Статья подготовлена в рамках семинара, см
| Вид материала | Статья |
- И. И. Чиронова Терминосистема «формы предпринимательской деятельности» в английском, 168.71kb.
- Литература и медицина: трансформация образа врача в русской литературе XIX века, 158.96kb.
- Исторические аспекты эстетического воспитания детей и молодежи средствами массовой, 50.91kb.
- Принципы осуществления, 55kb.
- Т. Е. Арсеньева коммуникативные стратегии образовательного радиодискурса статья, 117.05kb.
- Зав кафедрой Мировой экономики ргтэу, 148.07kb.
- С. г шевченко Методика маркетингового исследования комплекса услуг консультационной, 208.84kb.
- Программа семинара 21 ноября (понедельник) 30 10. 00 Регистрация участников семинара, 22.54kb.
- Статья подготовлена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда, 211.37kb.
- Статья подготовлена учителем технологии моу «сош№45», 68.25kb.
Смысл подобных демонстраций связан с символикой неподвластности. Даже малопьющие айкидоки, говоря о своих невинных застолиях с пивом, акцентируют именно эту сторону: “Немножко, знаете, может быть, чуть-чуть такое вот ощущение, что над тобой нет никого, кто выше, и можно вести себя вольно, то есть иногда проявить какие-то низменные качества…” Значение пьянки как демонстрации ухода от власти вполне очевидно и в фольклоре футбольных фанатов. Возвращаясь после выезда и рассказывая о нем, обязательно упоминают, сколько человек (статистика, конечно, легендарная) попало на выезде в вытрезвитель; таким образом, фольклор помещает демонстративное фанатское пьянство в контекст противостояния властям, наряду с драками (скрупулезно подсчитывают, скольких участников забрали в милицию).
Заметим, что ограничения и табу снимаются в пределах определенного круга "своих", маркируя их как "избранных", неподвластных социальным ограничениям. Таким образом, локус контроля над поведением перемещается из социума (внешних систем управления) внутрь сообщества. Характерно, что отклонение от норм своего сообщества даже во время распития пресекается (вспомним жестокое наказание омского гостя нацболами за неосторожное желание однополой любви) и ведет к снижению статуса нарушителя.
Во-вторых, пьянство часто выступает как мотивировка и ритуальная форма межгруппового размежевания. Приведем исходящее из комсомольской среды описание размежевания питерских комсомольцев (РКСМ) со старшими товарищами из РКРП, поддерживавшей комсомольскую организацию с самого ее образования, предоставляя помещение и средства. Но "со временем он (комсомольский вожак. - Т.Щ.) поменял ориентацию - обвинил РКРП в экстремизме политическом, что комсомолу чуждо, по его словам. Он начал налаживать контакты с КПРФ, еще когда в РКРП... Но у них были трения на личной почве - что он “деньги их пропивал...”" Теперь обратим внимание, как был оформлен окончательный разрыв: "А формально они расстались чисто символически. Там шло заседание... Мероприятие было... Официальное мероприятие какое-то было, заседание, протокол даже вели... Но повода я уже не помню. Выпивка. Тут заходит человек из РКРП, и говорит, что не могут им предоставить комнату, эта комната будет теперь для других мероприятий, и пусть убираются... Мне кажется, их сразу так вот просто выгнали, увидев количество бутылок на столе... Внешне они старались вести такой образ - кристально чистых большевиков, т.е. вот так...". Подобным же образом представлен во внутригрупповом фольклоре и разрыв национал-большевиков с их прежними покровителями: "После очередной пьянки "лимоновцев", окончившейся вызовом в милицию", у них отобрали помещение ("бункер", где они до этого "пили" и где, собственно, осуществлялась партийная жизнь). Стереотипность ситуации, во всяком случае, на уровне дискурса, наводит на мысль о своеобразном ритуале разрыва. Описывая межгрупповое размежевание, говорят не столько об идейных или тактических расхождениях, сколько о питейной неумеренности одной из сторон, которая становится сигналом, поводом к разрыву и его мотивировкой.
Натуристы разделяются на две группы: "малопьющих" и "многопьющих", которые ездят на пляж в разные дни.
Лесбиянки сосредоточены вокруг двух дискотек: "Каприз" и "Грешники". "Каприз" попроще, и туда можно проносить спиртное. В "Грешниках" спиртное дорого, и с собой приносить нельзя, поэтому пьют меньше и атмосфера более чинная. В каждой дискотеке свои завсегдатаи, свои кружки. Постоянные посетительницы "Грешников" редко ходят в "Каприз", избегая "тех девушек, которые в “Капризе” очень сильно кучкуются, напиваются и безобразничают". Именно манера пить становится не то чтобы разделяющим фактором, но - символом разделения: поведенческим и дискурсивным маркером того и другого сообществ.
В-третьих, наконец, пьянство, точнее, отклонение от групповой нормы пития, может быть поводом и мотивировкой разрыва с кем-то из членов партии или смещения его со значимых постов. Перед нами мифологизированная в партийном дискурсе судьба пьющего (на наш обывательский взгляд, вполне в меру, но, вероятно, отклоняющегося от стандарта своей партии) деятеля право-либерального движения в Санкт-Петербурге, назовем его N.
В среде его соратников по партии о нем ходят байки такого типа: "N. на прошлой конференции партийной – его назначили помощником главного канцеляриста партии по фамилии S., - и только его назначили, он предложил отметить окончание конференции. То есть N. нашелся на тот же вечер, S. – на следующий вечер, а протоколы конференции вообще до сих пор не нашлись".
Этот фольклорный герой не был рядовым членом своей партии занимал разные посты в ее руководстве. С каждого из постов его перемещали; обратим внимание на мотивировки этих перемещений: "Некоторое время он участвовал в Канцелярии, а потом… Последнее, что я слышал, к общей потехе его назначили историографом Санкт-Петербургской партийной организации, и все обсуждали, может ли он, во-первых, писать, а во-вторых – может ли он писать, находясь в состоянии, когда это осмысленно. Сошлись на том, что оба ответа отрицательны… Еще он был… Некоторое время он заведовал общественной приемной, которая тогда… ДВР вообще пытается постоянно организовать общественную приемную, это почти хроническое… и когда они организуют, туда ходят. Туда ходят еще как! Но вот, как правило, это не удается, и некоторое время ответственность возлагали на NN., поскольку утверждали, что он признает только один вид общения". Каждый раз обнаруживается питейная мотивировка. Следует сказать так: говоря о перемещении функционера с той или иной должности, описывают это в терминах "пьянства", которое оказывается, возможно, и не первой причиной, но - знаком лишения его прежнего статуса.
Байки и разговоры о питейной неумеренности того или иного функционера имеют вполне очевидную (в том числе для самих членов партии) прагматику: это своего рода клеймо, средство снижения внутрипартийного статуса, элемент интриг в руководстве: "И, конечно, люди, которые их озвучивают, сами очень заинтересованы в своих конфликтах с другими – от рядовых членов партии я очень редко это слышу, и происходило это (т.е. подобные байки запускались. - Т.Щ.) исключительно по инициативе сверху. Но сами они с удовольствием выясняют друг с другом отношения".
Итак, питейные практики, как мы видели даже из приведенных свидетельств, являются предметом социокультурной регуляции и имеют ярко выраженный знаковый смысл, ритуализуя и опосредуя целый ряд внутригрупповых отношений.
Насилие и боль.
Насилие, болевое воздействие – то из проявлений телесности, которое чаще других приобретает публичную значимость. Насилие, причинение боли - разновидность коммуникации: сигнал, обязательный к восприятию. Сигнал этот обращен к чужим, к тем, кто не настроен вступать в контакт, поэтому с ним возможна только навязанная коммуникация, каковой и является нанесение боли (телесный сигнал). Насилие наиболее заметно не столько внутри сообществ, сколько на границах их с остальным миром. Это форма выхода за групповые рамки. Осуществленное демонстративно, в публичном пространстве, насилие должно с совершенной непреложностью доказать факт телесного присутствия присутствия и овладения этим пространством.
Коммуникативный смысл физического насилия вполне очевиден в следующем эпизоде. В национал-большевистской газете "Лимонка", в рубрике "Конкурс партийной татуировки", была опубликована тату, названная "Серпом по яйцам" (изображение серпа, а вместо молота - молния), автор - Э.Кулемин. Тут же рядом опубликована аннотация к книге Э.Кулемина "Искусственным путем", 1998 г., где можно обнаружить интерпретацию сюжета тату: "Целевое предназначение - задеть за живое". Ту же коммуникативную задачу - привлечь внимание - преследуют, по всей вероятности, практики и описания физического насилия, боли, разрушения тела, характерные для многих направлений молодежной культуры.
Идентификация "чужих". Границы сообщества.
Если рассматривать физическое насилие как сигнал, то основной его смысл – идентификация чужих, а тем самым и границ своего сообщества. Насилие как форма групповой активности направляется прежде всего на чужих - вовне сообщества. Само применение к ним силы есть идентификация их как "чужих". Несколько примеров.
Вначале - из жизни бритоголовых, как имеющих и поддерживающих репутацию самых агрессивных. Двое молодых психологов стали свидетелями характерного эпизода: на Невском пр. “группа скинхэдов и металлистов нанесли ряд довольно сильных ударов в лицо очень вызывающе одетому рэпперу. Пока сердобольные жители нашего города пытались оказать пострадавшему первую мед.помощь, агрессоры неторопливо удалились, очень довольные собой” (май 1998 г.). В прессе прошло сообщение о том, как "20 апреля 1995 г. скины, возбужденные пивом… избили в метро азербайджанца и отрезали ему ухо". Сообщается, что под суд отдали "только пятерых" участников акции. Трудно сказать, какова в этом тексте доля фольклора, но, во всяком случае, он вполне соответствует образу бритоголовых, как он сложился в городской мифологии.
Анархисты - разные организации - по-разному относятся к силовым методам, чаще всего провозглашая право каждого решать этот вопрос для себя самому. Но это на уровне программ и теории. На практике (а вернее, в анархо-прессе) происходит так:
"20 апреля (1988 г. - Т.Щ.). Москва. Анархи и другие леворадикалы вновь вылезли на Арбат для отлавливания и от…зживания скинов… часам к 6 вечера подтянулось человек 25, включая несколько сагитированных гопов (т.е. случайных людей. - Т.Щ.), которые были завербованы в процессе праздношатаний. Затем Глаз и Азов, пришедшие еще днем и вследствие этого наиболее веселые и далеко не самые трезвые, стали наезжать на проходящую время от времени мимо бритоголовую поросль. Увидев же, наконец, достаточно взрослую группку скинов из семи человек, Глаз и Азов без лишнего базара ринулись их п…дить. В ответ на полученные п…дюля скины забили стрелу для разборки на этом же месте и по…дошили за остальной братвой. Прождав их часа два, анархи разъехались отдыхать-бухать-кумарить…" - и далее в том же духе. Все вполне укладывается в обычную схему столкновений между разными тусовками (а в патриархальные времена сельской жизни - традиционных драк между деревнями). Едва ли не в каждом сообщении "Хроники" присутствует мотив силового столкновения: на анархо-слете "Лунные Поляны-98" под Новороссийском - с местными "гопами" и "пальцастыми", во время уличных акций - с милицией. По-видимому, это обязательный мотив дискурса и самосознания.
Тексты о столкновениях с "чужими" типичны для разных молодежных объединений. В роли противников выступают не просто люди, не принадлежащие к сообществу "своих", но (практически обязательно) отмеченные особой символикой "чужести": чаще всего милиция, люди другой национальности (внешне отличимые) или члены другой молодежной группировке. В крайнем случае - принадлежащие другому социальному слою, что всегда подчеркивается. Насилие в таких текстах носит коллективный характер с обеих сторон: сообщество против сообщества, а не индивидуальная вражда. Ср.: показательно-массовые драки футбольных фанатов или многолюдные Хоббитские Игры.
Замещение: символ, игра, ритуал.
Если смысл насилия – обозначить “чужого”, то для этого не обязательно осуществлять агрессию на практике: достаточно ее обозначить. Во многих сообществах наблюдается одна и та же тенденция: насилие утрачивает физическую реальность и бытует чаще всего в формах символических (ритуал, игра, атрибут) и речевых (рассказы об эпизодах насилия; вербальная агрессия).
Самое обычное проявление вербальной агрессии – мат, особую плотность которого наблюдатели отмечают у панков, национал-большевиков, а также в некоторых анархо-изданиях. Другое проявление - лозунги, призывы, футбольные кричалки и проч. жанры, ориентированные на публичное воспроизведение. НБП расписывает бетонные заборы заводов и брандмауэры лозунгами типа: “Убей хача!”, “Ешь богатых!”, “Нет денег – убей банкира!”, "Хочешь мира - убей янки!" и т.п. Эти краткие надписи в достаточной мере идентфицируют тех, кого национал-большевики считают “чужими”. У скинхэдов вербальная агрессия принимает форму устойчивых фраз-приветствий (произносимых при встрече и прощаньи): "Познакомились, обменялись несколькими фразами. Прощаясь, он провозгласил, что “Мы еще завалим не одну обезьяну!”" (май 1998 г.).
Еще один симптом - замена физического насилия рассказами о нем. Подобное характерно для нацболов, скинхэдов, радикальных анархистов, сатанистов и целого ряда группировок, которые мы бы назвали демонстративно-агрессивными. Несколько примеров.
На собрание национал-большевисткой ячейки является девушка с синяком, который как будто нарочно демонстрирует, и рассказывает следующую историю. Будто она “ идет по улице. - А девушка такая там: половая жизнь с 11 лет, наркотики, панк там и все в порядке, - замечает знакомый с обстоятельствами социолог. - А к ней пристает мужик – она хорошенькая. Она идет (с ним. – Т.Щ.). Заходят во двор, она начинает бить его ногами. Потом приходит и радостно всем об этом рассказывает”.
Такого рода рассказы (всегда ли за ними действия?) – форма самоутверждения: самоидентификации со значимыми для группы символами (здесь – уличной агрессивностью). В питерское кафе заходят двое молодых людей, “одетых как скинхэды”. Там познакомились с двумя другими бритоголовыми - парнем и девушкой. При этом "парень рассказывал о конфликтах с “быками” и “ментами” и о том, как он с друзьями забросал гранатами арабских студентов в общежитии. В прессе этот инцидент никак не освещался и вообще его рассказ походил на вымысел. Парень показал татуировку на руке – череп” (март 1998 г.). Рассказы такого рода при первом знакомстве имели, вероятно, значение идентифицирующего символа, как и демонстрация татуировки.
Подобного рода речевые практики характерны (рассказы о значимых в своей среде действиях, в частности – насильственных) и для других экстремистских сообществ – как правой, так и левой ориентации. Петербургские национал-синдикалисты, например, приписывают себе налеты на сектантов и сожжение их “душевредной” литературы, а также “насильственные кастрации гомосексуалистов и стерилизацию проституток”. Впрочем, пишуший о них Дм.Жвания, не понаслышке знакомый с представителями этого движения, замечает: “Лично мне кажется, что все эти подвиги Андрей Бобров (их лидер. – Т.Щ.) совершил лишь в своем национально воспаленном воображении”. В том же ряду и факт, с которым столкнулись правоохранительные органы в Крыму. Местные “сатанисты сразу стали брать на себя различные убийства. Их набралось 13, правда, в ходе следствия ни одно не подтвердилось”. Возможно, той же степенью реальности обладают и обнаруженные в дневниках некоторых сатанистов отвратительные описания издевательств над животными (сажания на кол и кастрации котов и т.п.). Вербально-садистские опыты имеют место и в национал-большевистской прессе - см., напр.: "Утка под пыткой" в “Лимонке”. Надо иметь в виду то обстоятельство, что рассказы о насилии в каждой из этих групп имеют стереотипно-устойчивую форму, повторяются основные мотивы и даже лексика, - что позволяет рассматривать их как фольклорное явление, элементы "групповой мифологии" (точнее - самосознания).
Еще одно средство замещения физического насилия - вещественная атрибутика: трофеи, приобретенные в битве и свидетельствующие об участии в ней. Футбольные фанаты носят на запястьях и щиколотках лоскуты шарфов или других атрибутов враждебной команды, отобранных во время фанатских войн (т.е. стычек с фанатами соперника), что повышает их статус в своем сообществе. Участники ролевых игр стараются завладеть оружием и атрибутикой противника, и каждый такой трофей увеличивает число их хитов (единиц жизненной силы, т.е. игрового времени и возможностей), повышая статус в игровом сообществе.
Таким образом, можно видеть механизм замещения и снижения агрессии молодежных сообществ со временем. Роль прямой агрессии снижается по мере выработки замещающих (эквивалентных по значению) символов: речевых, вещественных, игровых и проч. Тогда склонность к физическому насилию должна быть наибольшей на ранних этапах существования молодежных движений и падать по мере их обрастания собственной субкультурой.
* * *
Итак, мы представили множество форм молодежной активности в рамках концепции социализации как "социального проявления" тела. Это позволило объединить в систему и сопоставить между собой разнородные, крайне отрывочные, беспорядочно собранные сведения о ряде молодежных сообществ, тоже совершенно разнородных. Тем не менее, в рамках нашей модели описания вырисовываются некоторые закономерности. Внутреннюю жизнь сообществ оказалось возможным представить как социальное формирование тел их участников: освоения культурных практик осуществления телесных функций. Публичные акции - как размещение тел в социальном пространстве. Более того, аналогичные дискурсивные схемы обнаружились в рамках самих сообществ, - большая часть приводимых нами материалов - это их фольклорные и просто стереотипные тексты, в которых такая позиция как раз и отражена. Во всяком случае, телесный фактор явно значим для молодежной культуры и лежит в основе дискурсивного отражения целого ряда внутри- и межгрупповых процессов.