первой европейской армии такого типа, сформированной голландским штатгальтером и полководцем принцем Морицем Оранским, а шведскую металлургию поставили на богатых местных рудах голландские предприниматели-иммигранты).


Хотели, как в Голландии, а вышло – как в Польше

Петровские реформы обозначили новый этап евразийского месторазвития России. Ее восточные территории стали обеспечивать металлами, столь нужными и для военных потребностей, и для денежного чекана. Для крупномасштабной монетной реформы, утвердившей в российской денежной системе триметаллизм и десятичный принцип, золотой песок поступал в «коробах» Сибирского приказа от торговли с Китаем, серебро – с рудников, обнаруженных в Забайкалье греком Александром Левандиани (Нерчинский сереброплавильный завод пущен в 1704 г.). А полнота меднорудных и столь необходимых для боевой мощи империи железорудных ресурсов была обнаружена на Урале, откуда железо «лучше свейского» стало вскоре вывозиться и за границу. Уральская металлургия завоевала мировое первенство благодаря превосходству России над Европой в обладании универсальным энергопромышленным фактором той эпохи - древесным топливом²⁹, недостаток которого особенно остро ощущала Англия, теснившая Голландию с позиции гегемона в капиталистической мир-экономике. Англия и стала главным экспортером русского железа, как и русских «корабельных товаров», - пеньки, льна, парусины, древесины.

Петровские любимцы Никита и Акинфий Демидовы, оказавшиеся в числе главных творцов великодержавия России, создавали свою деловую империю с центром на реке Нейве (Невьянский завод) параллельно строительству Петербургской империи со столицей-«парадизом» на реке Неве. Уже после смерти царя Акинфий Демидов, уверенно занявший первое место среди русских металлургов-предпринимателей, простер свои ведомственные владения (почти 30 заводов), выделенные на карте России отдельной территорией,³⁰ также и на Алтай и обнаруженную там в Змеиных горах серебряную руду употребил на чекан поддельных монет в подземельях Невьянской башни. Наладил он и связи с «бугровщиками» - добытчиками золотых изделий из языческих могильных курганов Сибири³¹.

Принципиальный сдвиг в горнозаводской и обрабатывающей промышленности страны отразило появление в русском языке самих слов «металл», «фабрика» и «мануфактура» (как и многих других). Самодержец-меркантилист стремился видоизменить структуру национального экспорта посредством насаждения большого числа новых производств. Петр I вернулся к идее ближайшего советника своего отца боярина Афанасия Ордин-Нащокина (1605-1680) о привлечении армянских купцов для поворота на Волгу Великого шелкового пути. Ради этого проекта Петр предпринял Персидский поход в 1722-1723 гг. Увлеченный затеей прикаспийского шелководства, Петр для организации этого дела приглашал не кого-нибудь, а знаменитого «бумажного змея Франции» Джона Ло («господина Ляуса»). Основателю Миссисипской компании и «графу Арканзаскому» был обещан титул «светлейшего князя» (2000 дворов крепостных, 100 солдат охраны и т.д.) с предложениями: учинить Персидскую торговую компанию, а «в плодовитой восточной России около Каспийского моря» заложить города и села и заселить их иностранными колонистами «ради заводов и мануфактур или для земледелия»³².

Хотя захваченные шелководческие области Гилян и Мазандеран были возвращены шаху неповоротливой Анной в 1732 г. и планы Петра I охватить Каспий «кольцом» русских поселений не осуществились, торговля шелком набрала обороты благодаря Вышневолоцкой балтийско-волжской системе внутреннего судоходства, сооруженной купцом-гидротехником бурятского происхождения Михаилом Сердюковым (Бароно Имегеновым). В развернувшемся обмене западных сукон на шелк-сырец видную роль играли купцы-армяне, некоторые из которых вливались в новую русскую элиту.

Рассчитывал Петр и на перспективу «производить коммерцию» с государством Великих Моголов.

Однако, Индия все же осталась недосягаемой; большего удалось добиться в «китайском торге» - сербский соратник Петра С.Владиславич-Рагузинский заключил торговый трактат Российской империи с Китаем, основав Кяхтинскую слободу (1727), которой будет суждена слава «песчаной Венеции».

Идея учредить «порядочное купечество в иностранные края», несомненно, была навеяна примером западных Ост-Индских компаний, прежде всего Голландской, ввозившей в Европу товары с Индостана и островов Малайского архипелага, из Китая и Японии. Сравним теперь голландский эталон капиталистической мир-экономики с некоторыми российскими последствиями петровских реформ.

Знаменитый британский экономист У.Петти (1623-1687), наиболее подробно и ярко охарактеризовавший достижения Голландии, особо выделил пять пунктов.

Первый. Свобода совести. Голландия стала пристанищем для многих диссидентов, а это по большей части люди вдумчивые, трезвые и предприимчивые, и вообще «торговля ведется наиболее энергично во всех государствах и при всех правительствах сектантской частью населения и теми, кто исповедует идеи, отличные от государственно признанных»³³.

Второй. Обеспечение законом прав собственности на землю и дома.

Третий. Организация банкового дела.

Четвертый. Наем в Англии, Шотландии и Германии рядовых солдат - «охотников подвергать риску свою жизнь за плату 6 пенсов в день».

Пятый. Перекладывание занятий земледелием и животноводством на поляков и датчан, от которых голландцы получают необходимый хлеб и молочный скот.

Таким образом, голландцы предпочли освободиться от наиболее беспокойных и опасных и вместе с тем наименее выгодных занятий (хотя именно в Голландии появилась первая в Европе регулярная армия, и Нидерланды были родиной интенсивного земледелия с плодосменными севооборотами и породистого молочного животноводства).

Что в результате петровских преобразований получилось в России?

1. Свободе совести явно противоречил указ Святейшего Синода (учрежденного взамен патриаршества) об обязанности священников доносить - под страхом лишения не только сана и имения, но и «живота» - о «злых умышлениях» прихожан, обнаружившихся во время исповеди. Раскольники-староверы были в числе наиболее резких обличителей реформ Петра.

2. Сгон крестьян и ремесленников за тысячи верст на строительство новой столицы оставлял семьи без кормильцев, а целые волости - без мастеровых людей. Старообрядец Иларион Докукин (колесован по приказу Петра в 1718 г.) буквально вопиял о беззаконии в вопросах собственности и оседлости: «Зрите, о правоверные христианские роды, како мы здесь живущие на земле, от оного божественного дара многие отрезаеми и свободной жизни лишаеми, гоними из места в место, из града во град... домов и торгов, земледельства, такожде и рукодельства, и всех своих прежних промыслов... и всякого во благочестии живущих состояния, и градских и древле установленных законов лишились... гладом истаевами и многие от того умерщвляемы... и отечество наше пресловущие грады опустошили»³⁴.

3. Сразу после основания Санкт-Петербурга Петр пытался «приневолить» купцов к бирже, но она реально не функционировала почти век. А «банковское дело» неплохо «наладили» ближайший сподвижник Петра светлейший князь Меншиков и братья Соловьевы. Бывший дворецкий Меншикова Осип Соловьев организовал в Амстердаме первый русский банкирский дом и вместе со своим братом - обер-комиссаром Архангельской таможни развернул прибыльную контрабандную торговлю, на нажитые деньгие приобретая в Амстердаме бриллианты для своего покровителя. Беззастенчивый мздоимец и казнокрад Меншиков разместил в амстердамском и лондонском банках звонкой наличности и драгоценностей на сумму 9 млн. рублей. Позднее, при Екатерине II, именно в Амстердаме был взят первый русский внешний заем, положивший начало финансовой зависимости «полупериферийной» империи от ядра мир-экономики.

4. Как высшее, так и низшие сословия, были принуждены Петром к воинской повинности в виде офицерской службы и рекрутских наборов.

5. За замечанием Петти, что голландцев обеспечивают зерном поляки, стоит один из самых значительных феноменов социально-экономической истории Европы - «второе издание крепостничества». Вторичное закрепощение - гораздо более жестокое, чем раннесредневековое, охватило только области восточнее Эльбы и сформировало характер Восточной Европы как аграрно-периферийного региона по отношению к капиталистическому мануфактурно-торговому «ядру» Запада. Инфляционный рост цен на хлеб, обусловленный обильным притоком золота и серебра с африканских берегов и в особенности из Нового Света («революция цен»), перераспределение в странах «ядра» (особенно в Голландии) трудовых ресурсов в пользу мануфактурной промышленности и транспорта обусловили выгодную конъюнктуру для экспорта зерна из Восточной Европы, где организационная сила земельных магнатов позволила им навязать крестьянству многодневную барщину. Отработочная рента стала наиболее выгодна землевладельцам, поскольку обеспечивала максимизацию количества зерна за счет увеличения барской запашки (и, напротив, доходы от денежного оброка падали ввиду роста цен) и максимизацию денежного дохода для покупки западных мануфактурных и колониальных товаров. Наиболее жестоким «второе издание крепостничества» было в Польше. После слияния королевства Польского и Литвы в Речь Посполитую (1569) началось закрепощение крестьянства западнорусских земель, входивших в состав Великого княжества Литовского. Польша не знала свободного сельского населения, и с объединением двух государств польские порядки стали распространяться на Литву, Белоруссию и Малороссию, где до того 9/10 земледельцев были вольными хлебопашцами.

Юрий Крижанич, не раз обращавшийся в своем сочинении к польской теме, негодовал, что «немцы» (читай: голландцы) «вывозят всю пшеницу». Современные историки-экономисты отмечают, что крупный земельный собственник, обладая силой для внеэкономического принуждения, мобилизовал эту силу на службу западноевропейскому капиталисту, прежде всего амстердамскому³⁵.

Примечательно, что никто иной, как Петр I, был разочарован видом «безнарядной» и нищей Польши³⁶. Однако инспирированное Петром включение России в систему международного разделения труда открыло дорогу процессам, уподобившим российское крестьянство польскому. После смерти Петра стала быстро увеличиваться доля продовольствия и сырья в экспорте страны и предметов роскоши в импорте. Хотя сам царь был неприхотлив в быту, он поощрял «разживу» как стимул к европеизации, а при его преемницах заграничная мода и вкусы стали определять изощренный быт дворянского сословия. Импорт предметов роскоши усилил сословную и имущественную рознь в стране рознью культурной - между новыми вельможами, разодетыми в чулки и камзолы и вкусившими парижского «просвещения» хотя бы в салонах и на бульварах, и закрепощенным простонародьем.

«Золотой век» Екатерины II закрепил за русским дворянством привилегии, которыми польское шляхетство владело еще по Петркувскому статуту 1496 г.: монополия собственности на землю, полновластие над крепостными, исключительное право производства спиртных напитков (право пропинации в Польше и монополия на винокурение в России).

Дарование вольности дворянству и присоединение плодородных причерноморских земель обусловили подъем дворянского предпринимательства в форме барщинно-фольварочного хозяйства, ориентированного на внешний рынок, и соответственно, усиление крепостного права вплоть до таких его форм, как месячина. С другой стороны, опережающий рост хлебных цен сравнительно с отечественными промышленными изделиями и импорт изысканных предметов потребления вели к снижению уровня мануфактурного производства и городской торговли, сокращению доли городского населения (многие из разночинцев и маломощных купцов принялись за пашню), недоразвитию «среднего класса», т.е. действовали в направлении, противоположном европейской цивилизации, которую западная историография характеризует именно как «цивилизацию среднего класса»³⁷.

Таким образом, преобразования в духе меркантилизма с ориентацией на Голландию дали результаты, во многом противоположные геокультурному ареалу капиталистической мир-экономики. Российская империя вписала заключительную главу во «второе издание крепостничества», а ее военное величие контрастировало с ее экономической отсталостью. «Без нашего позволения ни одна пушка в Европе выпалить не смела», - хвастался канцлер А.А.Безбородко (1747-1799), но крепостничество, укорененное не только в сельском хозяйстве, но и в промышленности (посессионные фабрики с «вечными мастеровыми»), было весьма далеко от «естественного порядка» новых экономических доктрин Запада – физиократии и классической английской политэкономии.


Хлеб - всему голова?

«Золотой век» дворянства, он же «апогей крепостного права», принес с собой смену «эталонного ареала» российских реформ. Французская просветительная литература познакомила Россию с идеями физиократии, привлекшими внимание самой просвещенной самодержицы Екатерины II. Она провозглашает, что «земледелие есть первый и главный труд, к которому поощрять людей должно», и учреждает Вольное экономическое общество «благородных людей для изучения и распространения агрономических знаний». Она проводит принцип свободы торговли: отменяет ограничения на вывоз зерна и уничтожает монополии и привилегии, данные в прежнее время «указным фабриканам». Вслед за самими физиократами - критиками кольберовского меркантилизма Екатерина не признает их родину образцом: Франция, «умножая, поощряя и распространяя все мануфактуры, позабыла... хлебопашество»³⁸. «Эталонным ареалом» становится Англия - страна передового земледелия с фермерством и рациональными (плодосменными) севооборотами и улучшенными приемами обработки почвы с применением удобрений и усовершенствованных орудий.

Первый пропагандист английского опыта ведения интенсивного сельского хозяйства - С.Е. Десницкий (1740-1789). Он получил образование в Глазговском университете, где слушал лекции самого Адама Смита, по возращении стал профессором Московского университета. В 1780 г. выходит его перевод книги англичанина Боудена «Наставник земледельческий», а в 1781 г. под его редакцией - сочинение священника русской посольской церкви в Лондоне, протоиерея А.А. Симборского «Описание практического англинского земледелия». Десницкий рекомендовал для внедрения рационального плодосменного оборота выписать из Англии «все употребительные орудия земледельческие, а всего бы лучше, если бы достаточные помещики соблаговолили выписать и фермера английскаго, коему отдавши желаемое число десятин в кортому (аренду) на 7 или 19 лет, как то водится в Англии, дать учеников для научения»³⁹. Так и поступали состоятельные помещики, не только «выписывая» фермеров из Англии, но и посылая своих крепостных обучаться приемам ведения сельского хозяйства непосредственно на английских фермах.

Сокрушение Польши (разделы Речи Посполитой) и Крымского ханства создало условия для превращения великой европейской военной державы еще и в «житницу Европы». Бывшее Дикое Поле причерноморских степей вошло в Новороссийский край и вскоре заколосилось пшеничными полями, а победы над Турцией отворили черноморские ворота для экспорта хлеба.

Управляющий Новороссией светлейший князь Г.А.Потемкин-Таврический спешил с заселением и градостроительством, раздавая на выгодных условиях чиновникам и офицерам плодородные черноземные земли, привлекая иностранных колонистов (включая разный сброд), переводя огромные суммы из Петербурга и искусных ремесленников с севера и из Москвы. Крепостные самого Потемкина, которому посвятил книгу «О земледелии, скотоводстве и птицеводстве» (Николаев, 1799) еще один популяризатор английской системы полеводства М. Ливанов, также постигали секреты английского сельского хозяйства.

В правление Александра I сам император в подражание ферме короля Англии устроил свою ферму возле Петербурга под управлением англичанина Дэвидсона. Ближайший друг царя, министр коммерции граф Н.П.Румянцев обустроил на английский манер поместье «Кагул» в 16 верстах от Москвы. Отставной кабинет-министр по иностранным делам Ф.В. Ростопчин писал в анонимной книге «Плуг и соха» (1806) о моде на английское земледелие: «Английский фермер столь же начинает быть нужным многим дворянам, как французский эмигрант, итальянские в домах окна и скаковые лошади в запряжке». Попытка самого Ростопчина в воронежском имении в 1803 г. с помощью управляющего-англичанина и английских рабочих устроить рациональное хозяйство привела спустя год к значительным убыткам и необходимости продажи имения. Такими же неудачами заканчивались в большинстве своем и другие попытки завести интенсивное сельское хозяйство английского образца: оно оказывалось неэффективным в российских условиях из-за гораздо больших издержек по сравнению с традиционным экстенсивным трехпольем и могло приносить доход лишь на хорошей земле вблизи столиц. Позднее славянофил Иван Киреевский (1806-1856) подвел итоги увлечениям помещиков чужеземными аграрными новшествами: «Учреждались плодопеременные хозяйства, где избыток земли и недостаток рук указывали на устройство прямо противоположное, сеяли картофель в громадных количествах, где некуда было сбывать даже зернового хлеба. Заводили многосложные орудия, не соответствующие местным потребностям. Ломали прежние обычаи не для новой выгоды, но для новой системы. Тратили огромные капиталы, чтобы добыть малоценные произведения»⁴⁰. В итоге разорялись и помещики, и их крестьяне.

Матвей Волков (1802-1875), бывший профессор Института путей сообщения, а затем популяризатор «сельскохозяйственной экономии» И.Г. Тюнена, разъяснял русской образованной публике, что плодосменная система требует крупных капиталовложений (содержание хорошего рабочего и породистого мясомолочного скота, затраты на механизацию и удобрения). Они окупаются лишь при наличии выгодного сбыта в густонаселенных местностях со значительной долей промышленного населения, при низких издержках транспортировки и при высоких ценах на разнообразные продукты полеводства и скотоводства. Поэтому наиболее восторжествовал плодосмен в Бельгии – компактной стране с наибольшей в Европе густотой городского промышленного населения (и железных дорог), предъявлявшего устойчивый спрос на продукцию сельских окрестностей. В России, где население редко, денежный оборот неразвит, машиностроение только начинается, расстояния огромны, а средства сообщения находятся в самом неудовлетворительном виде, увлекаться плодосменом неуместно⁴¹.

Однако чернозем южнороссийских просторов позволял наращивать производство и экспорт зерна и при архаичном трехполье. К началу ХIХ века хлеб прочно занимает главное место среди русских вывозных статей, опережая сало, пеньку и лен, тогда как доля железа в русском экспорте, значительная в середине и конце XVIII века, резко падает и вскоре сходит на нет.

Академик М.В.Ломоносов с гордостью писал в 1755 г., что в России «отверсты внутренности гор», из коих «проливаются металлы, и не токмо внутрь отечества обильно распространяются, но и... заемные внешним народам отдаются»⁴². Всю вторую половину XVIII века до ¾ экспорта русского железа обеспечивала Англия. Но в год победы над французским флотом под Трафальгаром (1805) «владычица морей» впервые опередила Россию по выплавке чугуна, и за следующие полвека более чем десятикратно возросло ее преимущество в черной металлургии над отставшей Россией, к середине XIХ века уже нуждавшейся в ввозе английского чугуна.

Такая метаморфоза была обусловлена свершившимся промышленным переворотом. Русский экспорт обеспечивал наращивание мощи британского парусного флота и английское машиностроение пока не было паровых машин и техники выплавки чугуна на коксующихся углях. Изобилие древесного топлива обеспечивало не только количественное, но и качественное превосходство уральского железа. Но когда бедная лесами Англия смогла утилизовать лежавшие втуне и вблизи железорудных месторождений запасы каменного угля, начался «неслыханный расцвет» ее промышленной традиции⁴³. А мировое значение русской металлургии пало; месторождений каменного угля вблизи седого Урала не было.

Обширные горнозаводские поселения, разбросанные по громадной территории, обособились отдельными округами от лежащих подле территорий. Центростремительная сила государства и хватка отдельных предпринимателей позволяли внедрять передовой технический опыт (включая приглашение западных специалистов или направление русских инженеров за границу для обозрения предприятий), но достигнутый прогресс не стимулировал преодоление инерции слабого разделения труда и неразвитости внутреннего товарообмена. Подведение под горнозаводскую промышленность крепостнического фундамента превратило список хозяев металлургических предприятий в подобие реестра высшего дворянства⁴⁴. А гениальные изобретения уральских и алтайских самородков (Ползунова, Залесова, Фроловых, Черепановых) не могли сформировать инновационные кластеры, которые бы создали цепочку взаимного стимулирования отраслей и регионов с новой технически ориентированной предпринимательской элитой - наподобие того, как это было в Англии.

С созданием в Британии парового флота стал падать и спрос на русские растительные волокна. Крепостническая Россия, изрядно подсобившая своими природными ресурсами английскому промышленному и мореходному величию, теперь устами своего присяжного политэконома камер-юнкера Бутовского уповала на «золотое дно» чернозема и на то, что высокой степени просвещения можно достичь и «на основе земледелия, как в Китае»⁴⁵.

Курс политэкономии Бутовского, отпечатанный в типографии Е.И.В. канцелярии, вышел на следующий год после отмены в Англии хлебных законов (1846), препятствовавших ввозу в страну зерна. Русский хлебный вывоз подскочил почти вдвое и превысил 30% совокупного экспорта. К началу ХХ века эта доля выросла до 40%⁴⁶, причем получила известность реплика министра финансов академика Вышнеградского: «Сами не будем есть, но будем вывозить».

В последней четверти века вывозить приходилось по заниженным ценам мирового рынка, на который после быстрого развития трансконтинентального железнодорожного строительства в Северной Америке и океанского пароходства хлынула пшеница из США и Канады, выращиваемая с меньшими затратами, чем в России.

Внешний рынок диктовал и однообразие злаковых посевов, выгодное для экспортеров пшеницы и ячменя, но истощавшее почвы, включая черноземные, о чем в конце XIX в. с тревогой писали такие выдающиеся ученые, как В.В. Докучаев и Д.И. Менделеев. Консервация в Европейской России «выбалтывающего землю» трехполья в сочетании с быстрым ростом крестьянского населения после отмены крепостного права вела к «оскудению центра». Но «евразийское месторазвитие» оставляло возможность продвижения в очередной колонизационный пояс (после великорусского, поволжско-прикамского и новороссийского) - на Северный Кавказ, в Сибирь и Среднюю Азию. Парадокс евразийского колонизационного размаха состоял в том, что возможности убыстренного развития зернового хозяйства на вновь вовлекаемых в оборот новых часто более производительных почв с ориентацией на мощное расширение внешнего сбыта задерживали расставание с экстенсивным трехпольем и давали «попятный ход» аграрной эволюции.

Таким образом, к началу ХХ века новая система интенсивного многопольного земледелия, утвердившаяся по всей Европе, так и осталась редкостью в Российской империи, водворившись лишь в остзейских и привислинских губерниях⁴⁷, и проблема перехода к ней стояла не менее остро, чем проблема перевода экономики страны на рельсы индустриализации. К этому времени капиталистическая мир-экономика охватила весь земной шар; ее «ядро» расширилось за счет близлежащих западноевропейских стран (объединенная Германия и скандинавские государства) и заокеанского гиганта – Соединенных Штатов Америки. Новые страны «ядра» задали и новые эталонные ареалы - образцы «мировых стандартов» для экономических преобразований в России.