Geum.ru

Григорий Самуилович Фельдштейн: краткие заметки о его научном творчестве

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   44

IV. Зачатки догматического направления в русской юриспруденции и первые опыты научной обработки положительного уголовного права


Условия, выдвигавшие на очередь догматическую обработку русского уголовного права.

Русское уголовное право, как предмет занятий западных ученых. Ф. Л. М. Имгофф.

Главные течения в догматической разработке уголовного права в России:

А. Историко-догматическое направление: Ф. Г. Штрубе-де-Пирмонт и Г. Ф. Федорович.

В. Историко-сравнительное направление: А. Я. Поленов, К. Г. Лангер, А. А. Артемьев, С. Е. Десницкий.

С. Догматические своды законов: труды Академии наук, усилия частных лиц и отдельных правительственных учреждений: Сводные уложения, Экстракт из российских законов, Свод юстицкой, Указатель наказаний и Описание внутреннего Российской империи правления.


Естественно-правовые учения, укоренившиеся в русской школе середины XVIII в. и перенесенные с некоторыми поправками в духе историзма, между прочим, и в область законодательного творчества в право уголовное, не давали, как мы видели уже из предыдущего, живых ростков на русской почве. Оставаясь всегда изолированными, они шли мимо самой жизни и еще больше подчеркивали необходимость рано или поздно приступить к уяснению и систематизации действующего уголовного права.

Практическая жизнь предъявила к юристам этого исторического момента не только требование ответить на вопрос о том, какова догма действующего уголовного права, но и требование дать, вместе с тем, такое изложение начал юридического строя, которое пригодно было бы для систематического изучения его особенностей. Уголовная юриспруденция школы естественного права не могла, по самому своему существу, служить этой практической цели. Вступления на путь догматической обработки уголовного права жаждали, однако, не только практики, для которых уяснение и систематизация действующего права были насущной потребностью. И для теоретиков, поскольку они стремились создать продукты, пригодные для применения к жизни, было желательно найти реальную опору в нормах действовавшего, а не фиктивного права. Нельзя в то же время не признать, что уже в эту эпоху начинает смутно чувствоваться необходимость в выработке догмы, в смысле установления уголовно-юридических институтов, проникнутых единством начал, из которых могли бы быть выведены дедуктивным путем указания для отдельных конкретных случаев. В тех немногих случаях, когда можно говорить о такого рода попытках, мы имеем, однако, дело скорее с постановкой задачи, чем с опытами серьезного ее решения.

Ниже мы познакомимся с течениями в догматической разработке уголовного права, наблюдающимися у нас в XVIII в., но уже в этом месте должны отметить, что Запад на пути своего научного первенства предупредил попытки русских ученых. Причиной такого явления служило, прежде всего, то, что западные ученые успели уже заручиться научным методом, выработавшимся на почве сравнительно долгого упражнения, а равно и то, что все усиливавшееся общение России с Западом вызывало интерес к русскому праву. Что касается русских ученых, то, прежде всего, на практические потребности момента откликнулись ученые силы Академии наук, не только повиновавшиеся инстинктивно чувствовавшемуся течению, но реально ощущавшие потребность в догматическом изучении уголовного права, в частности, для целей преподавания. Ко второй половине XVIII в. поспевают в России деятели, не только побывавшие на Западе, но и перенявшие там научные приемы, которые они стараются применить к своему родному праву. На зов момента откликаются и практики, для которых фактическое состояние права было совершенно невыносимым, даже для своих узкопрактических целей применения права им нужно было установление догмы, от которого они ждали указаний для применения в жизни соответственных законов, бывших не только неполными и неясными, но и неопределенными, так как не было установлено их отношение к огромному числу старых норм, формально не отмененных. На этом пути практикам приходилось создавать собственными усилиями такие сводки, которые, хотя и не могут рассматриваться как попытки научные, преследуют тем не менее те же цели уяснения и систематизации догмы действующего уголовного права.

Что касается попыток обработки русского уголовного права западными учеными, то они осуществляются впервые под видом сопоставления Уложения царя Алексея Михайловича с правом германским и римским. Только после того как появляется в латинском переводе полный текст Уложения 1649 г.*(489), для западных ученых открывается возможность подвергнуть его исследованию, и они не упускают этого случая, затрагивая уголовное право наряду с другими сторонами правового уклада России. Первая, насколько нам известно, попытка в этом направлении была сделана Ферд. Лаз. Мавр. Имгоффом*(490). Почти одновременно иностранные ученые исследуют и другие памятники русского законодательства, имеющие отношение к праву государственному и процессуальному*(491).

Труд Ферд. Лаз. Мавр. Имгоффа: "Specimen collationis iuris Moscovitici et communis"*(492) представляет собой диссертацию, написанную с привлечением всего ученого аппарата того времени*(493); ближайшим поводом к ее появлению послужил брак Алексея Петровича с браунгшвейгско-люнебургской принцессой Шарлоттой-Христиной-Софией*(494).

Ф. Имгофф детально сопоставляет уголовное право Московского государства с общим германским правом и брауншвейгско-люнебургским, а также с римским, имея ближайшею целью регистрировать черты сходства и отличия. В труде Ф. Имгоффа заметна при этом тенденция находить в большинстве случаев общие черты в сравниваемых им областях*(495).

Ф. Имгофф начинает с краткой истории московского права, причем пользуется для составления ее данными, сообщаемыми Сигизм. Герберштейном*(496), и сравнивает русское законодательство с правом западным, прежде всего, по отделам: "De jure personarum"*(497), "De jure rerum"*(498), "De judiciis et processu"*(499). Отдел "de delictis"*(500) посвящен уголовно-правовым постановлениям московского права и приурочен к части труда, трактующей о контрактах.

В этой последней области Ф. Имгофф начинает, прежде всего, с "juris communis et Moscovitici harmonia"*(501), переходя затем к отличиям. Он отмечает, напр., применительно к разделению кражи, что "jus Moscoviticum nemesi Carolinae respondere videtur", имея в виду C.C.C. art. 157, 159, 161, 162 и statuta Moscovitica, c. XXI, _ 9, 10, 12 и 13, но тут же подчеркивает он и отличительные черты*(502). Самые наказания за кражу по Уложению Ф. Имгофф описывает, руководствуясь Олеарием*(503). Из отдельных преступлений Ф. Имгофф останавливается, между прочим, на разбое - rapina*(504), богохулении*(505), государственных преступлениях*(506) и на вопросе о вреде, причиненном животными*(507). В преступлениях плотских Ф. Имгофф констатирует значительные отличия права московского от общего*(508). В отделе об убийстве он трактует и вопросы о формах виновности и необходимой обороне. "Homicidium, - пишет Ф. Имгофф, - aliud esse necessarium, aliud casuale, aliud culposum, aliud dolosum constat. Necessarium consistit in moderamine inculpatae tutelae, indeque extra poenam est"*(509). После изложения постановлений общего права по всем этим видам убийства Ф. Имгофф отмечает, что московское право, в отличие от германского, не знает квалифицированных видов смертной казни за тяжкие случаи убийства. Он пишет: "jure veto Moscovitico indistincte poena mortis nulla exasperatione addita, tam in simplex, quam in qualificatum homicidium statuta esse videtur"*(510). Но тут же он спешит добавить, что имеются у московского права и соприкасающиеся с общим правом черты: казнь беременной, напр., не подлежит исполнению до родов*(511). Однородные параллели Ф. Имгофф проводит и по отношению к falsum, видами которого считает выделку фальшивой монеты, подделку царской печати (sigilla Tzaris), поджог и проч.*(512)

Излагая постановления Уложения царя Алексея Михайловича в институционной системе, Ф. Имгофф впервые применяет к русскому праву прием расположения законодательного материала в виде, облегчающем его усвоение. Сравнительный же характер изложения рассчитан на то, чтобы подвести определения Уложения под те конструкции институтов права уголовного, которые хотя и принадлежат праву римскому, но вошли на Западе к этому моменту в ученый обиход и являлись понятиями, под которыми юриспруденция того времени воспринимала все особенности многочисленных местных законодательств. Мы имеем, таким образом, в работе Ф. Имгоффа попытку не только изложить в научной системе постановления Уложения, но и подвести их под определенную юридическую конструкцию. Все особенности Уложения, по замыслу автора, должны были при таком характере изложения выступить со значительной рельефностью. Другой, конечно, вопрос, поскольку то, что излагал Ф. Имгофф, являлось догмой действовавшего в России уголовного права. Ко времени появления его труда, т. е. в 1711 году, постановления Уложения были в значительной степени изменены позднейшими законодательными актами, но материал этот был недоступен для Ф. Имгоффа. Во всяком случае, обстоятельство это не умаляет значения труда Ф. Имгоффа, составленного с большой осторожностью и тщательностью.

Попытки научного конструирования догмы русского уголовного права, не достигая, в общем, такой зрелости, как труд Ф. Имгоффа, начинаются у нас с половины XVIII в. Мы встречаемся в этих первых ученых опытах, прежде всего, с двумя течениями. Одно из них стоит на почве исторического изучения догмы русского уголовного права. Оно стремится выяснить определения действующего права при помощи установления тех форм, которые пережило оно в прошлом. Исторический элемент играет в этих попытках роль приема для лучшего истолкования догмы русского уголовного права. Другое течение в догматической разработке русского уголовного права избирает историко-сравнительный прием изложения. Стремясь в конечном результате к систематическому расположению действующего права, оно старается объяснить отдельные особенности русского уголовного права не только из исторических форм нашего законодательства, но имеет в виду самое его содержание поставить в связь с определенными историческими условиями, вызывающими его особенности. Третье течение в догматической разработке уголовного права было представлено трудами юристов-практиков. Они избирали иногда чисто внешние признаки отдельных законодательных постановлений для систематизирования материала действующего права, иногда комбинировали хронологическое изложение разрозненных определений с разделением законодательных материй по предметам ведомств отдельных государственных учреждений. Попытки эти в научном отношении представляются, конечно, неизмеримо менее ценными; в большинстве случаев мы имеем в них систематизацию, подсказанную чисто внешними признаками, но не нужно забывать, что труды эти являлись теми формами, в которые отливался законодательный материал для цели не только его применения, но и усвоения его практиками, а потому и сыграли значительную роль в качестве попытки подойти к изучению догмы права. В то время как первые два течения в научной разработке догмы русского уголовного права ограничивались, в большинстве случаев, одной постановкой задачи, труды юристов-практиков сослужили действительную службу в качестве приема изучения действовавшего права.

А. Историко-догматическое направление нашло своего первого представителя в недрах Академии наук, которая прилагала усилия к тому, чтобы создать первое руководство по русскому праву. Как ни скромна оказалась эта попытка, как ни печальна была судьба, постигшая ее, все обстоятельства эти не отнимают у нее известной доли значения. Приступить к разработке непочатой нивы русского правоведения пришлось преемнику Бекенштейна по кафедре юриспруденции в Академии Ф. Г. Штрубе-де-Пирмонту.

Этому ученому, испившему до дна горькую чашу непризнания его заслуг со стороны членов Академии, не суждено было и впоследствии получить справедливой оценки. Не только ближайшие поколения не вспоминали с благодарностью его имени, но и беспристрастный суд историков Академии, равно как и новейшие критики, не отводили ему места, по праву им заслуженного. Высоко авторитетный историк Академии П. Пекарский недалек от мысли, что Ф. Г. Штрубе-де-Пирмонт был лицом, не имевшим никакого права на ученые почести, и попал в члены этого учреждения в силу своей близости к всесильному в ту пору Бирону*(513). Труды Штрубе в области русского права далеко меж тем не лишены цены по своему времени и, если бы не безусловно отрицательное отношение к ним со стороны членов Академии, они сыграли бы более значительную роль в догматической разработке нашего права.

Ф. Г. Штрубе-де-Пирмонт*(514) родился в 1704 году (умер в 1790); он был ганноверцем и учился в Галле; в сент. 1738 г. он назначается на кафедру юриспруденции и политики в Академии*(515).

Первый год своего пребывания в Академии Ф. Г. Штрубе-де-Пирмонт был отвлечен дипломатическою службою при гр. Чернышове в Берлине и Копенгагене, и принятое им на себя обязательство ":zum nutzen der studirenden jugend ein sistema, so in seine ihm aufgetragene profession lдufft, zu schreiben:" оставалось неисполненным*(516). Что касается его лекций, то и они не пользовались успехом. По-видимому, к этому времени относится неблагоприятный отзыв его слушателей о его чтениях. Группа студентов обратилась в Академию с ходатайством освободить их от обязанности посещения лекций Штрубе. "Есть из оных лекций три, - писали они, - а именно: господ профессоров Винсгейма, Штруба и Леруи, к которым мы не единой охоты, ни склонности не имеем, так что оные у нас и от прочих лекций, к которым мы и склонность имеем, всю охоту отнимают"*(517).

Более плодотворной становится деятельность Штрубе после вторичного его поступления в Академию*(518) в 1746 году. Наученная прошлым Академия точнее регламентирует отношение к ней Штрубе*(519), возлагая на него, между прочим, обязанность читать лекции, которые определит Академия*(520). На Штрубе вскоре (19 апр. 1748 г.) было возложено поручение "изъяснять натуральные и народные права"*(521). Проблемы естественного права мало, однако, занимали Штрубе, и вскоре он предложил заняться составлением руководства к российским правам*(522). Академия приняла предложение Штрубе, освободила его от несения некоторых обязанностей и удовлетворила его ходатайство о дополнительном жаловании*(523). Трудная работа, которую принял на себя Штрубе, если бы даже была ему по силам, требовала времени. Но не отдавая себе отчета во всех этих трудностях, Академия не проявляла особого терпения, и ее отношение к Штрубе по вопросу о требовании окончания начатого им труда дает нам немало интересных данных для характеристики ее обращения с трудолюбивым научным работником. Академия требовала, напр., от Штрубе ежемесячных отчетов о ходе работы. "А что им в сочинении объявленного руководства к российским правам прошлого 1748 году декабря от 14 числа поныне сделано, оное объявить ему в канцелярии, да и впредь по прошествии каждого месяца, что сделано будет, в канцелярии объявлять неотменно"*(524). К 11 января 1730 г. Штрубе подал начало своего сочинения, хотя и в черновом виде, в канцелярию*(525). Самый труд был написан Штрубе по-немецки и переводился академическими переводчиками на русский язык*(526). Представлению окончания труда Штрубе предшествовал натиск академической канцелярии. 18 июня 1750 г. Штрубе категорически предписывается, "чтобы он то, что сочинил, немедленно подал в канцелярию для переводу:"*(527).

Руководство, составленное Штрубе, не имело успеха. В протоколе академической канцелярии зарегистрировано постановление следующего содержания: "А что им, г. Штрубе, того руководства сочинено: понеже при точнейшем рассмотрении оказалось, что эта книга сочинена не тем образом, как он обещался и ее назвал, т. е. кратким руководством, ибо в оной ничего более не сочинено, как только что под краткими заглавиями расположены материи и содержания указов, регламентов и прочего во всем их пространстве от слова до слова: почему упомянутая его книга к тому намерению, для которого приказано было ему оную сочинять, т. е. российскому юношеству вместо краткого руководства, явилась неспособною" и ":оную в печать произвесть за излишнее признано:"*(528).

Самое руководство Штрубе хранится ныне в рукописном отделении библиотеки Академии наук в списке 1750 года*(529). Последнее можно с достоверностью утверждать только в отношении к первой книге.

"Краткое руководство к российским правам", составленное Штрубе, распадается на две книги. Первая из них обнимает общую часть и отделы: "О правах касающихся до персон" и "О правах касающихся до имения". Вторая книга посвящена вопросу "О публичном праве".

Из первой книги руководства Штрубе для нас представляет наибольшую ценность то, что он выделяет в общую часть, присваивая ей название "О правах и законах вообще, так же о юриспруденции и о главнейших правилах при толковании и употреблении прав и законов наблюдаемых".

В эту общую часть Штрубе не вносит таких институтов, которые присущи всем видам рассматриваемых им прав, и помещает в ней только вопрос о соотношении законов и науки права и отдел о толковании и применении законов на практике. Содержание этой части тем интереснее, что обнаруживает нам взгляд Штрубе на право положительное и на догму права, а вместе с тем отграничивает ее от норм права естественного.

Право и закон выступают у Штрубе синонимами. "Слово "право", - пишет Штрубе, - значит сходство всякого морального или свободного действия со всеобщим человеческим сохранением и благополучием: и в том разуме есть тож, что сходство оного действия с законами"*(530). В то же время он добавляет: "чрез слово "закон" разумеются: те правила, которые людям в обществе живущим чрез главу того общества даются: чтоб по ним располагать и вершить все их дела, как чтоб оные со всеобщим сохранением и благополучием согласны были"*(531). Не вся, однако, область прав и не все законы однородны по характеру своему. Все законы соединены "с некоторою силою, которая именуется обязательством". Но это последнее бывает двух родов. "Ежели сие обязательство происходит от довольного познания добра, которое законы повелевают, или зла, кое оные запрещают, называется оно внутренним и является чрез совесть". Такой "внутренний" вид обязательства "в безбожных многократно теряет свою силу". Ввиду этого возникает потребность во "внешнем обязательстве", которое имеет целью "чтоб законы внешним побуждающим средством произвести в действо, и для того, когда они что повелевают или запрещают, присоединены бывают строгие уложения и наказания"*(532).

Область права и закона в обширном смысле и помимо этого деления может быть расчленена на отдельные категории. "Законы, - пишет Штрубе, - различаются: отчасти законодавцем, отчасти делами, до которых они касаются, а отчасти и образом, как оные объявляемы бывают"*(533).

По "различию законодавцев" Штрубе различает право натуральное, божеское и гражданское. Натуральное право "есть общее всем людям". Право божеское "в правоверных государствах исполнять должно". Наконец, право гражданское - это законы, "которые в гражданских обществах находятся и чрез главы оных даются"*(534).

Что касается разделения прав и законов в зависимости "от дел до коих оные касаются", то здесь должно различать "такие, которые касаются непосредственно до пользы всего государства, или главы оного" - т. е. "государственные" и такие, которые "касаются непосредственно до собственной пользы каждого члена общества" - т. е. "земские или народные"*(535).

По "обрасцу их объявления" Штрубе различает "законы, которые: во всех добропорядочных государствах на письме: сообщаются" и "обыкновения", которые "за действительные законы почитаются, для того, что оные не только государственной пользе приличны, но притом и самыми главами общества: позволяются:"*(536).

Но если такова область "прав" и "законов", то от нее должно отличать "юриспруденцию". Под последней Штрубе разумеет "науку, которая учит нас, как права и законы точно разуметь и употреблять в делах, до которых оные касаются"*(537). Для достижения этой цели юриспруденция пользуется услугами "тех частей философии, по которым познаем мы силы человеческого разума и воли". Под ними Штрубе разумеет логику и правоведение, "которое заключает в себе натуральное право и политику". Но "юриспруденция" должна пользоваться и историей, "по которой нам известно бывает не токмо состояние и нравы тех земель и народов, которым права и законы даются, но и самое их начало и причины с разными их переменами"*(538).

Штрубе понимает, таким образом, существующий правовой уклад в стране как проявление законов "гражданских" прежде всего. Над ними стоит "натуральное право", которое действительно настолько, поскольку оно не отменено "правом гражданским". На этом пути Штрубе отмечает, что тех "гражданских законов", "которые нечто строгое или неприятное в себе содержат, не должно почитать за противные натуральному праву, когда сия строгость необходимо нужна, и когда от намерения и действия закона отделена быть не может"*(539). Становясь на точку зрения обязательности положительного закона и его преимущественного значения перед законом "натуральным", Штрубе допускает возможность применения последнего только в форме субсидиарной. Он пишет: "как скоро приключатся такие обстоятельства, при которых члены общества ожидаемой от оного пользы получить не могут, то употребление натуральной вольности позволяется". На этом только основании он и допускает оборону*(540).

Наука права или "юриспруденция", с точки зрения Штрубе, подвергает обработке и "право гражданское", уясняя его и систематизируя, и "право натуральное". В первом случае приходится прибегать, прежде всего, к истории для понимания сущности закона, его причин и "перемен". Практически эта цель достигается при помощи толкования, видами и оттенками которого Штрубе внимательно занимается