Сергей Белогуров

Вид материала

Рассказ

Содержание Почти невыдуманные рассказы Черные горы - Москва, 1987-1991 гг. Кундуз - Москва, 1988-1991 гг. Кабул-Москва, 1988-1992 гг. Вали ты ды шуравьяно пыр зид мубареза вукра? Хидмат-е этэлят-е доуляти Почти невыдуманные рассказы Балканская баллада Об авторе

Подобный материал:

• «студия квартал-95», 631.17kb.
• Сергей Мельников: Точность распознавания речи доходит до 90%, 86.38kb.
• Музыкально-исполнительское творчество, 214.16kb.
• 6 июня Калининградскую область посетил министр энергетики РФ сергей Шматко, 2006.92kb.
• Сергей Миронов определил планы на жизнь, 24.06kb.
• Александр Конторович «черные купола», 3987.4kb.
• Сергей Тимофеевич Избранные сочинения/ Аксаков, Сергей Тимофеевич; сост.,вступ, 126.44kb.
• Сергей Анатольевич Батчиков Сергей Георгиевич Кара-Мурза Неолиберальная реформа в России, 1016.62kb.
• Московский государственный институт международных отношений, 1027.57kb.
• Мы сами открыли ворота, мы сами, 807.55kb.

Сергей Белогуров


На обочине войны

очерки и рассказы


Эта книга увидела свет благодаря личному участию и финансовой поддержке полковника Хренкова Ю.Д., капитана III ранга Шкерина В.Е., сержанта Ключникова Д.С., мл. сержанта Кулыгина М.В., курсантов Крючкова B.C., Шутова С.Ю., Бородина Ю.А., Дорофеева А.В., Бочарова С.А., Венцловского А.А., Чупрынова Д.А., Яценко Г.Ю.

Выражаем сердечную благодарность семье Сергея Белогурова, и особенно его матери — Ларисе Дмитриевне.

_{СОДЕРЖАНИЕ}

ОЧЕРКИ АФГАНСКОЙ ВОИНЫ

Ишаки 3

Ночной полет .5

Госпиталь .7

Допрос 10

Блокпост 14

^ ПОЧТИ НЕВЫДУМАННЫЕ РАССКАЗЫ

Сын полка 18

Балканская баллада...... ,. 27

ОБ АВТОРЕ 39

Очерки Афганской войны


ИШАКИ


Тяжелый удар разорвал воздух, под ногами вздрогнул пол штабного салона.

• Это что, «геноцид», товарищ лейтенант? — спросил писарь, расцвечивавший лежавшую на столе карту.
  
• «Гиацинт», — поправил я, — у нас артиллерия — целый гербарий: «гвоздики», «акации», «васильки»... Один такой «цветочек» — и нет кишлака.
  
• Вот я и говорю, что геноцид, — ухмыльнулся солдат.
  

Я не ответил. Настроение было скверное, под стать погоде. Третьи сутки шел обычный для этих мест затяжной весенний ливень. Подразделения, поднявшиеся в горы, мокли теперь на голых скалах в летних гимнастерках, дожевывая остатки сухпайка. Командиры, с трудом пробиваясь сквозь эфир на севших аккумуляторах, требовали наверх теплые вещи и продовольствие. У подножья Черных гор шло совещание оперативной группы.

— Додумались, стратеги хреновы, — подполковник Орлов поднялся в салон, стряхивая с бушлата струйки воды. — Собирайся, сейчас поедем по кишлакам... Да, сходи и возьми кого-нибудь из «зеленых».

Я надел бушлат, но выйти не успел — в двери показался ге­нерал, руководивший операцией.

— Спецпропагандисты, вам задача понятна? Мне нужны вьючные животные: лошади, верблюды, ишаки, — все, что найдете... Вертолеты не летают, дорогу «духи» заблокировали. Будем поднимать груз по горной тропе, караваном.

Шлепая по лужам к афганским палаткам, я почему-то вспом­нил картину «Переход Суворова через Альпы»: кони, навью­ченные пушками и поклажей, и седой полководец в плаще, шпагой указывающий им путь. Наш генерал был тоже не мо­лод, страдал желудком и регулярно пил кефир, который при­возил ему специальный вертолет из Кабула. Интересно, где брал кефир Суворов, когда воевал в Альпах? А главное, где мы возьмем генералу животных в Черных горах?

В палатке афганского агитотряда сидело человек восемь офицеров. На столе среди тарелок с закуской возвышался «большой брат» — литровая бутыль водки.

-Садись с нами, Сергей, — командир отряда налил и при­двинул стакан. — Вчера пятерых наших с гор принесли. «Духи» из миномета накрыли.

Я знал об этом. Знал и то, что не было никакого миномета, а был советский танк, который обстрелял афганский батальон, вышедший в горы на час раньше срока. Интересно, знают ли об этом сидящие здесь афганцы? Конечно знают, это они специально при мне так говорят. Я молча поднялся и выпил.

...По сторонам дороги проплывали безжизненные дувалы.

-Здесь давно уже никого нет, — говорил афганский офицер, глядя в триплекс, — все жители ушли в Пакистан от бомбежек. Только кочевники иногда останавливаются на ночлег.

-Впереди кишлак Какаци, — сказал Орлов, разглаживая лежавшую на коленях карту. - Может быть там кто-нибудь остался.

Бронетранспортер сошел с дороги и остановился на небольшой площади, окруженной пирамидальными тополями. Кишлак и впрямь выглядел обитаемым. Кое-где стелился над саман­ными крышами дымок, под навесом сельской мечети сидели старики в белых чалмах.

-Стырай ма сый! Джор? Пы хайр?— затянул я длинный перечень пуштунских приветствий, лихорадочно думая, как лучше перейти к делу. — Цынга йе? Сехате хы дый?¹ — В голову ничего путного не шло, слова о дружественной миссии советских войск, несущих мир афганцам, как-то не вязались с доносившейся канонадой и развалинами вдоль дороги. А, ладно, скажу, как есть! И я выложил им всю правду: про солдат, мокнущих в горах без пищи, и про то, что сами мы не можем доставить груз. Потом в разговор вступил афганец, пообещав жителям кишлака продовольствие и медицинскую помощь.

¹ Здравствуйте! Как ваше здоровье? Все в порядке? Как вы? Как себя чувствуете? (пушту)

Окончив, мы дипломатично отошли в сторонку, давая старейшинам посовещаться. Белобородые дружно вытащили жестяные коробочки с насваем — зеленой трухой из негашенной извести — и набили им беззубые рты. Поодаль собралась кучка детей, с любопытством рассматривавших наш бронетранспортер и «КамАЗ». Наконец к нам обратился староста в белых штанах и очках в золоченной оправе. Он объявил, что хотя в кишлаке имеются только четыре взрослых ишака, жители го­товы предоставить их на время советским друзьям.

Прикинув, что на четырех ишаках можно увезти около двухсот килограммов груза, мы решили, что этого будет достаточно. Дети тотчас бросились по дворам, и вскоре на площади собрались почти все жители Какаци. Пока грузовик развора­чивался бортом к дорожной насыпи, мы пожимали руки хозя­евам животных. Но когда ишаков стали заводить в машину, возникли непредвиденные осложнения.

Животные, на вид такие смирные и понятливые, вдруг слов­но взбесились. Оглашая воздух диким ревом, они упирались растопыренными ногами в раскисшую от дождя землю, не желая идти в кузов. Солдаты тащили их под уздцы, хватали за уши, дети толкали в зад, старики лезли с советами — все было тщетно. Одного из упрямцев удалось было поднять и втащить на руках, но хитрая скотина, недолго думая, сиганула через борт и шлепнулась на землю почти с двухметровой высоты. Пока мы бежали к месту падения, в уме подсчитывая стоимость разбившегося ишака, тот как ни в чем не бывало вскочил на ноги и умчался куда-то в поле.

Кишлак стоял у дороги, по которой то и дело проходили расписные высокобортные грузовики — «барбухайки» и авто­бусы с пассажирами. Наверное, их взорам представлялось ма­лопонятное зрелище: несколько «шурави» в окружении гомо­нящей толпы афганцев пытаются затолкнуть ревущих ишаков в кузов машины. Орлов, отвечавший за работу с населением в районе боевых действий, ругался на чем свет стоит.

Наконец, все было кончено. Три оставшихся ишака дрожа­ли в углу измазанного глиной и навозом кузова. Только тут мы представили, каково будет тащить их с грузом в горы, и попро­сили старосту дать нам погонщика. Однако добровольцев отправиться в район боевых действий не оказалось, и мы по­везли свои трофеи на КП дивизии, из которой должен был от­правляться груз.

Заместитель командира дивизии вышел из кунга и хмуро уставился на вьючных животных.

— Ну и что мне с ними делать, самому что ли палкой погонять? И как я на них сухпай на две роты повешу? Нет, раз генерал это придумал, пускай сам на них катается, а я с бронегруппой по дороге пробиваться буду. Так что, ребята, везите их назад.

...Через день я приехал в Какаци с афганским агитотрядом. Слово свое мы сдержали, староста и хозяева животных полу­чили подарки, жителям раздали керосин и муку. Старики накрыли стол прямо в мечети и староста, потчуя меня чаем, го­ворил, как благодарны афганцы советским друзьям. Перед отъездом мы долго обнимались, жали друг другу руки. А когда я уже садился в машину, ко мне подошли несколько подрост­ков.

— Салам, командир! Мы тебя помним. А скажи, только честно, зачем ты тогда ишаков у нас брал? Староста говорит, что вашим солдатам в горах было скучно без женщин, так вы им туда ишаков водили.

^ Черные горы - Москва, 1987-1991 гг.

_{НОЧНОЙ ПОЛЕТ}

«Борт» с прошлого вечера стоял на полосе. Во дворике ко­мендатуры сидело человек двадцать, в основном, все знакомые, пытавшиеся, как и я, улететь из Кундуза еще вчера. Но рейс был отложен, и мы знали причину. Два дня назад здесь подо­рвались на бронетранспортере офицеры из штаба армии. По­гибли и двое сопровождавших солдат из комендантской роты, и теперь «борт» ждал, чтобы доставить их тела в Кабул.

Мы сидели на лавках, курили и говорили о погибших.

• Водила этот, бэтээрщик,— рассказывал майор-отпускник, — на операцию прямо с «губы» поехал. Неделю назад избил одного молодого, сломал ему челюсть... Попал под следствие, светил ему, конечно, «дисбат». А тут боевые начались, в роте водителей не хватало. Ну и посадили за руль...
  
• Да, судьба, — вздохнул пожилой прапорщик, сопровождавший какие-то ящики. — И не знаешь, где тебя достанет.
  

...На небе загорались звезды. Но опустившаяся на летное поле ночь прохлады не принесла. Густой, прогревшийся за ночь воздух, был недвижим. Около одиннадцати вечера во дво­рик вышел старший лейтенант из аэродромной комендатуры и объявил:

— Сегодня полетят только офицеры. Служащим и солдатам получать предписания, полетите завтра.

Солдаты покорно взвалили на плечи вещмешки и поплелись к выходу. Среди гражданских, в основном женщин, сидевших в окружении многочисленных сумок и чемоданов, послышал­ся недовольный ропот.

— Завтра, завтра полетите, — говорил «комендач», — завтра еще «борт» будет.

Темноту летного поля прорезал луч автомобильных фар, на миг скользнул по серому брюху «АНа». Донеслись приглушен­ные голоса, захлопали дверцы машины.

— Загружают, — сказал майор, — на гробах полетим. Взвалив на спины сумки и рюкзаки, мы, семеро офицеров, направились к самолету. Вблизи он источал накопленное за день тепло. По одному поднялись по узкой лесенке в тускло освещенный проем двери. В хвосте на рампе стояли два боль­ших деревянных ящика и двое носилок, накрытых брезентом. Мы молча разбирали разложенные на лавках парашюты, помо­гали друг другу подогнать ремни подвесной системы.

— Так, вижу все военные. За что дергать, объяснять не надо, — громко сказал появившийся из кабины командир корабля в пятнистом комбинезоне.

Покосился в конец отсека и уже тише добавил: — Бойцов тут запаяли, а офицеров в Кабуле переодевать будут... Повел носом, вздохнул:

— Жарко... Заморозка плохо действует... Ладно, полетите все в гермокабине, места маловато, зато дышать легче будет. А сейчас пару минут еще есть, пошли вниз, покурим...

Мы вылезли из самолета, не снимая парашютов, закурили тут же под крылом. В этот момент из темноты летного поля вынырнула одна из женщин, бывших во дворе комендатуры. Лет тридцати пяти на вид, в «варенках», с большой брезенто­вой сумкой в руках. Она потянула за рукав одного из летчиков и отошла с ним в тень. Со стороны вышки, подсвечивая себе фонариком, подошел «комендач»:

• Звонили из особого отдела, надо задержаться еще минут на двадцать.
  
• А что такое? — недовольно спросил командир.
  
• Хотят в Кабул одного отправить, его вчера «духи» передали.
  
• Пленный, что ли?
  
• Нет, он сам к ним перешел. А теперь полк из Файзабада выводят, провинция в их руках остается. Так на кой он им сдался...
  
• Ах гад! Сука! — в разговор вступили сразу все пассажиры.— И мы его еще ждать будем? Заводи, командир, полетели.
  У нас четверо погибших на борту, и мы еще с собой эту сволочь посадим?
  

Командир молча докурил, сплюнул и подытожил:

— Видишь, что делается? Да они его, пока лететь будем, без парашюта выкинут, и правильно сделают. Садись, ребята, полетели!

Мы снова поднялись в самолет. Переходя в гермокабину, я увидел, как последними вошли женщина и говоривший с ней борттехник. Она, было, нерешительно взялась за лямку свободного парашюта, но он засмеялся, покачав головой, и повел ее вверх по рампе, туда, где вход в маленькую кабинку хвостово­го стрелка. Загудели моторы, «борт» оторвался от земли и кру­то пошел вверх. Мы сидели всемером в полной темноте, в ма­ленькой кабинке, на каких-то ящиках, корзинах и просто на полу, вперемежку со своими вещами, оружием и парашютами. Летавший хоть раз на самолетах военно-транспортной авиации, хорошо знает, что это такое. Тем более, полеты в аф­ганском небе, когда пилот стремится в кратчайший срок на­брать высоту, чтобы выйти из зоны поражения. В такие мину­ты кровь начинает бешено пульсировать в висках, все тело наливается тяжестью, а уши закладывает так, что, кажется, вот-вот лопнут барабанные перепонки.

— Мужики, — голос в темноте кабины прозвучал как-то тихо и испуганно. — У меня глаза... на лоб вылазят...

Кто-то хихикнул, но затем успокоительно произнес:

• Не бойся, это тебе кажется.
  
• Мужики, я сам врач, я знаю, что такое не бывает... Ой, болит!..
  

Мы не на шутку перепугались. Кто-то зажег фонарик, и его зеленоватый луч осветил бледное, покрытое каплями пота лицо капитана медицинской службы. Глаза были на месте, только лопнуло несколько кровеносных сосудиков. Мельком я оглядел соседей — они выглядели не лучше.

Постепенно самолет выровнялся, и стало легче. Из кабины выглянул второй пилот.

• Попить никто не хочет? — он протянул небольшую пластмассовую канистру. Захотели все, пили по очереди теплую воду, которая сразу же выступала каплями пота.
  
• Эй, а ведь с нами та баба в «варенках» стояла, — вспомнил прапорщик, — она что, в грузовом отсеке осталась?
  
• Нет, они с Мишкой в хвосте, — захохотал пилот, — они там... на звезды любуются!
  

Кабина взорвалась дружным смехом:

• Ха, вот дает подруга! Плацкарту до Кабула отрабатывает!
  Ну, будет, что под старость вспомнить: в Афгане, ночью, среди звезд, на турели...
  
• И на гробах, — почему-то подумал я.
  

...Вскоре самолет начал снижаться. Это было не плавное скольжение к земле, а стремительное падение на крыло в мер­цающую редкими огоньками горную котловину Кабула. И опять лопались перепонки и темнело в глазах. Наконец «борт» покатился по земле и встал. В распахнутую дверь потя­нуло настоящей ночной прохладой. Выпутавшись из парашют­ных лямок, мы один за другим выходили на полосу, в насквозь пропотевшем обмундировании шли, волоча за собой автоматы и рюкзаки, с наслаждением подставляя лица легкому ветерку.

К самолету подкатил «КамАЗ», загудели механизмы, опуская к земле рампу с закрепленным на ней грузом. Ночной полет окончился.

^ Кундуз - Москва, 1988-1991 гг.

14

_{ГОСПИТАЛЬ}

— Ну что, все еще живы? — в палату вошел усатый здоровяк в белом халате. — Ой, а мух почему так много? Ну —ка, после обхода газетки в руки — и вперед! Что, стекло выбито? Ну нет у нас стекол сейчас, затяните вон... простыней хотя бы...

Гепатит да тиф на Востоке — вроде как насморк. Большин­ство афганцев переболело ими еще в детстве, однако, для со­ветского контингента инфекционные болезни были настоя­щим бедствием. Каждый пытался предохраняться по — своему. Одни налегали на спиртное, мотивируя тем, что, дескать, «красные глаза не желтеют». Другие по двадцать раз на день мыли руки и, распечатывая пачку сигарет, обязательно пере­ворачивали их фильтром книзу, чтобы ни пылинки не попада­ло. В результате и те и другие регулярно пополняли население инфекционного госпиталя на северной окраине Кабула.

— Так, что тут у нас? Тимофеев — билирубин сто тридцать. Да, опять вверх пошел, а ты уже хотел выписываться. Сестра, капельничку ему, два раствора... Так, а это кто? Новенький? А, вертолетчик!.. Что-то много вас к нам попадает. Зато рядом, прямо через дорогу. Анализы сделал? Так, глазки желтые, вижу... Подними пижамку... Тут больно? Нет, а тут? Ладно, полежи пока, дозрей. Пей чай...

Доктор двигался по палате, шумел, и его полная румяная физиономия составляла странный контраст с желтыми лица­ми больных. Осмотр проходил быстро. Билирубин выше ста — капельницу, ниже — пей чай. Вообще при лечении вирусного гепатита советская военная медицина, в основном, полагалась на возможности человеческого организма, который должен победить недуг сам. Если организм не справляется, ему помо­гают, устанавливая капельницу. Но физраствора на всех не хватает, и поэтому главное лекарство — чай.

Его кипятили тут же, в палате, в большом эмалированном ведре, опуская самодельный кипятильник из кроватной пру­жины. Минут через сорок вода закипала, и больные пили чай пол-литровыми банками из-под джема.

Пять литров в день. Четыре банки — после завтрака, четы­ре — после обеда и две — перед ужином. Эти банки служили своеобразной мерой отсчета кабульского времени.

На смену доктору в дверях палаты появилась толстая сест­ра — хозяйка с корзинкой в руках.

• Мальчики, берите кефир.
  
• Ну, родная, ну, спасибо, аж пять бутылок на палату, загудели веселые голоса больных.
  
• Не на палату, а на десять человек, — уточнила сестра. Солдатам, из-за нехватки мест лежавшим на втором ярусе в офицерской палате, кефир почему-то не полагался, но мы все делили по-братски. А вообще-то такие кефирные дни случались не часто: один-два раза в неделю.
  
• А что, Люба, в магазин сегодня пойдешь? — поинтересовался кто-то.
  
• А чего мне ходить, вы сами туда бегаете. Вон, у лейтенанта «хэбэ» под матрасом, он и бегает, я видела...
  

Магазин на территории госпиталя являлся для больных зап­ретной зоной. Сестра-хозяйка отделения собирала деньги и ходила туда сама. Но по дороге ее перехватывал коварный док­тор и, просматривая список, вычеркивал запретное: копченую колбасу, ветчину и сосиски, оставляя лишь постылый чай и сладости. Поэтому, когда питаться в столовой становилось со­всем невмоготу, в магазин засылался переодетый гонец с наи­менее выраженными признаками болезни на лице.

Записавшись в список, я оделся и пошел на улицу прогу­ляться. Из соседней палаты выскочил знакомый больной, направляясь к туалету. В одной руке он держал банку с ра­створом и пластиковой трубкой, в другой из вены торчала игла.

— Вот, придавило, а тут еще полбанки. И сестру не докричишься, — пояснил он. — Слушай, будь другом, подержи, пока я управлюсь.

Туалет в инфекционном отделении — самое посещаемое место. Каждый больной бывает здесь по пятнадцать и более раз на дню. На перегородках между кабинками лежали аккуратно отделенные от переплетов томики собрания сочинений В.И. Ленина.

— Видал, — хохотнул больной, усаживаясь поудобнее. — И куда только замполит госпиталя смотрит? Издание четвертое, пятьдесят первого года. Какой интересный парадокс: идеи о мировой революции нашли свое завершение в сортире на ок­раине Кабула, — он вырвал и скомкал несколько листков...

...Вся территория госпиталя разбита на секторы, разгоро­женные заборами из сварных труб. По первоначальному за­мыслу больных должны были размещать в зависимости от тяжести заболевания: ближе к воротам — легких, дальше — тя­желых. Но такой порядок был давно нарушен, и поступавших направляли туда, где были свободные места. Таким образом, уже излечившись, человек мог подцепить какую-нибудь новую заразу.

Растительности было мало: отдельные хилые деревца вдоль дорожек, да чахлый кустарник. Зато фауна была намного бо­гаче: тут и там на песчаных полянках и среди камней мелька­ли серые тушканчики. Вопреки принятому представлению, они не скакали на задних лапках, а бегали по-крысиному, во­лоча за собой длинный хвост с кисточкой.

За наружной стеной раздавалось урчание танкового двига­теля, лязгали гусеницы. Кучка гулявших больных с интересом обсуждала это событие.

• По всему забору бээмпэшки расставили.
  
• Чего это вдруг? Ведь восемь лет никакого охранения не было, только часовой у ворот.
  
• Теперь войска выводят, заставы вокруг города снимают. Вот нас и охраняют...
  
• Да кому ты на хрен здесь нужен, чтоб тебя охранять ?! Это к нам вчера начальника штаба армии положили... Вон, в то отделение, где радиостанция развернута. Там еще автоматчики ходят. Говорят, только три недели как приехал, и сразу весь букет подцепил: тиф, гепатит и амебиаз.
  

...После обеда палата затихала. Большинство спало, замотав головы простынями (от солнца). Несколько солдат на верхнем ярусе, набрав трубок от капельниц, плели из них пучеглазых рыбок с пышными хвостами и рогатых чертей. Затем эти суве­ниры реализовывались через сестру—хозяйку по три рубля за штуку, она же поставляла в артель использованные трубки.

• Серега, тебе там Люба компот взяла, — сказал Саня Тимофеев — молодой прапорщик из рембата, угодивший сюда во второй раз.
  
• Опять что ли с градусами?..
  

Два дня назад сестра принесла из магазина вишневый ком­пот. То ли банка попалась такая, то ли вся партия залежалась где-то на военторговских складах, но только когда открыли крышку, по палате пополз пьянящий запах.

— Мужики, забродило! — восторженным шепотом произнес Тимофеев — счастливый обладатель компота. Он осторожно попробовал жидкость. — Градусов пятнадцать будет.

Заскрипели кроватные пружины, больные, которым алкоголь был строжайше противопоказан даже после выздоровления, со­брались с ложками и стаканами вокруг Саниной кровати.

• Ребята, передайте стакан, пусть и мне нальют, •— тянулся лежавший у окна летчик с подключенной капельницей. Весть о волшебной банке быстро распространилась по остальным палатам, и теперь вишневый компот был самым популярным напитком...
  
• Нет, — засмеялся прапорщик, — мы уже пробовали. В шеш-беш будешь партейку?
  

Партия в нарды на госпитальной койке — занятие довольно растяжимое. За первой следует вторая, потом реванш — и так до бесконечности. Даже когда вошедшая сестра поставила Тимофееву обещанную еще утром капельницу, он не пожелал прекратить игру. За окнами стемнело.

• Ну что, будешь еще или на ужин пойдем?
  
• Нет, Серега, не хочу. Что-то знобит...
  
• Возьми халат, накинь.
  

Саня укутался, но озноб не пропадал. На лбу выступила ис­парина, лицо покрылось лихорадочным румянцем.

— Что-то плохо мне, позови врача...

Пришедший доктор сел на край кровати и пощупал пульс.

• Давно трясет?
  
• Минут... десять... уже...
  

• Ничего, это тебе, наверное, капельницу на местной водичке поставили. Сестра, давай сюда два физраствора и глюкозу...Да посмотри там заводские банки!
  

Сане сделали укол, снова поставили капельницу. Озноб не проходил, и доктор придерживал рукой торчавшую в вене иглу.

— Странно, уже должно перестать. Сестра, тащи еще шприц!

Вокруг кровати столпились остальные больные.

• А что, доктор, водичку для раствора случайно не из арыка берете?
  
• Ребята, ну что вы как маленькие, в самом деле?! Не хватает раствора, лекарств не хватает. На Западе этот ге.патит давно таблетками лечат, а мы — чаем! Ну что, Тимофеев, легче тебе?
  
• Легче...
  

Через неделю я выписался из госпиталя. В кармане лежали медицинская книжка с записью о выздоровлении и маленький чертик, сделанный из пластмассовой трубки. Я долго таскал его с собой, пока где-то не потерял.

^ Кабул-Москва, 1988-1992 гг.

_ДОПРОС

• В прошлом году на Алихейле тоже один пуштун попался, — рассказывал высокий лейтенант —азербайджанец, быстро шагая по тропинке, — ничего по дари не понимал.
  

• Ну и как? — вяло поинтересовался я.
  

• А, потом надоело с ним возиться. Подполковник его на обратном пути из вертолета выкинул...
  

Мы шли к караульному помещению, где содержались плен­ные. Было около девяти часов вечера, но дневная жара еще не спала, и выпитый за ужином чай выступал каплями пота под сеткой маскхалата. Хорошо бы сейчас выкупаться в горной речке, а затем перекинуться в картишки на сон грядущий! И вот вместо этого надо идти допрашивать какого-то пленного «духа», который понимает только пушту.

За полгода службы в Афганистане мне уже приходилось бывать на подобных мероприятиях, поэтому рассказ перевод­чика из разведотдела не удивил. Кроме артиллеристов и разведчиков, которым дозарезу нужны были новые данные о противнике, в допросах обычно участвовал какой-нибудь пра­порщик с пудовыми кулачищами, — он-то и выполнял всю чер­новую работу. Одних пленных подвешивали в резиновой пет­ле к стволу танковой пушки, чтобы человек мог только-только касаться земли пальцами ног. К другим цепляли провода поле­вого телефона и крутили ручку, вырабатывая ток.

• Слушай, Эльчин, а он не прикидывается?
  

• Кто, душара? Конечно, прикидывается, они все дари понимают. А у этого на лбу как минимум десять классов лицея написано. Просто он думал, что у нас нет никого с пушту, вот и решил закосить под неграмотного крестьянина.
  

Во дворе караулки нас уже ждал невысокий худощавый под­полковник — помощник начальника разведки армии. Мы по­здоровались и сели за стол, стоявший под большой чинарой. Солдат принес керосиновую лампу и чайник с холодным чаем. В ожидании, когда приведут пленного, подполковник расска­зал, что этого человека взяли вчера в ходе боя, когда он и еще один автоматчик спрятались в пещере. Наш боец выстрелом из гранатомета убил автоматчика, а этого без сознания взяли в плен. Взаимодействовавшие с нами «хадовцы» опознали в нем крупного помещика из этих мест, воевавшего на стороне оп­позиции.

— Они с этим «духом» полдня промучились. Своего человека в камеру к нему подсаживали — все напрасно. Молчит, — сказал подполковник. В этот момент к столу подвели пленного.

Он был одет в широкие штаны и рубаху навыпуск — обыч­ную одежду афганских крестьян. Высокий, широкоплечий. Большие ладони рук перебинтованы. Короткая бородка. Воло­сы расчесаны с пробором посредине, открывая высокий смуг­лый лоб.

• Босой, а босиком-то ходить не привык, — задумчиво произнес подполковник, глядя под ноги пленному. — Ишь как пальцы поджимает. Ладно, пусть садится. Гафуров, начинай ты, а если откажется, ты, Сергей, прижми его на пушту.
  
• Эсме шома чист! Чанд соль дори!' — заговорил на дари лейтенант.
  
• На поегим. Пахто... пахто поегим.²
  
• Пахто поеги! — вступил я в разговор. —Дерхы дый. Ста нум цыдый? Цо калян ляре! Пляр ау мор лярв? Стадыплярнум цы дый?³
  

Пленный повернулся ко мне, широко улыбнулся и начал отвечать. Он старательно выговаривал каждое слово, всем ви­дом выражая радость, что наконец-то нашелся человек, пони­мающий пушту, который поможет русским командирам во всем разобраться. Про себя я отметил, что это была речь не неграмотного крестьянина, но человека, несомненно, обра­зованного, хотя он и пытался вставлять различные простона­родные словечки. Я фиксировал ответы на бумаге и одновре­менно переводил: «Зовут Ахмад, сын Вали Мухаммада Юсуфзая. Тридцать три года... Пы кум дзай ки зежедылай йе?⁴ Что, какой еще «джинси»?.. Ах, «эдженси»\ Понял! Товарищ полковник,

¹Как тебя зовут? Сколько тебе лет? (дари).

² Не понимаю. Пушту... пушту понимаю, (пушту).

³ Понимаешь пушту? Очень хорошо. Как тебя зовут? Сколько тебе лет? Родители есть? Как зовут твоего отца? (пушту).

⁴ Где ты живешь? (пушту).

он говорит, что родом из Пашата в агентстве Баджаур, это в Пакистане. А сейчас живет с родителями и двумя старшими братьями здесь, в Кунаре, в деревне Сарикала».

• Спроси, у него жена и дети есть?
  
• Хыдза ляре? Кучниян ляре?!¹ Нет, он говорит, что еще не женат...
  
• Чего он врет?! Тридцать три года и все еще не женат.Что у него, не стоит, что ли?
  
• Вали хыдза на ляре ? Камзорай йе?² Смуглое лицо пленного потемнело, он вскинул голову и быстро заговорил.
  
• Так, так, сэбр, сэбр... да погоди ты! Товарищ полковник, он говорит, что пока старшие братья не женятся, он не может иметь семью. Это правда, у них в кишлаках есть такой обычай.
  
• Да, суровые у вас, брат, порядки, — подполковник сочувственно похлопал пленного по плечу, как будто перед ним действительно сидел простой крестьянский парень. — А спроси, сколько человек он убил?
  

• Говорит, что троих.
  
• Ага! Спроси, когда это было? Где?
  
• Он говорит, что это были не советские солдаты, а афганцы, его кровные враги. Он, видимо, имеет в виду обычай кровной мести. У пуштунов это в порядке вещей...
  
• Черт, да пускай они хоть все друг друга перебьют! Спроси, почему он воевал против нас?
  

— ^ Вали ты ды шуравьяно пыр зид мубареза вукра?³
Пленный отвечал, что против советских солдат он не воевал,

что работал на поле и, услышав стрельбу, спрятался в пещере. Потом туда вбежал еще один человек, потом этого человека убили, а его, Ахмада Юсуфзая, оглушенного, взяли в плен. Ла­дони почему забинтованы? Нет, это не осколки, это один из солдат бил его по рукам прикладом. Но ничего, это пройдет. Он, Ахмад, понимает, что сейчас идет война и всякое может случиться. Он уверен, что русский командир исправит эту ошибку и отпустит его домой...

Внезапно я поймал себя на мысли, что начинаю сочувство­вать этому афганцу. Стоп! Какой, к черту, крестьянин?! Какое поле?! Он же «дух», настоящий «дух»! Интересно, как бы он себя повел, окажись я на его месте? Уж он бы поиздевался всласть, это они хорошо умеют!..

• Товарищ полковник, я несколько раз вставлял английские слова, он машинально ответил. Он знает английский.
  
• Ага! Спроси, откуда он знает английский?
  
• Ингризи жыба лы кум дзай цха йада кра! Энд ху воз ёр тича?. ⁴ Он говорит, что выучил некоторые слова, когда жил в Пакистане. А так он не знает языка, он простой крестьянин, он и читать-то толком не умеет.
  

Подполковник взял ладонь пленного и приблизил к свету керосиновой лампы.

— Крестьянин?! Да он в жизни лопаты не держал! — он схватил дымящийся окурок и с силой вдавил в ладонь пленного. Тот замычал от боли, попытался было выдернуть руку, но мы с лейтенантом схватили его за плечи, удерживая на табуретке.

— Переведи ему, что мы знаем о нем все. Пусть он не запирается и расскажет, где его люди.

Морщась и дуя на обожженную ладонь, пленный заговорил. Он снова повторял, что прятался от обстрела. Я смотрел ему в глаза и чувствовал, как во мне нарастает злоба против этого человека. Каждый день в ходе операции гибли люди: попада­ли в засады, подрывались на минах. Враг был повсюду. Он скрывался в тенистых посадках фруктовых деревьев, за саман­ными дувалами кишлаков, в манящих прохладой горных уще­льях. И этот — один из них! Он знает и молчит, изображает бедного крестьянского парня, а про себя смеется над нами. Сволочь! Ничего, мы выбьем из тебя данные! Женевская кон­венция, гуманное обращение — чушь собачья!.. Хотел бы я посмотреть, что сделали на моем месте те холеные московские полковники, которые рассказывали нам о правилах обращения с пленными?..

¹ Жена есть? Дети есть? (пушту).

²Почему ты не женат? Ты что, импотент? (пушту).

³ Почему ты воевал против советских солдат? (пушту).

⁴ Где ты выучил английский? (пушту). И кто был твоим учителем? (англ.).

Сволочи, им хорошо там оставаться чистеньки­ми! Что бы они сказали сегодня утром, когда вертолет привез трупы шестерых десантников, попавших под огонь ДШК?!¹ Развороченные животы, снесенные черепа, огромные рваные дыры... Сволочь! Все равно мы расколем тебя! Теперь каждое твое слово — это жизни наших солдат...

Шел третий час допроса. Несколько раз подполковник под­зывал солдат — караульных, и те начинали избивать пленного. А он, с трудом шевеля разбитыми губами, продолжал говорить, что он простой крестьянин и работал на поле.

Наконец мы выдохлись и закурили. Подполковник ушел в караулку звонить по телефону. Вскоре земля задрожала, и над нашими головами с ревом взметнулись в темное небо огнен­ные хвосты реактивного залпа.

• Опять по Мараваре, — сказал лейтенант, — это те цели, что мы вчера вычисляли. — И добавил, обращаясь по-русски к скорчившемуся на земле пленному:
  
• Видал, сука, как мы ваших долбаем ?! И твою банду накроем!
  

Тот поднял голову, как будто желая что-то сказать, но не сказал ничего. Вскоре возвратился подполковник, настроен­ный очень решительно.

— Сергей, сориентируй его по карте. Пусть покажет место положение группы. Пусть ничего не говорит, а только покажет рукой. Пока дивизион развернут, мы их заодно и накроем. Если не покажет, скажи, что мы его повесим, потом разрубим на куски и... и скормим собакам! Переведи ему дословно.

Я перевел. Пленный внимательно выслушал и вздохнул, воз­ведя глаза к небу.

• Он говорит, что рассказал нам все, что знал. Его совесть чиста перед Аллахом.
  
• Ах, чиста? Гафуров, принеси веревку!
  

Лейтенант подошел к солдатам, курившим на ступенях кара­улки. Один из них снял с автомата брезентовый ремень. На одном конце лейтенант сделал петлю, другой несколько раз обмотал вокруг ветки чинары.

• Серега, помоги, — вдвоем мы поставили пленного на скамейку. Солдаты-караульные, заинтересовавшись происходящим, подошли поближе. Пленный стоял с петлей на шее, безучастно глядя вниз.
  
• Последний раз спрашиваю, где твоя группа? Какой состав и вооружение? Какая стоит задача? С кем поддерживаете связь? — подполковник вышел из — за стола и стоял перед пленным, глядя ему в глаза снизу вверх.
  

Я перевел и, не дожидаясь ответа, от себя добавил:

— Неужели ты не понимаешь, что тебя сейчас убьют? Скажи... нет, просто покажи рукой, и ты останешься жить!

Пленный поднял голову и печально улыбнулся:

• Он говорит, что ему нечего нам сказать. Он не боится
  смерти, потому что он чист перед...
  

• А, черт, давай!
  

Мы с лейтенантом перевернули скамейку. Скрипнула вет­ка, и тяжелое тело повисло в петле. Ремень был широкий, и пленный висел, не теряя сознания, глядя на нас наливающими­ся кровью глазами. Было видно, как он весь напрягся, сопро­тивляясь удушью. По лицу градом катился пот. Мы не связали ему рук и, уже теряя сознание, он инстинктивно потянулся к душившей его петле, но тут же, последним усилием воли зас­тавил себя сжать забинтованные кулаки и вытянул руки по швам.

— Давай, — всполошился подполковник, — давай, скорее вытягивай его, пока не подох!

Мы с лейтенантом подхватили пленного, вынули из петли и опустили на землю. Подполковник набрал стакан чаю и плес­нул афганцу в лицо. Тот медленно открыл глаза.

• Абы... абы... ²
  
• Просит пить, товарищ полковник.
  

• Хрен ему, а не пить! Скажи, что сейчас рамазан и мусульманам пить не полагается.
  

Пленный поглядел на небо и шевельнул распухшими губами.

• Он сказал, что уже стемнело и Аллах разрешает пить воду.
  

- Ага, он уже очухался... Он уже соображает... Начальник караула, ко мне! Этого - запереть и охранять как следует. Завтра с утра посадить вот здесь, на солнцепеке. Воды не давать, может, поумнеет... Собирайтесь, на сегодня все.




1 12,7-мм зенитный пулемет конструкции Дегтярева-Шпагина.

2 Воды... Воды... (пушту).

Мы вышли со двора караулки. Закурили, Небо вновь озари­ли сполохи реактивного залпа.

• Теперь всю ночь кидать будут, — сказал лейтенант. — Товарищ полковник, а с этим что делать?
  

Передадим ХАДу¹, все равно там знают, что он у нас. Сергей, ты завтра со мной полетишь на авиаразведку, там один «дух» обещал какие-то склады показать. Врет, наверное, но проверить надо. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи!...

На следующий день Гафуров рассказал мне, что пленного передали в ХАД.

— Все равно этот «дух» теперь не жилец. Наши бойцы ему на прощанье все внутренности отбили, кровью харкал. Доктор говорит, что больше месяца не протянет...

Прошло девять лет. Постепенно забывались какие-то эпизо­ды, лица людей, с которыми меня сводила и разводила судьба на пыльных афганских дорогах. Но в последнее время почему-то часто вспоминается человек с забинтованными руками, на­зывавший себя Ахмадом Юсуфзаем. Сейчас мне тридцать три, столько, сколько было ему тогда.

_______________

¹ ^ Хидмат-е этэлят-е доуляти — Служба государственной информации ДРА, аналогичная КГБ СССР (дари).

Асадабад-Москва, 1985-1994 гг.

_{БЛОКПОСТ}

Окутавшись сизым дымом, «бээмпэшка» с урчанием сполза­ет в свежевырытый окоп.

• Нормально, товарищ старший лейтенант?
  
• Нормально, глуши. Теперь насыпайте землю в мешки и обставляйте по бортам...
  

Вторые сутки мы сидим на блокпосту, охраняя дорогу, по которой будет выходить из Файзабада полк. Дорога петляет, извивается среди невысоких гор, на склонах которых колосит­ся спелая пшеница. Кое-где копошатся дехкане из окрестных кишлаков: орудуют серпами, перетаскивают снопы в огром­ных мешках-джувалах.

Дорога по щиколотку, а местами и по колено, покрыта гус­той белой пылью, и всякая проходящая машина тащит за собой огромный клубящийся шлейф. Где-то под этой пылью закопа­ны мины. Присядет проходящий афганец у обочины или на­гнется, будто бы поправить обувь, и соединит едва заметные проводки — мина поставлена на боевой взвод. Позавчера, ког­да полк совершал марш на Файзабад, неподалеку от того мес­та, где находится сейчас наш блокпост, подорвался ИМР.¹ Фу­гас разворотил бронированное брюхо огромной, похожей на доисторическое чудовище машины, оторванная взрывом меха­ническая клешня валялась метрах в десяти. На наших глазах из горящего люка вытаскивали механика — водителя, вернее, то немногое, что от него осталось. Сейчас там саперы устанавли­вают обелиск — танковый каток с приваренной железной пи­рамидкой и надписью:

г.Рига ряд. А.ЭРГЛИС 1968-1988

К нам на пост поднимается наголо бритый прапорщик в мас­кхалате и кроссовках на босу ногу.

- Зря старались, — говорит сержант Миша, — раздолбают «духи» ваш памятник, когда войска отсюда уйдут.

- Пускай попробуют, — недобро ухмыляется тот, — мы туда фугас заложили. Ты, старлей, скажи своим бойцам, чтоб не лазили...

Саперы садятся в грузовик. Слышен гулкий хлопок ручной гранаты — мгновенно вспыхивает растущая у дороги пшени­ца. Легкий утренний ветерок гонит пламя в нашу сторону.

- Чего это они? — спрашивает один из солдат.

Специально бросили, — говорит механик, — это они «духам» за своего мстят.

- Жалко, хлеб все-таки...

Солдаты в отделении — сплошь молодняк, в Афганистане прослужили всего полгода и потому такие сцены им еще в ди­ковинку. Реакция неоднозначная:

- Ништяк горит, да?!

- Заткнись, чмо, это же хлеб! Потушить надо...

— Так «духовский» же хлеб, пусть горит! Они мины ставят, вон, пацан вчера погиб!

Я решаю, что пора вмешаться:

— Миша, пожар в районе нашего блокпоста. Если поле выгорит, то виноватыми сделают нас: влетит и от «кэпа» и от «духов». Отправь трех человек с лопатами загасить огонь. Каски, бронежилеты, оружие — за спину. Остальным — продолжать оборудовать позицию.

________________

1 Инженерная машина разграждения на базе танка Т-62. 28

В бинокль видно, как солдаты, заслоняясь от дыма, пытают­ся затоптать огонь, но он уже успел разгореться и наступает на них со всех сторон. Один боец срывает бронежилет и колотит им по земле, пытаясь сбить пламя.

— Миша, давай еще двух человек на поле, пока огонь до нас не дошел...

Наконец, общими усилиями пожар ликвидирован. На золо­тистом поле остались уродливые черные полосы. Солдаты — закопченные, чумазые — возвращаются на пост.

• Саперы, козлы, додумались. А нас бы потом из-за них обстреляли, правда, товарищ старший лейтенант:
  
• Правда...