В. Я. Мельников известен и как весьма неординарный поэт, драматург

Вид материала

Документы

Содержание ЗАПАХ ЧЕБРЕЦА Рассказ Маленькая прелюдия Воскресение из мертвых Первый урок

Подобный материал:

• Подлинный талант часто бывает многогранен, 24.77kb.
• Хрестоматия по античной литературе. В 2 томах, 469.79kb.
• Александр Петрович Сумароков (1717-1777) русский поэт, писатель и драматург XVIII, 25.95kb.
• В. С. Избранная проза / Виктор Мельников. М.:[б и.], 2003. 431 с.: портр. Мельников,, 92.15kb.
• «поздравительные оды», 39.75kb.
• Вступление Глава I, 238.59kb.
• Михаил Юрьевич Лермонтов (3 (15) октября 1814(18141015), Москва 15 (27) июля 1841,, 264.56kb.
• Блок Александр Александрович (1880 1921), поэт, драматург, эссеист, 18.38kb.
• Майков Василий Иванович, 34.02kb.
• Иосиф Александрович Бродский (1940-1996), 47.42kb.

ЗАПАХ ЧЕБРЕЦА

Рассказ

Случилось так, что в одну из командировок по служебным делам я задержался на несколько дней в городе Балыкчи. Начиналась зима, и как часто бывает в это время года, сорвался и задул свирепый гость здешних мест западный ветер улан. Он дул, не утихая, третьи сутки. От его порывов сотрясались стены зданий, звенели стекла в окнах; с пустынных суходолов в предгорьях Кунгей Ала-Тоо поднимались тучи серого песка и пыли. Было сухо и так пронзительно холодно, что непривычный человек даже в теплой одежде не выдерживал на открытом месте и пяти минут. Всегда ласковый голубой Иссык-Куль сейчас навевал тоску. Став свинцовым, он бесконечно гнал и гнал вдаль белые барашки крутых волн. Страшно оказаться в такую погоду среди этих волн на выстуживающем душу ветру.

Поскольку городская гостиница закрылась на ремонт, пришлось искать пристанище в другом месте. Собственно, выбор был невелик - оставалась последняя надежда на гостиницу в военном городке. Спасибо товарищам по работе, помогли устроиться. По всему было видно, что когда-то эта гостиница, построенная с добротной армейской основательностью, претендовала на современные удобства и даже некоторую роскошь. Но постперестроечные смутные времена наложили и на нее отпечаток упадка и запустения. В гостинице не было обогрева и горячей воды, стоял чертовский холод, не работал буфет. Меня поселили в двухкомнатном полулюксе на двоих. По сравнению с коридорной стужей здесь была благодать. Во всяком случае, без пальто и шапки вполне можно было обойтись. Три масляных обогревателя в спальной комнате, излучавших живительное тепло, не выключались круглые сутки. Тем не менее, дежурная принесла еще два шерстяных одеяла, чтоб ночью не замерз. Кроме меня, в номере был еще один постоялец. Мы встретились вечером, в восьмом часу. На вид Бекжану – так звали его – было немного за сорок, но на висках уже пробивалась седина. Спокойное, интеллигентное, еще не утратившее молодой привлекательности лицо и мягкие манеры сразу располагали к нему.

Коротая долгие вечера за чаем, мы беседовали на разные темы, не касавшиеся, впрочем, ни нашей семейной жизни, ни близких нам интересов, и с нетерпением ждали того дня, когда покинем этот опостылевший провинциальный городишко с нестихающим окаянным ветром. Мы договорились уехать в Бишкек вместе на машине, которую обещали прислать за Бекжаном. Вечером накануне отъезда он пришел явно чем-то взволнованный. Я заметил его состояние и спросил, не случилось ли чего. Бекжан смутился, но увидев, что я настроен вполне доброжелательно, стал сначала нерешительно, а потом все увереннее рассказывать. Говорил так, словно душу облегчал. Его история запомнилась мне и вот по прошествии лет захотелось поведать ее читателю, ничего не прибавляя и не убавляя, так, как рассказал сам Бекжан.


* * *

Вы не ошиблись, заметив мое состояние. Представьте себе, сегодня я неожиданно встретил Камилю – женщину, которая оставила глубокий след в моей жизни. Я не видел ее двадцать пять лет, хотя мы оба живем и работаем в столице. В нашей маленькой стране трудно затеряться и все быстро становится известно. Я знал, что Камиля поздно вышла замуж, родила сына и два года назад разошлась с мужем. Если личная жизнь не сложилась, то карьера ее все время шла вверх по полной превратностей правительственной стезе. А я так и остался служащим среднего масштаба. Может быть, именно поэтому наши пути ни разу не пересеклись. Можно было, конечно, позвонить или на худой конец подежурить у гранитных ступеней руководимого ею учреждения. Но что бы это дало? Бросить семью я не мог, а предложить ей тайные встречи – боялся. Кто знает, чем это могло бы кончиться для нее и для моей семьи. Да вряд ли она и согласилась бы. К тому же я знал, что работа в правительственных учреждениях сильно меняет людей и подчас не в лучшую сторону. А я не хотел видеть Камилю другой, не соответствующей моему представлению о ней. И вот судьба наконец свела нас. Камиля приехала сюда всего на один день и скоро должна была уехать в Бишкек, Но она отложила все разом - дела, и свой отъезд. Мы проговорили почти два часа. Обо мне Камиля знала меньше, чем я о ней. Пришлось кое-что рассказать. Камиля немного пополнела, погрубела кожа, появились морщинки. Но черные глаза ее все так же притягивали. И я понял, что она по-прежнему самая желанная женщина для меня. Однако я не был уверен, что и она готова к взаимности. Всякий раз, как только наш разговор приближался к этой теме, она тотчас переводила его в другое направление. Ну что ж, я понимаю ее и не могу ни на что претендовать. Может будет даже к лучшему, что та моя далекая любовь так и останется без продолжения. Хотя кто знает, кто знает… Мы ведь все же договорились звонить и встречаться.

…Мне тогда не было и семнадцати. Я был обыкновенным городским парнишкой, белокожим и не очень крепким. После окончания девятого класса родители решили отвезти меня на джайлоо – набраться сил и погостить у дедушки с бабушкой.

Долгий путь по тряской и пыльной дороге наконец привел нас к двум юртам посреди заросшей травой и цветами долины. На гул машины выбежала моя двоюродная сестра Бурул и с восторженным визгом бросилась нам навстречу. После объятий и поцелуев она пригласила родителей в юрту и стала поспешно седлать лошадь.

- Таята с таяне на пастбище, а я тут одна управляюсь с хозяйством, -объяснила она.

Я не пошел в юрту и с любопытством смотрел, как Бурул быстро затягивает подпруги. Она была на два года старше и называла меня иничек.

- Может, поедешь со мной, иничек? Садись, - пригласила Бурул.

Взобраться на лошадь оказалось не таким уж простым делом. Ухватившись за луку седла, подпрыгивая и задирая ногу, я тщетно пытался утвердиться за спиной Бурул. Она смеясь, высвободила стремя для моей ноги, подала руку и рывком помогла сесть верхом.

Ехать пришлось недалеко – обогнули гору и спустились в отходящую от нее ложбину. Там паслись с полсотни овец и несколько лошадей – хозяйство наших стариков.

Когда улеглись первые волнения и расспросы, мы сели за досторкон. В казане уже варилось мясо только что освежеванного барашка, а гости – и откуда их набралось столько в этом безлюдном месте? – пока угощались чаем, лепешками и твердыми как стекло конфетами.

Перед тем, как поспеть бешбармаку, бабушка стала разливать по пиалам кумыс из остуженного в ручье подкопченого дымком арчи чанача. Я сел поближе к ней, чтобы передавать из рук в руки полные до краев пиалы с пенящимся напитком.

- Ну, теперь у меня будет помощничек,- пошутила она и ласково посмотрела на меня. А крупное, дочерна загорелое лицо деда оставалось сурово непроницаемым, и только изредка поглядывая на меня, он едва заметно добродушно улыбался в вислые усы.

Спустя три дня родители уехали, пообещав забрать меня месяца через полтора. Горожанину, избалованному развлечениями, жизнь в горах может показаться однообразной и скучной. То же самое на первых порах было со мной. Я чуть свет поднимался с овцами на склон горы и погружался на долгие часы в окружающее безмолвие. Мое созерцательное безделье в конце концов вывело деда из терпения.

- Чем так сидеть и попусту в небо глазеть, ты бы лучше, внучек, делом занялся, - сказал он. - Вон, видишь, валушок отбивается, заверни-ка его поближе. И вообще присматривайся к чабанскому труду, учись, может и пригодится.

С того и началось – стал я потихоньку помощником у дедушки. Он учил меня, как правильно скармливать травостой, какие растения полезны и какие вредны овцам, когда их нужно гнать на водопой…

Раньше я представлял себе работу чабана, как легкое времяпрепровождение: сиди себе, наблюдай и подгоняй овечек. И только теперь понял, что сладкий от горных трав бешбармак на столе горожанина добыт тяжелым, беспросветным – днем и ночью – трудом чабана. Нет у него ни убежища, ни крыши над головой. А в горах погода изменчива и жестока. Вот только что ласково светило солнышко над изумрудными склонами и бело-синими вершинами гор, как вдруг набежали тучи, подул с ледников пронизывающий ветер, заморосил холодный дождик, а то и ливень или снежок припустил, накрыл и склон, и отару густой липучий туман. И тогда берегись чабан, смотри в оба и помни, что до беды один шаг. Страшны в горах обрывистые склоны, обвалы, сели и оползни. Не всякий найдет в себе силы терпеть все это.

Однообразие кочевого быта начало постепенно угнетать меня, до слез захотелось домой – к старым друзьям и привычным развлечениям. Я мечтал о том дне, когда родители приедут за мной и видел отъезд в своих снах.

Но однажды все изменилось. К нашим соседям приехала погостить городская, как и я, девушка. Это была Камиля. Мы с ней одногодки и, естественно, у нас сразу появились общие интересы.

По вечерам, загнав овец в сложенный из камней короо, я отправлялся к соседям. Камиля уже ожидала меня у юрты. Мы уходили к ручью, садились на камни и смотрели на волшебную иллюминацию ночного неба. В горах звезды ближе, ярче и крупнее, чем на равнине. Я знал некоторые созвездия и как-то похвастался своими познаниями.

- Вон Большая и Малая Медведица. А вот Полярная звезда, Стожары, Кассиопея…

Камиля с интересом внимала моим пояснениям. А я больше смотрел на нее, чем на небо. Ее глаза блестели в темноте и казались мне ярче самых больших звезд. Эти глаза, силуэт гибкой, тонкой фигуры, лунный овал лица внезапно пробудили во мне странную фантазию. Представьте себе, я вообразил ее неземной пришелицей, такой прекрасной, такой необычной, какая может причудиться только во сне. Эта овладевшая мной мимолетная блажь скоро прошла, но с тех пор я ни на одну минуту не переставал думать о Камиле. Какая-то неясная радость и тревога все больше овладевали мной, весь день я не находил себе места и с нетерпением ждал вечера, когда можно будет встретиться с ней. Но что-то стало меняться в наших отношениях. Мои пылкие взгляды и романтическая восторженность стали слишком заметны. Я опередил ее в своих чувствах, она еще не могла разделить их со мной. При наших встречах Камиля все больше испытывала неловкость и стала тяготиться моим присутствием. Видя ее настороженность, я терялся, робел и моментально забывал все слова, которые заранее готовил для начала разговора. Мы больше молчали, чем говорили и, просидев с полчаса на наших камнях, расходились. С горьким сожалением и страхом я видел, как едва начавшаяся дружба перерастает в холодное отчуждение.

Я, наверное, был еще совсем мальчишкой – захотел доказать Камиле каким-нибудь необычным поступком, что достоин ее расположения (слово любовь я тогда избегал употреблять). Вскоре мои намерения приобрели реальную цель - вскочить на необъезженного коня из косяка, который пригнали недавно табунщики, и гордо прогарцевать на нем мимо Камили. Но я понимал, что наездник из меня никудышный, и решил сначала потренироваться на одной из дедовых смирных лошадок, Отпросившись на три дня, я отъехал подальше от нашей стоянки и приступил к делу. Первая же попытка с разбегу вскочить в седло окончилась неудачей. Мой подкрадывающийся разбег испугал кобылу, и она, нервно заржав, тронулась с места раньше, чем я добежал до нее. На ходу попасть в стремя я не смог и брякнулся на землю, едва не угодив под копыта. Пришлось менять тактику. Теперь я целился в стремя с расстояния в несколько шагов. Но и это получалось плохо. И все же мое упорство в конце концов было вознаграждено. Наверное, с сороковой попытки я научился не только точно попадать в стремя, но даже запрыгивать в седло с лету.

Пора было знакомиться с косяком. Я подъехал к пойменной луговине, где паслись кони, и начал наблюдать, выискивая лошадку покрасивее. Но за косяком следил и злой косячный жеребец. Встреча с ним не сулила ничего хорошего. Я с опаской поглядывал на этого черного демона, который как ветер, развевая гриву, носился вокруг, готовый растоптать, загрызть каждого, кто посмел бы приблизиться к его гарему. Но до чего же хорош он со своим косяком, когда стремительная лава с громом несется вперед, не зная преград! Я любовался этими дикарями и в то же время чувствовал, как мурашки бегут по спине при мысли о задуманном мной опасном предприятии. Но я был упрям и не хотел отступать. В конце концов, выбор был сделан. Дождавшись, когда рослая гнедая лошадь приблизилась к кустам тальника на берегу речки, я выскочил из своей засады и сумел-таки прыгнуть ей на спину. Она злобно заржала, сделала прыжок, но я удержался, вцепившись в гриву. Потом встала на дыбы и, потанцевав на задних копытах, прыгнула раз, другой, высоко вскидывая круп и пытаясь сбросить невесть откуда свалившегося наездника, А я тем временем изо всех сил обхватил руками скользкую от пота атласную конскую шею. Подпрыгивая и приседая, лошадка пронесла меня с сотню метров и пустилась в галоп, так, что ветер засвистел в ушах. С каждой секундой мое положение становилось все хуже и хуже. Я неудержимо сползал к левому конскому боку, обреченно цепляясь за гриву, и со страхом ждал момент, когда не смогу уже держаться и полечу на землю. Такой момент не заставил себя ждать. Я почувствовал сильный удар и глаза заволокла темнота.

Меня без сознания подобрали табунщики, которые, грозя камчами, скакали наперерез, видимо, приняв за конокрада.

Первое, что я увидел, когда очнулся, было заплаканное, страдальчески сморщенное лицо бабушки. Под ее причитания все происшедшее всплыло в моей памяти так четко, что я вновь с ужасом услышал частый стук копыт, ощутил резкий запах конского пота и неприятный, сосущий под ложечкой холодок надвигающейся беды.

Но к счастью, ничего страшного со мной не произошло, отделался ушибами. И бабушка и Бурул жалели меня, только дедушка оставался невозмутимым. Но однажды вечером, когда бабушка и Бурул хлопотали у очага возле юрты, он вдруг сказал мне:

- Доблестный джигит не тот, кто гарцует на коне, а тот, кто однажды упав, не боится снова вскочить на него.

Я часто вспоминаю эти слова и как же благодарен за них моему славному, суровому на вид и скупому на похвалы деду.

Я лежал в юрте, на мягкой постели, и мучился от мыслей о том, как теперь встречусь с Камилей. Мой мальчишеский поступок наверняка еще больше отдалит ее от меня. Я представлял ее насмешливый, презрительный взгляд и как-то в самую горькую минуту даже пожалел, что не погиб. Может хоть тогда она оценила бы меня и прониклась сочувствием.

На второй день бабушка напоила меня чаем, заваренным на каких-то успокаивающих боль травах. От этого чая мне в самом деле стало легче и после обеда я не заметил, как задремал.

Проснулся вдруг как от толчка . Рядом сидела Камиля. Взгляд ее выражал тревожное ожидание и… еще что-то такое, от чего мне стало жарко и закружилась голова.

Мы долго молчали. Потом Камиля спросила:

• Скажи честно, ты это сделал из-за меня, да?
  

И я сознался и уже не в силах сдержаться рассказал ей про все свои переживания и мучения.

- Глупенький, - улыбнулась она и погладила своей нежной ладошкой мою руку. От этого прикосновения я впал в такое состояние восторга, какое, наверное, бывает только, когда паришь на дельтоплане в свободном полете высоко над землей (мне приходилось наблюдать такой полет). Не знаю, как не вылетел от избытка чувств через тюндюк юрты. Может, кому-то это покажется смешным, но именно так все было тогда.

Наши отношения снова стали прежними. Теперь у меня было больше свободного времени, так как бабушка упрекнула деда за то, что чересчур много требует от внука, и я получил «вольную».

Пережитое потрясение не отвратило меня от увлечения верховой ездой. И я подумал: как было бы здорово вместе с Камилей скакать по горам и объездить все вокруг.

Она как-будто ждала, что я предложу ей именно это, и без колебаний согласилась. Я опасался, что Камиля может не справиться с лошадью и при первой выездке хотел помочь ей сесть в седло. Но она обошлась без моей помощи. Ее конь резво взял с места, а Камиля все подгоняла легкими ударами камчи и понуканиями «Чу!» «Чу!». Мы проскакали по долине из конца в конец. Наши легкие на подъем киргизские лошадки ходко вынесли нас на вершину горы и отсюда, с высоты птичьего полета, во всю ширь распахнулась панорама тихого светлого дня над долиной и холмами со сверкающей на солнце извилистой речкой, пойменными тугаями из тальника, облепихи и барбариса. Дед рассказывал, что здесь хоть и реже, чем раньше, но все еще встречаются косули, кабаны и фазаны.

Всюду, куда ни кинь взгляд, уже чувствовался исход лета. Птицы, облетывая молодь, сбивались в большие стаи. Оранжевыми плодами начали украшаться кусты шиповника и облепихи. Посвежел воздух; похолодела вода в речке и ручьях, становясь прозрачнее и приобретая снежно-бутылочный оттенок. Прокаленные летним зноем, с пожухлыми травами, каменистые южные склоны предгорий в эти предосенние дни манят к себе путников горько-пряным ароматом набравшего силу чебреца. В одну из наших прогулок, ведя коней под уздцы, мы набрели на место, где его было особенно много. Я на ходу нарвал букет розовато-лиловых цветочков на жестких стеблях и подарил Камиле.

Она понюхала и пришла в восхищение.

- Какой странный, дикий и волнующий запах! У меня от него даже голова закружилась. Давай немножко посидим здесь, - сказала она.

Я отвел лошадей к большому кусту шиповника и закрепил поводья на пучках колючих стеблей. Мы присели на теплый камень и оказались так близко, что наши плечи тесно сошлись. Я мягко привлек ее податливую руку к себе на колени.…И почувствовал ответное пожатие. Тотчас жаркая волна накрыла меня с головой, я потерял дар речи и не в силах был даже пошевелиться. Трудно сказать сколько бы мы просидели так, но Камиля вдруг высвободила руку, встала и с вызовом, играя лукавой, поддразнивающей улыбкой, посмотрела на меня. Я впервые видел ее такой и на всю жизнь запомнил этот обжигающий взгляд. Теперь-то я знаю, что он означал. Но тогда я еще не был мужчиной и в своем трепетном бессилии не воспользовался случаем, дарованным судьбой.

На следующий день, сколько я ни звал, Камиля не вышла из юрты. Я обиделся и долго бродил вокруг в одиночестве. Спустя два дня мы все же встретились и немного погуляли. Камиля была задумчива и сдержана, но ни отчуждения, ни сухости я не почувствовал, зато появилось нечто новое – мягкая непринужденность и какое-то заботливое, уступчивое внимание, какое, наверное, бывает только у взрослого человека к ребенку. Так же она вела себя и в последующие встречи. Меня это смущало, злило, и наши отношения день ото дня тускнели.

Вскоре ее забрали домой, а через несколько дней настал и мой черед уезжать.

Дальнейшая жизнь не обидела меня - я познал и женщин, и любовь, и семейные узы. Но каждый раз, вдыхая неповторимый терпкий запах горного чебреца, я воскрешаю в памяти Камилю и на душу светлым облачком наплывают дорогие воспоминания, и я вижу стройную девушку с голыми загорелыми руками, и горечь сожаления по несбывшемуся туманит голову как чебрец.

Признаюсь вам, я часто любуюсь хорошенькими, грациозными в каждом своем движении девушками и завидую парням, которым они достанутся. Увы, беспощадное время все дальше отодвигает от меня очарование и прелесть молодости, доступные ей возможности осыпаются как листья в осеннем саду. А огонь желаний в душе по-прежнему не угасает, только теперь жизненная зрелость придает им более строгую и ясную огранку. Я постепенно постигаю науку понимать других и самого себя и не ропщу на природу за то, что обделяет меня, ибо не она порождает противоречия, а мы сами. В мире властвует череда ритмов, и мы должны подчиняться им и не слать проклятия, когда сами собой опадают лепестки прекрасного цветка.

В пору благодатного августа, когда солнце умеряет свой жар, мне почему -то всегда вспоминается наше далекое лето в горах, и я с безотчетной надеждой уезжаю на денек в предгорное село, где живут мои родственники. Брожу по покатому полю у подножия холма среди пасущихся овец и лошадей, прохаживаюсь по зеленой улице, где в теплой придорожной пыли купаются воробьи, а за оградами в садах доспевают румяные яблоки, груши и персики, наливаются таинственным солнечным янтарем виноградные грозди и падают на землю переспевшие, лопающиеся от сладкого сока сизые сливы. Эта щедрость земли навевает мне мысли о женщине, лоно которой дарит новую жизнь…


МАЛЕНЬКАЯ ПРЕЛЮДИЯ

Рассказ

Место, куда ему, не избалованному дальними странствиями, предстояло съездить на отдых, представлялось таким же экзотическим, как остров с пальмами где-нибудь в южных широтах Земли. Может, это было всего лишь плодом воображения, но именно романтическая экзотика больше всего манила его в этот субтропический уголок Кавказа, где зеленые горы и теплое море сходятся вместе и где много, как он вычитал в путеводителе, уютных приморских городков и сел с такими прелестными названиями – Хоста, Дагомыс, Лазоревское, Туапсе, Джубга…

Радостное предвкушение поездки будоражило Владислава с того самого дня, как выпала редкая удача получить в разгар лета отпуск и путевки на себя и жену в дом отдыха под Туапсе. Однако лететь пришлось порознь, поскольку жену задержали дела на работе. Аэропорт Адлер встретил банной духотой. Хотелось тут же, бросив все, искупаться в море, но надо было спешить – дальнейший путь был неблизкий. Сначала следовало добраться до железнодорожного вокзала в Сочи, оттуда электричкой до Туапсе, а там с привокзальной площади дежурные автобусы, как уверяла инструкция в путевке, напрямик развозили отдыхающих по здравницам. При таком маршруте, дай Бог, успеть добраться до места хотя бы к вечеру, если, конечно, не будет задержек. Но где там! Очередной автобус на Сочи ушел пять минут назад, другой ожидался почти через час. Надежды скоро уехать не оставляли и такси, за ними была длинная очередь.

Владислав присел на свободную скамейку у клумбы с голубыми гортензиями, размышляя как лучше поступить: ждать автобус или попробовать пробиться к такси. И тут удача снова улыбнулась ему. Подошел веселый кавказец и, поигрывая цепочкой с ключом зажигания, предложил:

- Не теряй золотое время, дорогой, садись в мою машину, осталось как раз одно место. Довезу с ветерком и лишнего не возьму.

Шофер не соврал. Видавший виды «Жигули» летел по узкой дороге, не сбавляя скорости на бесчисленных поворотах, стремительно нырял в туннели из переплетенных ветвей деревьев и лишь изредка притормаживал перед кучами сырой красной глины и камней, намытыми с горных склонов недавним ливнем. Иногда темный полог леса прерывался, распахивалось небо, весь простор сбоку от дороги заполнялся серебристо-голубым сиянием моря. По другую сторону пышная зелень укрывала предгорья, о которых местами напоминали отвесные скалистые стены, расчерченные плитами геологических напластований.

Глядя на мелькавшие пейзажи, Владислав не переставал удивляться буйной силе, обилию и разнообразию здешней растительности, цеплявшейся корнями за малейшие выступы и трещины в камнях.

Благодаря лихому водителю он прибыл на место засветло и сразу же был устроен в коттедже, в комнате на двоих с отдельным входом. Каждому приезжему на отдых знаком этот приятный момент и именно с него по-настоящему начинается отдых.

Благополучно устроившись, Владислав совершил маленькую прогулку вокруг своего нового жилья и остался доволен. Коттедж стоял на сосновой поляне среди кустов сирени и лещины. Асфальтовая дорожка вела от него к главному корпусу дома отдыха, слева зеленели плавно возвышающиеся горы, справа в просветах между соснами синело море. Ступая по опавшей рыжей хвое, он вышел к высокому крутому обрыву над морем. Внизу серую полоску гальки отделяла от воды белая бахрома прибойной, ритмично подгоняемой волнами пены. На тучных спинах береговых камней играли последние блики заката. Был как раз тот момент, когда усталое солнце, обливаясь красным потом, величаво тонуло в воде. Как только совсем стемнело, воздух среди сосен прорезали трассы бесчисленных светлячков - крохотных жучков, прилетевших на ночной бал у моря. Владислав долго стоял, любуясь причудливым полетом фосфорических огоньков.

Наутро он проснулся со счастливым ощущением здоровья и нерастраченной силы в молодом теле. Отправляясь на завтрак, он увидел парочку, выходившую из второй двери коттеджа. Яркая брюнетка, спутница невысокого плотного мужчины, окинула его оценивающим взглядом и, ничуть не таясь, одарила кокетливой улыбкой. Ее хмурому приятелю это явно не понравилось. Он недобро покосился в сторону Владислава и, грубовато взяв ее под руку, быстро увел. В свою комнату они больше не вернулись. Вечером там поселилась пожилая супружеская чета. Но на пляже Владислав снова увидел свою бывшую соседку – одну, без вчерашнего ревнивца. Его не было видно и в два последующих дня. А шоколадная нимфа, как назвал ее Владислав за смуглость и прекрасную фигуру, не скучала: загорала, плавала, ловко играла в мяч в компании льнувших к ней мужчин, читала книжку… На третий день он вдруг поймал себя на том, что смотрит на нее уже не с таким спокойным любопытством, как поначалу. «А не присоединиться ли и мне к веселой компании и пообщаться немного с этой интересной брюнеткой?» – мелькнула шальная мысль, но он тут же отбросил ее, усмехаясь своему петушиному молодечеству, никчемному и легкомысленному для человека, ожидающего скорого приезда жены.

Встречать ее он уехал на следующий день задолго до завтрака.

Электричка пришла вовремя, но жена не приехала. Следующая должна была придти только через шесть часов. Чтобы как-то скоротать тревожное ожидание, он заглянул в морской порт. Жизнь там явно не кипела. Под разгрузкой стоял всего один сухогруз, а два других , больших и черных, уныло маячили на рейде. Это были ветераны, похоже, ожидавшие списания. Больше смотреть в порту было не на что, и Владислав отправился бродить по городу. Провинциальный застой его тихих улочек оживляли курортники, осаждавшие магазины, кафе и пивнушки. Походив около часа, Владислав заглянул в один из баров. В зале было много народа и, не увидев свободного места, он уже собрался уходить, как вдруг от одного из столиков кто-то помахал рукой. Приглядевшись, он узнал знакомую смуглянку.

-- Не стойте, проходите и садитесь, -- сказала она, указывая на свободное место за своим столиком. – Не ожидала встретить вас в Туапсе. И что привело сюда, если не секрет?

-- Встречаю жену, да вот беда, задерживается. Я, между прочим, тоже не ожидал увидеть вас здесь.

-- Были кой-какие обстоятельства…

-- А где ваш спутник?

-- Улетел на другую орбиту.

По тону, каким это было сказано, Владислав догадался, что между ними что-то произошло. Поссорились, не иначе. Расспрашивать было неудобно, и он помолчал, следя за разносившей пиво официанткой. Наконец, она принесла и его кружку.

-- Мне пора, -- сказала соседка, вставая. – Увидимся на пляже.

-- Хорошо. Но я даже не знаю, как вас зовут.

-- Мария. А вас?

-- Владислав.

-- О, красивое имя… подстать вам.

Этот тонкий комплимент можно было принять и просто за милую шутку, и за некий многообещающий знак расположения. Склоняясь к первому, Владислав постарался ответить ей в том же духе. Едва заметная насмешливая улыбка пробежала по ее лицу.

-- Какой галантный мужчина! Но не разглядели вы еще молдаванку из Кишинева. А когда узнаете по-настоящему – берегитесь…

Она рассмеялась и быстро ушла.

…День клонился к закату, когда пришла вторая электричка. Наконец-то он увидел жену. Она медленно, неуверенно шла по перрону, тревожно высматривая его в толпе. Он бросился к ней, подхватил на руки, закружил…

По пути к стоянке автобусов жена сбивчиво рассказала, что из-за технической неисправности самолета время отправления несколько раз переносили, пассажиры всю ночь промаялись в аэропорту и вылетели лишь утром следующего дня.

-- Устала, сил нет, -- сказала она. – Ничего не хочу, поскорей бы добраться до места и отоспаться. Плохо мне было без тебя. Ты и представить не можешь, как я намучилась. Больше никогда не поеду одна.

«Бедняжка, крепко же ей досталось», -- подумал Владислав.

Нет, он вполне мог представить себе все, потому что хорошо знал ее, -- и то, как пугала ее неизвестность с вылетом самолета, и какой мучительной была неприкаянность долгого одинокого ожидания, и как тяготило отсутствие ободряющей поддержки мужа, на которого она привыкла во всем полагаться. От этих мыслей подступила волна нежной жалости к ней и раскаяния за то, что поддался ее самонадеянным уговорам. « Подумаешь, -- уверяла она, -- ну посижу одна несколько часов в самолете, а потом как-нибудь доберусь до Туапсе, ведь ходят же и автобусы, и такси, и электричка. Зато не выбьемся из графика заезда отдыхающих, а значит будет больше шансов получить отдельную комнату на двоих. Лучше потерпеть немножко, чем испортить весь отдых жизнью порознь».

В сумерках вечера привокзальная площадь быстро пустела, публика рассаживалась по легковым автомашинам и автобусам, но для них все были не по пути. Последний автобус от дома отдыха Владислава, как оказалось, ушел еще час назад.

-- Что же теперь делать? – с печальной обреченностью спросила жена. – Давай хоть какую-нибудь скамейку поищем.

-- Подожди, придумаем что-нибудь получше, -- сказал Владислав, не зная еще, что предпринять. И тут он вспомнил, что видел на краю автобусной стоянки будку диспетчера. Может тот чем-нибудь поможет?

Выслушав просьбу, усатый дядька в окошке будки порекомендовал переночевать до утра в гостинице, специально предназначенной для запоздавших курортников. Все устроилось лучшим образом, и Владислав воздал хвалу служителям местного сервиса, которые, оказывается, тоже могут проявлять заботу о людях.

Они быстро уснули под легкий бриз, залетавший в открытое окно нагретой солнцем крохотной комнатки в одноэтажной гостинице.

Небо едва начало светлеть, а автобус уже увозил их к курортному побережью. Остались позади домики городской окраины с летними мансардами, зелеными палисадниками и изгородями из диковинно цветущих кустов. Немного попетляв по холмам, дорога пошла вниз к морю, неразличимому в утренней серо-молочной дымке. Но вот взошло солнце, и Владислав поразился происшедшей перемене от заполнивших все вокруг бирюзовых, огненно-серебристых и изумрудно-зеленых красок.

А сидящей рядом жене было не до моря. Вчерашняя усталость все еще давала о себе знать. Уткнувшись щекой ему в грудь, она дремала и даже толчки на дорожных выбоинах не могли заставить ее очнуться. На ней был пестрый сарафан, красиво облегавший талию и оголявший начинающие полнеть плечи. От близости к ней у него хмельно кружилась голова и по лицу блуждала глуповато-блаженная улыбка.

Жизнь – летящая колесница, но человек не погонщик ее лошадей. Бывает, заносит их в сторону и горе тогда ездоку.

…Владислав любил и умел плавать, а жена боялась воды. В первые дни он не отходил от нее, безуспешно пытаясь научить держаться на воде. Скоро это надоело, и он стал плавать один, удаляясь от берега на глубины, где не было купальщиков. Для этого порой приходилось преодолевать густое как кисель скопление жгучих медуз, ныряя под ними до каменистого дна. Выбравшись на чистую воду, Владислав, раскинув руки, ложился на спину и смотрел в небо. Оно было пустое и синее, в редких ватных прожилках зарождающихся над морем облаков. Это занятие необыкновенно успокаивало, вызывало легкую приятную дремоту. Но он старался не поддаваться ей и прислушивался, не долетит ли гул моторной лодки, на которой двое парней из соседнего селения каждый день выходили на лов черноморского катрана и камбалы. Как бы эти ребята в пылу рыбалки не проглядели одинокого купальщика и не подмяли под свою лодку… Плотная морская вода хорошо держала неподвижное тело, но ноги постепенно уходили вниз. Тогда Владислав переворачивался на живот и вглядывался в то место на пляже, где загорала жена, вспоминая, как она всякий раз провожала его заплывы напутствием: «Смотри, не уплыви в Турцию!»

Однажды его безмятежное любование небом было нарушено самым неожиданным и дерзким образом. Что-то дернуло его за ногу и потащило в глубину. Вздрогнув от неожиданности, Владислав отчаянно лягнул ногой и заработал руками. В метре от него в кружеве воздушных пузырьков из воды показалось смеющееся лицо… Марии.

- Чуть не убил, - сказала она.

- Как же вы так подкрались, что я не заметил?

- Вы такой соня, что и на воде ухитряетесь дремать. Вот я и поймала вас.

- Знаете, за такие штучки по попке бьют.

- Сначала надо догнать…

- Думаете, не догоню?

- Попробуйте.

- Тогда держитесь!

Он рванулся к ней, но Мария перед самым носом у него успела скрыться в воде. Владислав нырнул следом, стараясь не потерять из виду быстро двигающиеся ноги. Ныряльщики сделали большой круг и один за другим как пробки выскочили на поверхность. Глубоко вдохнув воздуха, Мария на секунду опередила его и снова нырнула. Все повторилось сызнова. Закружилась азартная карусель погони. Порой они ныряли так глубоко, что темнело в глазах. Мария явно превосходила его в технике плавания, но уступала в силе. В какой-то миг, выложившись, Владислав все же настиг ее под водой и схватил за лодыжку. Но мокрая упругая кожа скользила под пальцами, а Мария так брыкалась и извивалась, что он упустил ее. Поймать Марию во второй раз удалось, когда всплыли на поверхность. На этот раз его руки, скользнув по бедрам, плотно охватили ее талию. Не сопротивляясь, она вдруг прижалась к нему всем телом и поцеловала в губы.

- Это приз, - сказала Мария и стремительно, бесшумно, как дельфин, поплыла к берегу. Через минуту обернулась, помахала рукой и крикнула:

- Пока!

Владислав потрясенно смотрел ей вслед и молчал. Он все еще ощущал всей кожей жар прикосновений к ее телу, соленую влагу поцелуя…и безотчетно хотел продолжения.

Как только он вышел на берег, разразилась буря, которую, как оказалось, подогрела расположившаяся рядом с женой немолодая особа. Она первой заметила пикантную сценку на море и не преминула прокомментировать ее. Жена плакала, злые слезы катились по щекам, щедро сыпались упреки и обидные предположения. В конце концов она заявила, что немедленно уезжает домой и подает на развод.

Молодость не знает компромиссов, не умеет понимать и прощать. Это приходит лишь с сединами.

Молча, с хмурым отчуждением они пришли в свою комнату и тут она снова расплакалась, безудержно, по-детски вздрагивая плечами и вытирая мокрые глаза кулаками.

Владислав совершенно не переносил женских слез, и эта его слабость вместе с острой жалостью к жене сейчас очень помогла ему. Плотина из уязвленного самолюбия, копившегося раздражения и еще Бог знает каких эгоистических чувств рухнула враз. Он мягко привлек жену к себе, гладил и целовал ее, клял себя напропалую и шептал, что любит только ее. Она сначала сопротивлялась, отталкивала, потом затихла и спрятала лицо у него на груди. Так сидели они долго, не проронив ни слова, пока она не спросила:

- Нет, все-таки скажи честно, чем лучше меня та, с которой ты кувыркался в море?

- Ничем не лучше, - ответил он поспешно, как можно непринужденней. – Просто это была игра. Понимаешь? Ну что тут такого. Я ведь не звал ее, сама приплыла. Ничего не произошло, поверь.

Это была и правда, и ложь во спасение. Владислав искренне считал, что наглухо замуровал тот тайничок в душе, в который непрошенно ворвалась Мария.

После того дня он избегал встреч с Марией и все-таки незадолго до отъезда из дома отдыха встретился с ней на тропинке, ведущей с пляжа через кусты. Она явно поджидала его, прячась от прохожих. Он шел один, намереваясь выпить в ларьке кружку пива. Мария молчала, в упор глядя на него своими черными бездонными глазами.

- Я скоро уезжаю, - первым нарушил молчание Владислав. – Если в чем-то виноват перед тобой – прошу прощения…

- Ни в чем ты не виноват. Это я виновата. Хотела присушить, а присохла сама. Не правда ли странно, ведь мы почти не знаем друг друга? Когда стерегла тебя здесь, надеялась, глупая, что ты хоть чуточку, хоть на полчаса станешь моим. Но вижу, зря надеялась. Я все понимаю и ничем тебя не корю. Прощай, милый.

Она резко повернулась и скрылась за поворотом тропинки.

С тех пор пройдет немало времени, и Владислав однажды вспомнит как все было, и тихо скажет себе: «Ах, Мария, Мария! Не знаю, как ты живешь сейчас, но пусть будет благословенным каждый день твоей жизни».


ОХОТНИКИ


Рассказ


Долго откладывавшаяся поездка на охоту в одно из урочищ под Белогоркой наконец сладилась. Подобралась компания из четырех человек, договорились с егерем, а доставить до места взялся на своем легковом УАЗе директор пригородной заготконторы Иван Алексеевич Боровиков.

Выехали затемно. Вел машину сам Иван Алексеевич, рядом сидел его сотрудник Андрей, на задних боковых сиденьях – молодые охотники Виктор и Николай. У их ног расположились собаки – смирная, хрупкая на вид сука лягавой породы по кличке Норма и Гай - здоровенный мосластый гончий, питомец Ивана Алексеевича, едва вышедший из подросткового по собачьим меркам возраста.

- И зачем ты взял своего гончака, с него ведь никакого проку не будет, - сказал владелец суки Николай.

- Зря сомневаешься, он у меня молодец – и под ружьем уже ходил, и дичь брал, - возразил Иван Алекссевич.

Николай недоверчиво усмехнулся, но спорить не стал.

Виктор не разбирался в собаках, но Гай ему понравился. Он отрезал кружок колбасы и протянул псу. Мощные челюсти клацнули как капкан, чуть не отхватив пальцы вместе с колбасой.

• Осторожнее! Эти кошкодавы не разбираются, где колбаса, а где пальцы, - не преминул съязвить Николай.
  

Второй кусок колбасы, подброшенный в воздух, кобель с ловкостью фокусника одним незаметным движением головы мгновенно упрятал в пасть.

Разморенные теплом кабины, пассажиры начали подремывать, добирая раннюю побудку. Но насладиться сном не удалось. Обнюхав Норму, Гай вдруг повел себя самым дурашливым, неподобающим образом – подмял не сопротивляющуюся суку. Николай решительно пресек его молодецкие намерения пинками и командой «лежать!» Однако кобель не успокоился и через минуту снова полез на соседку. На этот раз он получил такую взбучку, что с визгом спрятался под сиденье у ног Виктора.

- Черствый ты человек, однако. Такого удовольствия лишил парня. Тем более твоя Норма рада-радешенька, - поддел тот приятеля.

- А мне плевать на его удовольствие. Потомство чистокровных лягавых дороже стоит.

За собачьей возней и разговорами не заметили, как подъехали к казенному дому егеря Василия, одиноко стоявшему за околицей Белогорки. На стук вышел бородатый мужик с ухватками матерого медведя. После его рукопожатия горожане, болезненно морщась, долго терли слипшиеся пальцы.

- У вас разрешение только на одного кабана. А кекликов, ладно уж, сколько добудете, - по-свойски сказал егерь, оформляя лицензию и хитро поглядывая на охотников оценивающим взглядом. – А теперь поехали в избушку к ребятам.

Избушка – наспех сколоченный дощатый домик – стояла у подножия горы. В ней жили трое парней, занимавшихся летом и осенью сбором лекарственных трав и диких плодов, а зимой – отстрелом волков. Была у них еще и другая миссия – охрана егерских угодий от браконьеров. Все трое – коренастые с кирпичным зимним загаром на лицах, мастера на все руки. Одного звали Володя, другого Санжар, третьего – Михаил.

Приехавшие обратили внимание на освежеванную тушу волка, висевшую на вбитом в стену крюке.

- Вчера с Санжаром подстрелили, - сказал Володя. - Трое суток бегали за ним по горам. Ох, и помотал же он нас, хитрющая бестия!

В избушке царил обычный мужской беспорядок. Володя убрал со стола остатки еды и предложил почаевничать перед охотой. За чаем он объяснил, как проехать в намеченное урочище, и сообщил, что видел там вчера кабанье стадо в девять голов.

Стали собираться в путь. Виктор почувствовал, что портянки в его резиновых сапогах скомкались, и сел переобуваться. Увидев его не очень умелые старания, Санжар протянул что-то вроде носков из овчины мехом внутрь.

- Надень-ка вот эти киргизские охотничьи байпаки, а портянками оберни икры. Вот так. Теперь ногам будет тепло и снег внутрь не набьется.

Он оказался прав. Ногам действительно стало тепло и удобно, сапоги сидели как влитые и не терли ноги.

По пути в урочище Иван Алексеевич засомневался в правдивости слов Володи насчет кабанов.

- Вряд ли они там есть, Скорее всего спустились в низовья, где корма побольше. Поэтому лучше идти на кекликов, а с кабанами повременим. Да и таскать на себе два ствола неудобно, - сказал он, имея в виду свое оружие - гладкоствольное ружье и нарезной карабин с оптическим прицелом.

Тряское бездорожье с непрерывным подъемом вверх наконец кончилось – прибыли в урочище, небольшую вытянутую с востока на запад котловину, по дну которой протекала речушка. Зарядили ружья дробью и разделились надвое: Иван Алекссевич с Николаем пошли по северному склону горы в обход котловины, Виктор – по южному, Андрей остался в машине стеречь и отсыпаться.

Не успели отойти шагов на двести, как вдруг из кустов сиганули кабаны – видимо, то самое стадо, о котором говорил Володя. Гуськом, спорой рысью они помчались к северному склону горы. Растерявшиеся охотники посдергивали с плеч ружья, но стрелять не стали – бесполезно, кабану дробь, что горох, а перезаряжать пулями было поздно. Топчась на месте, Иван Алексеевич по-бабьи всплескивал руками, охал и ахал, кляня себя за оставленный в машине карабин. Никто даже не думал преследовать кабанов, один Гай, радостно взлаивая, храбро увязался за стадом. Его нахальство скоро надоело вожаку. Пропустив стадо вперед, он круто развернулся и так поддал, что бедный пес кубарем отлетел на несколько метров.

Получив новую отчаянную трепку, посрамленный юный шалопай уныло приковылял к хозяину, опасливо, с недоумением косясь по сторонам, словно спрашивая: «Да что же такое делается – бьют без конца?»


Виктор добрался до середины склона и присел на камень передохнуть. Вид на горную котловину отсюда открывался волшебный. Темно-зеленые ельники на откосе противоположной горы изумительно красиво сочетались с ослепительно-белым снегом. Отраженный им яркий солнечный свет сияющим куполом висел над котловиной. Девственная тишина нарушалась лишь квохтаньем кекликов у гребня горы, печальным тиньканьем какой-то одинокой птахи в кустах барбариса да сонным журчанием речушки на перекатах. Но вот вдали за горой слабо захлопали ружейные выстрелы. Вспугнутые стайки каменных куропаток стремительно проносились над головой Виктора, но он каждый раз опаздывал прицелиться и забывал сдвинуть планку предохранителя. Ружье его ни разу не выстрелило, а он и не жалел об этом. В глубине души Виктор испытывал жалость при виде убитой прекрасной птицы и обладание охотничьим трофеем не казалось ему верхом блаженства.

Поднимаясь все выше, он неожиданно заметил на далеком склоне горы, замыкающей котловину с запада, движущуюся серую ленту и догадался, что знакомый секач уводит свое стадо от беды подальше.

Если северный склон утопал в снегу, то на южном, по которому карабкался охотник, осталась лишь тонкая корка наста с многочисленными проплешинами, размокшая скользкая глина которых коварно подстерегала идущего. Одна из них и сыграла с ним злую шутку. Поскользнувшись, он свалился как подкошенный и неудержимо покатился по крутому откосу. От падения на дно двухметрового каньона речки, покрытой у берегов ледяным панцирем, его спасли густые кусты облепихи. Здесь снегу было по пояс, и Виктор кое-как выбрался на твердое место, где долго оттирал испачканные коричневой грязью одежду и ружье.


… Его товарищи оказались чуть удачливее: Николай подстрелил двух кекликов, Иван Алексеевич – одного. Когда зашли в избушку со своими скромными трофеями, никто из обитателей и виду не подал: понимали, что приехали дилетанты, а им главное – побывать на природе, отдохнуть от городской суеты.

На жаркой печурке меж тем поспевало и вкусно пахло рагу из зайчатины с картошкой и луком.

Гости достали из рюкзаков водку, домашние разносолы, и пошло незабываемое охотничье застолье с рассказами правдивыми и не очень, с шутками-прибаутками.

Виктор первым вышел из прокуренной избушки. Низкое небо над горами густо лучилось спелыми гроздьями крупных звезд. В ноздри бил, распирал грудь хмельной и ядреный морозный воздух.

Вскоре вышли и его товарищи. Пора было возвращаться домой – к теплым постелям и ждущим женам.


ВОСКРЕСЕНИЕ ИЗ МЕРТВЫХ

(рассказ, услышанный в электричке)


Гудит, дрожит электричка, за окнами проплывают зеленые пейзажи Подмосковья. В общий шум вплетается веселый, бойкий говорок, сразу привлекающий к себе внимание.

- Неужто вы не слыхали про то, как наш батюшка подобно Иисусу Христу из мертвых воскрес? Что, не верите? А вот послушайте.

Городок наш небольшой, сами знаете. И храм всего один, стоит на отшибе, недалече от Волги. Вокруг леса, санатории и дома отдыха на опушках. Храм старинный, еще в двенадцатом веке, сказывают, построен из добротного камня. Потому прочный и какой-то по-домашнему уютный. Особенно хорошо и покойно становится на душе, когда колокол созывает прихожан к заутрене. Редкие басовые удары его… бум… бум… торжественно возносятся над лесами.

Много лет прослужил в том храме священник отец Михаил. Человек он добрый, всеми уважаемый, однако ж со странностями. Не любил, например, батюшка, когда во время службы воробьи по храму порхают. Ну, казалось бы, тварь неразумная, что с нее возьмешь. А отца Михаила воробышки отвлекали от молитвенной благости и сердили своим неуместным чириканьем. Потому, придя во храм с утра пораньше, первым делом начинал он гонять шустрых птах – махал длинным шестом и покрикивал: «Кыш, треклятые! Гляди-ко, весь алтарь с иконостасом зас…»

Надо сказать, природная веселость и темперамент батюшки иногда подводили его. За шутками-прибаутками он забывал меру выпитого и, случалось, пребывая в гостях после венчания или крестин, терял способность к самостоятельному передвижению. Зная этот грех, матушка силой удерживала его от сетей Бахуса и досрочно уводила с пирушки, пресекая сопротивление увесистыми колотушками.

Но вот выпал злокозненный день. Отслужив на крестинах, отец Михаил тайком принял пару граненых стаканчиков беленькой, а закусить как следует, видно, не успел. Потом как пошли тосты, добавил еще и еще. Тут вмешалась матушка и повлекла его, чуть тепленького, домой. А чтоб попасть туда, надобно было форсировать по шатким понтонам широкую водную преграду, то бишь Волгу. Ноги батюшки и на твердом-то месте заплетались, писали восьмерки, а тут совсем разъехались, принудив господина своего опуститься на четвереньки. Пришлось матушке тащить его за собой в таком неподобающем виде аки бычка упирающегося.

Так добрались они до другого берега. Оба выбились из сил и, чтоб передохнуть, присели на низкую стенку деревянного сруба над полузасыпанным землей старым колодцем. Да недолго отдыхали. Перевесился батюшка над срубом и ухнул вниз. Матушка давай кричать да звать, но из колодца ни звука. Пришлось поспешить за помощью. Сбежался народ, подняли тело, поглядели, а оно ни дать ни взять мертвое. Послали за доктором, который аккурат в тот самый час сидел на именинах и был, как и батюшка, сильно под градусом. Посмотрел доктор, пощупал и говорит: «А батюшка-то, кажись, помер».

Похоронили отца Михаила при большом стечении народа. Когда безутешная вдова в последний раз приникла к лицу его и поцеловала в лоб, показалось ей, что на устах усопшего явилась как бы легкая усмешка. Испугалась она и, промолвив «свят, свят», перекрестилась.

Ночью к свежей могиле с лопатой в руке прокрался спившийся бродяга Степка, при свете луны откопал гроб и отодрал крышку. Взору его предстал покойник в дорогой ризе. Нащупал тать на груди его золотой крест и только стал снимать, как вдруг покойник хвать Степку за руку и ну орать: «Что ж ты, окаянный, делаешь, а !» Со страху Степкина душа в сей же момент отлетела от грешного тела, и упал он замертво на грудь отца Михаила. А тот лупает глазами и ничего понять не может. Вроде как с похмелья проснулся и никак не вспомнит, что же такое с ним случилось.

Тут требуется пояснить, что после отключки от удара головой в колодце, батюшка трое суток был в беспамятстве, однако слышал голоса, выражающие соболезнование, отпевание и прочее. При этом ему казалось, что все происходит как бы в нереальном мире, вроде как на небесах среди ангелов, и слова «со святыми упокой», и церковная панихида будто вовсе его не касались.

Как он не задохнулся в гробу после похорон, одному Богу известно.

Глотнув свежего воздуха, батюшка пришел в себя. Однако протрезветь от выпитого намедни еще не успел, благодаря чему не только не испугался своего положения, не кинулся бежать куда глаза глядят, а, напротив, с пьяной рассудительностью тут же принялся наводить порядок: уложил покойника в гроб, закопал могилу и даже крест поставил.

Но труд не добавил ясности в голове. Батюшка совершенно не мог вспомнить ни имени своего, ни откуда родом, ни где живет и чем доселе занимался. Проплутав в ночи по окрестностям, казавшимся ему незнакомыми, он наконец вышел на станцию, сел в электричку и приехал в Москву. Там без денег и документов голодал, скитался по вокзалам, попал в компанию бродяг, у которых обменял на еду и грязное рванье свою блестящую ризу. Понятно, в таком виде сразу же был задержан милицией и препровожден в приемник-распределитель для бродяг. Подобные богоугодные заведения, конечно, не в радость, однако жить там все же лучше, чем скитаться по городу. По крайней мере кормят бесплатно и есть где переночевать. А что касаемо прочих условий, то куда ж денешься, приходится привыкать и к обтертым до блеска нарам, и к запаху вонючей хлорки из туалета, и к ежедневной работе в мастерской, где сколачивались ящики для овощей и фруктов.

За время жития в каталажке отец Михаил изменился до неузнаваемости: похудел, оброс, стал тих, кроток и задумчив.

Однажды ночью во сне ему явился ангел и сообщил, что Господь грядущим днем откроет важную тайну. И в самом деле, поутру, едва закончив оправку, батюшка вдруг явственно вспомнил и имя, и духовное звание, и место жительства свое.

Тотчас обратился он к начальнику приемника-распределителя майору Обалдееву и заново поведал о себе – и то, как Господь наказал его за грехи беспамятством, и как теперь явил милосердие, просветил разум и призвал вернуться в свой приход для дальнейшего отправления духовных обязанностей.

Обалдеев выслушал с наглой ухмылкой, но на всякий случай послал запрос по указанному адресу. Через неделю пришел ответ, удостоверяющий смерть и погребение отца Михаила, в миру Колбасина Михаила Алексеевича. Майор обозвал батюшку мошенником, присовокупив для крепости матерные слова, и велел дежурному больше его к себе не допускать.

Меж тем истек месячный срок задержания, и отец Михаил на законном основании обрел свободу и был выдворен из Москвы. В тот же день явился он в свой дом при храме. А там людей полно, сидят за столом с кушаньями. Никем не узнанный в своем рубище, вошел отец Михаил в горницу, на образа перекрестился и гостям поклонился. Вдова поднесла ему со стола угощенья и говорит: «Помяни, странник, преставившегося батюшку нашего и ступай себе с Богом». А странник не уходит, смотрит на матушку и знакомым голосом отвечает: «А я и есть батюшка и, как видишь, живой». Во все глаза глядит на него вдова, таращатся гости и тишина гробовая. Узнали-таки батюшку. От этого ледяной ужас всех сковал. Шутка ли, покойник на сороковой день, на собственные поминки из гроба восстал! Гостей как ветром сдуло, а матушка в обморок упала.

Явление народу отца Михаила наделало много шума во всей округе. Все считали его не иначе как святым.

Однако положение воскресшего во всем остальном оказалось незавидным. Ведь он как бы и не существовал, стал этаким виртуальным человеком. Да и должность его оказалась занятой выпускником духовной семинарии. Во мнении прихожан этот молодой человек во всем уступал старому батюшке. Во-первых, не свой, пришлый. Во-вторых, шибко молод да еще вертихвост. Не успел обжиться на новом месте, а уж на волжском пляже стал завсегдатаем, ходит в плавках и с девушками шутки шутит. Пожилые прихожанки как узнали про то, возмутились страшно и решили написать коллективно самому патриарху, чтоб более достойную замену прислал. Так что возвращение отца Михаила оказалось как нельзя кстати. Однако при нашем-то бюрократизме без плевой бумажки трудно доказать, что ты – это и есть ты, а не какой-нибудь дикарь гималайский. Немало пришлось походить отцу Михаилу по разным учреждениям, чтоб выправить себе новые документы. И у следователя насиделся на допросах по поводу смерти Стёпки, которого обнаружили после вскрытия могилы.

Но в конце концов эта история кончилась благополучно. Отец Михаил снова стал полноправным гражданином и получил сан священника в своем приходе. Только пить с тех пор совсем перестал.

Вот и вся эпопея. Право слово, такое только на Руси и может приключиться.

ПЕРВЫЙ УРОК

Рассказ

Маленький Алешка, прелестный мальчик с ямочками на щеках и русыми кудряшками, завидовал своему старшему брату, потому что тот уже ходил в школу и имел замечательный ранец, набитый книжками, тетрадками, разноцветными карандашами, ручками и еще всякой всячиной. Малыш хотел, чтобы у него был такой же ранец и мечтал о том дне, когда и он наконец-то пойдет в школу. Но родители говорили, что нужно еще подрасти, А пока вместо школы каждый день приходилось отправляться в детский сад. Сначала Алеша упирался и плакал, не хотел там оставаться, потом привык, подружился с ребятами. И все же дома было лучше: можно покататься в своем дворе на трехколесном велосипеде, поиграть в песочнице или с оловянными солдатиками, полепить из пластилина, пострелять пластмассовыми пульками из воздушного ружья, которое подарил ему на день рождения папа. Дома мама старалась накормить его чем-нибудь вкусненьким. А в садике игрушек было мало и кормили невкусно. После обеда детей укладывали спать по-двое в кроватях, потому что не было места. Дети не хотели спать, баловались, а нянечка, которая была одна на всех, сердилась и кричала на них.

Однажды, набегавшись и вспотев, Алеша напился холодной воды из водопроводного крана во дворе садика и заболел. Мама оставила работу, целыми днями ухаживала за ним, мерила температуру и давала какие-то таблетки. Когда больному полегчало, мама стала понемногу учить его буквам и счету. Непоседе Алешке эти занятия быстро надоедали, терпение у него было таким же коротеньким, как хвостик его плюшевого зайчика.

- Если не научишься читать и писать, тебя не примут в школу, останешься неучем, - не раз говорила мама.

- Вот и не правда, - возражал Алешка, - в школу всех детей принимают.

- Придет время – узнаешь. Хлебнем мы с тобой горюшка,- вздыхала мама.

Алешка не понимал, почему так тревожится мама, но ему не хотелось огорчать ее, и он безропотно садился за скучные занятия. Постепенно малыш научился правильно называть буквы и считать до ста. Но с чтением еще не получалось, он спотыкался на каждом слоге и с трудом, не понимая смысла, складывал их в слова. За долгие дни занятий ему так надоел старый, растрепанный букварь, оставшийся от старшего брата, что не хотелось даже открывать его. Однажды мама привела его в книжный магазин. Здесь было столько разных интересных книжек, что глаза разбегались, Вместе они выбрали новый букварь с красивыми картинками, и мама купила его Алеше. С новым букварем дело пошло веселее. Он все быстрее и быстрее складывал слоги в слова, а слова – в целые предложения. И все буковки-закорючки вдруг заговорили понятным человеческим языком. Это было так увлекательно, как мультик про Маугли, который показывали по телевизору. Раньше детские книжки ему читали мама, бабушка и дедушка. А сейчас он сам умел читать их. Все радовались и хвалили его. Еще Алеша научился звонить по телефону бабушке и дедушке. В первый раз, набрав номер, он не знал, что говорить. Бабушкин голос в трубке несколько раз спрашивал: «Алло, кто говорит?» Но Алеша молчал, недоумевая, почему она спрашивает. Ведь это он, Алеша звонит ей, как же она не понимает? Не получив ответа, бабушка положила трубку.

- Мама, а бабушка не хочет со мной разговаривать, - пожаловался Алеша.

Мама засмеялась и сказала, что он забыл поздороваться и назвать себя. Малыш позвонил еще раз и вежливо сказал в трубку:

- Здравствуйте. Это Алеша. Пригласите, пожалуйста, дедушку, я хочу с ним поговорить.

- Это ты Алеша? – удивилась бабушка. – Ты уже сам научился звонить? Молодец. Ну, а разве со мной ты не хочешь поговорить?

• Хочу, - ответил Алеша.
  
• Так что же ты хотел сказать?
  
• Я хочу, чтобы вы пришли к нам. Я давно не играл в шахматы и шашки.
  

Эти игры малыш очень любил и каждый раз, как только приходил дедушка, просит его поиграть. Он уже умел расставлять по своим местам фигуры и пешки, ходить ими, но всей премудростей игры еще не знал, и дедушка терпеливо учил его.

Быстро пробежало лето. Алешу начали готовить к школе. Ему купили такой же, как у брата, ранец, книжки, тетрадки, карандаши, костюмчик и белую рубашку с галстуком. Мама хотела устроить его в ближнюю школу, но директор сказала, что эта школа необычная. в нее принимают детей, учившихся на подготовительных курсах и сдавших вступительные экзамены. Кроме того, за учебу надо заплатить приличную сумму денег. Мама вернулась домой очень расстроенная. Потом пришла бабушка, и они долго говорили об Алешкиной учебе. Бабушка пообещала, что так это не оставит и сама пойдет к директору. На следующий день она сказала, что договорилась с директором и Алеша может идти в школу.

Утром первого сентября малыш проснулся раньше всех, сам надел свой школьный костюмчик, аккуратно выглаженный накануне мамой и висевший на спинке стула у изголовья его кровати, и отправился будить родителей.

- Рано еще, сынок, - сказала мама. Вечером, занимаясь домашними делами, она поздно легла спать. Но Алешка очень боялся опоздать на свой первый урок, о котором столько мечтал, и, не отставая, теребил маму.

• Ох, горюшко ты мое, разбудил-таки, - сказала она и ласково поцеловала его в щеку.
  

После завтрака с ранцем на плечах, держась за мамину руку, Алешка вприпрыжку отправился в школу. Во дворе их дома никого из ребят еще не было, а ему так хотелось, чтобы все видели, как он идет в школу. Про себя малыш давно решил, что станет дипломатом. Почему он так решил, объяснить Алеша не мог. То ли по телевизору, то ли еще откуда он услышал, что дипломаты ездят по разным странам, занимаются всякими интересными иностранными делами и получают доллары. Он обязательно будет отдавать их маме. чтобы она могла купить все, что захочется. А сейчас у них вечно нет денег.

Перед тем, как начать урок русского языка, учительница спросила ребят, кем они хотят стать. Многие сказали, что будут учителями, врачами, бизнесменами и только один Алеша – дипломатом. Учительница удивилась и спросила:

• А кто подсказал тебе стать дипломатом?
  
• Я сам так хочу, - ответил Алеша.
  

- Посмотрим, посмотрим, - недоверчиво сказала учительница. – Для того, чтобы стать дипломатом, нужно очень хорошо учиться. Вот сейчас мы и проверим тебя.

Она написала на доске слитно десять слов и предложила выделить их и написать в тетрадках. Алеше еще никогда не давали таких заданий. Он запутался в длинной веренице букв и написал неправильно. Когда учительница увидела, то так рассердилась, что вырвала из тетради листок, на котором писал Алеша и, скомкав, бросила в корзинку для мусора.

- А еще хочешь быть дипломатом, - сказала она. - Таких безграмотных в дипломаты не берут.

Алеша покраснел, глаза его стали большими как плошки и еле сдержался, чтобы не заплакать.

Потом учительница предложила назвать все значения, которые имеет слово «ручка». Ребята стали шептаться и переглядываться, только один Алеша сидел, опустив голову.

- А ты, что, снова не знаешь? – спросила учительница. – Ну-ка давай попробуем.

• Ручка… это маленькая рука, - сказал Алеша.
  
• Правильно. А еще?
  
• То, чем пишут…
  
• Так. Еще?
  

Алеша задумался. Ребята зашумели, пытаясь каждый назвать свое слово.

- Тихо! – приказала учительница. – Ну, что еще? Не знаешь? Плохо, садись.

…Когда кончились уроки, мама пришла за ним в класс. Учительница встретила ее холодно и сказала в присутствии Алеши:

- Ваш сын отстает в развитии, еще не вышел из младенчества. А мы учимся по ускоренной программе. Мальчику будет очень трудно. Пока не поздно, переведите его в другую школу.

- Но другие школы расположены дальше, - робко сказала мама.

• Ну, смотрите, я вас предупредила.
  

Мама молча вела Алешку и в глазах ее стояли слезы, а когда пришли домой, вовсе расплакалась. Вслед за ней заплакал и Алешка. Ему стало горько и обидно за маму и за себя, и он никак не мог понять, почему учительница так нехорошо говорила о нем и в чем он провинился.

Весь тот злополучный день малыш был скучный и не пошел во двор. Ему никого не хотелось видеть, хотя еще вчера он с радостью представлял себе, как расскажет ребятам из своего двора о первом школьном дне и все дошколята будут завидовать ему.

Вечером пришли дедушка и бабушка. Они тоже очень огорчились и на семейном совете было решено отдать Алешу в другую школу, где как сказала бабушка, еще, может быть, нет коммерции.


КИНДЕР-СЮРПРИЗ