Луций Анней Сенека нравственные письма к луцилию

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 30 31 32 33 34 35 36 37 ... 42

Дай ты ему миллион, как будто довольному малым, -

И в пять дней в кошельке ничего! 3

(21) Многие таковы, как описанный здесь Горацием Флакком, никогда не

похожий на самого себя и всегда бросающийся из стороны в сторону. Я ска-

зал "многие", - нет, почти что все. Нет таких, чтобы день ото дня не ме-

няли и замыслы, и желания: то хочется иметь жену, то любовницу; то меч-

тают царствовать, то стараются быть услужливей раба; то надуваются до

того, что все их ненавидят, то сжимаются и становятся ниже тех, что ле-

жат на земле; деньги то швыряют, то гребут. (22) Этим-то изобличается

безрассудство души: каждый раз она другая, непохожая на себя, - а ничего

позорней, по-моему, нет. Поверь мне, великое дело - играть всегда одну

роль. Но никто, кроме мудреца, этого не делает; все прочие многолики. То

мы покажемся тебе бережливыми и степенными, то расточительными и тщес-

лавными. Мы то и дело меняем личины и берем противоположную той, какую

сбросили. Так потребуй от себя одного: каким. ты показал себя вначале,

таким оставайся до конца. Сделай так, чтобы тебя хвалили, а не сможешь -

так хоть чтобы узнавали. А то порой о человеке, с которым виделись вче-

ра, по праву можно спросить: "Кто это?" Так мы меняемся! Будь здоров.

Письмо CXXI

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Я вижу, ты станешь спорить со мною, когда я изложу тебе сегодяяш-

ний вопрос, на котором мы уже достаточно долго останавливались. Ты снова

воскликнешь: "Какое касательство все это имеет к нравам?" - Восклицай,

что хочешь; я же сперва представлю тебе и других твоих противников в

этой тяжбе - Посидония и Архидема1 (пусть-ка и они держат ответ), а по-

том скажу так: не все относящееся к нравам воспитывает добрые нравы. (2)

Одно нужно человеку для питания, другое - для упражнения, третье для

удовольствия, четвертое - чтобы его одеть, пятое - чтобы обучить. Все

это имеет касательство к человеку, хоть и не все делает его лучше. И к

нравам одно причастно так, другое - иначе. Одно их исправляет и улучша-

ет; другое исследует их природу и происхожденье. (3) Когда я исследую,

почему природа произвела человека, почему предпочла его прочим живым су-

ществам, - неужели, ты думаешь, я далеко отхожу от нравов? Неверно это!

Откуда ты узнаешь, какие нравы нужны, если не отыщешь, что для человека

лучше всего? если не будешь наблюдать его природу? Только тогда ты пой-

мешь, что тебе нужно делать и чего избегать, когда усвоишь, что должен

ты своей природе. - (4) "А я хочу усвоить, как мне меньше желать, меньше

бояться! Избавь меня от предрассудков; объясни, как пусто и легковесно

то, что зовется счастьем, - ведь к нему так легко приставляется еще один

слог!" - Я исполню твое желание, ободрю тебя на пути к добродетели, буду

бичевать пороки; пусть меня сочтут не знающим в этом ни удержу, ни меры,

- я не перестану преследовать злонравие, обуздывать неистовые страсти,

умерять наслажденья, готовые перейти в муки, перебивать молитвы. Почему?

Да потому что самые большие беды мы сами себе вымаливаем, и в чем сейчас

нас утешают, с тем поначалу поздравляли.

(5) Покуда позволь мне разобраться в вопросе, на первый взгляд от

всего этого далековатом. Он гласит: "Ощущают ли все животные состояние

своего тела?" Что это так, более всего явствует из той ловкости и склад-

ности, с какой они двигают своими членами, словно обучены таким дви-

женьям. Каждое животное свободно владеет любой частью тела. Ремесленник

легко действует орудиями, кормчий корабля умело поворачивает руль, ху-

дожник, хоть перед ним и множество разных красок, быстро замечает те,

что нужны ему для передачи сходства, и рука его и взгляд легко снуют

между воском 2 и произведением. С тем же проворством и животные владеют

своим телом. (6) Мы дивимся на умелых плясунов, - до чего послушны им

руки, способные выразить любую страсть и любой предмет, так что их быст-

рые телодвижения поспевают за словами 3. Но то, что дало им учение, жи-

вотным дает природа. Ни одно из них не переставляет с трудом конечнос-

тей, все владеют своим телом без помех. Рожденные для этого, они сразу

же становятся подвижны, они всё умеют с первого мига и появляются на

свет обученными всему. - (7) "Но ведь животные так складно двигают всеми

частями тела только потому, что, двигайся они иначе, им стало бы

больно". - По-вашему выходит, они двигаются правильно по принужденью и

от страха, а не по своей воле; но это неверно. Когда их заставляет необ-

ходимость, они неповоротливы, а ловки, только когда двигаются по своему

почину. Нет, уж никак не страх перед болью принуждает их к проворству,

коль скоро они стремятся к естественному движению даже через силу, воп-

реки боли. (8) Если ребенок, задумав встать и приучаясь держаться на но-

гах, начинает пробовать силы, он тотчас же падает, но всякий раз с пла-

чем встает, покуда, упражняясь наперекор боли, не добьется того, чего

требует природа. Некоторые животные с твердой спиной, если их перевер-

нуть, корчатся и сучат ногами, покуда кто-нибудь их не поставит, как по-

ложено. Черепаха, лежа на спине, никаких мук не испытывает, но желание

принять естественное положение не дает ей покоя, и она не перестает вы-

тягиваться и барахтаться, пока не встанет на ноги. (9) Значит, чувство-

вать состоянье тела дано всем, и отсюда - такая свобода в движении всех

членов; нет животного, которое владело бы своим телом с неловкостью но-

вичка, - и этим лучше всего доказывается врожденность их уменья.

- (10) "Но вы утверждаете, что состояние - это такое или иное отноше-

ние руководящего начала души к телу. Как понять ребенку такое путаное и

тонкое определение, которое и вы сами с трудом выговариваете? Все живот-

ные должны были бы родиться диалектиками, чтобы понять эти вещи, темные

и для большинства носящих тогу". - (11) Твое возражение было бы пра-

вильно, если бы я утверждал, будто животные постигают определение состо-

яния, а не само состояние. А его легче постичь естественным образом, чем

выговорить. Ребенок не знает, что такое состояние, а свое состояние зна-

ет, и не знает, что такое живое существо, однако чувствует, что сам он -

живое существо. (12) Да и состояние своего тела он постигает смутно, в

самых грубых чертах. И мы тоже - знаем, что-у нас есть душа, но не зна-

ем, что она такое, какова она, откуда берется, где находится. Как мы

ощущаем в себе душу, хотя и не знаем ни ее природы, ни местопребывания,

так и все животные ощущают состояние-своего тела. Ведь не могут они не

чувствовать того, через посредство чего чувствуют все остальное, не мо-

гут не чувствовать того, чему повинуются,. чем управляются. (13) Всякий

из нас понимает, что есть нечто, заставляющее нас двигаться туда или сю-

да, но никто не знает, что это; всякий чувствует в себе некое усилие, но

что оно такое и откуда оно, не знает. Так и у детей, и у животных есть

ощущение руководящего начала собственной души, хотя и неясное, нечеткое.

(14) "Но вы говорите, что каждое животное прежде всего приспосабливается

к собственному состоянию; а поскольку главное в состоянии человека - ра-

зум, то человек приспосабливается к себе не как к живому существу, а как

к существу разумному. Человек тем и дорог себе, что он человек. Но как

же младенец может приспособиться к состоянию разумного существа, когда

он еще неразумен?" - (15) У всякого возраста - свое состояние: у младен-

ца одно, у мальчика другое, у старика третье. Все приспосабливаются к

тому состоянию, в котором сейчас пребывают. У младенца нет зубов - он

приспосабливается к этому состоянию; прорезались зубы - он приспосабли-

вается к новому состоянию. Ведь и у злака, который станет урожаем на по-

ле и зерном, одно состояние, когда он нежен и едва всходит из борозды,

другое - когда он окрепнет и поднимется и его верхушка, хоть и мягкая,

уже несет свой груз; третье - когда он пожелтел и готов для тока, и ко-

лос у него твердеет; какого состояния он достигнет, то и поддерживает и

сообразно ему принимает облик. (16) Младенчество, детство, юность, ста-

рость - возрасты разные; но я, бывший я младенцем, и ребенком, и юношей,

остаюсь самим собою. Так же, хотя состояние у каждого все время стано-

вится другим, приспособление к своему состоянию всегда одинаково. Ведь

природа заставляет меня видеть не мальчика, или юношу, или старика, а

меня самого. Поэтому младенцем я приспосабливался к младенческому состо-

янию, а не к будущему юношескому. И если младенцу предстоит вырасти и

перейти в другое состояние, это не значит, будто то, в котором он рожда-

ется, противоестественно. {17) Живое существо прежде всего приспосабли-

вается к самому себе: ведь должно же быть некое средоточье, к которому

устремлено все остальное. Я ищу наслаждений; для кого? для себя! Значит,

я забочусь о себе. Я избегаю боли; ради кого? ради себя! Значит, я забо-

чусь о себе. Если я все делаю, заботясь о себе, значит, забота о себе

для меня превыше всего. Это присуще всем животным, и не прививается им,

а дается от рождения. ^18) Природа взращивает свое потомство и не поки-

дает его; но поскольку самая надежная опека есть опека изблизи, каждый

поручен самому себе. Поэтому, как я говорил в прежних письмах, даже не-

окрепшие животные, едва вышедшие из материнской утробы или появившиеся

как-нибудь иначе, уже знают, что им враждебно, и избегают грозящего

смертью; даже тени пролетающей хищной птицы пугаются те, что служат ей

добычей. Всякое животное, входя в жизнь, знает страх смерти.

- (19) "Но как новорожденное животное может понимать, что спасительно

и что смертоносно?" - Прежде всего спрашивается, понимает ли, а не каким

образом понимает. А понимание у него есть, как явствует из того, что они

делают не больше и не меньше, чем делали бы, понимая. Почему курица не

бежит ни от павлина, ни от гуся, и бежит от еще неведомого ей и куда

меньшего ястреба? Почему цыплята кошек боятся, а собак не боятся? Ясно,

что у них есть знание того, что им вредно, собранное не на опыте, - мно-

гого они ведь остерегаются, и не испытав на себе. (20) И еще, чтобы ты

не подумал, будто все это случайно: они и не боятся, чего не следует, и

никогда не забывают об осторожности и внимании; все бегут от гибели оди-

наково. И потом они не становятся тем боязливей, чем дольше живут. Отсю-

да ясно, что они пришли к этому не на опыте, а благодаря врожденной люб-

ви к себе и к собственной безопасности. Опыт приходит поздно и учит раз-

ному; природа дает знание сразу и всем одинаковое. (21) Если ты настаи-

ваешь, я скажу, как всякое животное доходит до понимания того, что для

него гибельно. Оно ощущает, что состоит из плоти, и когда чувствует, что

может резать, жечь, рвать плоть, какие животные вооружены и могут вре-

дить, составляет себе понятие обо всем враждебном и опасном. Две вещи

связаны между собою: всякое животное приспосабливается к тому, как бы

сохранить себя, и одинаково идущего впрок ищет, а наносящего ущерб избе-

гает. Естественны и эта тяга ко всему полезному, и отвращение ко всему

враждебному: и то и другое появляется без подсказывающего размышления,

без намерения, как все, чему учит природа. (22) Разве ты не видишь, с

каким тонким искусством пчелы строят себе жилища? какое между ними сог-

ласие в разделении работ? Разве ты не видишь, что никому из смертных не

сравниться с пауком в тканье? Сколько стоит трудов расположить нити так,

чтобы одни шли прямо и держали остальное, другие шли по кругу, в середи-

не чаще, к краям реже, и сделать так, чтобы они, словно тенета, удержи-

вали маленьких тварей, на погибель которым протянуты? (23) Этому ис-

кусству не-учатся, - с ним рождаются. Поэтому одно животное не бывает

искусней другого. Ты можешь видеть, что у всех пауков паутина одинакова,

во всех ячейках сот одинаковы углы. Что преподает нам наука, то и неоди-

наково, и ненадежно; что раздает природа, всем достается поровну. А она

больше всего учит самосохранению и всему, что для него нужно; поэтому

все животные начинают учение вместе с жизнью. (24) Нет ничего удиви-

тельного, если они от рожденья наделены тем, без чего бы родились нап-

расно. Первые орудия, данные им природой для выживанья, - приспособленье

и любовь к себе. Они, если бы не хотели, и не могли бы уцелеть, и хот"

сама эта воля не спасла бы их, без нее ничто бы не служило им во спасе-

ние. Ты не найдешь ни одного, которое бы собою не дорожило и пренебрега-

ло. Даже бессловесным и тупым скотам, как бы ни были они неуклюжи во

всем прочем, хватает ловкости и вниманья, чтобы жить. Ты сам увидишь,

что даже те из них, что для других бесполезны, для своей пользы ничего

не упустят. Будь здоров.

Письмо CXXII

Сенека приветствует Луцилия!

(1) День уже пошел на убыль и стал на шаг короче, однако дает до-

вольно простора тем, кто, так сказать, встает вместе с ним; еще добрей и

щедрее он к тем, кто дожидается его и видит первый луч. И стыдно тому,

кто лежит в полусне, когда солнце высоко, чье бодрствованье начи нается

в полдень, - да и это для многих все равно что встать до рассвета. (2)

Есть и такие, что превращают ночь в день и поднимают отяжелевшие от вче-

рашнего хмеля веки не раньше, чем приблизится тьма. Говорят, что у тех,

кого природа, по словам Вергилия, поселила под нашими краями, перевернув

вниз головой,

Чуть лишь задышат на нас, запыхавшись, кони Востока,

Там зажигает, багрян, вечерние светочи Веспер1

И такой же порядок у людей, у которых перевернута не страна, а жизнь.

Есть и в нашем городе антиподы, которые, как говорит Марк Катон 2, "не

видали ни восхода, ни заката". (3) Неужели, по-твоему, знают, как надо

жить, не знающие, когда жить? И они еще боятся смерти, после того как

погребли себя заживо, зловещие, словно ночные птицы! Пусть проводят ночи

за вином, среди благовоний, пусть коротают время извращенного бдения за

пиром из множества перемен, - все равно они не пируют, а самим себе от-

дают последний долг. Впрочем, и мертвых поминают днем.

А для занятого делом, клянусь, день не бывает слишком долгим! Продлим

себе жизнь! Ведь и смысл, и главный признак ее - деятельность. Сократим

же хоть ненамного ночь в пользу дня! (4) В темноте держат птиц, откарм-

ливаемых для пира, чтобы они легче жирели в неподвижности; и так же у

тех, кто в праздности позабыл обо всех упражнениях, ленивое тело пухнет

и в сумраке заплывает жиром. Поэтому так мерзки на вид тела обрекших се-

бя жить в темноте. Цвет их лиц подозрительней, чем у побледневших от бо-

лезни: томные и расслабленные, они бледны как мел, и плоть у них заживо

становится как у мертвецов. Но это, я бы сказал, наименьшая из их бед.

Насколько же темнее у них в душе! Она уставилась в себя самое, окутанная

сумраком, и завидует слепым. Ведь не для темноты есть у нас глаза!

(5) Ты спросишь, откуда такая извращенность в душах, чтобы гнушаться

днем и переносить всю жизнь на ночь. Все пороки сражаются против приро-

ды, все отходят от должного порядка: наслаждаться всем извращенным - та-

кова цель сластолюбия, и не только свернуть с прямого пути, но и отойти

как можно дальше или пойти в обратную сторону. (6) А те, по-твоему, жи-

вут не вопреки природе, кто пьет натощак, чтобы принять вино в. пустые

жилы, и приступают к еде пьяными? А этот порок, такой частый у юнцов,

старающихся стать сильнее: они пьют на самом пороге бани, среди скинув-

ших платье, и не пьют, а пьянствуют, чтобы потом соскабливать пот, выз-

ванный обильным и горячим питьем? Пить же после обеда или ужина пошло,

так делают деревенские отцы семейств, не знающие, что такое истинное

наслажденье. Чистое вино приятно, когда не смешивается с пищей и свобод-

но расходится по жилам; опьяненье на пустой желудок - верх удовольствия.

(7) Или, по-твоему, живут не вопреки природе те, кто меняется одеждой с

женщинами? Не живут вопреки природе те, кто старается, чтобы отрочество

блистало и за пределами должного срока? Есть ли что-нибудь более жесто-

кое и более жалкое? Он никогда не станет мужчиной, чтобы дольше быть

утехой для мужчины! Но если ради этой гнусности у него пришлось отнять

его пол, почему бы не отнять и возраст? (8) А разве не живут вопреки

природе те, что хотят роз среди зимы, кто с помощью горячей воды ловко

создает подложное тепло и в стужу выращивает лилию, весенний цветок?

Разве не вопреки природе живут насаждающие на башнях плодовые сады? У

кого на крышах домов и вышках колышутся леса, пустив корни там, докуда

они едва ли доросли бы вершинами? Не живут ли вопреки природе и те, кто

закладывает основания бань среди моря и полагает, что их купанье недос-

таточно изысканно, если в стенки горячего бассейна не бьют волнами бури?

(9) Однажды начавши желать того, что противно заведенному природой по-

рядку, под конец совсем от него отходят. Светает; пора спать! Все затих-

ло; теперь займемся упражненьями, отправимся гулять, позавтракаем! Бли-

зится рассвет; время ужинать! Нельзя делать так же, как весь народ: идти

в жизни проторенным путем и пошло и низко! Долой день для всех! У нас

будет свое особое утро.

(10) Они для меня все равно что мертвецы: разве жизнь при факелах и

свечах - не те же похороны, и вдобавок преждевременные? Я помню многих,

которые в одну и ту же пору жили так, и среди них - Атилия Буту, бывшего

претора; когда он растратил огромное состояние и признался Тиберию, что

обеднел, тот сказал: "Поздно же ты проснулся!" (11) Монтан Юлийd, снос-

ный поэт, известный дружбой с Тиберием и ее охлаждением, читал перед

слушателями поэму. Он очень любил слова "восход" и "закат", всюду совал

их. Когда кто-то, рассердившись на читавшего весь день, отказывался

впредь ходить на его чтения, Натта Пинарий 4 сказал: "А у меня не будет

лучшего случая показать мою щедрость, и я готов слушать его с восхода до

заката". (12) И когда Монтан произнес такие стихи:

Феб начинает уже воздымать свой пламенник жаркий,

Сея алеющий свет, а печальная ласточка утром

Корм начинает носить болтливым птенцам, возвращаясь

То и дело к гнезду и всех оделяя из клюва...

Вар, римский всадник из окружения Марка Виниция5, ловец хороших обе-

дов, которые он зарабатывал злоязычьем, воскликнул: "Бута дремать. начи-

нает!" (13) А потом, когда Монтан прочитал:

Вот уже пастухи загнали стада свои в хлевы,

Ночь начинает уже тишиною окутывать земли

Спящие.. .

тот же Вар сказал: "Что он говорит? Уже ночь? Пойду приветствовать"

Буту!" Эта его вывернутая наизнанку жизнь была известна всем и каждому,

хотя в то время, повторяю, многие жили как он.

(14) А причина этому - не какая-то особая приятность, которую некото-

рые находят в ночи, а неприязнь ко всему общепринятому; вдобавок, нечис-

той совести свет в тягость; и еще, кто и желает и презирает все смотря

по тому, дорого или дешево оно куплено, те совсем уж гнушаются даровым

светом. Далее, любители удовольствий хотят, чтобы, пока они живы, их

жизнь стала предметом общих толков, и если о них молчат, они полагают,

что стараются впустую. Им плохо каждый раз, когда молва не заметит како-

го-нибудь их поступка. Многие проедают имущество, у многих есть любовни-

цы, и чтобы твое имя не затерялось среди всех, мало роскошничать, - нуж-

но сделать что-нибудь особенное. В городе, где все так заняты, о простом

беспутстве не заговорят. (15) Я слышал, как Педон Альбинован6, остроум-

нейший рассказчик, вспоминал о Спурии Папинии, чей дом стоял ниже его

дома: "Слышу в третьем часу ночи удары бичей; спрашиваю, что он делает,

отвечают: ведет расчеты. В шестом часу ночи слышу: сильнейший вопль;

Blog

Луций Анней Сенека нравственные письма к луцилию