Валентина Павловна Панова родилась 19 августа 1936 года в селе Блгославенка Оренбургской области. В 1938 году её семья переехала в Медногорск. Родители купили домик в поселке Ракитянка, где она в 1954 году закон
| Вид материала | Закон |
СодержаниеДни сегодняшние – дни минувшие Все то же в Вас очарованье… Встречи на военных дорогах |
- Владимир Н. Еременко, 9195.69kb.
- Вероника Михайловна Тушнова родилась в 1919 году в городе Казани, в 1922 году поступила, 149.25kb.
- Предисловие, 4954.91kb.
- Под снегом, 12668.16kb.
- Анна Ахматова (1889 — 1966), 65.82kb.
- 11 июня 1889 года в дачном предместье Одессы у инженер-капитана 2-го ранга Андрея Антоновича, 194.15kb.
- Муниципальный район безенчукский глава района Юрий Федорович Евдокимов, 231.5kb.
- Ляды Плюсского Псковской области. После окончания средней школы поступила в Псковский, 111.69kb.
- Г. К. Малеева учитель начальных классов псош, 36.78kb.
- Моравская Мария Магдалина Франческа Людвиговна, 17.92kb.
Дни сегодняшние – дни минувшие
Евдокия Дмитриевна доживает девятый десяток. Жизнь ее идет спокойно, размеренно в доме сына: со снохой ладит, внуки уже все своими семьями живут, правнуки – их у нее 15 – и те уж скоро будут на выданье. Больше всего ей нравится возиться на кухне, особенно мыть посуду; красота – вода и холодная, и горячая. В молодости даже не мечтала о таком удобстве.
Вот и сегодня сын со снохой с утра уехали на сад-огород; апрель еще только наступил, а они почти целыми днями там пропадают: дел невпроворот. Она встала, помолилась Богу и села завтракать. Вдруг в дверь позвонили. Подошла, глянула в глазок: два мальчика – один лет шести, другой – восьми. Открыла.
- Подайте, пожалуйста, на хлеб, - торопливо проговорил младший.
- Ах ты, Господи! А вы войдите, войдите!
Старушка засуетилась. На кухне взяла два пирожка, полбулки хлеба и подала ребятам.
- А с кем же вы живете?
- С матерью и с младшей сестренкой, но мамка у нас безработная, а у него – мальчик кивнул на товарища, - мать работает, но деньги ей на работе не платят.
- А сколько ж твоей маме лет?
- Двадцать пять.
Затем старушка обратилась к старшему:
- А ты в школу-то ходишь?
- Нет, он есть хочет, - ответил за него друг, - спасибо! Нам надо идти.
- Идите, с Богом, - перекрестила она их на дорогу, закрыла дверь и никак не могла успокоиться: «Надо же, 25 лет, а детей пустила по миру милостыню собирать…»
Она тяжело вздохнула и начала мыть посуду, вспоминая свои самые тяжелые годы жизни.
Ей было 25, когда они с мужем в 1938-м году приехали в Медногорск и поселились в Ракитянке, в небольшом домишке. А когда ей исполнилось 28, началась Великая Отечественная война.
Муж ушел на фронт в первый же день. На руках остались трое детей, а четвертым она была беременна. В кармане – 3 рубля. Правда, есть огород, куры, корова. Но сена не успели запасти, дров тоже нет.
- Господи, помоги! – просила она в утренней молитве и в молитве на сон грядущий. И Господь надоумил: по ее заказу сделал знакомый дед рыдванку для коровы; обучила она ее, бедолагу, ходить в упряжке и ездила все лето за сеном. Километров за 7 – 10 в оврагах, лесочках накосит траву, привезет, рассыплет по двору, накажет детям, чтоб сушили и складывали в кучи. Старшему сыну было 7 лет, но мальчик, оставаясь за старшего, проникся таким чувством ответственности, что мать на него могла полностью положиться. Во время войны дети удивительно быстро взрослели. И ее ребятишки оставались дома одни, пололи грядки, поливали. Мать подбадривала их:
- Давайте, дети, все, что вам под силу, делайте! Отца нет дома, помогать нам некому.
Выросшая сиротой, она с детства усвоила истину, что полагаться надо на себя да еще на Бога.
Однажды пришел к ним домой уполномоченный от поссовета. Дети как раз сидели за столом, обедали. Поздоровавшись, он сразу приступил к делу.
- Вы гражданка Дмитриева, знаете, что идет война? Весь советский народ трудится на производстве: все для фронта, все для победы. А вы не работаете.
- Неужели не знаю. Муж на фронте…
- У других тоже мужья на фронте, а они ведь трудятся.
- А на кого я их бросать буду?
- Как на кого? В детский сад отводить будешь.
- В детсад?! А во что я их одевать буду? Дома они всегда в тепле. Холодно: на печку сядут и голые не замерзнут. Да и кем же я работать буду? Я ж безграмотная.
- Уборщицы нужны. И в рудоуправлении, и в школу, и в больницу.
- И что я куплю на зарплату уборщицы? Нет, работать я никуда не пойду: у меня работы дома – с утра до ночи. Мне ж их согреть надо и накормить, прежде всего. А пойду работать – за огородом кто будет смотреть, за коровой? Разве у нас можно детям без молока? Ведь каждое утро синим-сине, а иной раз и днем дышать нечем – один газ в воздухе.
Уполномоченный, видно, решил припугнуть:
- Тогда тебя направим на принудработы, а детей в детский дом заберем.
Дети притихли, перестали есть, затаив дыхание, ждали, что скажет на это мать.
- А этого куда? – и она показала на живот, - вот напишу мужу, как вы нам здесь помогаете! В газетах ого-го как хорошо пишете о помощи красноармейкам, а где она ваша помощь?
- Несознательная ты, темная, отсталая, - презрительно со злостью сказал он и ушел, хлопнув дверью.
Наконец, сена заготовила столько, что, по ее подсчету, хватит на зиму, и начала возить дрова. Ездила в ближайшие лесочки, собирала сушняк. Однажды, нагрузив рыдванку, усадила младшую дочку на дрова и довольная, взяв «под уздцы» корову, осторожно, чтоб не опрокинуть воз, выезжала из леса на дорогу. Вдруг впереди на дороге услышала шум: лай собак, крики женщин, мужскую брань. Со страхом выехала из-за деревьев и увидела объездчиков: один молодой сидел верхом на лошадке, другой, намного старше, - на тарантасе, одетый в военную гимнастерку, рядом лежат костыли. Две собаки стояли около, высунув языки, тяжело дышали.
Молодой, спрыгнув с коня, с довольной ухмылочкой подошел к ней. Она посмотрела на него так, что он перестал улыбаться и грозно спросил:
- Топор есть?
- Ну и что, что есть?
- Давай его сюда, - он увидел между дровами топор и потянулся к нему.
Она отстранила его руку:
- Ты сначала посмотри, хоть одну живую веточку я срубила? Топором я рублю сушняк, чтоб лучше уложить воз. Не трогай топор. Что я буду делать без него? – И повернулась к тому, в тарантасе:
- Тебе легко было на фронте? А твоей жене без тебя как было? А мой муж еще там! Что ж вы нас, баб, обижаете, вместо того, чтобы помочь?
С воза захныкала девочка. Тогда старший с горечью приказал:
- Брось топор, оставь их!
Дернул за вожжи, лошадь тронула. Молодой молча, отошел. Мать вывела корову на дорогу, и та спокойно, не торопясь, пошла в гору. Ехавшие впереди возки остановились, бабы к Евдокии с расспросами:
- Ну, что? Как это ты сумела тихо-мирно? А вон посмотри, что Нюре сделали!
И Евдокия увидела, что Нюре перевязали покусанную собакой ногу.
Привезенные домой дрова рубила сама, а дети складывали их в сарайчике для топлива, где уже был сложен и просохший кизяк. Дров запасла. Теперь уборка картошки, засолка овощей. Выясняется, что нет нигде соли. Но тут опять ее Бог надоумил: срезала с десяток корней табака, пошла на рудничный скотный двор и выменяла за этот табак огромный кусок соли, кое-как донесла. У соседки взяла ступу, стала откладывать по кусочку да в ступе толочь, так и засолила все: и капусту, и огурцы, и помидоры.
А тут кончились спички, исчезли совсем – нет их нигде. Но кто-то принес ей кусок серы с медно-серного завода, подсказал, что делать. Нащипала она лучины от полена, растопила серу и велела детям обмакивать туда один конец лучины. Так сделали они запас «спичек». Затем кресало, кремень и фитиль: с помощью кресало выбивают из кремня искры, от которых загорается фитиль, пока он тлеет, к нему подносят «спичку» серной стороной – загорается сера, от серы лучина, и лучиной разжигают огонь в печи: и грейся, и готовь пищу.
Как-то очередной весной, когда копали землю под картошку, мать пришла домой не одна. С нею соседка, золовка и мужчина лет сорока, плотный, чуть пониже среднего роста, нес лопату матери.
Аккуратно, чтоб не помять свой темно-синий костюм, сел на табурет, балагурил с женщинами и все приговаривал:
- Бабочки, бабочки…
- Это не бабочки, а тетеньки, - вступила в разговор младшая дочь, - у нас за домом, в овраге, очень красивые бабочки летают; мы ходим туда на них любоваться.
- Тебе сколько раз говорить, что, когда взрослые разговаривают, дети не должны встревать,– строго сказала Евдокия.
После того, как гость ушел, соседка и золовка начали убеждать ее согласиться на дружбу с Иваном Николаевичем, так назвался гость.
- Соглашайся: он же сказал, что поможет и огород вскопать, и сено косить, да мало ли что сможет человек при должности…
- Интересные вы! А чем будем мы платить, - нараспев, как в популярном тогда анекдоте, сказала она. И насмешливо продолжила:
- Он, что? Тимуровец? Помогать он мне будет! Я что, по-вашему, не вижу что ли, что он в «пододеяльники» набивается. А на ребенка-то как на пустое место посмотрел. Нет, пока Бог дает силы, я буду везде управляться сама. Да, и потом, Груня, - обратилась она к золовке, - тебе за брата не будет обидно, если я с ним задружу?
Груня, которая уже завела дружбу с директором местного хлебозавода, поджала губы, дернула за рукав соседку:
- Пошли, чего с ней разговаривать? Эту глупую упрямицу не переубедишь.
Свахи ушли. Мать подошла к детям, которые сидели вокруг стола и рассматривали яркие картинки в книге.
- Что опять Женя с Колей были?
- Да, мама, Аспушкина принесли! – радостно воскликнула средняя дочь.
- Упрямая, - вступил в разговор старший сын, - сто раз я тебе повторял:
- Не Аспушкин, а Александр Сергеевич Пушкин, нам это Женя русским языком объяснил.
- Нет, здесь написано А.С.Пушкин.
- Слушайся брата: он прав. Вот сейчас уберу скотину на ночь, и почитаем. А вы пока уложите малыша спать.
Женя с Колей Падеровы – это тимуровцы из восьмой школы, закрепленные советом дружины за этой малограмотной многодетной семьей. Мальчики регулярно приносили книги, прочитанные уносили вновь в библиотеку. С их приходом в семье появились радостные минуты, а иногда целые часы вечером перед сном.
Мать садилась на кровать около печки, дети – вокруг нее; самый маленький уже спал. Она читала им и народные сказки, и басни Крылова, и повести любимого тогда всеми Аркадия Гайдара. А когда дошли до произведений Пушкина, то старшие дети уже научились читать сами, мать накануне показывала буквы старшему, он – сестре. И вот уже после Пушкина читали поочередно: то сын, то дочь, а мать в это время вязала носки, чулки. Так что, к удивлению учителей, знавших Евдокию как отсталую, малограмотную женщину, на начало учебы в школе дети читали бегло.
В самом начале весны в пустовавшем домике напротив поселилась Полина Данильченко, которая работала на конном дворе кучером у директора Блявинского рудника Петра Захаровича Новосельцева. Мать потом всегда говорила, что Бог ее послал, потому, что Полина договорилась на конном дворе и дала ей на целый день лошадь с плугом, и Евдокия распахала всю долину за остановкой «Весовая». Посадила под плуг картошку, посеяла немного проса, пшеницы и все забороновала. Дожди в это лето выпали вовремя, и осенью она сняла хороший урожай. Опять же на корове отвезла пшеницу на мельницу (мало теперь кто помнит, что мельница стояла между гор в конце частного сектора сегодняшней улицы Свободы), смолола на муку, просо отвезла в Никитино, где была «рушалка», получила два пуда пшена. Когда возвратилась домой довольная, что есть из чего кашу детям варить, встретила у себя дома опечаленную золовку, которая без лишних слов протянула ей телеграмму из Благословенки, что под Оренбургом.
«Умерла Настя. Срочно приезжай определять сирот».
- Что ж будем делать, Дусенька? – запричитала она. – Там их пятеро! Сергей взрослый – скоро уже на фронт пойдет, а остальных куда?
Дня через три, вечером, Евдокия писала мужу: «А еще спешу сообщить тебе, что взяла на воспитание твоих племянников, самых младших – двойняшек, потому что Настя умерла сразу же, как только получила похоронку на Василия, брата твоего. Но ты за нас не беспокойся, не переживай. Это я в первый год войны растерялась, ничего не припасла на зиму. А сейчас я смогу прокормить и своих, и этих детишек. Бей супостатов и возвращайся скорей…».
Евдокия уже вымыла посуду, протерла ее, а память все еще держала ее в прошлом. Старая женщина не заметила, как начала разговаривать вслух сама с собой:
- Ведь и школа мне помогала сколько. А этот вот мальчонка ходит, на хлеб просит, и никому дела до него нет, что ли? Ничего толком не понимаю я в сегодняшней жизни…
Она долго не могла успокоиться, потом прошла в комнату, села на диван и потихоньку принялась прясть шерсть.
29 июля 1999
Все то же в Вас очарованье…
Твое тепло, мое тепло – вот и не холодно
Мы сидим в небольшой двухкомнатной квартире: Зоя Ивановна – за столом, на котором я расположила свои бумаги, Николай Матвеевич Комаровских – на диване. Ими распечатан девятый десяток, но если бы я этого не знала, я бы им больше семидесяти не дала. Зоя Ивановна по-прежнему стройна, элегантна, у нее короткая, как и в молодости, стрижка, и глаза у нее какие-то особенные, темно-синие, взгляд нежный-нежный. И глядя на ее все еще миловидные черты лица, понимаешь этого богатырского сложения мужчину, почему он приехал сюда, в наш городок, из старинного города Владимира.
Они живут вместе полгода, встретившись после шестидедесятилетней разлуки. Это надо видеть, как они понимают друг друга: с взгляда, жеста, с полуслова. Видно, что им хорошо вдвоем, тепло их душам от воспоминаний.
Ну почему это не случилось раньше?
Как молоды мы были…
До того, как поступить в педагогический институт в городе Горьком, Николай Матвеевич проработал два года учителем начальных классов в родном селе. А было этому учителю всего 14 лет, образование – семь классов. В эти годы правительством была объявлена ликвидация безграмотности. Чтобы заставить молодежь учится, сельсовет принял решение: тем, кто не пойдет в школу, необходимо за лето наколоть шестьдесят кубометров дров. Так вот у этого учителя в классе были шестнадцати - семнадцатилетние ученики.
Бывали случаи, когда находил у себя на столе записки: «Приходите, сегодня в дом к тете Мане, там будут посиделки».
Но не пришлось Николаю их посещать, потому что вечером ему нужно было идти за три километра в село, где он обучал грамоте взрослых.
Через два года поступил на рабфак, окончив который, стал студентом. Учился на физмате с большим желанием, хотелось много знать. Было у него и увлечение: играл в оркестре на кларнете. Однажды их оркестр пригласили на вечер второкурсники, там он и познакомился с Зоей Соковой – тоже студенткой физмата. Оказалось, что и живут они в одном общежитии.
Кавалер он был никудышный: стеснительный, по-деревенски закомплексованный, взглянуть-то лишний раз боялся на девушку, хотя учился уже на четвертом курсе.
Успешно сдав госэкзамены, получил направление в село этой же области.
Зоя Сокова играла в институтской волейбольной команде, где ее и заметил молодой человек по фамилии Плеханов. Зоя на третьем курсе выходит за него замуж, а на четвертом они уже расстаются, но так вот она и осталась Плехановой. В 1941 году Зоя Ивановна заканчивает институт и получает направление в Оренбургскую область.
Понимаешь, мама, я учитель
Облоно дает направление Зое Ивановне в Медногорск, гороно направило ее в школу № 6 учителем математики. Молодая учительница сразу же с головой ушла в работу: сама любила математику и прививала любовь детям к этой царице наук. Не жалела времени на дополнительные занятия, на ведение математических кружков.
Навсегда ученикам ее класса запомнились лыжные прогулки со своим учителем. Бывшая ее ученица, теперь уже пенсионерка – ветеран педагогического труда Р. В. Мячина вспоминает: «Мы очень любили свою классную руководительницу Зою Ивановну Плеханову. На уроках у нее всегда тишина и порядок, объясняла доходчиво сложные темы. А прогулки на лыжах – радостные часы, проведенные в ее обществе. Мы всегда восхищались тем, как она съезжала с гор. Ни разу не упадет: вот что значит математический расчет!».
Сама хорошая волейболистка, Зоя Ивановна учила и детей этой замечательной спортивной игре. Долгое время она играла в команде завода «УЭМ», защищала на соревнованиях честь команды.
Потом ее назначили завучем, и учителя, особенно молодые, благодарны ей на всю жизнь за то, что она научила их работать. Всю жизнь, до ухода на пенсию Зоя Ивановна сеяла доброе, вечное в душах подрастающего поколения.
Броня крепка и танки наши быстры
В том же сорок первом году Николай Матвеевич был мобилизован на фронт. Начал войну командиром танка в звании лейтенанта Гвардейского тяжелого полка, закончил войну в звании майора. О том, как он воевал, говорят награды: пять орденов, двадцать пять медалей.
После окончания войны его оставляют в Германии: в городе Вердер открывается школа для детей военнослужащих, куда он назначается завучем.
Потом он работает в г. Свердловске преподавателем, потом – завучем в суворовском училище, затем – заведующем кафедрой математики и физики в Свердловском высшем военном училище. На пенсию вышел в звании полковника и поселился в городе Владимире.
Не прогнать тебя из сердца
Все эти годы Николай Матвеевич не забывал Зою Сокову – Плеханову. Еще на фронте в коротких перерывах писал письма друзьям, знакомым, в институт с просьбой дать ему ее адрес, но безрезультатно. Вспомнил, как Зоя Сокова рассказывала о своей младшей сестре Лене, которая тогда училась в школе, что она очень хочет быть врачом. Написал письмо в Горьковский мединститут, и Лена нашлась, написала ему письмо, в котором сообщила адрес Зои Ивановны. Послал письмо в Медногорск, но Зоя Ивановна не ответила ему.
В 1946 году дают отпуск, он едет из Германии в Союз с целью найти Зою Ивановну. Но, видно, не судьба – не доехал. Прибыв в Москву, встретился с друзьями молодости, погуляли. Затем поехал в Сосновское, чтобы взять трудовую и диплом. Там его окружили прежние коллеги, опять сколько-то дней потерял. Из Сосновского – в родное село, где живет его мама. И вот до конца отпуска остается три дня, а возвращаться за границу надо с женой. В селе тогда работала фельдшером добрая, симпатичная девушка Агния Ивановна Рослякова, и он женится на этой девушке: сегодня свадьба, а завтра самолет увозит их в Германию.
Однажды, когда работал в Свердловске, его направили в составе комиссии проверять работу Оренбургского высшего военного училища. Опять сердце встрепенулось – вот ведь рядом Медногорск, зовет его в дорогу, хоть одним глазком взглянуть. Но он понимал: дашь сердцу волю – попадешь в неволю, нелегко ему будет уехать от этой женщины, а дома – четверо детей, преданно любящая, добрейшей души женщина – его жена. И он заставил сердце замолчать.
Годы идут. Дети, две дочери и два сына, выросли, все четверо имеют высшее образование, имеют квартиры, работу. Но в 1989 году умирает жена. И в 1999 году он пишет письмо на Медногорский отдел образования с просьбой дать ему адрес Зои Ивановны Плехановой. Сначала переписывались, потом он попросил разрешение приехать к ней, она разрешила.
И вот они встретились, два учителя, два математика. Первый раз они вместе встречали свой профессиональный праздник. Дай Бог, чтобы это был не последний.
2000 г.
Встречи на военных дорогах
Много разных встреч было на военных дорогах у моего отца Павла Кузьмича Мурзина. Но память об этих двух он пронес через всю жизнь.
Было это в феврале 1943 года, когда закончилась Сталинградская битва, и наша Армия пошла в контрнаступление. Теперь уже все двигалось на Запад. Зима была на редкость суровой: если метели, соорудив огромные сугробы, еще отдыхали, то мороз трудился без устали.
В эту лунную ночь далеко было видно и слышно вокруг: храпели моторы грузовиков, тягачи, тракторы, стволы орудий были белыми от инея.
Сами артиллеристы разместились в устланных сеном огромных санях, прицепленных к трактору. Отец сидел в самой середине, бойцы курили, беседуя меж собой. Постепенно разговор начал стихать: усталость взяла свое, и они один за другим погружались в сон.
Отец, крепко обхватив обеими руками карабин, предался невольным воспоминаниям: сначала вспомнились жена, дети, оставленные в небольшом южноуральском поселке, потом память переметнулась к своему далекому детству. И заныло в сердце от жалости к себе, к братьям, с которыми разлучила его гражданская война. Не заметил, как заснул и окунулся в приятный сон: будто они все – четыре брата и сестра возле своего дома, в Ташкенте, работают в саду, поливают цветы. Он вместе со старшим братом Тимофеем несет ведро с водой; солнышко греет бока, спину, а в лицо дует свежий ветерок. Из дома выходят мать и отец, одет он в свою форму железнодорожного служащего, улыбается им, машет рукой, уходя на работу.
Вдруг Павел Кузьмич проснулся от сильной боли в кистях рук, мгновенно открыл глаза и увидел, что прямо по нему, по всем спящим шагает человек, обутый в сапоги, одетый в полушубок. В морозном воздухе разнесся запах самогона.
- Ты что, совсем охренел?
Тот прошел вперед, растолкал всех, не обращая внимания, на их оханья и вскрикивания, уселся под деревянным щитом, устроенным в передке саней, и властно спросил:
- Это кто там недоволен?
- Гвардии рядовой боец Мурзин! – с гневом в голосе ответил Павел Кузьмич.
Незнакомца как будто подбросило, он, быстро приподнявшись, наклонился, стараясь заглянуть в лицо бойцу.
- Запомню, и завтра поговорим с тобой. Смотри-ка, цаца какая!
- А что ты, как по бревнам, по людям шагаешь? Поговорим в присутствии политрука.
- Если дойдешь до него, - с пьяной угрозой ответил тот и замолчал.
Через некоторое время Мурзин приподнялся, внимательно присмотрелся к пьяному, который уже храпел, увидел на белом полушубке капитанские погоны, из-под шапки выбились темные прядки волос. Нет, не припомнил, такого не видел ни разу.
- Откуда этот хлюст взялся? – спросил он негромко, и кто-то ответил:
- Да там вон от костра отделился, встал на обочине дороги, проголосовал, тракторист остановился.
Павел огляделся вокруг: по обеим сторонам дороги в дымившийся снежной пылью синей мгле видны были костры, у которых грелись водители застрявших в сугробах машин или возчики снарядов и всякий другой люд, сметенный войной с насиженных мест.
Вскоре въехали в село. Их батарея остановилась на ночлег в небольшом домике на окраине, у самого леса. Отстояв в карауле, Павел успел до утра и поспать. Наскоро позавтракав сухим пайком, вышел во двор, чтобы почистить оружие. Только закончил чистку, зарядил карабин, слышит:
- Кто здесь гвардии рядовой Мурзин?
Павел сразу узнал по голосу ночного капитана, почуяв недоброе, взял карабин наизготовку, направил на него:
- Я гвардии рядовой боец Мурзин! – и с сожалением отметил, что они во дворе с ним одни.
- А ну-ка, пойдем в лесок, поговорим, я тебя в распыл пущу за грубость,- и руку опустил в карман.
- Пойдем в политотдел и там поговорим, а сейчас не приближайся – прошью!
В этот момент послышался голос:
- Мурзин! В штаб срочно требуют!
Не спуская глаз с капитана, который держал руку в кармане, Мурзин сделал шаг назад и свалил прислоненное к стене ПТР, которое упало и выстрелило. На выстрел выскочили товарищи из домика, прибежали из штаба, расположенного в соседней хате, командиры батарей, политрук.
- В чем дело? Кто стрелял?
Отец стоял бледный, желваки ходили на щеках, держа на прицеле капитана и глядя только на него, ответил:
- Вот этот хотел меня в распыл пустить, я попятился и свалил ПТР, оно выстрелило.
Капитана вмиг окружили, обезоружили, предложили пройти в штаб, а к Мурзину подошел политрук:
- Паш, у тебя брат есть?
- Да, у меня три брата было: один вот уж скоро год, как пропал без вести, а двое потерялись еще во время гражданской. Старшему было двенадцать, а младшему шесть лет.
- А как зовут их?
- Старшего – Тимофей, а младшего – Егор, а того, который без вести пропал, - Василий.
- Ну, так Тимофей нашелся, в штабе дивизии он, километров семь отсюда в сторону Калача-на-Дону. Мы здесь будем стоять двое суток, не менее, так что можешь сходить к нему, только своему командиру доложи.
Получив разрешение командира, Мурзин помчался, как на крыльях, и, несмотря на сугробы и заносы через полтора часа был у дверей штаба дивизии. Сердце замирало то от радости, то от страха: вдруг это однофамилец. Не чуя ног, вошел в штаб: в помещении стояло несколько столов, за которыми сидели военные, кто звонил, кто писал, кто читал, кто печатал на машинке. Его внимание сразу же приковал к себе темноволосый с синими глазами мужчина, сидевший за крайним столом, ближе к двери. Павел еще соображал, к кому обратиться, а тот, подняв на него глаза, ахнул, как в детстве:
- Паня!
И Паня не помнит, как очутился в объятиях родных рук, прижался к родной груди. Брат был такого же крепкого телосложения, только ростом много выше. Несмотря на почти двадцатилетнюю разлуку, они узнали друг друга: заговорила родная кровь. Двое взрослых мужчин не смогли сдержать рыданий, слезы катились по щекам. Не выпуская брата из объятий, Тимоша сказал:
- Пойдем, браток, ко мне в блиндаж.
В блиндаже видно было, что Тимофей ждал брата: на небольшом, сколоченном из досок и застеленном бумагой, столике стояли консервы, бутылка водки, лежали накрытые салфеткой хлеб и колбаса. Сели, молча, выпили и немного, вроде бы, успокоились.
- Скажи, Тимош, как же ты меня нашел?
- Как? А вот как: тот, кто письма сортирует, увидел на конверте фамилию и отчество, как у меня, и спросил, нет ли у меня брата и показывает вот это.
Тут старший брат достает из-под бумаги на столе треугольник – письмо жены Павла.
В это время дверь блиндажа распахнулась, вбежал посыльный из штаба:
- Товарищ капитан, рядового Мурзина срочно к телефону! Оба брата вскочили и быстро пошли следом за посыльным.
- Гвардии рядовой Мурзин слушает!
Через некоторое время он продолжил:
- Нет, это не брат: мы с братом Василием много лет до войны жили в одном поселке, расстались в начале войны, и уж его-то я бы враз узнал.
Он положил трубку очень расстроенный, крепко выругался и рассказал о ночном незнакомце, добавив:
- Когда его привели в штаб, проверили документы, они у него оказались на имя нашего брата Василия. Вот и звонили из штаба батальона, спрашивали – не признаю ли я в нем брата.
Тимофей посуровел:
- Значит, Василий убит, если его документы достались этому хлюсту.… Хотелось бы мне на него взглянуть.
- Да его сейчас сюда привезут.
Так в этот памятный день радостной встречи они пережили горечь потери третьего брата.
* * *
Павел и Тимофей воевали в одной армии, в соседних частях. Посчастливилось, оба дошли до Берлина. И после войны поддерживали связь, Павел жил в Медногорске, а Тимофей – в Ростове. А потерялись они в двадцатые годы в детском доме, после свирепствовавшего тифа.
2000 г.