Курс лекций по дисциплине философия тема I. Философия в мире культуры
| Вид материала | Курс лекций |
- Т. А. Сулейменов Курс лекции по философии Шымкент-2010 г. 1-лекция, 1988.6kb.
- Тесты для самопроверки знаний раздел I. Что такое философия? Тема Философия в системе, 1997.45kb.
- Курс лекций (28 часов) канд филос наук О. В. Аронсон Курс лекций «Математика и современная, 27.49kb.
- С. В. Булярский Принято на зас каф философии и политологии 4 апреля 2000 г., протокол, 128.66kb.
- Тема 16. Философия культуры. Философия техники. Философия и ценностные приоритеты, 82.95kb.
- Показатели рейтинга по курсу «Философия» для студентов 2 курса всех специальностей, 122.69kb.
- Программа вступительного экзамена по философии философия и жизненный мир человека, 153.52kb.
- План семинарских занятий по курсу «Философия». Раздел, 317.09kb.
- Курс лекций Абакан 2009, 2273.89kb.
- Лекция №16 тема: Философия культуры, техники и медицины, 466.69kb.
КУРС ЛЕКЦИЙ ПО ДИСЦИПЛИНЕ
ФИЛОСОФИЯ
Тема I. ФИЛОСОФИЯ В МИРЕ КУЛЬТУРЫ
1. Предметное самоопределение философии
Термин “философия” греческого происхождения. Образован он соединением двух слов: philos, что означает любовь, или philia — дружба, привязанность, симпатия; и sophos, что переводится как ученый муж, мудрец, или sophia — мудрость, знание, искусство, талант. Краткая этимологическая расшифровка звучит как “любовь к мудрости”. Первым, кто употребил это слово, был Пифагор. Он не отважился назвать себя мудрецом, поскольку мудрец, в его понимании, — это только Бог, мудрость только у Бога. Отсюда и один из первых символов философии-мудрости — Ирида, радуга как мостик между землей людей и небом богов. По мере духовного возмужания человека росло в нем и убеждение, что “не Боги горшки обжигают” (жаль, заметим, — пошли не те горшки); участились, а потом и традицией стали постоянные покушения на самою эту божественную мудрость. Все больше и больше мыслителей перестает удовлетворять роль простых друзей мудрости — они хотят быть ее непосредственным воплощением.
Но что в таком случае мудрость, с которой любят отождествлять себя философы, которой так многие хотели, да и хотят наполнить свою жизнь? Вопрос непростой, пожалуй, один из самых сложных в философии. Возможен поэтому только самый общий ответ, намечающий какие-то принципиальные точки отсчета. Есть “подсказки” в истории философии. Демокрит из Абдер, например, полагал, что быть мудрым значит правильно мыслить, правильно говорить и правильно поступать. Демокритовское триединство мудрости по-своему выражало античное понимание цельности человеческой натуры.
Для древнегреческих мыслителей философия была не только формой знания, познания, но и формой жизни, бытия. И даже прежде всего формой или образом жизни. Тот же Демокрит, по легенде, убедившись, что чувства, в частности глаза, врут (такое действительно бывает), взял да и выцарапал их просто-напросто. Вот это единство убеждения и дела! Современный философ, пожалуй, только снисходительно посмеется над Абдерским чудаком. А жаль — грустная получается эволюция. Цельность ушла, теперь ее место уверенно занимает системность, но и та все чаще распадается на элементы. Некоторые философы умудряются думать одно, говорить другое, а писать третье.
Демокритовская трактовка мудрости справедливо указывает на то, что ее нельзя свести к знанию. Хотя обширные и глубокие познания для мудрецов необходимы. Необходимы, но не достаточны, ибо, как указывал другой древнегреческий мыслитель — Гераклит, “многознание уму не научает”. Многознание как простое накопление знаний и знакомство с противоположными мнениями развивает интеллектуальную серьезность и осторожность. Оно встает непреодолимым барьером на пути оригинальности и категоричности суждений. Мыслитель отвлекается на множество деталей, частностей, нюансов, становясь от этого скучным и банальным. Знание, по моему глубокому убеждению, может обратить в мудрость только нравственность. Нравственность разворачивает знание на человека — его творца, в ней оно обретает свою истинную, т. е. собственно человеческую, размерность. Знание, насыщенное, пронизанное нравственностью (добром, человечностью, справедливостью), знание, стремящееся достойным человека образом воплотиться в жизнь — таково могло бы быть определение мудрости. Мудрость — это понимание в отличие от объяснения, правда вместо истины, вкус в противоположность простым навыкам мышления. Правда же есть истина с человеческим лицом, истина как экзистенциальная (жизненная и для жизни) ценность. Правдоискательство — важнейший стимул творческого бытия человека. Мудрец — это не просто homo sapiens, а homo prudens — человек благоразумный. Не в смысле рассудительный, здравомыслящий, предусмотрительный, взвешивающий все свои мысли и поступки, но пекущийся об общем благе, превращающий знание в благо. Видимо, стоит добавить сюда и красоту. Мудрость как нечто высокое и совершенное, не может не быть красивой. Тогда мудрость можно определить как качество, в котором органически слиты истина, добро и красота.
Древнейший символ мудрости — сова. Птица, кстати, очень глупая. Вам это любой орнитолог подтвердит. У совы, однако, есть два очень примечательных, поистине символических качества: всегда блестящие (“сгорает от любознательности”) и раскрытые (“открытые миру”) глаза.
Но у философии, философской мудрости есть и другой, тоже не очень привлекательный на первый взгляд образ-символ — это овод. На его нам указал в своей защитительной речи на суде Сократ — сам живой символ философии. Обращаясь к присяжным, своим обвинителям, всем мужам афинянам, он сказал следующее: “...Если вы меня убьете, то вам нелегко будет найти еще такого человека, который, смешно сказать, приставлен к городу как овод к лошади, большой и благородной, но обленившейся от тучности и нуждающейся в том, чтобы ее подгоняли. В самом деле, мне кажется, что Бог послал меня городу как такового, который целый день, не переставая, всюду садится и каждого из вас будит, уговаривает, упрекает. Другого такого вам нелегко будет найти, о мужи, а меня вы можете сохранить, если вы мне поверите. Но очень может статься, что вы, как люди, которых будят во время сна, ударите меня и с легкостью убьете, <...> и тогда всю остальную вашу жизнь проведете во сне, если только Бог, жалея вас, не пошлет вам еще кого-нибудь”. Увы, афиняне не вняли голосу сократовской мудрости — уж очень надоедлив этот философствующий овод. Куда легче спать или жить в мире грез. Сон разума, сон жизни — для большинства это привычный образ жизни. Для философа же это смерти подобно. В случае Сократа, однако, смерть пришла не от сна, а от неустанного бодрствования разума. Оводу-философу был вынесен обвинительный приговор, он выпил чашу цикуты и отошел в мир иной.
В общекультурном смысле, исторически философии предшествует мифология с ее эмоционально-чувственным, наглядно-образным и антропоморфным (уподобляемым человеку и тем социальным структурам, в которые он включен) постижением мира. В отличие от мифологии, философия занимается рациональным описанием и толкованием действительности, стремиться понять мир из его собственных, внутренних начал и оснований. Зарождение философии — это движение, переход от мифа к логосу, от авторитета традиции, восходящей к богам и героям, к авторитету разума, т. е. логического и аргументированного рассуждения, веры человека в самого себя, в Человека с большой буквы. Иначе говоря, философия возникла из мифологии, как результат борьбы между мифологической, стихийно и коллективно фантазийной картиной мира и тем первоначальным объективным знанием, которое накапливало человечество на основе и по мере усложнения своего практического отношения к действительности.
2. Экзистенциальные истоки философствования
Культурно-генетическое рассмотрение философии достаточно продуктивно и поучительно, в нем много интересных ходов и захватывающих сюжетов. Но мы его все-таки оставим, так как для нас важнее ответить на вопрос, с чего может или должна начинаться философия в каждом конкретном случае, как к ней приобщается отдельно взятый человек?
Различные мыслители по-разному отвечали на этот вопрос. Аристотель, например, считал, что философия начинается с удивления. Удивления перед таинством мира, его единством и многообразием, его бесконечностью. Удивиться и увидеть нечто в его первозданности и нетронутости очень трудно. По-настоящему на это способны, пожалуй, только гении и дети. Остальные — только в той степени или настолько, насколько им удается не застрять на простом любопытстве, желании поглазеть, туристически все охватить и увидеть. Ну и конечно избавиться от “морщин” своего сознания или ума. В большинстве же своем нормальные взрослые люди ничему особо не удивляются, принимая все как есть — холодно и равнодушно. И маска у них соответствующая — степенность.
Декарт видел истинное начало философии в сомнении. Дидро, его соотечественник, рассматривал неверие в качестве первого шага к философии. Автор “воли к жизни” Шопенгауэр связывал обращение к философии с боязнью смерти. Одно из самых светлых и чистых начал философствования ассоциируется в нашем сознании с именем Фейербаха. Это — любовь, социально-онтологическая потребность в другом, Я — в Ты, мужчины — в женщине, женщины — в мужчине. Не в пример Фейербаху, Кьеркегор выводил философию из отчаяния. Надежда — вот истинный импульс к философствованию, по Блоху. “Да, философия, особенно моральная, — писал Горький, — скучное дело, но когда душа намозолена жизнью до крови и горько плачет о неисчерпаемой любви к “великолепному пустяку” — человеку, невольно начинаешь философствовать, ибо — хочется утешить себя”.
Пробуждение интереса к философии, зарождение потребности в философствовании — по-разному это у каждого человека. И тем не менее все сугубо, казалось бы, индивидуальные подходы к философии объединяет одна общая черта — в них всегда присутствует какая-то очень сильная и серьезная страсть, какое-то очень глубокое и ответственное чувство. К философии человека ведет желание узнать что-то по-настоящему важное, уверенность, что с ее помощью удастся по-новому самоопределить свою жизнь, найти действительные или верные ценности и идеалы. Если, скажем, Сократ решил, что “неосмысленная жизнь недостойна того, чтобы ее прожить”, то он и положил все свои силы на выявление феномена осмысленной жизни, на философскую рефлексию о ней.
Ничего общего со случайными позывами к душевному излиянию, с послеобеденными рассуждениями о высоких материях, с идеологией избирательных кампаний и биржевых спекуляций философия не имеет. Вообще к философии надо обращаться только там, где без нее никак нельзя, где она необходима, а не где ее можно приложить. Приложить, так или иначе притянуть ее можно ко всему, но нужно ли?
“Брось философствовать — говори дело!” — этим призывом, советом или требованием “пищеварительные” философские упражнения легко можно и прекратить. Истинную же тягу человека к философии таким немудреным способом остановить нельзя — она преследует, как наваждение.
Это какое-то “фундаментальное настроение” (Хайдеггер), связанное с существенной перестройкой всего внутреннего мира человека. Перед нами скорее всего трагическое, но благородное осознание какого-то разрыва с миром (жизнью, природой, обществом), неосознанное, даже инстинктивное стремление к единству, с которым глубоко сидит в каждом человеке. Философское “настроение” есть род духовного подвижничества, особого интеллектуального напряжения, некая открытость основам мира, желание и способность участвовать в его бытии. Это некая причастность к бесконечному.
Воля к смыслу, изначальному жизненному смыслу — таков, на мой взгляд, истинный мотив философствования. Вообще же он может формулироваться и по-другому. Хайдеггер в данной связи говорит о вкусе “ко всей загадочности и полноте бытия и мира”. Истинным философом, в свете сказанного, был Вощев из платоновского “Котлована”. Он и с работы был уволен по причине “задумчивости среди общего темпа труда”, за то, что “стоял и думал среди производства”. Но главное — он чувствовал “сомнение в своей жизни и слабость тела без истины, он не мог дальше трудиться и ступать по дороге, не зная точного устройства всего мира и того, куда надо стремиться”. Без истины, смысла жизни Вощеву было “стыдно жить”.
К человеку, скользящему по поверхности бытия, находящему удовлетворение в повседневной рутине жизни, философии не достучаться. Не разбить ей скорлупу, если не панцирь, такого существования. Тому, с кем ничего не происходит, кого ничто не посещает, кто по уши доволен своей жизнью, делать в философии нечего. Не приемлет философия и вдохновения по должности, по полученной в университете специальности.
Долгий и трудный, выходит, путь у человека к философии. Через многое в жизни надо пройти, а через кое-что и переступить. Кому-то хватает на все это сил. Кое-кто останавливается на полпути. Ну а некоторых не хватает даже на первый шаг. Научить философии нельзя, а вот подвигнуть к поискам своей дороги к этому храму — можно. Можно пробудить или возбудить интерес к творческой самостоятельности, взыскательности и свободе мышления, выявлению и углублению своего Я, к искусству строить свою жизнь благоразумно, осмысленно и перспективно. Главное — путь к философии никому не заказан. Убедить в реальности этого пути, раскрыть основные "технические" правила движения по нему, как раз и призвана философия как учебная дисциплина.
3. Историческая концептуализация философии
История философской мысли и ее современное развитие дают основание для выделения трех основных трактовок, или определений, философии. Это, по-другому, три исторически сменяющих друг друга философских традиции.
В первой из них (по времени это античность) философия предстает в виде совокупности всех знаний о мире и человеке в нем. В так понимаемой философии концентрированно выражался античный синкретизм — нерасчлененность общественного сознания на отдельные формы, отсутствие сколько-нибудь заметной дифференциации средств и методов познания, коммуналистский дух единения в сравнительно небольших городах-полисах. Древние философы были универсалами. Фактически они занимались всеми представляющими общий интерес вопросами.
К рассматриваемой концепции восходит своими корнями и идея отпочкования от философии отдельных (конкретных, специальных, частных) наук. Известный комментатор Аристотеля, армянский мыслитель Давид Непобедимый (V - VI вв.) писал в данной связи: “Философия есть мать мудрости, искусств и всех наук, от нее рождаются и берут начало все искусства и науки”. Между тем, идея эта не столь уж и убедительна, как кажется многим. Философию можно считать материнским лоном всех наук, но лишь при условии, что прежде мы признаем правомерным само отождествление философии со всей суммой знаний, пусть первоначальных, самых общих — не суть важно. Скорее всего ситуация была иной: наравне с другими науками философия “выпочковывалась” из первоначального синкретического конгломерата человеческих знаний. От философии отделялись другие науки, формы культуры ровно в той мере, в какой она сама отделялась от них. В этом процессе выкристаллизовывался предмет, уточнялось само понятие философии как “знания начал”, первопричин бытия — словом, как метафизики.
К сожалению, до сих пор широко распространен образ философии как совокупности самых различных знаний, как синтеза всего и вся, как дисциплины, компетентной во всех вопросах. Отголоски праматеринства и отпочкования здесь несомненны. Видеть в философии праматерь всех наук столь же односторонне, как и возводить ее на престол царицы — науки всех наук. Впрочем, логика у этих односторонностей есть: при таких, так понимаемых корнях другой вершины и быть, пожалуй, не может. Только вот, сдается мне, что место и роль философии в обоих случаях, а значит и в развитии человеческой культуры, явно преувеличены. Нельзя не согласиться здесь с М. Мерло-Понти: “Мир не лежит, свернувшись калачиком, у ног философии, она не есть высшая точка зрения, откуда обозреваются все окрестные перспективы”.
Вторая из названных традиций отождествляет философию с теоретическим знанием, противопоставляя его знанию эмпирическому, опытному, прикладному. Такое понимание философии относится в основном к XVII -XVIII векам. История сохранила немало прямых свидетельств указанной интерпретации философии. Так, Ньютона называли философом, а его сочинение по теоретической механике, увидевшее свет в 1687 году, было озаглавлено “Математические начала натуральной философии”. Книга Линнея по основам ботаники имела чисто философское название — “Философия ботаники” (1751). Традиция рассматривать философию как нечто фундаментально-теоретическое переходит и в XIX век. Достаточно сказать, что работа Лапласа (а это уже 1814 г.), в которой он разъяснял основные понятия и положения новой науки — теории вероятностей, называлась “Опыт философии теории вероятностей”. “Теоретическое” понимание философии дает о себе знать и в XX веке. Как известно, даже после второй мировой войны в некоторых западных университетах выдавали философские дипломы тем, кто успешно завершил обучение по специальности теоретической физики и математики. Данью рассматриваемой традиции является и академическая степень доктора философии, присуждаемая современными университетами Запада (в основном англо-американская система образования) по всем научным специальностям.
Наконец, третья традиция в интерпретации философии, которую можно назвать современной. Сводится она к трактовке философии как науки или учения о всеобщем (в форме принципов и оснований научного и любого другого познания). Что, однако, недостаточно ясно в данной трактовке, так это всеобщее — как его понимать? Ведь на всеобщее претендует ныне не только философия. К примеру, атрибутивная концепция информации (информация как свойство всех объектов или систем), несомненно, имеет дело со всеобщим, хотя относится она не к философии, а к междисциплинарному, общенаучному методологическому движению. Активно общается со всеобщим и современная астрономия. А возьмите возможные миры современной логики, математические формализмы с открытой физической интерпретацией и т. п. Есть, поэтому необходимость уточнить всеобщее применительно к философии и в философии. Иными словами, требуется конкретизация предмета философии или, что по существу то же самое, выявление специфики философского знания.
4. Существенные признаки философского знания
Философское знание — знание целостное, знание целостности или целого. “Мир как целое”, — так можно было бы обозначить в данном плане предмет философии. Не стоит только путать его с “миром в целом”. В последнем случае под целым имеется в виду нечто составное, включающее все и вся, целое вместе с его относительно самостоятельными частями. Мир в целом изучают все науки — каждая со своей особой стороны. В предмете же философии — мире как целом — целое берется как бы в отличие от своих частей, как то дополнительное и новое, что появляется в результате их взаимодействия — ведь целое никогда не сумма его частей. Поясним сказанное на примерах. Складываем камешки или зернышки и получаем кучу. “Кучности” нет ни в одном камешке, ни в одном зернышке — она именно результат их сложения. Это как раз то новое-целое, которым, по определению, и занимается философия. И еще. Врач лечит больного, спасает человеку жизнь, но он не отвечает на вопрос, а стоит ли вообще жить. Последнее — то же целое по сравнению с частью, т. е. болезнью-выздоровлением.
Целое объединяет, интегрирует части, обеспечивает, стягивает их в единство. Ясно, что обеспечивать единство объекта может только нечто общее и существенное, существенно-общее. Вот это существенно-общее (всеобщее) применительно к миру, целостность данного мира и есть предметный удел философии. Интересно, что хайдеггеровский перефраз предложенного Новалисом определения философии звучит именно как ностальгия по универсально-целому. Вспомним и Гераклита: признак мудрости — согласиться, что все едино.
Сказанное, однако, не надо понимать так, что философия не проявляет никакого интереса к частям. Конечно же, нет — целого без частей не бывает. Но только части эти берутся здесь в той связи, которая ведет к целому, включает их в общую цепь мирового процесса, в фундаментальное единство качественно многообразного мира. Важно также иметь в виду, что философия — внутренне расчлененное образование, состоящее из относительно самостоятельных научных дисциплин: онтологии (учении о бытии как таковом), эпистемологии, или теории познания, аксиологии (теория ценностей), социальной философии и т. д. Непосредственно на “мир как целое” выходит только онтология, что не отменяет установки на выявление и исследование целого, целостности и в случае других философских дисциплин. Социальная философия, скажем, изучает направление исторического процесса (куда идет история?), парадигмы, т. е. модели-образцы, общественного бытия людей, эпистемология (гносеология) — единое целое познания, познание как таковое, аксиология — природу и взаимосвязь человеческих ценностей, и так далее. В любых своих проявлениях философия учит “целостному мышлению”, интегральной интерпретации всех сторон существующего, всех аспектов человеческого бытия.
Целостная определенность философского знания находится в теснейшей связи с его кумулятивно-сущностным характером. Философия не имеет ничего общего с попытками экстенсивной, валовой, абстрактно-всеохватной ее интерпретации, хотя они не прекращаются и по сей день. Имеется в виду стремление перечислить как можно больше предметов, свойств, отношений, охватить все и вся, быть универсально-всесторонним. Обратимся к конкретному примеру — арифметически-универсальному определению практики: “Семья, воспитание детей, различные общественные организации, преследующие политические, культурные и иные цели, также являются формами практической деятельности... Путешествия, геологические поиски, изучение с помощью летательных аппаратов верхних слоев атмосферы, бурение земли для изучения расположения грунтовых вод, дрейф на льдине, химический анализ или синтез вещества, различные эксперименты — все это многообразные формы общественной практики людей. Англичане говорят: вкус пудинга познается во время еды. Питание, так же как и приготовление пищи, является практической деятельностью”. Даже не вникая в суть проблемы, можно с уверенностью утверждать: что-то наверняка не учтено, не перечислено, забыто — феномен практики ведь практически неисчерпаем. Но главное — из всего этого перечисления так и неясно, что же представляет собой практика как таковая, каковы ее отличительные признаки. Нет, явно проигнорировано здесь предупреждение Козьмы Пруткова: “Никто не обнимет необъятного”. Кстати, тот же Прутков указывал и выход из лабиринта необъятного: “Смотри в корень!”
В корень, в сущность смотреть действительно надо, потому что философская концептуализация предмета исследования и его эмпирическая экстенсификация — вещи совершенно несовместимые. Философия стремится выйти за пределы пестрого и многоликого жизненного опыта и возвысится до понимания единства и всеобщности существующего. Философии претит эмпирический вал действительности, она всегда остерегалась и остерегается опасности быть захлестнутой им. Все ее определения имеют силу только по отношению к сущностному ядру изучаемой реальности. Края у них всегда размыты. В философии находит выражение внутреннее сущностное единство, а не поверхностное. формальное тождество всех качественно разнообразных явлений действительности. Конечно, глубина достигается здесь за счет снижения конкретности, а вернее, детальности исследования. Что ж, без “жертв” в таком масштабном деле, видимо, не обойтись.
Иногда “перечисленческое” философствование пытаются сдобрить диалектикой “с одной стороны — с другой стороны”. С одной стороны, скажем, выдающиеся достижения и бесспорные преимущества (далее идет “арифметика”), с другой стороны, кризисоносные недостатки и чудовищные деформации (и опять “арифметика”). Между тем истинно философский подход к делу требует критически поверять одну сторону рассматриваемой реальности другой — недостатки успехами, успехи недостатками, — видеть в одном естественное перерастание в другое и наоборот. Тогда и достижения, возможно, покажутся не столь сияющими, а недостатки и упущения — не такими уж и случайными, “имманентно не присущими”, досадно не вписывающимися в радужную картину происходящего. Полнота и всесторонность исследования достигаются в философии за счет целостного, углубленно-сущностного видения предмета. Углубление в сущность, поиск предельных оснований — главный ориентир всякого достаточно серьезного философствования.
Философское знание, далее, следует квалифицировать как проблемно-альтернативное. Проблема, проблемность входят в философию ex definitio (по определению).
За последние годы термин “проблема” явно девальвирован. Чего только им не обозначают — и вопрос, требующий ответа, и задачу, которую ставит перед собой человек, и “узкое место”, которое надо “расшить”, и просто то или иное затруднение. При строгом, логико-философском подходе проблема обнаруживает свой истинный смысл — быть вопросом, на который нет ответа в наличной, сложившейся системе знаний, но который, тем не менее, напрашивается, вырастает из нее. Проблема — это своеобразное знание о незнании, мостик из мира познанного в мир непознанного. В данной связи можно понять сократовское: “Я знаю, что я ничего не знаю”. И вправду, расширяя круг познания мы увеличиваем площадь соприкосновения (а она усыпана вопросами-проблемами) с миром незнания, вернее непознанного. Последнее, скорее всего, бесконечно; вычитание же конечной величины (мира познанного в нашем случае) из бесконечности, нисколько последнюю не уменьшает. Чтобы ответить на проблемный вопрос, надо выйти за данную, ставшую уже привычной систему знаний, взглянуть на нее как бы со стороны, необычно, свежо. Искомым ответом здесь может быть только новое, оригинальное, неожиданное решение-понимание. И обязательно индивидуальное, ибо к известному, наработанному требуется приложить еще личные усилия, найти и добавить что-то свое, от себя и для себя. В этом смысле проблемное знание — знание индивидуальное, личностное, “внутренне” нагруженное.
Кроме того, проблема выдвигается не только для того, чтобы ее решали, но и для того, чтобы схватить, оценить с ее помощью собранный материал, чтобы иметь четкий ориентир в процессе решения каких-то конкретных, дробных исследовательских задач. Мы способны что-то уловить, окончательно понять и оценить, только если это “что-то” озарено светом соответствующей проблемы. Проблема нацелена всегда на суть дела — через нее же мы впервые и улавливаем эту суть. Интересно в данной связи замечание Х.Г. Гадамера: “Мы способны понять только то, что нам представляется ответом на вопрос”. Значит, как спросишь...
Проблемы есть в любой науке, но в философии они совершенно особые — вечные. То есть философия занимается проблемами, окончательного решения которых просто не может быть. Их в принципе нельзя разрешить раз и навсегда. В самом деле, разве можно будет когда-либо исчерпать, например, проблему смысла жизни, предложить ее окончательное, а значит и удовлетворительное всех разрешение. Каждая эпоха (и каждый крупный мыслитель) дает свое осмысление, понимание и разрешение философских проблем — более или менее достоверное, убедительное, приемлемое, но по существу, по большому счету, по отношению к масштабности заявленной проблемы очень и очень относительное. Или возьмем “мир как целое”. Реально с ним можно работать только гипотетически — схватить, обозреть его, даже умственным взором, нельзя. У человека как макроскопического и конечного существа нет и не может быть образа соответствующей размерности.
К философии с полным основанием можно отнести заявление одного героя из “Зубра” Д. Гранина: “Таким образом, в настоящее время этот вопрос совершенно ясен, что говорит о его слабой изученности”. Действительно, философия из ясного делает неясное, из безмятежного и самодовольного — напряженное и озабоченное. Подлинно человеческое существование — существование беспокойное, преследуемое извечными “зачем” и “почему”. Философия показывает, что ясное не следует путать с привычным и автоматически воспринимаемым, что многие вещи кажутся нам ясными и очевидными только в силу ограниченности нашей точки зрения.”...Каков дневной свет для летучих мышей, — заметил как-то Аристотель, — таково для разума в нашей душе то, что по природе своей очевиднее всего”. Она выявляет противоречия и проблемы, о которых в своей наивности наше сознание даже не подозревает. В этом смысле философское знание не только проблемное, но и парадоксальное. Многие, однако, считает, что туманом неопределенности и проблемности философы хоть как-то слаживают острые углы своей беспомощности и профессиональной некомпетентности. Философию рассматривают иногда как парадигму (модель, образец) принципиально неразрешимых, но постоянно решаемых проблем в отличие, скажем, от математики — парадигмы принципиально решаемых (за конечное число шагов) проблем. Есть даже такая шутка: наука — это то, что вы знаете, философия, напротив, — то, что вы не знаете.
Философия — род