Страницы отечественной истории: 1917-1941 гг. Хрестоматия Ставрополь 2009
| Вид материала | Документы |
- Тростников Знаменитость Остросюжетный роман рассказ, 246.11kb.
- Программа лекционного и семинарского курса для студентов исторического отделения Часть, 113.74kb.
- Ионального образования «воронежский государственный педагогический университет» Хрестоматия, 1230.91kb.
- Рекомендации к подготовке и проведению Викторины по истории Великой Отечественной войны, 86.94kb.
- Самарский Государственный Педагогический Университет Кафедра Отечественной истории, 1671.9kb.
- Программа курса «История отечественной журналистики. Ч. 1-3», 1120.36kb.
- Юбилейная медаль «Сорок лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.», 21.03kb.
- Список использованной литературы: Сборники законодательных актов: Власть и пресса, 161.06kb.
- Редакционная коллегия, 2025.27kb.
- План мероприятий, посвященных празднованию 65-й годовщины Победы в Великой Отечественной, 735.86kb.
^ А.И. МИКОЯН: ПОЛИТИЧЕСКОЕ ДОЛГОЛЕТИЕ
Анастас Иванович Микоян умер в октябре 1978 г., не дожив всего один месяц до своего 83-летия. Это был человек поучительной судьбы, показавший пример необычного в нашей стране политического долголетия. Еще в 1919 г. Микоян был избран во ВЦИК РСФСР. Он был затем членом ЦИК СССР и Президиума Верховного Совета СССР до 1974 г. Таким образом, в составе высших органов Советской власти Микоян состоял 55 лет. Он 54 года подряд был членом ЦК партии и 40 лет работал в составе Политбюро ЦК. Ни один из руководителей КПСС и Советского государства, кроме Ворошилова, не мог бы по «стажу» руководящей работы конкурировать с Микояном.
Большевик из духовной семинарии
Анастас Микоян родился в Армении, в селе Сениан, в семье бедного сельского плотника. По окончании начальной школы отец отдал учиться способного мальчика в Нерсеяновскую армянскую духовную семинарию в Тифлисе.
Микоян стал членом социал-демократического кружка еще в стенах семинарии и прочитал здесь почти всю марксистскую литературу на русском языке. В 1915 г. он вступил в партию большевиков. Однако в этом же году Микоян блестяще закончил семинарию и в 1916 г. был принят на первый курс Армянской духовной академии, которая находилась в Эчмиадзине — религиозном центре Армении. Микоян не окончил все же академии и не стал священником. Началась Февральская революция, и именно Микоян был одним из организаторов Совета солдатских депутатов в Эчмиадзине.
Бакинская коммуна
Вскоре после Октябрьской революции А. Микоян оказался на партийной работе в Баку.
Молодой Микоян командовал боевой дружиной большевиков, он участвовал в подавлении восстания мусаватистов — азербайджанской националистической партии, вступившей в союз с турецкими войсками, наступавшими на город. Затем Анастаса Ивановича послали на фронт как комиссара бригады.
В день вступления турецких войск в Баку Анастас Микоян сумел освободить Степана Шаумяна и других большевиков из тюрьмы. С помощью отряда Т. Амирова все они успели занять место на пароходе «Туркмен», переполненном беженцами и солдатами. Корабль отплыл в Астрахань. Однако группа дашнакских и английских офицеров сумела взбунтовать команду корабля и увести его в Красноводск, оккупированный англичанами.
Эсеровские власти в этом городе арестовали всех большевиков. Портретов бакинских комиссаров тогда еще не было, документов — тоже. Руководствуясь списком на тюремное довольствие, найденным у Корганова, исполнявшего роль старосты в бакинской тюрьме, эсеры отделили 25 человек во главе со Степаном Шаумяном. Сюда же включили командира отряда Т. Амирова. Так образовалась знаменитая цифра «26». Анастаса Микояна не было ни в списках на довольствие, ни в списках арестованных, опубликованных бакинскими газетами.
^ Во главе крупнейших областей РСФСР
Вернувшись в Баку, Микоян возглавил подпольную большевистскую организацию. Осенью 1919 г. он побывал в Москве с докладом о положении на Кавказе, познакомился с Кировым, Орджоникидзе, Куйбышевым, Фрунзе, Сталиным, Стасовой, Лениным, был избран во ВЦИК. Весной 1920 г. Красная Армия вступила в Баку, и здесь была провозглашена Советская власть. Но Микоян недолго оставался на Кавказе. Неожиданно он был вызван в Москву и направлен с мандатом ЦК РКП(б) на работу в Нижегородский губком.
В 1920 — 1921 гг. Микоян попадает в «сферу влияния» Сталина и еще перед X съездом партии выполняет ряд его конфиденциальных поручений. Летом 1922 г. по рекомендации Сталина Микоян был назначен секретарем Юго-Восточного бюро ЦК РКП (б). Вскоре он возглавил Северо-Кавказский краевой комитет РКП(б) с центром в Ростове-на-Дону.
На Объединённом пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в июле 1926 г. вместе с Орджоникидзе, Кировым, Андреевым и Кагановичем Микоян был избран кандидатом в члены Политбюро.
^ Народный комиссар торговли и снабжения СССР
В августе 1926 г. один из лидеров так называемой «левой» оппозиции Л.Б. Каменев был освобожден от поста наркома внутренней и внешней торговли и назначен послом в Италию. Новым народным комиссаром торговли неожиданно для многих был назначен 30-летний А.И. Микоян. Самый молодой в составе Политбюро, он стал и самым молодым наркомом СССР.
Положение в области торговли в 1926—1927 гг. было исключительно сложным из-за недостатка промышленных товаров и связанных с этим трудностей в хлебозаготовках. Микоян решительно выступал тогда за экономические средства разрешения кризиса и против каких-либо чрезвычайных мер в отношении единоличников и кулачества, предлагаемых «левыми».
Но Сталин не прислушался к голосу Микояна и других более умеренных членов руководства. Он пошел на принятие чрезвычайных мер в отношении кулачества и основной части крестьянства. Вряд ли Микоян сочувствовал новой политике Сталина, имевшей катастрофические последствия для деревни, включая и хлебородный Северо-Кавказский край. Но он принял сторону Сталина.
К началу 1930 г. вся система торговли в стране пришла в полное расстройство. Из-за недостатка продуктов в городах было введено строгое нормирование и карточная система. Новому положению в стране не соответствовали ни прежние методы, ни прежнее название наркомата, во главе которого стоял А.И. Микоян. В 1930 г. он был реорганизован в Наркомат снабжения СССР. Для подавляющего большинства населения страны это снабжение в начале 30-х годов было крайне скудным. Тогда-то и родилась в народе невеселая шутка: «Нет Мяса; нет Масла, нет Молока, нет Муки, нет Мыла, но зато есть Микоян».
Впрочем, в одной торговой операции Микоян весьма преуспел. Речь идет о продаже за границу части коллекций Эрмитажа, Музея современного западного искусства в Москве (ныне Музей имени Пушкина) и многих ценных предметов, конфискованных у царской семьи и высших представителей русского дворянства.
Сталин полностью доверял в этот период Микояну. Когда тяжело заболел председатель ОГПУ В. Менжинский, Сталин предполагал назначить на его место Микояна. Но Микоян не горел желанием переходить из сферы торговли и снабжения на руководство карательной системой Советского государства, и это назначение не состоялось.
^ Член Политбюро
В 1934 г. в СССР был организован самостоятельный Наркомат пищевой промышленности, во главе которого был поставлен Микоян. Его инициативе и умелому руководству наша страна обязана сравнительно быстрым развитием в годы второй пятилетки многих отраслей пищевой промышленности (консервы, производство сахара, конфет, шоколада, печенья, колбас и сосисок, табака, жиров, хлебопечения и т.д.).
В 1935 г. Микоян был избран членом Политбюро, а в 1937 г. назначен заместителем Председателя Совета Народных Комиссаров СССР.
Некоторые из близких друзей и родственников Микояна пытаются до сих пор утверждать, что Анастас Микоян не принимал никакого участия в репрессиях 30-х годов, хотя и не протестовал против них открыто.
К сожалению, эти утверждения не согласуются с действительностью. Конечно, Микоян никогда не был столь активен и агрессивен, как Каганович, но он не мог, оставаясь членом Политбюро, вообще уклониться от участия в репрессиях.
На февральско-мартовском (1937 г.) Пленуме ЦК ВКП(б) Микоян возглавил комиссию, выделенную Пленумом ЦК для решения участи Бухарина и Рыкова. Определение этой комиссии было кратким: «Арестовать, судить, расстрелять».
Вместе с Маленковым, который тогда не был еще даже членом ЦК, Микоян выезжал осенью 1937 г. в Армению для проведения «чистки» партийных и государственных органов этой республики от «врагов народа». Это была жестокая репрессивная кампания, в результате которой погибли сотни, а если учитывать и районные кадры, то и тысячи ни в чем не повинных людей.
В 1939—1940 гг. как нарком внешней торговли Микоян вел переговоры с немецкими экономическими делегациями и следил за аккуратным выполнением заключенных соглашений. Хотя сроки поставок немецкого оборудования срывались уже в 1940 г., поезда с продовольствием и сырьем шли из СССР в Германию до 21 июня 1941 г.
Сразу же после начала войны Микоян возглавил Комитет продовольственно-вещевого снабжения Красной Армии. В 1942 г. он был включен в Государственный Комитет Обороны (ГКО) - высший орган власти в стране на период войны. Заслуги Микояна в снабжении армии были столь бесспорны, что еще в 1943 г., в разгар войны, ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда.
Микоян также входил в Совет по эвакуации, возглавляемый Н.М. Шверником.
^ До и после XX съезда
С 1951 г. Сталин все реже и реже приглашал к себе Микояна. Его не приглашали даже на заседания Политбюро. На XIX съезде партии Микоян не был избран даже в президиум съезда. Конечно же, речь Микояна на этом съезде была полна восхвалений в адрес Сталина. Микоян был избран в ЦК КПСС и вошел в расширенный состав Президиума ЦК. Но он не вошел в более узкий состав Президиума ЦК. Сталин прямо на заседании Президиума обругал Молотова и Микояна и выразил им недоверие.
Сразу же после смерти Сталина составы Президиума ЦК КПСС, Секретариата ЦК и Совета Министров СССР были резко сокращены. Анастас Иванович вновь обрел твердое положение в самых высших звеньях советского и партийного руководства.
Микоян воздержался, однако, в развернувшейся сразу после смерти Сталина борьбе за власть. Готовясь к аресту Берии, Хрущев посвятил в свой план Микояна в последний момент, уже перед заседанием Президиума ЦК.
После устранения Берии Микоян по всем основным вопросам поддерживал Хрущева. Он помог реабилитации и возвращению многих из своих прежних друзей и сотрудников, некоторые из которых заняли ответственные посты в партийном и государственном аппарате. В 1954 г. Микоян совершил поездку в Югославию, чтобы подготовить визит в эту страну советской партийно-правительственной делегации и соглашение о примирении.
После XX съезда именно Микоян руководил формированием примерно 100 комиссий, которые должны были выехать во все лагеря и места заключения СССР, чтобы быстро провести пересмотр обвинений всех политических заключенных. Прокуратура СССР, которая до сих пор медленно занималась проведением реабилитации, вначале возражала против создания таких комиссий, наделенных правами реабилитации и помилования. Но после вмешательства Микояна Р. Руденко уступил. Но тот же Микоян в своих выступлениях перед общественностью настойчиво призывал к соблюдению осторожности и умеренности в критике Сталина.
На июньском Пленуме ЦК КПСС в 1957 г. Микоян твердо стоял на стороне Н.С. Хрущева, хотя вначале это была группа меньшинства. Из членов прежнего сталинского Политбюро Микоян был единственным, кто поддержал Хрущева. После июньского Пленума Анастас Иванович неизменно входил в число 3-4 наиболее влиятельных деятелей партии и правительства. Он часто выполнял ответственные дипломатические поручения, совершая официальные и неофициальные поездки в Индию, Пакистан, Китай и некоторые другие страны. В начале 1959 г. Микоян выезжал в США, чтобы открыть советскую выставку и провести переговоры о визите в США Н.С. Хрущева.
^ Карибский кризис
В конце 1962 г. Микояну пришлось сыграть свою самую важную «роль» в мировой дипломатии. Это было в дни карибского (или кубинского) кризиса, когда СССР и США в течение нескольких дней находились на волосок от войны. Роль Микояна тогда была очень большой, хотя он действовал чаще всего в тени в качестве посредника между Хрущевым, Кеннеди и Кастро.
В дни карибского кризиса в Москве умерла жена Микояна — Ашхен, с которой он прожил в мире и согласии больше 40 лет. Но Микоян не смог присутствовать на её похоронах. Её хоронили трое сыновей Анастаса и Ашхен (четвертый сын Микояна погиб в годы Отечественной войны), многие внуки, а также младший брат Анастаса Артем Микоян, известный авиаконструктор.
В 1963 г. Л.И. Брежнев был избран секретарем ЦК КПСС. Возник вопрос о переизбрании Председателя Президиума Верховного Совета СССР. В июле 1964 г. на этот пост был избран А.И. Микоян.
Всего через три месяца после своего избрания главой государства Микоян подписал Указ об освобождении Хрущева от обязанностей Председателя Совета Министров СССР. Первым секретарем ЦК КПСС стал Л.И. Брежнев, главой Советского правительства — А. Н. Косыгин.
Но в то же время все факты свидетельствуют о том, что Микоян был единственным членом Президиума ЦК, кто не участвовал в предварительных переговорах о смещении Хрущева. На расширенном заседании Президиума ЦК КПСС во второй половине дня 13 октября Микоян был единственным человеком, который защищал Хрущева.
Через некоторое время после октябрьского Пленума в ЦК КПСС было принято решение — не оставлять на активной политической и государственной работе членов партии старше 70 лет. В принципе это было разумное решение. Из «стариков» под новое решение подпадал только Микоян — в ноябре 1964 г. Анастас Иванович подал заявление об отставке, ссылаясь на преклонный возраст. Отставка была принята.
Процедура ухода Микояна с поста главы государства была обставлена весьма торжественно. Произносились благодарственные речи. Микоян был награжден шестым орденом Ленина. Он остался при этом не только депутатом Верховного Совета от одного из округов Армении, но и членом Президиума Верховного Совета СССР. На XXIII съезде КПСС в 1966 г. и на XXIV съезде в 1971 г. Микоян избирался членом ЦК КПСС. Но он уже не входил в состав Политбюро ЦК.
^ В последние годы жизни
В последние годы своей жизни Микоян все меньше и меньше уделял внимания государственным делам. Он не искал встреч с Брежневым или Косыгиным, но ни разу не посетил также и Н.С. Хрущева.
В середине 60-х годов Микоян начал писать мемуары.
С 1975 г. Микоян уже не участвовал в работе Верховного Совета и почти нигде не выступал. На XXV съезде КПСС в 1976 г. Микоян не присутствовал и не был избран в новый состав ЦК. Он вел теперь жизнь пенсионера, встречаясь с немногими из оставшихся в живых друзьями и многочисленными членами своей семьи. Микоян часто болел. В середине октября 1978 г. у него появились признаки сильного воспаления легких. Спасти его не удалось, и 21 октября 1978 г. Микоян умер.
Политическое долголетие Микояна объясняется не только удачей или хитростью, гибкостью, умением уступать силе и идти на компромиссы. Дело было даже не в исключительных дипломатических, а скорее в исключительных деловых талантах этого человека.
_____
Аргументы и факты. 1989. № 19. С. 5-6.
Орджоникидзе Г.П.
^ СЛОВО О СЕРГО
Мы сегодня уже получаем ту сумму сведений, которая позволяет более реально судить: каким все же было наше прошлое! Как сочеталось нем героическое и трагическое! Каковы подлинные роль и место в нашей истории Сталина и его окружения!
Жаль только, что из поля зрения исследователей как-то выпадают некоторые политические фигуры, заслуживающие большего внимания. Те, кто добровольно или по-другому ушел из жизни, дабы не оказаться в ряду пособников тирана. Среди них — Серго Орджоникидзе.
Что обо всем этом думает человек, по воле судьбы оказавшийся с восьми лет на воспитании в семье Орджоникидзе после того, как был арестован и расстрелян старший брат Серго Павел? С этого вопроса начался наш разговор с военным атташе СССР в НРБ, генерал-майором Гиви Павловичем Орджоникидзе. Беседу провёл В. Хрусталев.
— То, что сегодня стираются «белые пятна», безусловно, отрадно, — говорит мой собеседник. — И те авторы, которые помогают нам глубже понять прошлое ради будущего, делают великое, благое дело.
Но есть другая категория «открывателей», которые стараются совсем не правды ради. У них свои, четко выраженные политические цели. Они методично вбивают в наши головы: вот, дескать, что натворили коммунисты за 70 лет...
И, наконец, есть публикации, откровенно «отмывающие» черное. С ними обычно выступают родственники людей из сталинского окружения, причастных ко всем творившимся безобразиям. Там и невооруженным глазом видно: отбеливают. Впрочем, и было что отбеливать...
^ Но Серго тоже принадлежал к числу ближайших сподвижников Сталина...
Знаете ли, я далек от желания идеализировать Серго. То, что мне запомнилось сызмальства из рассказов о нем его вдовы Зинаиды Гавриловны, моих родственников и тех, кто его знал близко, отнюдь не склоняет к пасторальным, идиллическим тонам.
Конечно, Серго, как, впрочем, и другие коммунисты ленинского призыва, был во многом идеалистом. А как человек кристально чистый — идеалистом вдвойне. Он искренне верил в необратимый ход событий, близкое и неизбежное торжество ленинской идеи. В то, что добро победит зло. И что нет другого пути к добру. И других способов.
Отношения его со Сталиным с самого начала сложились дружескими. Другое дело, как понимал дружбу Серго и как понимал её Сталин. Будучи другом Сталина, Серго, естественно, поддерживал его. Мало того, он, по существу, провел в жизнь сталинскую идею автономизации Закавказья. Это главным образом и вызвало известное «грузинское дело», когда Орджоникидзе не совладал со своими эмоциями…
Безоговорочно поддерживал он и идею сплошной коллективизации, и план индустриализации. Иными словами, у Серго не возникало сомнений: тот ли социализм строит Сталин?
— Сейчас иногда пытаются представить, что Орджоникидзе давно разгадал в Берии оборотня. И пытался открыть на это глаза Сталину. Что, в конечном счете, повлияло на его печальный конец...
— Это неправда. У меня еще живы сестры: одной за 70, другим поменьше. Многое происходило на их глазах. Немало успела рассказать мне и Зинаида Гавриловна (она умерла в 1960 году). В Грузии в ту пору еще были сильны позиции старых коммунистов-ленинцев, которые не доверяли Берии. С той же настороженностью относился к нему и мой отец. Всякий раз, когда Серго приезжал к нему в Тбилиси, отец говорил ему: «Берия не тот человек, за кого себя выдает. И если не сделать выводы сейчас, это обернется большой бедой». На что Серго благодушно отзывался: «Ты не прав, Павел, Лаврентий нам не враг».
Берия, конечно же, знал об этих разговорах. Но хорошо знал он и то, что Серго близок к Сталину. Поэтому всячески искал дружбы с отцом, надеясь через него сблизиться с Серго, а там и войти в доверие к «самому». И когда окончательно убедился, что Орджоникидзе-старший отвергает протянутую руку, затаил злобу. А скоро Берия перестал нуждаться в помощи Серго — Сталин сам сделал выбор. И здесь интересы «хозяина» и подручного сошлись. Сталин хотел замарать Серго, чтобы тот шел в одной с ним упряжке. А Берия жаждал мести старшему Орджоникидзе. И арестовал отца — когда бы вы думали?— в самый канун 50-летия Серго. Разумеется, с согласия Сталина.
^ Выходит, по вашему отцу били, целясь в Серго?
Это мое твердое убеждение. Ибо уже тогда, в 1936 году, близилась размолвка Орджоникидзе со Сталиным. Вспомните события, предшествовавшие XVIII съезду партии. Актив медленно, но верно прозревал. И нужно было «приручить» Серго. Предупредить его: любое отклонение в сторону чревато тем же, что произошло с Павлом.
Но Серго до последнего момента пребывал в заблуждении. Даже после ареста своего старшего брата не хотел верить в козни Берии и скрытую режиссуру Сталина. Об этом свидетельствует такой факт. Мать с одной из моих сестер приехала к Серго в Москву. «Что вы хотите от Павла? — спросила она. — Зачем его арестовали? Ты разве веришь, что он враг? Мы сидим голодные. Верни его детям...». На это Серго ответил: «Я говорил ему — не ссорься с Лаврентием. Ничего, пусть посидит немного, поумнеет... Потом я добьюсь, чтобы его освободили...».
И только тогда, когда в 1937 году началась чистка аппарата Наркомтяжпрома и многие руководящие его работники были репрессированы, Серго, видимо, стал прозревать. Руки палачей уже тянулись к его горлу. На очереди был он. Но нужно было знать инквизиторскую изощренность «хозяина» и его главного опричника. Даже в момент, когда петля затягивалась на шее Орджоникидзе, ему как бы дали возможность выбора — поручили выступить с разоблачением вредительства в промышленности на февральском Пленуме ЦК. Но 18 февраля Серго не стало.
Что же послужило причиной трагедии? Не исключено, что накануне смерти у Серго состоялся тяжелый разговор со Сталиным, из-за чего у последнего могло сложиться мнение, что Орджоникидзе способен сказать на Пленуме не то, что надо. Мы сейчас можем только догадываться, что творилось в душе Орджоникидзе в тот момент. Но одно очевидно и ясно: перед ним со всей неумолимостью встала дилемма — или оказаться с ног до головы в крови вместе со Сталиным, или... Но у него хватило совести, чести и мужества. А у кого не хватило, пошли с тираном дальше...
^ Существуют разные версии гибели Орджоникидзе. Одни считают, что это было самоубийство, другие — тщательно организованное убийство...
Если честно, то из всех родственников и знавших близко Серго только Зинаида Гавриловна удовлетворилась официальной версией. Ей казалось, что при ней (она в это время была дома) не могло свершиться убийство. Бедная, наивная Зинаида Гавриловна…
Хорошо зная расположение квартиры, я лично считаю организацию убийства с чисто технической стороны возможной. Убийца мог войти в комнату, где отдыхал Орджоникидзе, через дверь от Кремлевской стены. Требовалось сделать 7—8 шагов. А на всю акцию затратить 16—20 секунд. Наводит на раздумье и тот факт, что вскоре после гибели Серго была уничтожена почти вся охрана. Почему? Не уберегли? А может, были посвящены в подробности акции или участвовали в ней? Такое ведь во времена Ежова — Ягоды — Берии не было редкостью.
Похоронен Орджоникидзе у Кремлевской стены рядом с Кировым. Ирония судьбы или своеобразный умысел? Ведь слишком много параллелей в жизни этих, безусловно, выдающихся людей. Вместе устанавливали Советскую власть в Закавказье. Оба ушли из жизни при загадочных обстоятельствах. И апофеоз — опять-таки зловещий — памятники обоим были сняты одновременно с площадей Тбилиси минувшим летом.
Да, Орджоникидзе и Кирова связывала по-мужски крепкая дружба. И куда бы их ни заносила судьба, они неизменно стремились к встрече, так как друг без друга не могли. В кремлевской квартире Орджоникидзе была даже специально отведенная для Сергея Мироновича «кировская комната», и тот, приезжая в Москву, постоянно останавливался в ней.
Гибель Кирова ошеломила Серго. Он мучительно искал ответы на беспокоящий его вопрос, но, видимо, вновь и вновь натыкался на установленные для себя границы сомнений: «Только не Сталин, только не он...». После похорон друга он буквально кричал на Ягоду: «Это вы, вы убили его!». На что Сталин отреагировал глухо-раздраженно: «Не говори глупостей».
Что до сноса памятников Кирову и Орджоникидзе, то, испытывая глубокую горечь, я в то же время искренне жалею тех, кто пытается лишить людей памяти...
А в заключение — несколько слов о причине, побудившей меня согласиться на это интервью. Вероятнее всего, это вызвано неудовлетворенностью тем, как освещается тема сталинщины. Редко кто идет вглубь, обнажая её «корневую систему» как идеологии, питательной среды тоталитаризма, как, наконец, зла, умело рядившегося под добродетель. А в результате даже то, что открылось сейчас, не погасило веры у многих в «вождя и учителя всех времен и народов».
Я не архивариус, чтобы хранить в неприкосновенности пыльные реликвии. Да и в роду Орджоникидзе их почти нет — все сожжено во время арестов. Многие представители нашей фамилии расстреляны и репрессированы. Но осталась память, свидетельства участников и очевидцев. Осталась та правда, с которой легче была переживать лихолетье и невзгоды. Вот и решил: почему бы не поделиться этим с людьми […]?
______
Труд. 1989. 3 декабря. С. 3.
Медведев Р.
^ М. СУСЛОВ И ЕГО ВРЕМЯ
В конце января 1982 г. печать и радио СССР сообщили о смерти на 80-м году жизни «...после непродолжительной болезни члена Политбюро, секретаря ЦК КПСС, депутата Верховного Совета СССР, дважды Героя Социалистического Труда Михаила Андреевича Суслова».
Через четыре дня после смерти Суслов был похоронен с такими официальными почестями, с какими после марта 1953 г. не хоронили в Москве ни одного из высших руководителей партии и государства.
А между тем Суслов, казалось бы, не принадлежал к тем политическим деятелям нашей страны, которые в последние 15 лет привлекали внимание внешнего мира. О Суслове говорили и писали мало, да и сам он старался держаться в тени. Он не стремился занимать видных государственных постов, никогда не был ни министром, ни заместителем Председателя Совета Министров СССР и лишь в Верховном Совете СССР занимал должность председателя комиссии по иностранным делам Совета Союза. Почти всю свою жизнь он проработал в аппарате партии.
Как член Политбюро ЦК, отвечающий за вопросы идеологии, Суслов стоял на вершине пирамиды, состоящей из множества идеологических учреждений.
^ Первые тридцать лет
М.А. Суслов родился (по новому стилю) 21 ноября 1902 г. в селе Шаховском Хвалынского уезда Саратовской области в семье крестьянина-бедняка. Отец Суслова умер давно, но мать дожила до 90-летнего возраста и умерла в начале 70-х годов в Москве.
В деревне Суслов получил лишь самое начальное образование. Он рано стал проявлять революционную активность. Уже в 16 лет Суслов вступил в комсомол и стал видным членом уездной комсомольской организации. Когда весной 1918 г. в стране стали создаваться комитеты бедноты, молодой Суслов вошел в бедняцкий комитет своего родного села. В 1921 г. в 19-летнем возрасте Суслов стал членом Коммунистической партии. Вскоре по путевке местной партийной организации он приехал в Москву и стал учиться на Пречистенском рабфаке, который успешно окончил в 1924 г. Суслов решил учиться дальше и поступил в Московский институт народного хозяйства им. Плеханова. Успешно окончив этот институт, Суслов для повышения квалификации учился в Экономическом институте красной профессуры, который готовил новую партийную интеллигенцию.
Из биографии Суслова мы можем узнать, что он активно боролся как против взглядов «левой», так и «правой» оппозиции. Вскоре молодой «красный профессор» стал преподавать политэкономию в Московском университете и в Промышленной академии. В этой академии как раз в 1929—1930 гг. учился Н.С. Хрущев.
В 1931 г. Суслову предложили работать в партийном аппарате, и он оставил преподавательскую работу. Он стал инспектором Центральной контрольной комиссии ВКП(б) и Наркомата рабоче-крестьянской инспекции. Главной работой на этом посту был разбор многочисленных «персональных дел», т.е. нарушений партийной дисциплины и Устава партии, а также апелляций исключенных из партии людей.
В 30-е годы
В 1933-1934 гг. Суслов возглавлял комиссии по чистке партии в Уральской и Черниговской областях. В масштабах всего Союза этой чисткой руководил Каганович, который в начале 30-х годов стоял во главе Центральной контрольной комиссии и который, безусловно, обратил внимание на старательного работника своей комиссии.
Немало людей убеждено в ответственности М. Суслова за репрессии в Ростове-на-Дону и в Ростовской области. Однако у нас нет никаких данных о личном участии Суслова в репрессивных кампаниях 1937-1938 гг. Но эти кампании, уничтожившие основную часть партийного актива, открыли для Суслова путь к быстрому продвижению вверх. Так, например, в 1937 г. было «ликвидировано» почти все руководство Ростовского обкома партии. Суслов был направлен в Ростовскую область в качестве заведующего отделом обкома. Жестокие репрессии в области продолжались, но они не коснулись Суслова, который вскоре стал одним из секретарей обкома.
В 1939 г. Суслов был выдвинут на должность первого секретаря Ставропольского (тогда Орджоникидзевского) крайкома партии. Это был важный этап в его карьере. От Ставропольского края Суслов участвовал в работе XVIII съезда ВКП(б). Он не выступал на съезде, но был избран членом Центральной ревизионной комиссии. Еще через два года на XVIII партийной конференций Суслов был избран членом ЦК ВКП(б).
^ Годы войны и первые послевоенные годы
Война пришла в Ставрополье в 1942 г. В этот период основной задачей крайкома партии была организация партизанского движения. М. Суслов возглавил Ставропольский краевой штаб партизанских отрядов. Пока боевые действия шли на Северном Кавказе, Суслов был также членом Военного совета Северной группы войск Закавказское фронта.
Во время войны и оккупации небольшая часть проживавших в Ставрополье карачаевцев поддержала гитлеровскую администрацию. В г. Микоян-Шахаре был создан «Карачаевский национальный комитет». Но большинство карачаевцев не поддерживало этот «комитет», а поддерживало партизан. Тем не менее, вскоре после освобождения края в ноябре 1943 г. 70-тысячное карачаевское население было поголовно выселено из родных мест и в эшелонах отправлено на «спецпоселение» в Среднюю Азию и Казахстан. Карачаевская автономная область была ликвидирована. Ставропольский крайком партии полностью поддержал это решение и помог проведению его в жизнь.
В 1944 г. большая часть Литвы была освобождена от немецкой оккупации. Во главе партийной организации республики встал старый подпольщик, еще в конце 20-х годов избранный секретарем ЦК КПЛ, А. Снечкус. Но Сталин не доверял бывшим подпольщикам. Было решено поэтому сформировать не только ЦК Компартии Литвы, но и специальное бюро ЦК ВКП(б) по Литовской ССР, наделенное чрезвычайными полномочиями. Председателем этого бюро был назначен М.А. Суслов.
Он был в Литве эмиссаром Сталина. Его влияние распространялось и на другие республики Прибалтики.
^ Работа в ЦК ВКП(б)
Видимо, Сталин был вполне удовлетворен деятельностью Суслова. В 1947 г. он был переведен на работу в Москву и избран на Пленуме ЦК секретарем ЦК ВКП(б). В Секретариат в этот период входили А. Жданов, А. Кузнецов, Г. Маленков, Г. Попов и сам Сталин. Суслов пользовался доверием Сталина. В январе 1948 г. именно Суслову было поручено сделать доклад на торжественном заседании по случаю 24-й годовщины со дня смерти Ленина. В 1949—1950 гг. Суслов становится также главным редактором газеты «Правда». Его избирают членом Президиума Верховного Совета СССР. В 1949 г. Суслов от имени ЦК ВКП(б) участвует в Совещании Информационного бюро коммунистических партий в Будапеште, где делает доклад, главным содержанием которого было осуждение Компартии Югославии. Еще в 1947 г. Суслов заменил Г. Александрова на посту заведующего Отделом агитации и пропаганды ЦК. Он участвовал в кампании против «безродных космополитов», возглавлял комиссию, которая расследовала деятельность заведующего Отделом науки ЦК Ю.А. Жданова, выступившего в 1948 г. против Лысенко. Однако в целом роль Суслова как идеолога в 1947—1953 гг. была невелика, ибо главным «идеологом» и «теоретиком» партии был сам Сталин.
На XIX съезде партии Суслов был включен Сталиным в состав расширенного Президиума ЦК КПСС. Суслов вошел в ближайшее окружение Сталина, а позднее — Хрущева.
^ В окружении Н.С. Хрущева
В своей администрации Хрущев сам был и главным идеологом, и «министром иностранных дел», он непосредственно сносился с руководителями других коммунистических партий. Однако Хрущеву нужен был человек, который руководил бы повседневной деятельностью идеологических учреждений. Выбор Хрущева пал на Суслова, и последний был избран в 1955 г. членом Президиума ЦК КПСС. Суслов прочно стоял на стороне Хрущева. […]
Однако с конца 50-х и в начале 60-х годов сам Суслов начинает осторожно выступать против многих аспектов внешней и внутренней политики Хрущева. Суслов не хотел дальнейших разоблачений Сталина. […] У Хрущева не было «Главного идеолога».
В 1956 г. Суслов вместе с Микояном и Жуковым был направлен в Венгрию для борьбы с контрреволюцией в Будапеште. В 1962 г. Суслов и Микоян были направлены в Новочеркасск для ликвидации возникших там демонстраций и забастовок, вызванных повышением цен на мясомолочные товары и нехваткой продуктов.
Суслов активно участвовал в составлении тогдашнего проекта третьей Программы КПСС. Выступая с разъяснениями итогов июньского (1957 г.) Пленума ЦК или XXII съезда КПСС, Суслов не раз восклицал: «Мы не дадим в обиду нашего дорогого Никиту Сергеевича!». Однако весной 1964 г. (а может быть, и ранее) именно Суслов стал вести конфиденциальные беседы с некоторыми членами Президиума ЦК и влиятельными членами ЦК КПСС об отстранении Н.С. Хрущева от руководства страной и партией. Именно Суслов делал на Пленуме доклад с перечислением всех прегрешений и ошибок Н.С. Хрущева. И с политической, и с теоретической точек зрения этот доклад является крайне неглубоким документом, лишенным анализа сложившейся ситуации.
В 60 - 70-е годы
После вынужденной отставки Н.С. Хрущева руководство партии уже не в первый раз провозгласило необходимость «коллективного руководства» и недопустимость какого-либо нового «культа личности». Хотя Л.И. Брежнев и стал «Первым» (а с 1966 г. — «Генеральным») секретарем ЦК КПСС, он еще не пользовался такой властью и влиянием, как в 70-е годы. Не намного меньшим влиянием пользовался в партийно-государственном аппарате Суслов и Шелепин, между которыми происходила закулисная борьба за положение в партии. […]
Одним из противников Суслова в ЦК оказался протеже Брежнева С. Трапезников, назначенный заведующим Отделом науки, школ и вузов. Трапезников возглавил не только этот ведущий отдел ЦК, но и кампанию за реабилитацию Сталина, которая все более интенсивно проводилась в 1965 - 1966 гг. Суслов не считал тогда подобную реабилитацию целесообразной или, во всяком случае, своевременной. В 1967 г. Суслов настоял на смещении председателя КГБ В. Семичастного, близкого друга Шелепина. Председателем КГБ был назначен Ю. Андропов, который до этого работал под руководством Суслова, возглавляя один из международных отделов ЦК КПСС.
Суслова очень пугали события в Чехословакии в 1967—1968 гг. Ему казалось, что в этой стране происходит то же самое, что происходило в Венгрии в 1956 г. Когда в Политбюро возникли разногласия, Суслов твердо стоял за введение войск Варшавского Договора в ЧССР.
В конце 1969 г. Суслов не поддержал уже почти полностью подготовленного проекта реабилитации Сталина в связи с его 90-летием. Однако тот же Суслов фактически руководил разгоном прежней редакции «Нового мира», журнала, который выражал тогда настроения наиболее прогрессивной части советской творческой интеллигенции.
Бесспорно, что Суслов показал себя опытным аппаратчиком, он умело ориентировался в коридорах власти. Он всегда поддерживал дружеские связи с отдельными известными, но далеко не лучшими представителями творческой интеллигенции. Суслов держался всегда скромно, со всеми, даже незначительными работниками своего аппарата и посетителями он неизменно здоровался за руку. В личной жизни он был аскетичен, не стремился к постройке роскошных дач, не устраивал богатых приемов, никогда не злоупотреблял спиртными напитками. Суслов не особенно заботился и о карьере для своих детей. Его дочь Майя и сын Револий никогда не занимали видных постов. Суслов не имел никаких научных степеней и званий и не домогался их.
Хотя Суслова именуют в некрологе «крупным теоретиком партии», фактически он не внес в партийную теорию ничего нового, не сказал здесь ни одного оригинального слова. За свою 35-летнюю деятельность на ответственных постах в ЦК партии Суслов не написал ни одной «толстой» книги, и все его «сочинения» уместились в двух не слишком больших томах.
^ Последние годы жизни
М.А. Суслов был не слишком крепок здоровьем. В молодости он перенес туберкулез. В более зрелом возрасте у него развился сахарный диабет. Когда он работал в Ставрополье и в Литве, то после бурных объяснений с тем или иным работником у Суслова были припадки, сходные с эпилептическими. В 1976 г. Суслов перенес инфаркт миокарда. […]
После одного внешне спокойного, но крайне резкого разговора у Суслова повысилось кровяное давление и возникло острое нарушение кровообращения в сосудах мозга. Он потерял сознание и через несколько дней скончался.
На небольшом кладбище у Кремлевской стены уже не так много свободных участков. Но для Суслова нашли свободное место рядом с могилой Сталина.
_____
Аргументы и факты. 1989. № 16. С. 5-6.
Разгон Л.
^ НЕПРИДУМАННОЕ: ЖЕНА ПРЕЗИДЕНТА
При всем своем довольно богатом жизненном опыте я редко встречал такую шоковую реакцию, какая приключилась с полковником. […]
— Боже мой! Боже мой!.. Нет, нет, это нельзя понять! Это не в состоянии вместиться в сознание! Жена Калинина! Жена нашего президента! Да что бы она ни совершила, какое бы преступление ни сделала, но держать жену Калинина в тюрьме, в общей тюрьме, общем лагере!!! Господи! Позор какой, несчастье какое!! Когда это? Как это? Может ли это быть?! А как же Михаил Иванович?! Нет, не могу поверить! Этого не может быть!..
[…] идиотские слова заместителя начальника санотдела ГУЛАГа чуть меня не рассмешили. Я себе моментально представил, как сидит Екатерина Ивановна в своей каморке, в бане на Комендантском, и со свойственной ей скрупулезностью стеклышком счищает гнид с серых, только что выстиранных арестантских кальсон, а в это время ей приходит почтительно «представиться» этот фраерский полковник...
[…] Даже ко всему привычное сознание с трудом примирялось, что жена главы государства, знаменитого, наиуважаемого деятеля партии, ведет жизнь обыкновенной арестантки в самом обыкновенном лагере... Шок от такого известия испытывали люди и более грамотные, нежели военный врач, недавно начавший работать в лагерях. Нечто подобное случилось даже с Рикой. Именно от нее я узнал, что Екатерина Ивановна находится в нашем лагере.
[…] Я не был знаком с Екатериной Ивановной. Но она была в дружеских отношениях с родителями моей жены, и когда летом 37-го года вокруг нас образовалась пустота, когда исчезли все многочисленные друзья и знакомые, перестал звонить телефон, Екатерина Ивановна была одной из немногих, кто продолжал справляться о здоровье Оксаны — моей жены, и доставала ей из кремлевской аптеки не доступные простым смертным лекарства. В конце 37-го года этот источник помощи иссяк: мы узнали, что Екатерина Ивановна арестована.
[…] А мы уже знали, что Сталин, при всём своем увлечении передовой техникой, не расстается со старыми восточными привычками: у каждого из его соратников обязательно должны быть арестованы близкие. Кажется, среди ближайшего окружения Сталина не было ни одного человека, у которого не арестовали более или менее близких родственников. У Кагановича одного брата расстреляли, другой предпочел застрелиться сам; у Шверника арестовали и расстреляли жившего с ним мужа его единственной дочери — Стаха Ганецкого; у Ворошилова арестовали родителей жены его сына и пытались арестовать жену Ворошилова — Екатерину Давыдовну; у Молотова, как известно, арестовали его жену, которая сама была каким-то наркомом... Этот список можно продолжить... И ничего не было удивительного в том, что арестовали жену и у Калинина.
Тем более что — как мне кажется — у Сталина могли быть с Калининым какие-то особые старые счеты. Все же старик был немного идеалистом.
Ну, а считаться с Калининым перестали уже давно. Я был на воле, когда арестовали самого старого близкого друга Калинина, его товарища еще по работе на Путиловском — Александра Васильевича Шотмана. Семья Шотмана была мне близка, я дружил с его сыном и от него узнал некоторые подробности, весьма, правда, обычные для своего времени. Шотман был не только другом Калинина, старейшим большевиком, руководителем знаменитой «Обуховской обороны», человеком, близким к Ленину... Он был еще и членом Президиума ЦИКа, а, следовательно, формально личностью «неприкосновенной» и уж, во всяком случае, человеком, чей арест должен был быть формально согласован с Председателем ЦИКа...
Ну, так вот: пришли ночью к Шотману, спросили первое, что спрашивали у старых большевиков: «Оружие и ленинские документы есть?» — и забрали старика. Жена Шотмана, еле дождавшись утра, позвонила Калинину. […]
— Миша! […] неужели тебе неизвестно, что сегодня ночью взяли Шуру?..
...Долгое - долгое молчание в телефонной трубке и затем отчаянный крик бедного президента страны:
— Я ничего не знаю!.. Клянусь, я ничего не знаю!!!
Вечером того же дня жена Шотмана также была арестована. Сколько таких звонков пришлось услышать Калинину?
Рика не хотела слушать никаких моих доводов. И я тогда предложил ей при первой же встрече с Екатериной Ивановной передать ей привет от меня и спросить её от моего имени: знает ли что-либо о Шотмане и его жене... На другой день мне позвонили с Комендантского, и я услышал охрипший от волнения голос Рики:
— Ты был прав! Все так, как ты говорил!..
Потом Рика мне рассказывала об этой драматической сцене... Она пришла в баню к Екатерине Ивановне и, запинаясь, сказала то, что я её просил сказать... Екатерина Ивановна, при всей своей эстонской выдержке, побелела... Тогда зарыдавшая Рика спросила её:
— Неужели это правда? Неужели вы?..
...И Екатерина Ивановна бросилась на шею Рике, и обе стали плакать так, как это положено всем женщинам на свете. Даже если они обладают выдержкой и опытом, какие были у жены нашего президента.
Екатерину Ивановну «взяли» довольно банально, без особого художественного спектакля. Просто ей позвонили в Кремль из ателье, где шилось её платье, и попросили приехать на примерку. В ателье её уже ждали...
Екатерина Ивановна, как я уже говорил, обладала эстонской неразговорчивостью, конспиративным опытом старой революционерки и жены профессионального революционера. Она не любила рассказывать о всем том, что происходило после звонка в ателье. Но мы знали, что сидела она тяжело. У нее в формуляре была чуть ли не половина Уголовного кодекса, включая и самое страшное: 58-8 — террор. Формуляр её был перекрещен, что означало — она никогда не может быть расконвоирована и должна использоваться только на общих тяжелых подконвойных работах. Из тех десяти лет, к каким она была осуждена, Екатерина Ивановна большую часть отбыла на самых тяжелых работах, на каких только использовались в лагере женщины. Но она была здоровой, с детства привыкшей к труду женщиной, и все это перенесла. Только тогда, когда из другого, расформированного во время войны лагеря она попала к нам, удалось её пристроить на «блатную» работу.
Во время последнего года войны в жизни Екатерины Ивановны стали происходить благодатные изменения. Вероятно, Калинин не переставал просить за жену. Что тоже отличало его от других «ближайших соратников». Молотов не заикался о своей жене, а его дочь, вступая в партию, на вопрос о родителях, ответила, что отец — у нее — Молотов, а матери у нее нет... Словом, в последний год войны к Екатерине Ивановне стали регулярно приезжать её дочери — Юлия и Лидия. На время приезда в поселке выделяли комнату, обставляли её шикарной мебелью и даже коврами — все же дочь Калинина! — и заключенной жене президента разрешали три дня жить без конвоя в комнате у своей дочери...
Когда в первый раз приехала Лида, Екатерина Ивановна передала мне через Рику приглашение «в гости». Я тогда познакомился с ней. Сидел, пил привезенное из Москвы превосходное вино, вкус которого я давно забыл, ел невозможные и невероятные вкусности, включая традиционно-обязательную для номенклатуры икру... И слушал рассказы человека, только что приехавшего из Москвы.
Страшновато — даже для меня — было слушать о том, как много и часто Калинин униженно, обливаясь слезами, просил Сталина пощадить его подругу жизни, освободить её, дать ему возможность хоть перед смертью побыть с ней... Однажды, уже в победные времена, разнежившийся Сталин, которому надоели слезы старика, сказал, что ладно — черт с ним! — освободит он старуху, как только кончится война!.. И теперь Калинин и его семья ждали конца войны с еще большим трепетным нетерпением. […]
После трех дней свидания заключенную Калинину опять переводили на лагпункт, и она бралась за свое орудие производства: стеклышко для чистки гнид.
[…] Почти ровно через месяц после окончания войны пришла телеграмма об освобождении Екатерины Ивановны. Правда, в телеграмме не было указано, на основании чего она освобождается, и администрация лагеря могла выдать ей обычный для освобождающихся собачий паспорт, лишавший её права приехать не только в Москву, но и еще в двести семьдесят городов... Спешно снова запросили Москву, расплывшийся от улыбок и любезностей начальник лагеря предложил Екатерине Ивановне пожить пока у него... Но Екатерина Ивановна предпочла эти дни пожить у Рики. Через несколько дней машина с начальством подкатила к бедной хижине, где обитала Рика, начальники потащили чемоданы своей бывшей подопечной, и Екатерина Ивановна, провожаемая Рикой, отбыла на станцию железной дороги.
Осенью сорок пятого года, приехав в отпуск в Москву, я бывал у Екатерины Ивановны. Мне это было трудно по многим причинам. В том числе и потому, что Екатерина Ивановна жила у своей дочери […] как раз под нашей бывшей квартирой, и проходить по этому двору, по старой, воскресшей привычке подымать глаза к окнам нашей комнаты, было тяжко.
Екатерина Ивановна бывала рада моим приходам. Ехать к мужу в Кремль она не захотела, и Михаил Иванович понимал, что это ей не нужно. Очевидно, что сам он был к этому времени избавлен от каких-либо иллюзий. Когда в отпуск в Москву приехала Рика, она много общалась с Екатериной Ивановной, ходила с ней в театры, а после отъезда в Вожаель получала от нее милые письма.
Легко понять, почему Екатерине Ивановне не захотелось жить в Кремле. Это был страх, когда-нибудь случайно (хоть это было очень маловероятно) встретиться со Сталиным. И все же ей этого не удалось избегнуть.
Когда Калинину дали возможность увидеть свою жену, он уже был смертельно болен. Через год, летом 46-го, он умер. […] Еще более странно было читать в газетах телеграмму английской королевы с выражением соболезнования человеку, год назад чистившему гнид в лагере... И уж совсем было страшно увидеть в газетах и журналах фотографии похорон Калинина. За гробом покойного шла Екатерина Ивановна, а рядом с нею шел Сталин со всей своей компанией...
[…] Как ни бесчеловечно было бы задать Екатерине Ивановне вопрос о её чувствах при этой встрече, но я бы это сделал, доведись мне её снова увидеть. Но наше с Рикой пребывание на воле было коротким, а когда в 50-х годах мы вернулись в Москву, Екатерины Ивановны не было в городе. После самоубийства сына она безвыездно жила на даче, и мы не делали попыток с нею встретиться.
Однажды в исторической редакции Детгиза я застал Юлию Михайловну Калинину, только что выпустившую для детей книгу о своем отце. Меня с ней познакомили. Я сказал:
— Мы с вами знакомы, Юлия Михайловна.
Юлия Михайловна внимательно в меня всмотрелась:
— Да, да, конечно, мы с вами встречались. Наверняка в каком-то санатории. В Барвихе или Соснах, да?
— Нет, это был не совсем санаторий. Это место называлось Вожаель...
И в глазах дочери моей солагерницы я увидел возникшее чувство ужаса и жалости - то самое, какое я видел много лет назад при первом нашем знакомстве.
_______
Ставропольская правда. 1989. 30 августа. С. 4.
Кононенко В.
^ ПАВЛИК МОРОЗОВ: ПРАВДА И ВЫМЫСЕЛ
Никогда не думала, что мне придется стать защитником. Защитником судьбы и памяти. Мы часто делали имена символами, а символы, оказывается, бывают истинными и ложными. Я буду говорить только об имени. Имена и судьбы всегда истинны.
[…] Вновь через десятилетия вспомнилась эта трагедия, когда я с удивлением прочла обвинение в адрес Павлика Морозова, которое вынесли авторы целого ряда журналов и газет. «Павел Морозов... — это не символ стойкости, классовой сознательности, а символ узаконенного предательства». Чтобы не утомлять читателя цитатами, скажу об этих выступлениях в целом. В них не только задевается честь и достоинство человека, подростка, мальчишки, убийство которого потрясло миллионы. Авторы, не приводя никаких тому доказательств, называют его доносчиком и предателем. Причем особенность этих сегодняшних публикаций состоит в том, что они усеяны рассуждениями о доброте и гуманизме!
Так кто же был Павлик Морозов? Как тут добраться до истины, запертой все эти годы, в том числе и людьми, стремившимися сделать из трагедии символ? Я решила разыскать людей, которые знали Павлика, помнят историю, произошедшую в селе Герасимовка в 1932 году. И вот передо мной письма и свидетельства. […] Но самое главное — две недели подряд я читала два тома уголовного дела № 347 от 1932 года об убийстве братьев Морозовых, страшнейшую трагедию, постигшую двух мальчишек семи и тринадцати лет.
...Деревня Герасимовка расположена в Свердловской области. Глухие болотистые места. Бездорожье. Сюда в начале века приехали из Белоруссии сорок бедняцких семей. Среди них и Морозовы. Вот что рассказывает учительница Л.П. Исакова: «Я приехала в Герасимовку в 1929 году. Пошла по дворам записывать детей в школу. Бедность ужасающая. У детей не было даже одежонки, чтобы ходить в школу. Дети на полатях сидели полуголые, прикрываясь тряпьем. Потом на уроках, бывало, снимали лапти и вешали на гвоздик, чтобы не топтать. Все тогда в доме зависело от того, сколько в семье ртов, сколько рабочих рук. Землю отвоевывали у тайги. Видела в деревне и жестокость более обеспеченных по отношению к своим же односельчанам-беднякам. Помню, Денис Потупчик лишился лошади. Заболели у него жена и дети. Так, пользуясь его нуждой, один хозяин, Кулуканов, нанял Дениса на десять месяцев работать. Вместо платы давал лошадь - пахать и сеять. И Потупчик работал, можно сказать, даром. Это сейчас все кажется простым. А тогда не так это было».
Теперь о семье Морозовых. Вчитываясь в материалы уголовного дела, разбирая выцветшие строки в конторской книге, я с большим удивлением узнала, что отец Павлика, оказывается, был председателем сельсовета в Герасимовке. Учительница Л.П. Исакова тепло вспоминает мать Павлика Татьяну Семеновну. Пригожая, добрая, как говорили, в селе — работящая. Всю семью на себе везла. Пятерых детей родила. Да не заладилась жизнь.
Вот тут мы и подходим к той драме, которая разыгралась в семье Морозовых.
Что же случилось с отцом Павлика — Трофимом Морозовым? Оказывается, Трофим, которого теперь готовы изобразить чуть ли не жертвой, был обыкновенным мздоимцем. Едва сев в председательское кресло, как вспоминают односельчане, он стал надутым и важным. Вкус власти почувствовал в полной мере. Как же — все в его руках. Пользовался своей должностью в корыстных целях. Упоминания об этих фактах рассеяны по страницам уголовного дела. Судя по показаниям свидетелей, Трофим стал присваивать себе вещи, отнятые у раскулаченных. От кого можно было скрыть в селе, скажем, что Трофим «реквизировал» в чужом доме кровать и принес к себе? Это ведь побольше нынешнего гарнитура будет по тем временам. Но Трофиму и этого показалось мало. Он стал спекулировать справками, которые выдавал спецпереселенцам. Появилась водка. В доме - скандалы. Пьянствовал, избивал жену. Вскоре он оставил семью, своих мальчишек, ушел к молодой соседке. Весь дом и хозяйство легли на плечи самого старшего — Павлика. Поспевал он еще и в школе, очень хотелось ему учиться...
Когда стали судить председателя сельсовета Трофима Морозова за взятки, Павлика вызвали в суд как свидетеля. Некоторые сегодняшние публицисты то свидетельствование возводят в ранг доноса — преступления. Модная догма застит глаза и душу. А может, просто, по-людски, для начала увидим маленького мужчину, защитника матери и семьи, на суде, где обвиняется отец, бросивший их всех, часто до этого дико избивавший мать на глазах у сыновей. Уже здесь — выбор, без политики — выбор. Что же мы, через полвека, гуманные и мудрые, стали такими безапелляционными судьями?
Далее. Почему не принимается во внимание психология подростка, которая не признает никакого конформизма. Говорить правду — это естественное, если оно не изувечено, качество ребенка. И на суде надо говорить только правду. Всем. Ни одной строкой в уголовном деле не говорится о том, что Павлик или кто-либо другой писал донос на Трофима. Нет таких материалов в деле! Задержали одного из переселенцев с подложной справкой. Отсюда все и пошло. Павлик открыто выступал на суде в присутствии матери и учительницы. О чем же говорил Павлик? Именно о том, о чем знала вся деревня. О присвоении Трофимом чужого, конфискованного у кулаков, имущества. И не больше. Давайте прочтем еще одну запись в уголовном деле, где говорится, что Сергей Морозов, дед Павлика был «сердит на внука, ругал его за то, что тот давал показания на суде». Даже он, поднявший руку на детей, не говорит ни о каком доносе. Затаил злобу на Павлика за выступление на суде. Таково впечатление от прочтения уголовного дела. Но хотелось выслушать и точку зрения специалиста. Я обратилась к старшему советнику юстиции, прокурору И. К. Титову.
— Игорь Константинович, как вы относитесь к ставшей ныне модной версии о «доносе» Павлика, о его предательстве и т.д.?
— Можно определенно сказать, что в материалах, которыми мы располагаем, нет никаких тому свидетельств.
— Как же могла появиться на свет подобная версия?
— Хочу обратить внимание на то, что в книгах о Павлике Морозове встречается немало вымышленных деталей и даже вымышленных лиц. Это понятно. Писатели воссоздавали историю, допуская известную долю вымысла. Тем более что никто из них Павлика не видел. Время, в которое создавались книги, тоже вносило свои детали в освещение событий. Но мы, юристы, должны всегда руководствоваться только фактами и документами.
На некоторых деталях вымысла спекулировали, эксплуатируя образ «святочного героя» для идейного воспитания подрастающего поколения. Вероятно, сегодня ответ должен нести тот, кто этим спекулировал. А при чем же здесь Павлик?
Прочтем строки из письма Алексея Морозова, родного брата Павлика. Сколько же в них человеческой боли:
«Я простой рабочий и, может быть, многого не понимаю, но хочу спросить: «Нам что, надо было жрать ворованное и помалкивать?». Ответьте прямо, без выкрутасов... Может быть, по нынешним понятиям, отец мало брал, а мы — дураки были, что не пользовались? Но мать нам всегда говорила: «Лучше по домам с сумой ходить, чем на чужой беде наживаться».
Что потом происходило в Герасимовке? Как жилось Павлику в последние перед гибелью дни? Об этом надо знать, чтобы понять движущие силы трагедии. Семья бедствовала. Чего стоит одна такая подробность: Павлик взялся идти на поиски пропавшей у соседки козы, за что та дала ему одно яичко. Мало сказать, что Павлик надрывался на работе. Затаившие злобу дед Сергей и двоюродный брат Данила стали избивать его. Вот такой документ. Однажды Данила ударил Павлика оглоблей, рука стала опухать. Есть в деле справка, из которой следует, что Павлик избит Данилой Морозовым и направлен в Городищенскую больницу. Внизу приписка: «Морозов П. к врачу не поехал, т.к. лошадь работала в поле».
Что же был за человек — дед Сергей? Его жена Аксинья Морозова говорила на суде: «Муж мой Сергей в молодости работал посыльным в полиции и там научился плохому. Бил меня смертным боем... Павла ненавидел: то дугу у него отберет, то топор, то сиделку. Грозил ему: «Все равно, сукин сын, не будешь жить на свете». Ненавидел он и сноху с детьми. Часто говорил: «Этих гадов вместе с матерью надо выкурить из дома».
На авансцене этой трагедии появляется еще одно зловещее лицо. Это Арсентий Кулуканов, самый богатый человек в селе. Он женат на сестре Трофима Морозова. Впоследствии Данила Морозов говорил на суде о нем: «Мне известно, что на квартире у Кулуканова стоял спецпереселенец, у которого Арсентий украл золото. Моя бабка Аксинья говорила, что наш свояк... обобрал спецпереселенца, который уехал в Тавду и там умер. К Арсентию приходили сын и жена ссыльного, требовали золото, но он ничего не дал». Именно Кулуканов станет подстрекателем убийства Павлика, пообещает за это «пригоршню золота».
Можно представить себе, как тяжело жилось Павлику в те последние месяцы. Защитить его было некому. В школе, которую Павлик не бросал, говорили о новой, светлой жизни, о будущем, а рядом было пьянство, жестокость, драки. Надо понять, что у Павлика тоже был свой выбор. И он сделал его. В деле есть такое свидетельство: «Данила грозил Павлу бить до тех пор, пока не выпишется из пионеров». На что Павел ответил: «Убивайте хоть сейчас, но из пионеров не выйду». Надо ли говорить о том, что это был его, дошедший до нас из дальних лет протест против жестокости, волчьих законов, по которым жила родня, его голос в защиту человеческого достоинства.
Павел не только стал пионером. Но и бросил открытый вызов всем, кто ему угрожал. Он, тринадцатилетний, вступил в бригаду осодмильцев, которая была создана при сельсовете.
Вспомним, что происходило в том трудном 1932 году. Даже в эти глухие места доходили вести о голоде, разразившемся в Поволжье и на Украине. Добирались в Герасимовку беженцы, которые рассказывали о том, как где-то в Саратовской области люди едят траву, кошек, собак, умирают голодные, собирая подаяния на улице. Все это было в нашей истории.
В Герасимовке не было колхоза. Все крестьяне вели единоличное хозяйство. Осодмильцы, а среди них и Павлик, помогали сельсовету. В уголовном деле есть документы об изъятии оружия, о 150 снопах ржи, принадлежавших сельсовету, которые тайно вывез с поля Арсентий Кулуканов. Осодмильцам откровенно угрожали. Знал об этом и Павлик. Вы скажете, рано, мол, он стал осодмильцем в свои 13 лет. Но Павлик-то, видимо, ребенком себя не считал. Он самостоятельно работал в поле, кормил семью. Такая была душа у этого парнишки, что забота о дальних, незнакомых голодающих людях затмила в нем чувство тревоги и опасности. Чтобы свести счеты с осодмильцами, из всех выбрали именно мальчика, т.е. самого беззащитного, и решили расправиться.
Ужасны подробности убийства Павлика и его семилетнего брата Феди. 3 сентября 1932 года они ушли в лес за клюквой. Мать еще накануне уехала в город. Вернувшись домой, Татьяна, к своему ужасу, узнала, что дети из леса не вернулись. Бросилась к участковому. Тот поднял людей, стали прочесывать лес. И наткнулись на убитых. «Морозов Павел лежал от дороги на расстоянии 10 метров... На голове надет красный мешок. Павлу был нанесен смертельный удар в брюхо. Второй удар нанесен в грудь около сердца, под каковым находились рассыпанные ягоды клюквы... Труп Федора Морозова находился в пятнадцати метрах от Павла в болотине... Ножом нанесен смертельный удар в брюхо выше пупка, куда вышли кишки...» (Из материалов уголовного дела). Когда обезумевшая от предчувствия Татьяна Семеновна металась по деревне, искала Павла и Федю, бабка Аксинья, мать Трофима, со злобой сказала ей: «Татьяна, мы тебе наделали мяса, а ты теперь его ешь».
На следствии убийцы - дед Сергей и Данила Морозовы - рассказали о том, как убивали Павлика и Федю. «Мы знали, какой дорогой Павел ходит с болота, и пошли ему навстречу. Ребята ничего не подозревали, подошли близко, и тогда дед внезапно ударил Павла ножом. Павел крикнул: «Беги, Федя, убивают!». Я кинулся за Федором, схватил его, дед подбежал и нанес ему несколько ударов...» (Из показаний Морозова Д.).
О чем же успел подумать Павлик, увидев нож убийцы? Он знал, что пощады от них не будет. Последним вскриком хотел спасти брата.
Признаться, больно даже цитировать те оскорбления, которые со страниц печати обрушились сейчас на Павлика Морозова. Скажем, написано, что Павлик Морозов «крайне опасен». Так и хочется спросить — кому опасна правда? Создается впечатление, что у литераторов, пытающихся растоптать память о Павлике Морозове, нет даже простого интереса к тому, что же на самом деле произошло в Герасимовке. Бросается такая хлесткая фраза: «Прощают убийцу, изменника не прощают». Утверждается, что, как ни старался Максим Горький его возвысить, Павлик не стал национальным героем.
Создается впечатление, что мы в своих обличениях запамятовали главное — речь идет о преступлении, которое во все века считалось самым тяжким грехом. Что вообще может быть на свете страшнее убийства детей? В документах дела есть такие детали, по которым можно себе представить, как Павлик, видно, пытался ручонками отвести от себя нож. Как надели ему на голову мешок... Надо знать и о том, как сами убийцы говорили о содеянном на суде. Пожалели они лишь о том, что близко от дороги оставили тела. Если бы подальше оттащили в тайгу, в болото, тогда бы не нашли. Не о загубленных жизнях сокрушались, а о том, что следы преступления не замели. Звериная жестокость проступала и в этих откровениях. Читаешь эти страницы уголовного дела, и в памяти снова всплывает: «Убийц прощают...». Вот, видно, к чему можно прийти в пылу полемики, вспыхнувшей вокруг Павлика Морозова. Выходит, его убийц простить можно, а вот его самого мы осуждаем. По странной немилосердной логике выходит, что он еще и виноват перед своими убийцами?
Что же с нами сегодня происходит, люди? Вместе с Герцем Франком заходим в камеру смертников, чтобы потом после его фильма «Высший суд» долго еще мучиться по поводу смертного приговора убийце. Мы учимся быть гуманистами сегодня. А разве можно быть бесчеловечными к прошлым трагедиям?
На днях я получила письмо от Алексея Морозова. Вот что он пишет: «Что за судилище устроили над моим братом? Обидно и страшно. Брата моего в журнале назвали доносчиком. Ложь это! Павел всегда боролся в открытую. Почему же его оскорбляют? Мало наша семья горя перенесла? Над кем издеваются? Двоих моих братьев убили. Третий, Роман, пришел с фронта инвалидом, умер молодым. Меня во время войны оклеветали как врага народа. Десять лет отсидел в лагере. А потом реабилитировали. А теперь клевета на Павлика. Как все это выдержать? Обрекли меня на пытку похуже, чем в лагерях. Хорошо, что мать не дожила до этих дней... Пишу, а слезы душат. Так и кажется, что Пашка опять стоит беззащитным на дороге».
Павлик Морозов — это все-таки не литературный персонаж. И мертвым — больно. Как больно и его близким, всем, кому он дорог. Давайте скажем откровенно: не приведет ли глумление над Павликом Морозовым, и ныне беззащитным, в болото новой несправедливости, невежества и духовного одичания? Если мы не хотим, не способны по существу разобраться в трагической истории, во всех её сложных переплетениях, а готовы только клеить ярлыки, значит, у нас опасно снижен порог чувствительности.
Известны пророческие слова Ф.М. Достоевского, что нельзя построить счастье человечества ценой слез ребенка.
Не стреляйте в убитых детей!
В ЦК ВЛКСМ, Центральный Совет ВПО имени В.И. Ленина, «Комсомольскую правду» приходят письма, авторы которых ставят вопросы по поводу дискуссий, развернувшихся вокруг имени пионера Павлика Морозова. Центральный Совет ВПО им. В.И. Ленина провел новое исследование обстоятельств дела, в котором приняли участие Прокуратура СССР, редакции газеты «Пионерская правда» и журналов «Пионер», «Человек и закон». Сегодня нам нужна правда.
^ Бюро Центрального Совета ВПО имени В. И. Ленина постановляет:
1. Считать правильным решение бюро ЦС ВПО имени В.И. Ленина от 1955 года о занесении в Книгу почета Всесоюзной пионерской организации имени В.И. Ленина пионера Павлика Морозова.
2. Сообщить об этом через средства массовой информации всем пионерам и их родителям, широкой общественности.
_________
Комсомольская правда. 1989. 5 апреля. С. 2.