Geum.ru

А. В. Гулыга перевод Б. А

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   16   17   18   19   20   21   22   23   ...   38

пространства и т. п., т. е. вообще нечто такое, что можно мыслить и из чего получается затем понятие любой мыслимой вещи путем соединения, ограничения и определения, это осталось бы совершенно непонятным, если бы в боге, источнике всякой реальности, не заключалось в действительности все то, что содержится в понятии. Мне известно, конечно, что Картезий заимствовал свое доказательство бытия бога из самого внутреннего понятия его; но до какой степени он здесь заблуждался, видно из схолии к предыдущему параграфу. Из всех существ бог есть единственное, в которой! существование первичнее возможности или, если угодно, тождественно с ней. И о возможности не останется никакого понятия, как только мы отвлечемся от существования бога.

Положение восьмое Все случайно существующее должно иметь основание, предшествующим образом определяющее его существование.

Предположим, что такого основания нет. Тогда не будет ничего, что определяло бы его как существующее, кроме самого существования вещи. Но так как тем не менее его существование определено, т. е. полагается так, что все противоположное полному его определению совершенно исключается, то не будет никакого другого исключения противоположного, кроме того, которое проистекает из самого полагания его существования. А так как это исключение носит характер тождества (поскольку ничто не мешает вещи не существовать, кроме устранения ее не существования), то противоположное существованию будет исключено самим собой, т. е. оно будет безусловно невозможно; другими словами, вещь будет существовать с безусловной необходимостью, что противоречит предположению.

Королларий. Итак, из доказанного ясно, что лишь существование случайных вещей нуждается в опоре определяющего основания и что одно только безусловно необходимое не подвластно этому закону. Принцип определяющего основания не должен, следовательно,

К оглавлению

280

применяться в столь общем смысле, чтобы подчинять своей власти совокупность всех возможных вещей.

Схолия. Таково доказательство принципа определяющего основания, освещенное наконец, по моему по крайней мере убеждению, светом полной достоверности. Достаточно известно, что проницательнейшие философы нашего времени, из которых я с уважением назову знаменитого Крузия, всегда жаловались на слабость доказательства этого принципа в том виде, в каком мы его обычно находим во всех сочинениях, посвященных этому предмету. Этот великий муж до такой степени отчаялся в исцелении этого зла, что даже серьезно уверял, будто совершенно невозможно доказательство этого положения, хотя и признавал его в высшей степени истинным. Я считаю необходимым рассказать здесь, почему для меня доказательство этого принципа оказалось не столь быстро осуществимым и легким, чтобы исчерпать его, как это обыкновенно пытались сделать, однимединственным аргументом, и почему, для того чтобы полностью овладеть достоверностью, я вынужден был пойти по некоторому окольному пути.

При этом я прежде всего должен был провести тщательное различие между основанием истины и основанием существования, хотя и могло бы казаться, что всеобщность принципа определяющего основания в сфере истин распространяется равным образом и на существование. Ибо если ничто не истинно, т. е. если никакой предикат не присущ субъекту без определяющего основания, то отсюда следует, что и предикат существования невозможен без такого основания. Известно, правда, что для подтверждения истины нет необходимости в предшествующе-определяющем основании, но что для этого достаточно тождества, существующего между предикатом и субъектом. Когда же речь идет о существующих вещах, возникает вопрос о предшествующе-определяющем основании, а если этого основания нет, то это значит, что вещь существует с безусловной необходимостью; если же существование только случайно, то для него не может не быть предшествующего основания, как это достаточно мной

281

доказано. Таким образом, истина, почерпнутая из самих своих источников, как мне по крайней мере кажется, предстала перед нами в более чистом виде.

Правда, знаменитый Крузий полагает, что некоторые вещи, уже в силу того, что они действительно существуют, определяются так, что, по его мнению, совершенно напрасно искать еще что-нибудь сверх этого. Титий поступает согласно своей свободной воле; я спрашиваю почему для него было предпочтительнее сделать это, чем не сделать? Он отвечает: потому что он так захотел. Но почему же он этого захотел? Спрашивать об этом он считает нелепым. Но если спросить, почему он не сделал чего-то другого, то он ответит: потому что он уже делает это. Он думает, таким образом, что свободная воля действительно определена через свое собственное существование, а не через основания, предшествующие ее существованию, и утверждает, что одним полаганием действительности исключаются все противоположные определения и что, следовательно, нет надобности в определяющем основании Но да будет мне позволено доказать еще и другим способом, что, если отказаться от предшествующе-определяющего основания, случайная вещь никогда не может быть в достаточной мере определена и, следовательно, не может быть и существующей. Акт свободной воли существует, и это существование исключает то, что противоположно этому определению, так как, однако, когда-то он не существовал, а существование само по себе еще не определяет того, был ли когда-то этот акт или нет, то тем, что этот акт воли существует, еще не решается вопрос о том, существовав ли он раньше или нет Но так как при полном определении вещи решается прежде всего вопрос, возникла ли вещь или нет, то до этого вещь останется не определенной и может стать определенной лишь тогда, когда сверх того, что присуще внутреннему существованию, будут приведены еще и понятия, которые мыслимы независимо от ее существования. А так как то, чем определяется пред шествовавшее не существование существующей вещи, предваряет понятие существования, а то, чем определяется, что существующая вещь прежде не282

существовала, в то же время определяет собой и переход ее от не существования к существованию (ибо предложение почему то, что теперь существует, раньше не существовало, и предложение: почему то, что раньше не существовало, теперь существует, - в действительности тождественны), т е. служит основанием, предшествующе-определяющим ее существование, то совершенно ясно, что без такого основания полное определение вещи как такой, которая мыслится возникшей, не будет возможно, а тем самым не будет возможно и ее существование Если это доказательство из-за чрезмерного расчленения понятий коекому покажется не очень ясным, тот пусть довольствуется ранее приведенными доводами. Наконец, я хотел бы вкратце изложить, почему не могу удовлетвориться доказательством, которым пользовались знаменитый Вольф и его последователи. Доказательство этого знаменитого мужа в том виде, в каком оно подробно изложено проницательнейшим Баумгартеном (6), сводится, коротко говоря, к следующему. Если бы нечто не имело основания, то его основанием было бы ничто, следовательно, ничто было бы чем-то, а это бессмысленно Однако строить это доказательство следовало бы скорее так: если для сущего нет основания, то основание его - ничто, т. е. несущее. С этим я охотно соглашаюсь, ибо если нет никакого основания, то соответствующим этому понятием будет понятие несущего. Поэтому если чему-то сущему может быть приписано только такое основание, которому не соответствует решительно никакое понятие, то оно вообще будет лишено основания, что возвращает нас к тому, что было нами предположено Таким образом, отсюда вовсе не следует бессмыслица, как это полагали Приведу пример в подтверждение своего мнения. Следуя этому способу умозаключения, я бы осмелился доказывать, что первый человек все же родился от какого-то отца. В самом деле. Предположим, что он не был рожден. Тогда не было бы ничего, что породило его. Следовательно, он был бы порожден ничем, но так как это содержало бы противоречие, то следует признать, что он был кемто рожден. Избегнуть этой уловки в аргументации вовсе нетрудно. Если он не рожден, то ничто

283

его и не породило, т. е. тот, кто должен был бы его породить, сам есть ничто, или несущее, - это достовернее достоверного. Но если вывернуть это положение наизнанку, то получится совершенно превратный смысл.

Положение девятое Перечисление и устранение трудностей, которые кажутся присущими принципу определяющего, или, как обычно говорят, достаточного основания.

Предводителем противников этого принципа и единственным человеком, могущим представлять их всех, должен по праву считаться проницательнейший Крузий, рядом с которым едва ли можно поставить кого-нибудь из немецких не скажу философов, но людей, споспешествующих развитию философии *. Если бы мне удалось надлежащим образом рассеять его сомнения (а защита хорошего дела позволяет на это рассчитывать) , то я счел бы, что все трудности мной преодолены. Прежде всего он упрекает формулировку этого принципа в двусмысленности и неопределенности. Он правильно, конечно, указывает, что вместо реальных и предшествующе-определяющих оснований нередко применяются основание познания, а также нравственное основание и другие идеальные основания, так что часто трудно бывает понять, какие же из них имеются в виду. Возражение это не затрагивает наших утверждений, и у нас нет поэтому надобности его отводить. Всякий, кто рассмотрит любое из наших утверждений, убедится, что я тщательно различаю основание истинности и основание действительности. В первом речь идет только о таком полагании предиката, которое обусловливается тождеством между понятиями, содержащимися сами по себе или в связи с чем-то в субъекте, _________________ * Я не хочу этим умалить заслуги знаменитого Дарьеса, доводы которого наравне с доводами некоторых других лиц против принципа определяющего основания представляются мне довольно вескими. Но так как они кажутся мне весьма близкими к доводам славного Крузия, то мне всего удобнее будет связать свой ответ на них с ответом на сомнения Крузия, не вызвав неудовольствия со стороны этих, вообще говоря, выдающихся людей.

284

и предикатом; предикат же, который уже дан в субъекте, лишь раскрывается. Во втором случае по отношению к свойствам, полагаемым для субъекта, вопрос ставится не о том, определено ли вообще их существование, а о том, откуда оно определено; если, кроме безусловного полагания самой вещи, нет ничего, что исключало бы противоположное, то следует признать, что она существует сама по себе и с безусловной необходимостью; если же предположить, что ее существование случайно, то по необходимости должны быть еще и другие вещи, которые именно тем, что они определяют так, а не иначе, уже заранее исключают то, что противоположно [ее существованию]. Таковы общие замечания относительно нашего доказательства.

Гораздо большая опасность, пожалуй, грозит защитникам этого принципа от другого возражения того же знаменитого мужа, когда он красноречиво и опираясь на доводы, силой коих пренебрегать нельзя, укоряет нас в том, что этим принципом мы восстанавливаем неизменную необходимость всех вещей и фатум стоиков и даже потрясаем этим всякую свободу и нравственность. Его довод, правда, совсем не нов, но он выражен у него более ясно и убедительно, и я поэтому изложу его возможно проще, хотя и не в ущерб его силе.


Если все, что происходит, может произойти не иначе как при наличии предшествующе-определяющего основания, то отсюда следует, что все, что не происходит, происходить и не может именно потому, что для этого нет никакого основания, без которого ничто вообще не может происходить. И так как это, если прослеживать ряд в обратном порядке, необходимо признать по отношению к основаниям всех оснований, то отсюда следует, что в естественной связи все столь тесно соединено и переплетено между собой, что тот, кто пожелал бы противоположного какому-нибудь событию или тем более свободному действию, требовал бы невозможного, ибо нет ведь основания, которое необходимо, чтобы создать это. Если проследить таким образом всю неотвратимую цепь событий, которая, как говорит Хризипп(7), однажды возымела желание и содержит в себе

285

непрерывные ряды следствий, то в первоначальном состоянии мира, непосредственно указующем на бога как на своего творца, будет наконец достигнуто последнее и изобилующее следствиями основание событий, при наличии которого одно будет вытекать из другого по всегда неизменному закону и на протяжении всех последующих веков. Знаменитый муж оспаривает общепринятое различение безусловной и условной необходимости, через которое, словно сквозь щель, пытаются ускользнуть противники и которое, конечно, совершенно бессильно поколебать силу и действенность необходимости. Ибо какое это имеет значение, мыслимо ли рассматриваемое само по себе противоположное событию, точно определенному предшествующими основаниями, раз это противоположное все равно не может стать действительным, поскольку нет оснований, требуемых для его существования, а налицо оказываются, наоборот, основания противоположные? Скажут, что то, что противоположно событию, рассматриваемому само по себе, можно тем не менее мыслить и потому оно возможно. Но что же из этого? Ведь это противоположное произойти не может, поскольку существующими уже основаниями достаточно предопределена невозможность для него когда-нибудь стать действительным. Возьмем пример. Гай совершил обман. С Гаем, по первоначальным его определениям, именно поскольку он человек, искренность не находилась в противоречии; допускаю. Но она, конечно, противоречит ему, такому, каким он определен сейчас, ибо в нем имеются основания, полагающие противоположное, и ему нельзя приписать искренность, не нарушив весь ряд связанных между собой оснований вплоть до первоначального состояния мира. Послушаем, однако, какие дальнейшие выводы делает отсюда знаменитый муж. Определяющее основание обусловливает не только то, что данное действие происходит раньше других, но и то, что никакое другое не может произойти вместо него. Таким образом, все, что происходит в нас в своей последовательности, так предусмотрено богом, что решительно ничего другого произойти не может. Поэтому наши поступки не могут быть вменены нам

286

в вину, ибо единственная причина всего - бог, который подчинил нас таким законам, что мы неуклонно исполняем предопределенный нам жребий. Разве- из этого не вытекает, что никакой грех не может быть неугодным богу? Если какой-нибудь грех совершается, то это свидетельствует о том, что установленная богом цепь взаимно связанных вещей ничего другого не допускает. Как же бог может осуждать грешников за их поступки, если уже с самого сотворения мира устроено так, чтобы они их совершали?

Устранение сомнений Когда мы отличаем условную, в особенности нравственную, необходимость от безусловной, то при этом речь идет не о силе и действенности необходимости, т. е. не о том, необходима ли данная вещь больше или меньше, а о принципе, обусловливающем необходимость, т. е. о том благодаря чему вещь становится необходимой. Я охотно соглашаюсь, конечно, что некоторые из последователей философии Вольфа несколько отступают здесь от истинного ее смысла, когда считают, что тому, что положено всей цепью условно определяющих оснований, все же чего-то еще недостает до полной необходимости, потому что оно лишено безусловной необходимости. Я скорее согласен здесь с их знаменитым противником, что это общепринятое различие лишь в малой степени ослабляет силу необходимости и достоверность определения, ибо как нельзя мыслить ничего истиннее истинного и достовернее достоверного, так нельзя представить себе ничего определеннее определенного. События мира, несомненно, так определены, что божественное предвидение, которое не может заблуждаться, с одинаковой достоверностью ибо знает соответственно связи основании и их наступление в будущем и не возможность противоположного, как если бы это противоположное исключалось безусловным их понятием. Однако суть вопроса заключается здесь не в том, в какой степени необходимо наступление в будущем случайного, а в том, откуда эта необходимость. Кто станет сомневаться в том, что

287

в боге акт сотворения мира не есть нечто колеблющееся, а определен, конечно, так, что противоположное ему было бы недостойно бога, т. е. вовсе не могло бы быть ему присуще? И тем не менее деятельность его свободна, потому что определяется она такими основаниями, которые содержат в себе мотивы его бесконечного разума, поскольку именно эти мотивы достовернейшим образом и направляют волю, а не проистекают из какой-то слепой деятельности природы. Точно так же и в свободных человеческих действиях, поскольку они рассматриваются как определенные, противоположное им, правда, исключается, однако не в силу оснований, которые лежали бы вне влечениям и спонтанных склонностей субъекта, как это было бы, если бы человека против его воли по некой неизбежной необходимости вынуждали к действию, а потому, что, поскольку сама склонность желания и влечения охотно уступает соблазнам в представлениях, действия определяются хотя и в высшей степени твердой, но добровольной связью согласно незыблемому закону. Разница между физическими действиями и теми, которым присуща нравственная свобода, состоит не в различии связи и достоверности, не в том, что лишь вторые будто бы ненадежны в смысле их совершения в будущем и что, будучи изъяты из цепи оснований, обладают будто бы шатким и неопределенным основанием своего происхождения, ибо тогда они едва ли могли бы считаться признаком превосходства разумных существ. Единственный признак свободы - это скорее способ, которым их достоверность определяется через их основания: действия эти вызываются только приобщенными к воле мотивами разума, тогда как в лишенных разума физико-механических действиях всё напротив, необходимо определяется внешними раздражениями и побуждениями без всякого участия спонтанной воли. Ведь признают же, что возможность совершать действие в том и другом направлении одинакова и определяется только склонностью к удовольствию, доставляемому соблазнами в представлениях. Чем больше человеческая природа подчинена этому закону, тем большей свободой она располагает, и пользоваться свободой отнюдь не288

значит бросаться к различным предметам и метаться во всевозможных направлениях под влиянием неопределенного влечения. Вы скажете, пожалуй: он поступает на том единственном основании, что так поступать ему больше всего нравится. Но тогда вы в моей власти уже в силу того, что сами признали это. Ведь что такое «нравится», как не наличие склонности воли, которая в зависимости от привлекательности предмета направляется в ту, а не в противоположную сторону? Следовательно, «нравится» или «приятно» есть не что иное, как действие, определяемое внутренними основаниями, ибо, по вашему же собственному мнению, именно желание определяет действие, а действие есть не что иное, как удовлетворение воли предметом в отношении того возбуждения, которым этот предмет привлекает к себе волю. Поэтому относительное определение, при котором предполагается, что если воля и возбуждается одинаково, то так, что одно приятнее другого, есть то же самое, что одинаковость и неодинаковость удовольствия в одно и то же время, а это заключает в себе противоречие. Однако возможен и такой случай, когда основания, склоняющие волю в ту или другую сторону, совсем не доходят до сознания и тем не менее выбирают одно из двух; тогда вопрос переносится с высшей душевной способности на низшую, и благодаря перевесу неясных представлений в том или ином направлении душа (как это подробнее будет показано в дальнейшем склоняется в определенную сторону.

Да будет позволено мне осветить этот общеизвестный спор посредством короткого диалога между Гаем, защитником свободной воли, и Тигаем, поборником определяющего основания.

Гай: Моя прежняя жизнь хотя и вызывает во мне угрызения совести, но все же, если возможно верить твоим взглядам, мне остается утешаться только тем, , что не на меня падает вина за совершенные мной деяния, ибо я был скован цепью оснований, испокон веков определяющих друг друга, и, следовательно, не мог не совершить того, что совершил. Поэтому, если кто-нибудь станет теперь упрекать меня за мои грехи и 19 Иммануил Кант

289

указывать мне на то, что я должен был избрать иной образ жизни, тот подтупит столь же нелепо, как если бы он стал требовать от меня, чтобы я во что бы то ни стало остановил поток времени.

Титий: Пусть так, но что это за цепь оснований, на которую ты жалуешься, что был ею скован? Разве то, что ты сделал, не сделано добровольно? Разве в момент, когда ты был готов согрешить, не звучало в тебе безмолвное предупреждение совести и голос страха божьего, напоминая тебе о твоей неправоте? Разве неверно, что тебе вопреки этому больше нравилось предаваться кутежам, развлечениям, культу Венеры и прочему в том же роде? Разве ты был когда-нибудь против воли своей принужден к греху? Гай: Я этого ничуть не отрицаю. Я хорошо сознаю, что не против своей воли и не в серьезной борьбе с соблазнами, не с ножом, так сказать, приставленным к горлу, был я увлечен на ложный путь. Сознательно и охотно предался я порокам. Но откуда же взялась во мне эта склонность моей воли к дурному? Разве еще до того, как это произошло, хотя и божественные, и человеческие законы звали меня, колеблющегося, на свою сторону, не было уже предопределено всей совокупностью оснований, чтобы я склонился скорее в дурную сторону, чем в хорошую? Когда, таким образом, все итоги подведены, разве говорить о предотвращении следствия не все равно что желать сделать бывшее не бывшим? Hо ведь всякая склонность моей воли, по твоему же мнению, всецело определена предшествующим основанием, а это основание в свою очередь еще более ранним и т. д. до самого начала всех вещей.

Титий: Попытаюсь освободить тебя от своего сомнения. Цепь связанных между собой оснований в каждом звене, подлежащего совершению действия давала тебе мотивы, склонявшие тебя и в ту и в другую сторону; ты добровольно отдался во власть одной из них, потому что тебе было приятнее действовать так, а не иначе. Ты говоришь, правда, что совокупностью оснований было уже определено, чтобы ты склонился в определенную сторону. Но подумай, пожалуйста, не требовалась ли для окончательного основания твоего поступкаК оглавлению