В. Я. Мельников известен и как весьма неординарный поэт, драматург

Вид материала

Документы

Содержание Хитрый ход Дурные сны Под сенью сулейман-тоо

Подобный материал:

• Подлинный талант часто бывает многогранен, 24.77kb.
• Хрестоматия по античной литературе. В 2 томах, 469.79kb.
• Александр Петрович Сумароков (1717-1777) русский поэт, писатель и драматург XVIII, 25.95kb.
• В. С. Избранная проза / Виктор Мельников. М.:[б и.], 2003. 431 с.: портр. Мельников,, 92.15kb.
• «поздравительные оды», 39.75kb.
• Вступление Глава I, 238.59kb.
• Михаил Юрьевич Лермонтов (3 (15) октября 1814(18141015), Москва 15 (27) июля 1841,, 264.56kb.
• Блок Александр Александрович (1880 1921), поэт, драматург, эссеист, 18.38kb.
• Майков Василий Иванович, 34.02kb.
• Иосиф Александрович Бродский (1940-1996), 47.42kb.

Миниатюра

Ох, и тяжкая нонче жисть пошла, да… И пожаловаться-то некому. Прямо хоть ложись да помирай. Нет, право слово, какая-то не настояшшая жисть. Как во сне аль в сказке, ей-богу. Взять хотя бы меня со старухой. Пенсия у нас на двоих такая махонькая, чтоб только с голодухи не окочурились. Зато как включишь телевизер – мать честная! И стар и млад с утра до ночи жуют аж хруст стоит, кофеями, кефирами и пепси запивают, орбитом закусывают, памперсами с тампаксами промакиваются. Я эти названия никчемные на всю жисть запомнил. А старуха моя как услышит про женски прокладки, так сразу на образа крестится.

И самая главная забота у той кушающей публики - как посуду побыстрей помыть. Штоб, значит, снова потрапезовать. И откуда у них столько жратвы берется? Особливо у иностранных граждан. Вот нам все время две ненашенских деревни показывают. Так, там на их праздник такую сковороду тушеных овошшей с мясом зварганивают, што на этой посудине хватит места в хоккей сыграть. А когда опоражнивают, тут же цельной бригадой зачинают свои сковороды скрести и отмывать от жира. Вроде как соревнование устраивают, спешат поскорей управиться, штоб снова угошшеньица отведать. Эх, мне б туда, ёшь твою клёш… До чего ж завидки берут, аж в животе урчит. Однако до тех деревень, наверно, далековато ехать, а? И билеты, пожалуй, дорого стоят.

В таком разе я бы согласился с собачками пожить. А што? Для них имеются и консервы с мясным паштетом и всяко лакомство. Вон как гуляш наворачивают да чавкают, за ушами трешшит. У меня прямо слюнки текут. Мы-то с бабкой уж и забыли. как мясным духом пахнет.

А ешшо бывают по телевизеру передачи про кухни и рестораны. Господи, боже мой, спаси и помилуй! Я как погляжу на тот смак, так сначала дурею, а потом зверею. Так бы взял и разбил свой яшшик. А мне его, между прочим коллектив магазина, где я грузчиком работал, при уходе на пенсию подарил. Знаешь ли, какая жисть была тогда у меня? Распрекрасная! Получки на все хватало – и на овошши, и на фрукты, и, конешно, на мясо с колбасой, и на водочку. Да ешшо тринадцату зарплату и премии давали. Все праздники революционные, Восьмое марта и Новый год коллективным застольем отмечали..Штоб без этого - и помыслить себе никто не мог. А нонче про то веселое застолье одни воспоминания остались. А в будни, бывалочь, разгрузишь машину со спиртными напитками, только присядешь в подсобке передохнуть, продавшица Любка тут как тут – пузырь бормотухи с колбасой и краюшкой хлебушка подносит. Выпьешь, закусишь и хорош! Допрежь бормотуха-то копейки стоила, а шшас – дорогушшая! К тому ж против старого розливу далеко хуже, не забориста.

Как-то размечтался я про те застольны времена и такая тоска взяла, што хоть волком вой. Ну и порешил я тогда – однова живем, заначу-ка от бабки пенсию и схожу в новый магазин, што заезжий турка открыл. Надо сказать, в том доме раньше был гастроном. Теперя магазины-то чуднó стали называться. Э-э, как его? Ну вот, опять запамятовал. Вроде как на три буквы… Ась? Как говоришь? Шоп? Точно так, правильно подсказываешь. А ешшо есть совсем антересное название … сукинмаркент – во как! Тьфу ты, зараза, язык поломаешь! У меня через те шопы со старухой скандал получился. Но про то маленько опосля расскажу.

Пошел, значит, я до турка. Ага. Иду и сам с собой рассуждаю. При советской власти как было? Идешь в магазин – бери авоську побольше, может и перепадет какой дефицит с черного ходу. Там уж принимай, сколько дадут. А деньги на покупки завсегда в кошельке носили. Сёдни надо с двумя авоськами ходить. С большой - для денег, с маленькой – для продуктов. Ну, я покупатель мелкий, взял совсем маленькую авоську, а пенсию в кармашке пригрел. Иду и думаю, будь што будет. Пришел и не узнал старого гастронома, такое нарядное стало здание. Только вот беда, двери не видно. А ведь помню - была! – такая толстая, из хорошего дерева и с тугой пружиной – зевак по заду шмякала. Обошел вокруг два раза – нету двери, везде одно стекло. На шшастье посетитель попался. Подошел тот близко к стеклу - оно перед ним само и раздвинулось. Чудеса! Однако я тоже не из робких – таким же манером внутрь проскочил. А там тишина, покупателей мало, зато обслуги много, так и зыркают ребята по сторонам, стерегут, штоб никто ничего не спер. Но я к промтоварам ихним не подошел, сразу направился в продовольственный отдел. Чего там только нет – и мясо, и колбаса, и сыры разных сортов, и навалом овошшей, фруктов, и спиртные напитки… Я, конешно, первым делом на бирочки с ценами поглядываю. На каждой рядок цифири, а в аккурат посередке точечки стоят. Я почему-то сразу подумал, што главные цифирьки – те, што слева, а те, што справа после точечек, – так, мелочь копеешная.

Прикинул в уме и возрадовался – оказывается, здеся и на мою пенсию кое-што хорошее можно купить. Короче, взял я смело кило говяжьей вырезки, а еще колбаски, сыру и бутылку водочки. То-то попируем с бабкой!

У кассы строгая девица велела выложить на прилавок все, что взял, пальчиком по кнопочкам поводила и назвала сумму, от которой меня пот прошиб. «Вы, - говорю ей, - неправильно пошшитали. Я в уме прикинул и должно быть в сорок раз меньше». «Как это так, - возмушшается кассирша, - вы в уме шшитаете, а я на машинке».

И называет цену каждой покупки.

«Так там же точечки стоят, неужто вы не видите?» – кипячусь я.

Девица смотрит на меня как на придурка и скушным голосом поясняет, мол, точечки стоят для удобства, штоб сотни и тышши лучше видно было. Так, дескать, во всех приличных сукинмаркентах принято. А вам, говорит, ежли нечем платить, то так и скажите. Оставьте товар и уходите, пока охрану не позвала.

Забрал я свою пустую авоську и пошел куда глаза глядят. Ноги сами привели в магазин, где до пенсии работал. Цены там тоже ого-го, однако мне уж и покупать-то расхотелось. Заглянул просто так, штоб с Любкой своим горем поделиться. Рассказал ей все как было. Она баба сердобольная, пожалела меня, угостила как когда-то кружком копченой колбаски и бутылочку бормотухи выставила. Выпил я, да видно слаб стал – захмелел сильно. Все канавы и ямы брюхом обтер, пока домой добрался. Глянула на меня старуха и взъерепенилась. «Где набрался, где шатался?» – очень сурьезно меня спрашивает. А я, знай, помалкиваю, про себя думаю: «Как же, так я тебе и доложил. Шшас, разогнался». А старуха никак угомониться не может, от бабьего любопытства так и вьется. Прямо с ножом к горлу подступает, скажи, где был, да и все тут. Вижу, не отцепится, пока не откроюсь. «Ну што заладила, где да где, - говорю. – В шопе я был, понятно?»

Как сказал, она пуще прежнего взъярилась. «Оно и видно, охальник ты бесстыжий, - кричит, - не иначе как у негра в этом самом месте гостевал!»

Поначалу я не допёр, об чём это она, и спокойно поправляю: «Не у негра, а у турки».

«А мне все едино, у кого в заду ты обмарался, - шумит старуха, - только чиститься и обстирываться будешь сам». Тут только я догадался, хоть и выпимши был, про што она толкует. Вот так завсегда, сама не дослышит, а я виноватый. Прямо смех и грех. Однако ж, чую, пора ей все в подробностнях и по порядку доложить, а то плохо будет. Рассказал всю историю, а под конец гостинец выложил – колбаску, што не доел и сберег для нее. Растрогалась старая, одежку на мне сменила и пообешшала, што грязную сама постирает. А потом налила тарелочку горохового супчика, хоть и постного, но вкусного. Поел я горяченького, лег в чистую постелю и думаю: мы-то, што, мы ешшо ничево живем, а есть ведь люди, которым совсем худо. Намедни, к примеру, соседка к нам за солью заглянула и рассказала про мужа своего Михаила Касьяновича, у которого аппендицит случился. Сходил он в больницу, там доктор посмотрел, пошшупал и говорит, это, мол, гастрит у тебя. А через три дня Михаил Касьянович чуть не помер. «Скорая» увезла его на операцию. Да, видно, не все ладно, месяц мается болезный. А жена как придет в больницу, так слышит: несите то, несите сё. Постельное белье иль халат ешшо ладно, денег не требуют, свое принесла. А вот лекарства надо в аптеке покупать. И цены там такие!.. Всё из дому продала, штоб купить те лекарства, а ей говорят, это, мол, только начало. «Да где ж я столько денег возьму?» – плачет она, а врачи плечами пожимают. Не можем же мы, говорят, за свой счет лечить, у нас тоже зарплата маленькая, «Видно, придется мужа домой забирать, недолеченного», - сетует соседка.

Ох-хо-хо… Так мы и живем один другого хуже, А все одно жить хочется.


ХИТРЫЙ ХОД


Рассказ


Выехали утром, не рано и не поздно - около восьми, а на место прибыли за два часа до полудня. Времени было достаточно, чтобы поохотиться себе в удовольствие. Оставив служебный «мерс» на заросшей травой поляне, Андрей Сидорович Шпилевой прошел в огороженный длинными жердями двор, в глубине которого стоял дом егеря. Позади в двух шагах следовали компаньоны по охоте - профессор университета Юрий Раймондович Паль и директор пушной зверофермы Алексей Петрович Горохов с собакой Найдой. А навстречу, заслышав шум мотора и хлопанье дверц, уже спускался с крыльца хозяин дома - молодой егерь заказника Никита в плотно облегающем коренастую фигуру камуфляже.

- Заходите, заходите, - приветствовал он с улыбкой, радушно-почтительной, но без подобострастия, с какой встречают уважаемое, давно и хорошо знакомое высокое начальство.

По-приятельски пожав Никите руку, Андрей Сидорович обернулся к своим спутникам и ступил на шаг в сторону, как бы вежливо приглашая и их поздороваться с Никитой. Приветствие Горохова было совсем дружеским - они весело обнялись и похлопали друг друга по спинам. Когда дошла очередь до третьего гостя, Андрей Сидорович счел нужным официально представить обе стороны.

- Это тот самый хранитель сего райского уголка егерь Никита, - сказал он, обращаясь к Юрию Раймондовичу, и затем, переведя взгляд на Никиту, продолжил: - а это прошу любить и жаловать - видный ученый, ведущий специалист по гражданскому праву, профессор нашего университета Юрий Раймондович Паль. Между прочим, большой любитель охоты, хотя по его же признанию, ни разу в ней не участвовал. Вот сегодня мы это упущение и поправим... с твоей помощью, дорогой Никитушка. Веди нас на самые кормные фазаньи места.

- Обустроим в лучшем виде, не беспокойтесь, - заверил Никита. - Но сначала прошу отобедать. Минут через двадцать жена накроет стол.

- Что ж, годится, - отвечал Андрей Сидорович. - Пока твоя Нюра готовит, покажи-ка гостю свое натуральное хозяйство. Ты ведь живешь тут как помещик.

Какой там помещик! Все вдвоем с женой делаем...

- Шучу, шучу. Однако не прибедняйся, вон какое раздолье вокруг, паши да сей где хочешь и сколько хочешь. Тебе бы трактор с плугом и косилкой, да пару помощников - все немереные окрест поля можно было бы засеять пшеницей и ячменем. И фазанам на подкормку и себе на пропитание и на продажу хватало бы. Ничего, поживем - разбогатеем. Поможем, обязательно поможем.

Подворье у Никиты действительно было просторное. На пустыре у входа в дом росла трава, только у крыльца были грядки с цветами и кое-какими овощными культурами. За домом располагались хлев, коровник, конюшня, крытый загон для овец и курятник. Крыши, стены, полы и стойла в постройках были грубо, примитивно, но надежно сколочены и удобны в пользовании. Сбоку к дворовым сооружениям примыкал небольшой фруктовый сад. «Сколько же нужно заботы и труда, чтобы каждодневно обихаживать это хозяйство - с коровой, лошадью, овцами, курами, утками и гусями», - с любопытством оглядываясь по сторонам, подумал Юрий Раймондович.

- А это что за звери, - удивился он, увидев плавающие в двух водоемах с чистой проточной водой существа, похожие, как ему показалось, на водяных крыс.

- Не видели раньше? - усмехнулся Андрей Сидорович. - Это нутрии. Хороший мех и мясо, не хуже крольчатины, безотходное производство.

Все это богатство досталось Никите пять лет назад, благодаря содействию Шпилевого, работавшего в то время главой районной администрации. Среди многих дел по службе, которыми занимался Андрей Сидорович, немаловажное место отводилось поддержанию в должном виде местного заказника, расположенного в восьмидесяти километрах от областного центра на обширной территории с протекающей рекой, озерами, болотцами, высокотравными лугами и полями, перелесками, тростниковыми и камышовыми зарослями в два человеческих роста. В этих диких, охраняемых егерями местах в изобилии водились непуганые фазаны, перелетные и зимующие утки, встречались кабаны и косули.

Охота была едва ли не главной душевной отрадой Юрия Сидоровича. И, став впоследствии вице-губернатором, он не упускал случая съездить в заказник. Останавливался всегда у одного и того же старого егеря, который обеспечивал охоту на лучших угодьях своего немалого участка, и Андрей Сидорович в каждый свой приезд, запросто и не жадничая, добывал по пятку фазанов и уток. Но случилась беда - егерь скоропостижно умер от сердечного приступа. Глава администрации лично озаботился подысканием хорошей замены. Подходящая кандидатура вскоре нашлась. Андрей Сидорович обратил внимание на расторопного водителя в одном из отделов районной администрации - Никиту Бочарова. Так и стал он доверенным егерем и переехал на жительство в казенный дом умершего егеря. Он быстро освоился со своими нелегкими обязанностями, в которые входили ежедневные многокилометровые обходы участка для охраны от браконьеров, подкормка фазанов и еще многое другое.

...Завершив ознакомление с егерским подворьем, Андрей Сидорович предложил немного поупражняться в стрельбе по летящим тарелочкам. На пустыре захлопали выстрелы. У Юрия Раймондовича результат получился плохой.

- Ничего, дело поправимое, - утешил Андрей Сидорович. - Пару раз побываете на охоте и научитесь быстро и метко стрелять.

Надо сказать, Андрей Сидорович загодя был уверен, что охотник из далеко не молодого профессора никудышный. И все-таки пригласил, да не просто так, а весьма настойчиво и убедительно. Дескать, надо же и отдыхать когда-нибудь на свежем воздухе. Причем ни одним словом не упомянул, что его сын Максим - студент того самого университета, в котором Паль преподает гражданское право. В этом, казалось бы, мелком факте (ну учится и что тут такого?) как раз и заключалась серьезная интрига, двигавшая всеми связанными с нею поступками Андрея Сидоровича. А дело было в том, что, поступив на юридический факультет, Максим сразу же не поладил с Палем. Профессор педантично требовал от своих студентов строжайшего выполнения всех установлений, касающихся предмета и программы учебного процесса, и никогда, никому не делал снисхождений. С другими преподавателями все было проще: студенты, скинувшись на определенную сумму, отряжали «разводящего», который и вручал ее экзаменатору и все получали желаемые оценки. Юрий Раймондович на такую наживку не клевал. Студенты хорошо знали, что любые обращения к нему с сомнительными предложениями бесполезны, более того не безопасны и учили гражданское право с гораздо большим усердием, нежели другие предметы.

Но Максим, видимо, понадеявшись на могущественного родителя, проявлял небрежение и к посещению лекций профессора и к самостоятельным занятиям дома. «Срезавшись» на нескольких зачетах и экзаменах, он подошел к черте, за которой маячило исключение из университета, и с этим ни ректорат, ни кафедральное начальство, как ни нажимали на строптивого профессора, ничего не могли поделать. Андрей Сидорович пригрозил ректору, что ежели не осадит преследователя его сына, то сам разберется с руководством университета. Но угроза не возымела действия. Паля опасались трогать, потому что он был широко известен в отечественных и зарубежных научных кругах как выдающийся ученый, автор многих научных трудов по цивилистике. Да и как к преподавателю, к нему трудно было придраться. Требования к учебной документации соблюдались им неукоснительно, лекции его слушали с интересом. Правда, его авторитет серьезного ученого несколько страдал из-за того, что он слыл в общественном мнении человеком как бы не от мира сего, эдаким чудаком. Студенты безнаказанно подшучивали над его рассеянностью и близорукостью. Некоторые шалуны по три раза кряду с вежливой демонстративностью здоровались с ним в коридоре, и он отвечал, не видя, что это одни и те же лица.

Не добившись желаемого от университетского руководства, Андрей Сидорович сгоряча хотел вызвать к себе в кабинет этого самого Паля и устроить головомойку. Но вовремя одумался - кто знает, как повел бы себя в таком случае профессор. Он же юрист и знает, куда и как жаловаться. Ныне ведь демократия, газетные волки замучают, да и по суду, чего доброго, могут затаскать. Нет, тут нужен какой-то особый, хитрый ход. Лучше попробовать добром уладить дела сына. «А не взять ли с собой на охоту ? - подумалось вдруг. - Там-то и познакомимся, а за ужином поговорим о делах. А что? Почему бы не оказать внимание преподавателю, если сын учится у него? Лучшего предлога и места для задушевной мужской беседы, пожалуй, не сыскать. Значит, решено».

Выбрав подходящий момент, Андрей Сидорович самолично прибыл на кафедру гражданского права, где и состоялась первая встреча с неподкупным профессором. Андрей Сидорович по-родительски, нижайше расспросил об учебе и поведении сына, горестно посетовал на ветреность молодого поколения. Потом неспешно, очень тонко, перевел разговор на любовь к природе, свое увлечение охотой и как-то особенно добродушно, ненавязчиво и скромно попросил в ближайшее воскресенье присоединиться к маленькой компании охотников, выезжающих в заказник. Предложение явно смутило Юрия Раймондовича, он стал отказываться, ссылаясь на занятость, отсутствие ружья и тому подобное, но доводы об экзотической красоте заказника, обилии дичи были столь убедительны, а мотивы приглашения казались такими искренними и бескорыстными, что сопротивление в конце концов было сильно поколеблено.

- Заодно и о моем паршивце поговорим, - закрепил победу Андрей Сидорович. – Ума не приложу, что с ним делать. А вдвоем на природе, глядишь, обязательно что-нибудь придумаем. Будьте любезны, уважьте родительскую просьбу.

Подозрения Юрия Раймондовича в том, что его хотят подкупить, заманив на банальную пьянку, улетучились без следа.

- А что касаемо ружья и патронов – не сомневайтесь, найдем, - прощаясь с профессором, заверил Андрей Сидорович.

…Охотники, покушав мясное рагу с овощами, двинулись по просеке в глубь рощи со старыми высокими деревьями, которые скоро сменились кустарниками, перемежаемыми молодым подростом из ольхи и вяза.

Андрей Сидорович с профессором шли впереди, держась левее Горохова и Бочарова. В сырой лощинке с кустами облепихи раздался громкий шум, заставивший Юрия Раймондовича испуганно вздрогнуть и пригнуться. В ту же секунду еще громче бабахнуло ружье. Пока профессор, ничего не понимая, оглядывался вокруг, Найда принесла в зубах убитого фазана с бессильно распластанными, скребущими землю крыльями.

- А вы что ж не стреляли? - спросил смущенного профессора Андрей Сидорович, довольно приторачивая к поясу тяжелого петуха, в неправдоподобно красивом оперении.

Не успел, все произошло так неожиданно...

- Фазан взлетает вертикально и сильно хлопает крыльями, в этот момент его надо бить. И не пугаться шума, - наставительно заметил Андрей Сидорович. - Следующий выстрел за вами... не теряйтесь.

Пошли дальше, и минут через десять снова захлопали крылья, на этот раз целой стаи фазанов.

- Стреляйте! - крикнул Андрей Сидорович. Юрий Раймондович, промедлив, нашел взглядом одну из птиц, навел стволы и резко нажал на спусковой крючок. Заряд прошел ниже и лишь чуть подбросил фазана воздушной струей.

Сзади тоже раздалось хлопанье крыльев, прерванное хлестким выстрелом Горохова.

Через час лесной массив был прочесан до края. Фазаны взлетали с неизменным постоянством. Паль с таким же постоянством промахивался. Шпилевой и Горохов добыли по пять птиц, егерь не стрелял, неся ружье на плече.

За опушкой леса охотники согнали две стайки фазанов, одного достал Алексей Петрович, другого зацепил Андрей Сидорович. Подранок косо нырнул в камыши. Найда, вконец измучившись в непроходимых зарослях, так и не нашла его.

Тут больше делать нечего, - сказал егерь. - Пошли на поля, туда скоро все фазаны слетятся на кормежку.

На часах было около четырех, но жары не чувствовалось, предосеннее солнце грело уже не сильно. Воздух был прозрачен, дали сияли, мягко очерчивая курчавые кроны деревьев.

Засматриваясь на окружающее великолепие, Юрий Раймондович все больше отставал от охотников, а те, увлекшись поиском дичи, не замечали этого. На кочковатом, зарастающем камышом лужке он потерял их из виду. Ему показалось, что товарищи никуда не сворачивали и ушли прямо по ходу движения. Он пошел в том же направлении, но путь преградила длинная стена камыша. Он решил не терять времени и пробиться через нее (не бесконечны же эти камыши) и выйти на открытое место, а там, глядишь, и товарищи отыщутся. Но, едва ступив два шага, напрочь застрял среди толстых густых стеблей и счел за лучшее отправиться в обход камышовой ловушки. Вскоре вышел к берегу реки, поросшему негустым, с просветами кустарником. За ним открылся широкий красивый плес. В воде играла рыба, от шумных всплесков расходились круги. В тени кустов у противоположного берега плавали утки. Спрятавшись за кустом, Юрий Раймондович стал наблюдать - вдруг подплывут на выстрел. Прошел час, а утки плавали на том же месте. Ждать надоело, он выстрелил на удачу. Дробь не долетев, подняла рябь на воде. Оставаться здесь больше не имело смысла, и Юрий Раймондович пошел дальше, удаляясь от реки. Над ним много раз пролетали утки, но он опаздывал с выстрелами. Выйдя к заросшей протоке, которая показалась знакомой, Юрий Раймондович с облегчением зашагал вдоль нее. И опять его заставило вздрогнуть и похолодеть громкое хлопанье крыльев и крик взлетающего фазана, и опять он как последний простак растерялся. Однако огорчение тут же сменилось радостью - откуда-то издали донеслись слабые хлопки выстрелов. Юрий Раймондович поспешил в направлении к ним и через полчаса оказался на опушке небольшого леса. И тут - какая удача! - увидел стаю беспечно разгуливающих фазанов. Стоило шагов на тридцать подобраться к ним, и он тоже был бы с добычей. С проснувшимся азартом охотника он пополз, вжимаясь в траву. Но птицы вдруг исчезли, будто растаяли. Юрий Раймондович обыскал все вокруг, но никаких следов присутствия фазанов не обнаружил. Уходя, оглянулся и снова увидел их на том же месте. Стрелять было далековато, и он во второй раз пополз. Все повторилось. «Они умнее меня и хорошо умеют прятаться», - понял Юрий Раймондович и прекратил глупые попытки подкрасться к птицам.

А солнце клонилось к закату, надвигались сумерки. Юрий Раймондович окончательно осознал, что заблудился и до темна отчаянно брел то в одну, то в другую сторону в надежде найти какую-нибудь тропинку или тележную колею, которые вывели бы к егерскому жилью. Но тщетно. Пора было подумать о ночлеге. Профессор наломал веток, нарвал травы и, предпочтя открытое место, устроил себе лежбище. Ночью он смотрел на усыпанное яркими звездами небо и в страхе прислушивался к таинственным звукам пустынной ночи. Потом, чуть притерпевшись и успокоившись, стал вспоминать свое детство в лесной латвийской деревушке, своих родителей. Они были не бедными крестьянами, прочно впитавшими в себя дух британско-немецкого протестантизма, замешанный на инициативе, трудолюбии, почтении к аккуратности и порядку во всем, даже в мелочах. На этих фундаментальных понятиях сложился и характер Юриса, так звали его по-латышски, что в зрелом возрасте стало ключом к успеху на педагогическим и научном поприще. Он закончил десятилетку и университет в Риге, без перерыва поступил в аспирантуру Ленинградского университета. Там женился на симпатичной аспирантке. После окончания аспирантуры молодым предложили работу по специальности в университете крупного областного города. Он так и остался там и не уехал в родную Латвию после падения великой советской державы.

Андрей Сидорович в пылу охоты заметил отсутствие профессора, когда, по-видимому, уже разошлись на большое расстояние. Несколько раз останавливались, поджидая отставшего, поворачивали назад, звали и стреляли в воздух. К вечеру беспокойство и волнение Андрея Сидоровича перешли в тревогу, перемежаемую приступами ярости. Но свое негодование по поводу профессорского ребячества и беспомощности до времени вслух не высказывал.

Уже давно пора было уезжать домой, а они все кружили по заказнику, то расширяя, то сужая поиск. Прекратили его только когда совсем стемнело. Делать было нечего, решили заночевать и с утра пораньше продолжить поиск. Нюра, жена Никиты, постелила гостям в зале, а сам хозяин оседлал коня и на рысях поскакал на соседние егерские участки для вызова подмоги.

Едва забрезжила заря, профессор снова зашагал, наобум выбирая направление. По пути попался родничок, из которого он напился и умылся. Другой полезной находкой были посадки лоха - деревцев с мелкими серебристыми листьями и съедобными плодами. Несколько горстей этих плодов - мучнистых и сладковатых - немного утолили голод. А к полудню опять повезло: удалось подстрелить ворону. Ощипав и выпотрошив ее перочинным ножичком, Юрий Раймондович разделил тушку на части, нанизал их на веточку и поджарил над костром. Обуглившиеся по краям кусочки воронятины были жестки и невкусны, но голод победил.

Подкрепившись, он вышел на поле со свежей стерней и там хорошенько огляделся по сторонам. Ни с одной горизонт далеко не просматривался - мешали древостой и кустарники. Всюду были видны следы труда: явно не товарного вида, клочковатые посевы каких-то злаков, ирригационные канавы и протоки с мостками из жердей через них, лесные полосы...

Юрий Раймондович пришел к ободряющему выводу, что его непременно и, может быть, очень скоро найдут. И будет, наверное, лучше самому никуда не ходить, а оставаться на открытом месте и стрелять из ружья через равные промежутки времени.

…Его нашли, когда в стволах ружья остались последние два патрона.


Нюра вынесла из дому кринку молока и ломоть домашнего хлеба. Но он попросил сначала дать соли.

- Зачем вам соль? - удивилась женщина.

- Видите ли, я убил ворону, зажарил и съел без соли. Это вредно для организма.

Юрий Раймондович проглотил пол-ложечки мелкой соли и только потом принялся за хлеб и молоко.

«Надо ж, какой правильный, - думал с закипающей злостью Андрей Сидорович. - Боже мой, и этот придурок учит студентов?»

- Как же это вас угораздило заблудиться? - не сдержав досады, спросил он.

Профессор виновато забормотал извинения. Андрей Сидорович резко прервал его:

- Не оправдывайтесь! Прямо детство какое-то. Нельзя же быть таким растяпой.

Больше они за весь обратный путь не обмолвились ни словом. Юрий Раймондович всячески корил себя, но грубые слова обидели его. Однако вступать в перепалку не хотелось - давила страшная усталость и клонило ко сну.

Андрей Сидорович, тоже не выспавшийся и усталый, пытался подремать, но сон не шел, распирала злость на профессора. «Испортил все дело и чуть под монастырь не подвел, - думал он. - Хорошо, хоть совсем не пропал, а то бы отвечать пришлось». Его авторитет без пяти минут губернатора чуть не попал под удар. А ведь сколько сил да и денег потрачено, чтобы ублажить нужных людей и создать хорошее мнение о себе в аппарате президента. Нет, зря связался с этим профессоришкой. Корчит из себя праведника, скрытничает, а сам, поди, берет как и все. Пусть катится к чертовой матери, обойдусь без него. Пошлю сына учиться в Германию или в Англию. Там и учебная база, и порядки, и преподаватели другие. Да и студенты не о дипломных корочках, а о знаниях думают, потому как заранее готовят себя к престижной работе. Глядючи на них, Бог даст, и Максимка подтянется…

Вернувшись в город, они сухо попрощались и больше никогда не виделись.


ДУРНЫЕ СНЫ


Рассказ


Они приехали в тот же пансионат «Голубая бухта», где отдыхали два года назад в свой медовый месяц. Какое это было счастливое время! Им нравилось все: здание пансионата на возвышении, с видом на море и городскую улицу на склоне холма – последнем бастионе невидимых отсюда Кавказских гор. Расположенные вдоль нее здравницы в большинстве были старой постройки, со спартанскими удобствами и претензией на некий шик в духе советского барокко, с аляповатой лепниной на фронтонах, колоннами и пилястрами по фасадам, крохотными балкончиками, большими окнами и высокими потолками. Именно такое великолепие являла собой «Голубая бухта». За два года в пансионате почти ничего не изменилось – такие же непритязательные удобства, те же парковые дорожки и уютные беседки в тени платанов, магнолий, эвкалиптов, в окружении олеандров, орхидей и бог знает еще какой субтропической всячины. Единственным и самым большим новшеством была двенадцатиэтажная гостиница, построенная по соседству – на месте снесенного старого пансионата «Чайка». Цветная облицовка стен и зеркальные тонированные стекла этого индустриального чуда играли на солнце всеми цветами радуги. Козырек здания украшали огромные буквы, свидетельствовавшие, что новая гостиница унаследовала название своего предшественника.

От гостиницы «Чайка» к морю вела мощеная узорной брусчаткой широкая пешеходная дорога с эстакадой над пересечением с улицей и двумя аллеями, одна из пальм и другая - магнолий. У этой замечательной дороги было еще и другое название – эспланада. Днем по ней на пляж и обратно шли купальщики, а вечером в молочном свете фонарей она становилась средоточием развлечений: оживал гостиничный ресторан, откуда звучала, настраивая на праздничный лад, оркестровая музыка, аллеи заполнялись гуляющей публикой. Кружили голову вечерние наряды, запахи дорогих духов, цветущих магнолий и все вместе - музыка, туалеты женщин, оживленный говор и эти плывущие волнами ароматы создавали притягательный фон беспечного курортного увеселения с примесью легкого флирта.

Авенир не раз ловил быстрые любопытные взгляды идущих парочками девушек, явно свободных от кавалеров, но гасил ответную улыбку – рядом шла жена Людмила. Она тоже замечала эти взгляды и не скрывала хмурой досады.

• Чего они так пялятся? Знакомые, что ли? – однажды спросила она.
  
• В первый раз вижу. Пусть смотрят, тебе-то что?
  
• А я не хочу. Идем отсюда, я устала.
  

Она решительно повернула в сторону пансионата. Раздосадованный, отстав на несколько шагов, он пошел следом. Дойдя до беседки, Людмила присела на скамейку и, опустив голову, долго молчала. Тень отчуждения впервые легла между ними. Авенир попытался разрядить обстановку.

• Ну, скажи, чего ты взъелась на меня? Приехали отдыхать, так давай отдыхать. Не устраивай по пустякам скандалы. Чего молчишь?
  

Он взял ее за плечи, повернул лицом к себе и увидел слезы.

• Плачешь? Что, в конце концов, происходит?
  
• Ты представить не можешь, как мне плохо, - сказала она, - Этот аборт… не надо было его делать.
  
• Что сделано, то сделано, теперь не вернуть. А сюда приехали для твоей скорейшей поправки. Вот и пользуйся, не отравляй настроение себе и мне. И не терзайся – миллионы женщин прошли через это и ничего, живут нормально. Была бы своя крыша – разве стали бы думать об аборте. Мы и так стесняем родителей, а с ребенком станет совсем невмоготу…
  

Они помирились и следующим вечером пошли к морю. Но ни музыка, ни нарядные люди, ни освежающее дыхание моря не бодрили, не улучшали настроение Людмилы. Она опять пожаловалась на усталость и попросила посидеть где-нибудь на скамейке.

Утром была все та же хандра. На пляже Людмила села в тень и не хотела купаться. Авенир досадовал, злился. Ком отчуждения рос, давил все сильнее.

Как-то в тихий час после обеда она заговорила о досрочном возвращении домой.

• Отпуск пропадет и деньги не вернут за оставшееся время. И что будем делать дома? Ссориться в своей конуре ? – сухо возразил он.
  

Авенир понимал, что перемены в поведении жены не блажь, не пустые капризы, причина в другом – натерпелась, намучилась в роддоме. А ведь в первое время виду не показывала как ей тяжело – ни перед ним, ни перед родителями. Ходила на работу, хозяйничала по дому. В привычной обстановке, наверное, легче было терпеть, а здесь от ничегонеделанья совсем расклеилась. Надо чем-то отвлечь ее от плохих мыслей. Авенир вспомнил про объявления у пансионатской столовой, предлагавшие плавание по морю на теплоходе, автобусные экскурсии в дендрарий, самшитовую рощу, на гору Ахун, в Новый Афон, в Сухуми… «А не поехать ли куда-нибудь,… например, в Новый Афон?» - мелькнула мысль.

Через день мягкий экскурсионный автобус повез их в Новый Афон. Мелькали зеленые виды тучной Колхиды; мандариновые рощи сменяли чайные плантации и поля в оторочке кипарисов и пальм. В абхазских селениях экскурсантов удивляли родовые захоронения, расположенные в усадьбах рядом с домами.

В одном из сел экскурсовод объявил короткую остановку. Вместе со всеми Людмила пошла на базарчик, а ему захотелось выпить вина в буфете. Не успел допить стакан «Букета Абхазии», как на пороге появилась рассерженная жена.

- Ты что, решил здесь остаться? Уже все сели, а он вино распивает. Пошли скорей!

Кольнули не слова, а раздраженный, сварливый тон.

- Ведешь себя так, будто и шагу не могу без тебя ступить, - встал на дыбы Авенир. – Отчитала как мальчишку.

- А разве не мальчишество то, что делаешь ты?

Разозленный ущемлением своей мужской независимости, он рывком вскочил в автобус, не подав Людмиле руки. Это добавило соли их стычке, но теперь оружием стало молчание. Оно угрюмо давило их в пути, и на месте, – в афонском монастырском подворье и в прохладных пещерах. У знаменитого сталактитового «водопада» погас свет, и тут же вспыхнули, переливаясь в лучах подсветки, разноцветные волны «водопада». В темноте Авенир отошел в сторону, так чтобы не было видно за спинами туристов. И когда зажегся свет, со злорадством понаблюдал, как Людмила беспомощно озирается по сторонам, высматривая его в толпе. Вид у нее был такой несчастный, потерянный, что он, не в силах противиться угрызениям совести, быстро подошел к ней и положил руку на плечо.

Но и этот мир оказался хрупким. В один из вечеров Людмила снова отказалась идти на прогулку. Он стал настаивать и услышал обжегшие холодом слова:

• Иди один, я тебя не держу.
  

Авенир не успел еще до конца осознать смысл сказанного, а в памяти, будто кнопка щелкнула, включила воспоминания, которым лучше бы не всплывать никогда – настолько они были гнетущи, болезненны и унизительны для Авенира. Это был невероятный, странный дурной сон, приснившийся без всякой причины, плод ночного кошмара – не больше. Но ядовитое жало его, оказывается, глубоко засело в самом сердце. Этот сон приснился через полгода после свадьбы, в пору упоительного счастья, бесконечной нежности и ненасытного влечения друг к другу. В ту злополучную ночь он с удивительной ясностью увидел большой зал с танцующими парами и в одной из женщин узнал Людмилу. Она весело кружилась в объятиях какого-то красавца и была очень хороша в своем длинном белом платье. Вдруг танцующие остановились, и Людмила, ласково положив руку на плечо партнера, стала вместе с ним уходить за круг танцующих. Потом грациозно помахала кому-то рукой в белой перчатке и скрылась. В тот же миг Авенир пробудился и с отчаянно бьющимся сердцем старался понять – что это, дурной сон или страшная явь? Его переполняла какая-то детская обида, хотелось плакать; подступала мучительная ревность, рождая опасный призыв к отмщению. Он не спал до утра и все думал, думал….

При ярком свете дня ночной кошмар поблек, стушевался, и впоследствии Авенир не вспоминал о нем. Да и Людмила не давала никаких поводов усомниться в верности и любви к нему.

Они испытывали такие минуты страсти, прекраснее которой, казалось, ничего нет на свете. Но оставаясь вдвоем в своей маленькой комнатке, приходилось все время быть настороже, сдерживать себя.

Однажды, когда Авенир вернулся из недельной командировки, они не убереглись от зачатия ребенка.

• Что делать? – спросила Людмила.
  
• Ну, наверное, что все делают в таких нежелательных случаях, - сказал он.
  
• Ты так уверенно говоришь, а мне тревожно, страшно и жалко ребеночка.
  
• Какого ребеночка? Никакого ребеночка еще нет, есть лишь бессмысленный, бесчувственный зародыш. Лишь бы тебе не было плохо, а о нем давай не будем думать.
  

Она ничего не ответила на эти слова, отвернулась и вышла из комнаты.

Аборт сделали в том же роддоме, в котором двадцать два года назад родилась сама Людмила. Все прошло без осложнений. Пора бы уж перестать беспокоиться, думал он. А вот же не получается. Уж, не в руку ли тот злополучный сон? Нет, хватит. Потакание женским капризам к добру не приведет. Нужно взять жесткую линию, ни в чем не уступать и вести себя независимо. «Пусть сидит одна, а я от прогулок не откажусь», - решил он.

Сразу после ужина Авенир прошелся по пальмовой аллее, постоял на пирсе, глядя на темнеющую спокойную воду, и вернулся на эспланаду. Там и встретил сидящего на скамейке Юрия Петровича – знакомого по пансионату пожилого мужчину с запоминающейся аристократической внешностью и манерами старого русского интеллигента. Опираясь обеими руками на набалдашник полированной трости и чуть заметно улыбаясь, он кивнул Авениру и предложил присесть.

• А где же ваша очаровательная супруга?
  
• Осталась в комнате. Вроде как прихварывает. Но больше похоже на приступ хандры.
  
• Хандры? В этом-то благословенном месте? Да еще в расцвете лет и вдвоем с мужем? Такие вещи просто так не происходят. Тут есть какая-то подоплека, мой молодой друг.
  
• Я думал об этом. Мы любим друг друга, но в последнее время отношения сильно разладились. Она стала раздражительной, жалуется на какие-то недомогания, усталость. По пустякам придирается. Ссоримся... Мне кажется, такой она стала после аборта.
  
• Ах, вот оно что! Весьма сожалею и не одобряю это противоестественное дело.
  
• Так сложились обстоятельства, что поделаешь.
  

Все, что исподволь накипало в душе Авенира в эти курортные дни, вдруг запросило выхода, захотелось излить свою горечь, найти понимание и мужское сочувствие. И только в сию минуту он неожиданно для себя осознал, что сам, без чьей-либо помощи вряд ли сможет до конца разобраться в том, что с женой и с ним происходит. Доверительное участие собеседника еще больше подстегнуло это желание, и он путано, то забегая вперед, то возвращаясь назад, стал рассказывать, рассказывать….

Эспланада уже начала пустеть, а разговор все продолжался.

• Я психолог, - сказал Юрий Петрович, - и мне совершенно ясно, что в конфликте с вашей женой – назовем это так – целиком виноваты вы. Да, да, именно вы, потому, что необдуманно, легкомысленно подтолкнули жену на ужасное злодейство, каковым является аборт. При всех обстоятельствах вы не должны были этого делать. Вся беда, наверное, в том, что вы не были осведомлены, да и теперь плохо знаете, что такое аборт. Точнее, слышали, что он разрешен законом, является медицинским актом и производится в роддоме с соблюдением определенных требований. Но это не меняет отвратительной сути аборта. Он есть не что иное, как человекоубийство, отвратительное и жестокое в квадрате, потому, что совершается в отношении беспомощного существа. Ребенок уже в утробе матери чувствует голод, страх и боль. И вот, представляете, каково ему, когда маленькое тело разрывают на куски стальными крючками, как кричит и мучительно содрогается оно. А каково матери, у которой к таким же физическим мукам добавляются еще и моральные. Вот в чем причина неадекватного, как вам представляется, поведения Людмилы. Не возмущаться надо бы вам, а сострадать и поддерживать ее.
  

Авенир слушал и хмуро молчал. Юрию Петровичу показалось, что он обиделся.

Ночью Авенир долго ворочался и под утро в тревожном забытьи ему снова привиделся дурной сон. Его окружили голые ослепительно белые стены, внушавшие непонятный, мучительный страх и острое желание поскорей вырваться на свободу. Он мечется, ищет вход и наконец видит темную щель - не раздумывая, ныряет в нее и оказывается в длинном глухом дворе с высокой кирпичной оградой. Чувство опасности подгоняет его, он спешит в дальний конец двора, где, как ему кажется, должна быть калитка. Но путь преграждает огромный пес с перепачканной кровью мордой, скалящий клыки в свирепом рычании. У его лап растерзанное тело ребенка. Пес пригибается и прыгает, целясь в горло своей жертвы. Авенир безотчетно прикрывает лицо руками, чтобы не дать сбить себя с ног, бросается навстречу… и просыпается от убийственного удара по голове. Сильная боль во лбу включает сознание, отсекающее сновидения от реальности. Он отчетливо видит, что скорчившись, лежит на полу у чугунной отопительной батареи, о ребро которой и ударился лбом при падении с кровати. Из раны обильно льется кровь, он тщетно пытается закрыть ее ладонью, но только размазывает кровь по лицу.

Над ним беспомощно склоняется перепуганная, ничего не понимающая Людмила. Он просит принести какую-нибудь тряпку или полотенце. Она обматывает его голову махровой тканью, но это мало помогает. Людмила убегает за дежурным врачом. Тот делает перевязку и удивленно расспрашивает о ночном злоключении.

…В день их отъезда из пансионата над морем нависли сплошные тучи. В их наэлектризованных мрачных скоплениях властвовала яростная стихия разрушительных сил. Но в сизых сгустках холодного тумана проглядывала и какая-то магическая красота, сулящая бодрое обновление и наступление в предгрозовой духоте и мраке восхитительной свежести – с мокрой травой и блеском солнца в лужах и на мокрых листах деревьев и травы.


ПОД СЕНЬЮ СУЛЕЙМАН-ТОО