Луций Анней Сенека нравственные письма к луцилию

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 29 30 31 32 33 34 35 36 ... 42

делается благом в сообществе с честностью, честность и сама по себе бла-

го. Благо вытекает из честности, честность - сама себе исток. Нынешнее

благо могло когда-то быть злом; все, что честно, иначе как благом быть

не может.

(12) Некоторые давали и такое определение: "Благо есть то, что сог-

ласно с природой". Слушай внимательно, что я скажу: все, что благо, сог-

ласно с природой, но не все, что согласно с природой, есть также и бла-

го. Много вещей не противоречат природе, но они так ничтожны, что имя

блага им не пристало. Они так легковесны, что заслуживают презрения, из

благ же и самое малое его не заслуживает. Ибо пока оно ничтожно, оно не

станет благом, а став благом, перестанет быть ничтожным. Как распознать

благо? Оно в совершенстве согласуется с природой. - (13) "Ты не споришь,

что благо согласно с природой, ибо таково его качество, но утверждаешь,

будто есть и не блага, согласные с природой. Как же может быть одно бла-

гом, другое нет? Как может быть разного свойства то, что обладает таким

важным общим признаком, как согласие с природой?" - (14) Может из-за

своей величины. Не ново, что многое, вырастая, изменяется. Был ребенком

- стал взрослым, и качество уже другое: ребенок неразумен, взрослый -

разумен. Многое благодаря приросту делается не только больше, но и дру-

гим. - (15) "Нет, что становится больше, не становится другим: нальешь

ли ты вино в бутылку или в бочку, - разницы нет, вино и там и там сохра-

няет свое качество; возьми от большого количества меда немного - вкус

будет тот же". - Но твои примеры - совсем другого рода: у этих вещей

свойства сохраняются, хотя их самих становится больше. (16) Есть вещи,

которые от умножения не меняют ни рода, ни свойств, и есть такие, что

после многих добавлений от последнего превращаются в нечто другое, ибо

оно-то и придает им новое, иное, нежели прежде, качество. Один камень

создает свод - тот, который замыкает наклонные стены и, вклинившись,

связывает остальные камни. Почему больше всего делает последнее добав-

ленье, как бы ни было оно мало? Потому что оно не увеличивает, а завер-

шает собою. (17) А некоторые вещи в постепенном движении избавляются от

прежнего обличья и принимают новое. Если душа долго осматривает что-ни-

будь и устает следовать за его величиной, мы начинаем называть эту вещь

бесконечной, - а это совсем не то, что вещи, кажущиеся большими, но име-

ющие предел. Так же точно мы думаем, что такая-то вещь делится с трудом,

и с возрастанием трудности под конец обнаруживаем, что она неделима; а

от того, что движется еле-еле и с натугой, мы переходим к неподвижному.

Таким же образом нечто было согласно с природой, - но возрастание вели-

чины переводит его в другое качество, и оно становится благом. Будь здо-

ров.

Письмо СXIX

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Никогда я, если найду что-нибудь, не жду, пока ты скажешь: "Чур,

на двоих!" - а сам себе говорю это. Ты спросишь, какова моя находка?

Подставляй полу, здесь чистая прибыль! Я научу тебя, как в два счета

стать богачом, - а тебе об этом куда как хочется услышать, и недаром: я

кратчайшим путем поведу тебя к величайшему богатству. Впрочем, тебе ну-

жен будет заимодавец; чтобы начать дело, придется взять в долг; но я не

хочу, чтобы ты брал через вторые руки, не хочу, чтобы посредники трепали

твое имя. (2) Я представляю тебе сговорчивого заимодавца - того, что

указан был Катоном: "Бери в долг у себя самого". Нам хватит любой малос-

ти, если все, чего недостает, мы будем просить у себя самих. Знай, мой

Луцилий: что не желать, что иметь - одно и то же. Итог и тут и там оди-

наков: мучиться ты не будешь. Я не поучаю тебя хоть в чем-нибудь отказы-

вать природе: она упряма, одолеть ее нельзя, - все равно потребует свое-

го; но что выходит за ее пределы, то заемное, а не необходимое. (3) Я

голоден, - надо поесть; а полбяной будет хлеб или пшеничный, это к при-

роде касательства не имеет. Она хочет, чтобы мы насыщали утробу, а не

ублажали. Мне хочется пить, - а какую воду - ту ли, что я зачерпнул из

соседнего озера, или ту, которую запечатал снегом, чтобы она была свежей

от заемного холода, - это к природе касательства не имеет. Она велит од-

но: утолить жажду; будет ли твой кубок из золота, из хрусталя или из

мурры, будет ли у тебя тибуртинская чашка1 или собственная горсть, - это

природе неважно. (4) В каждом деле смотри на цель - и откажешься от все-

го лишнего. Голод взывает ко мне, - я протяну руку к тому, что ближе ле-

жит, а он сам сделает вкусным все, что бы я ни взял. (5) Голодный ничем

не гнушается.

- "А что же будет у меня для удовольствия?" - По-моему, прекрасно

сказано: "Мудрец - самый неустанный искатель природного богатства". - Ты

скажешь: "Что ты угощаешь меня с пустой тарелки? Я приготовил было мешки

для денег, озирался, выбирая, в какое море мне пуститься для торговли,

какой взять откуп, какие ввозить товары. Посулить богатство, а потом

учить бедности, - это обман!" - Стало быть, того, кто ни в чем не знает

недостатка, ты считаешь бедняком? - "Но этим он обязан себе и своему

терпению, а не фортуне". - Так ты не хочешь считать его богатым только

потому, что его богатство неисчерпаемо? Что больше: иметь много или

сколько хочется? (6) Кто имеет много, тот желает еще больше, - а это до-

казывает, что он имеет меньше, чем ему хочется. А у кого есть, сколько

хочется, тот достиг цели, - чего никогда не дается богатству. Ты потому

только считаешь, будто у них нет богатства, что их корысти ради не внес-

ли в смертные списки, что им корысти ради не подсыпали яду ни сын, ни

жена? что во время войны им ничего не грозит? что в дни мира они свобод-

ны от дел? что ни владеть такими богатствами не опасно, ни распоряжаться

не трудно? - (7) "Но ведь мало есть у того, кто разве что не знает холо-

да, и голода, и жажды!" - Большего нет и у Юпитера! Иметь, сколько хо-

чется, никогда не мало, а меньше, чем хочется, - всегда мало. После Да-

рия, после индийцев Александр Македонский беден. Разве я лгу? Ведь он

ищет, чего бы присвоить, рыщет по неведомым морям, шлет в океан флот за

флотом, взламывает, так сказать, запоры мира. Чего довольно самой приро-

де, человеку мало! (8) Нашелся один, кто, имея все, захотел еще. Вот до

чего слеп наш ум, вот до чего легко каждый из нас, преуспев, забывает, с

чего начал! Он, не бесспорный владетель жалкого уголка2, достигнув гра-

ницы земли и возвращаясь по захваченному им миру, был печален.

(9) Деньги никого не сделали богатым, - наоборот, каждого они делают

еще жаднее до денег. Ты спросишь, в чем тут причина? Кто имеет много,

тому становится по силам иметь больше. Одним словом, можешь взять любо-

го, чьи имена называют заодно с Крассом и Лицинием3, и вывести на среди-

ну; пусть принесет свое имущество и подсчитает, что имеет и на что наде-

ется; он беден, если верить мне, а если поверить тебе, то может обед-

неть. (10) А тот, кто сообразуется с требованьями природы, не только не

чувствует, но и не боится бедности. Впрочем, знай, что сократить свое

добро до естественной меры крайне трудно: тот, кого мы называем близким

к природе, кого ты именуешь бедняком, что-нибудь лишнее да имеет. (11)

Богатство ослепляет толпу и привлекает к себе взгляды, если из дому вы-

носят много денег, если крыша у него щедро позолочена, если отборная

прислуга бросается в глаза или красотой и ростом, или платьем. Но

счастье таких богачей смотрит на улицу; а тот, кого мы избавили и от

толпы, и от фортуны, счастлив изнутри. (12) Ведь что до тех, у кого хло-

потливая бедность ложно присвоила имя богатства, то они вроде больных

лихорадкой, про которых говорят: "у него лихорадка", - а между тем как

раз он у нее во власти. Но говорим мы и так: "его треплет лихорадка"; и

тут нужно говорить так же: "его треплет богатство".

В одном я хочу тебя вразумить, - в том, в чем любых вразумлений мало:

мерь все естественными желаниями, которые можно удовлетворить или зада-

ром, или за малую цену. И не смей примешивать к желаньям пороки! (13) Ты

спрашиваешь, каким должен быть стол, на каком серебре подавать, надо ли,

чтобы все прислужники были одного роста и без бороды. Но ведь природе

ничего, кроме пищи, не нужно!

Разве, коль жажда тебе жжет глотку, ты лишь к золотому

Тянешься кубку? Голодный, всего, кроме ромба, павлина,

Будешь гнушаться? 4

(14) Голод не тщеславен, ему довольно, если его утолят, а чем - ему

нет дела. Остальное - муки злосчастной жажды роскоши: это она доискива-

ется, как бы ей, наевшись, снова захотеть есть, как ей не наполнить, а

набить брюхо, как вновь возбудить жажду, напившись первыми глотками.

Прекрасно говорит Гораций, что жажде нет дела, в какой чаше и сколь

изящною рукою подана вода. А если ты считаешь важным, кудряв ли мальчик,

протягивающий тебе питье, и блестит ли кубок, - значит, ты пить не хо-

чешь. (15) Помимо прочих даров получили мы от природы и этот, наилучший:

необходимое не приедается. Выбирать можно только между лишними вещами. -

"То некрасиво, это никем не ценится, а вон то оскорбляет мой взгляд". -

Великий создатель мира, предписавший нашей жизни законы, сделал так,

чтобы мы были здоровы, а не избалованы. Для здоровья все есть, все под

рукой; для баловства все добывается с трудом и муками. (16) Так вос-

пользуемся этим благодеяньем природы, полагая его в числе величайших и

наибольшей ее заслугой перед нами будем считать данную нам способность

не пресыщаться тем, чего мы желаем по необходимости. Будь здоров.

Письмо СХХ

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Твое письмо блуждает с одного вопроса на другой, но потом оста-

навливается на одном и требует на него ответа: "Откуда берется у нас

знание блага и честности?" - Многие считают, что благо и честность - ве-

щи разные, мы же только отделяем одно от другого. Вот что я имею в виду.

(2) Некоторые полагают, будто благо - это то, что полезно, то есть при-

лагают это имя и к богатству, и к лошади, и к вину, и к обуви - до того

дешевым становится у них благо, до таких низин опускается. Честным назы-

вают они все, в чем присутствует неукоснительное выполненье долга: пре-

данную заботу об отцовской старости, помощь другу в бедности, отважный

поход, разумное и умеренное предложение в сенате. (3) Мы тоже не считаем

благо и честность за одно, хотя они едины. Без честности нет блага, а

что честно, то непременно благо. В чем между ними разница, я говорил не

раз и считаю излишним повторять. Скажу одно: нам не кажется благом то,

чем можно воспользоваться во зло, - а ты сам видишь, как часто злоупот-

ребляют богатствами, знатностью, могуществом.

Теперь вернусь к тому, о чем ты просишь сказать: откуда у нас впервые

берется знание блага и честности. (4) Природа не могла научить нас: она

дала нам семена знания, но не само знание. Некоторые утверждают, будто

мы напали на это знание случайно; однако невозможно поверить, чтобы у

кого-нибудь перед глазами вдруг возник образ добродетели. Нам кажется,

что он создается благодаря наблюдению и сравнению часто совершаемых пос-

тупков; наши полагают, что и честность и благо постигаются посредством

аналогии. Это слово, коль скоро латинские грамматики дали ему права

гражданства, не следует, по-моему, осуждать и высылать на родину, и я

буду пользоваться им не только как принятым, но и как общеупотреби-

тельным. (5) Вот что такое эта аналогия. Узнав, что есть здоровье тела,

мы подумали, что есть и некое здоровье духа. Узнав о телесной силе, мы

сделали вывод, что есть и крепость духа. Нас поразили милосердные, чело-

вечные, смелые поступки, мы увидели в них совершенство и восхитились им.

Но под ними скрывалось множество пороков, таившихся под блистательной

внешностью некоторых поступков, - и мы этих пороков не заметили. Ведь

природа велит преувеличивать все достойное хвалы, и всякий видит славу

большей, чем она есть. Вот откуда и взяли мы образ величайшего блага.

(6) Фабриций отверг золото царя Пирра: он мог презреть царские бо-

гатства - и это было для него ценней любого царства. И он же, когда врач

Пирра пообещал дать царю яд, предупредил Пирра, чтобы тот опасался коз-

ней. Не дать богатствам победить себя, не побеждать ядом - для этого

нужна равная высокость духа! Мы восхищаемся величием мужа, не прельстив-

шегося ни посулами царя, ни посулами погубить царя, мужа, верного благим

примерам и - самое трудное! - на войне чуждого преступлений, верившего,

что есть вещи, которые не дозволено делать даже врагу, и в крайней бед-

ности, которую он сделал лучшим своим украшением, гнушавшегося золотом

не меньше, чем ядом. "Живи моим благодеяньем, Пирр, - сказал он, - и ра-

дуйся неподкупности Фабриция, прежде так печалившей тебя!" (7) Гораций

Коклит1 один перегородил узкий мост и приказал отрезать сзади путь, -

лишь бы ему самому не дать дороги врагам! И он сопротивлялся их натиску,

покуда не затрещали сорванные мощным обвалом брусья. Тогда он оглянулся

и, убедившись, что принял на себя опасность и спас от опасности отчизну,

сказал: "Пусть, кто хочет, гонится за мной этим путем!" Тут он кинулся с

моста, но, равно заботясь о том, чтобы сохранить в быстрине потока и

жизнь, и оружье, не бросил украшенных недавней победой меча и щита; так

и вернулся он к своим, невредимый, словно прошел по мосту. (8) Эти и по-

добные им деянья и являют нам образ добродетели.

Я прибавлю такое, что может показаться странным: иногда зло делало

виднее красоту честности, и прекраснейшее ярче блистало рядом с безоб-

разным. Ты ведь знаешь, что есть пороки, смыкающиеся с добродетелями, а

самое постыдное, самое пропащее похоже порой на должное и правильное.

Так расточитель прикидывается щедрым, хотя между умеющим одарять и не

умеющим беречь - разница огромная. Есть, я повторяю, немало людей, кото-

рые не раздают, а разбрасывают; я не назову, мой Луцилий, щедрым того,

кто враг своим деньгам. Равнодушие притворяется уступчивостью, наглость

- смелостью. (9) Такое сходство заставило нас быть внимательней и разли-

чать близкое по внешности, но не тождественное по сути. Наблюдая просла-

вившихся великими деяньями, мы начали примечать, ктр совершил его му-

жественно и благородно, ничуть не колеблясь, - но всего лишь однажды. И

увидев одного храбрым на войне и робким на форуме, другого - мужественно

сносящим бедность, но трусливо - поношение. мы стали хвалить поступок,

но презирать человека. (10) А третьего мы видели благосклонным к

друзьям, терпимым к врагам, безупречным и добросовестным в делах частных

и государственных; видели, как во всем, что приходится выносить, ему

хватает терпения, а везде, где нужно действовать, - разумности; как он

раздает щедрой рукой, когда нужно оделить многих, как он настойчив и

упорен, когда нужно трудиться, и силою духа одолевает усталость тела. К

тому же он всегда одинаков, и верен себе в каждом поступке, и хорош не

по намеренью, а потому что усовершенствовал свой нрав и не только может

поступать как должно, но и не может поступать иначе. И мы поняли, что

перед нами образец совершенной добродетели. (11) Ее мы разделили на час-

ти; оказалось, что следует обуздать желания, подавить боязнь, разумно

заботиться о предстоящих делах, раздать все, что должно быть отдано; мы

постигли, что такое воздержность, мужество, разумность, справедливость,

и определили, в чем долг каждой из них. Но из чего мы поняли, что такое

добродетель? Нам показали ее присущие такому мужу последовательность и

красота, и постоянство, и согласие во всех делах, и величие, превзошед-

шее все виденное нами. Отсюда же мы поняли, что такое блаженная жизнь,

текущая без бурь и зависимая лишь от собственной воли. (12) Как это ста-

ло нам ясно? Я скажу. Никогда тот достигший совершенной добродетели муж

не проклинал фортуну, никогда не печалился, принимая удары случая, но

считая себя гражданином мира и солдатом, переносил все труды, словно ему

приказал начальник. Что бы ни стряслось, он принимал все не с негодо-

ваньем, как беду, насланную враждебным случаем, а как нечто ему самому

порученное. "Каково бы оно ни было, - говорил он, - но оно мое; пусть

оно трудно, пусть тягостно, - будем и в этом деле усердны". (13) И не

могло не стать ясно, сколь велик тот, кто ни от каких невзгод не засто-

нал, ни разу на свой рок не пожаловался; многих он заставил понять, ка-

ков он, и блистал ярко, словно свет во мраке, а своей кротостью, и мяг-

костью, и справедливостью во всех делах божественных и человеческих он

привлек к себе все души. (14) Собственная его душа была совершенна и

поднялась до крайних своих пределов, так что выше нее был только дух бо-

га, частица которого и излилась в эту смертную грудь. А она никогда не

бывает более божественной, чем в то время, когда думает о своей смерт-

ности, знает, что человек затем и рожден, чтобы выполнить труд жизни, и

что это тело - приют не постоянный, а временный и даже кратковременный,

который придется покинуть, едва хозяин сочтет тебя тягостным гостем.

(15) Повторяю, мой Луцилий: главный признак души, явившейся свыше, -

это если всё, среди чего она обитает, кажется ей низким и тесным, если

она не боится выйти вон. Ведь кто помнит, откуда он явился, тот знает,

"уда уйдет. Неужто мы не видим, как много неприятного мучит нас, как ма-

ло подходит нам это тело? (16) Мы жалуемся то на голову, то на желудок,

то на грудь и горло; то нас мучат сухожилия, то нога, потом понос, потом

простуда; иногда крови мало, иногда - слишком много; со всех сторон нас

донимают и гонят прочь. Так бывает со всеми, кто живет не у себя. (17) А

мы, получив в удел такое хилое тело, простираем свои замыслы на веч-

ность, надеемся на самый долгий срок, какой только случалось прожить че-

ловеку, и не довольствуемся никаким богатством, никаким могуществом. Что

может быть бесстыднее и глупее? Близким к смерти, даже умирающим, нам

всего мало! А ведь мы с каждым днем все ближе к последнему, и каждый час

торопит нас туда, откуда нам суждено упасть. (18) Взгляни, как слеп наш

ум! То, что считаю я будущим, происходит сейчас, и наибольшая часть его

- все время, которое мы прожили, - уже позади. Мы заблуждаемся, когда

страшимся последнего дня: ведь каждый день вносит долю в нашу смерть!

Усталость - не от того шага, на котором мы падаем без сил: он только ее

обнаруживает. Последний день лишь приходит к смерти, а идут к ней все

подряд. Она уносит нас не сразу, а малыми долями.

Потому-то великая душа, зная свою высшую природу, старается и на этом

назначенном ей месте нести службу честно и усердно и все вокруг считает

не своим, а только взятым на подержанье, и пользуется им, подобно" заез-

жему и спешащему прочь гостю. (19) И если мы увидели в ком-нибудь такую

стойкость, то как может не возникнуть у нас образ души необычайных

свойств, особенно когда постоянство, о каком я говорил, доказало нам

подлинность ее величия? Все истинное остается неизменным, все ложное

краткосрочно. Есть люди, которые бывают попеременно то Ватиниями, то Ка-

тонами; то для них Курий2 недостаточно строг, Фабриций недостаточно бе-

ден, Туберон недостаточно скромен и невзыскателен, - то они богатствами

бросают вызов Лицинию, обедами - Апицию, удовольствиями - Меценату. (20)

Первый признак больной души - колебания и непрестанное метанье от показ-

ной добродетели к искренно любимым порокам.

То вдруг двести рабов у него, то не больше десятка,

То о царях говорит и тетрархах высокие речи,

То вдруг скажет: "Довольно с меня, был бы стол, хоть треногий,

Соли простая солонка, от холода грубая тога!"

Blog

Луций Анней Сенека нравственные письма к луцилию