Вселенная Учитель

Вид материала

Документы

Содержание Тивикова Светлана Константиновна Ужин при свече

Подобный материал:

• Приказ № от 2011 г. Рабочая программа учебного курса «Твоя Вселенная» для 5 класса, 169.25kb.
• Ю. В. Александров вселенная и человек, 542.86kb.
• Возвращение мастера, 1745.8kb.
• Происхождение жизни на Земле, как устроена Вселенная, и что ждёт «человека разумного», 449.86kb.
• Исследовательская работа Номинация «Человек-Земля-Вселенная» Тема: «Дорога в космос», 216.91kb.
• Расширяющаяся вселенная, 35.4kb.
• Романтика космоса, 1113.61kb.
• Камзеева Елена Евгеньевна, учитель физики и астрономии Общеобразовательная школа №987,, 85.29kb.
• Положение о городском фестивале детского творчества «Моя Вселенная», 92.6kb.
• Пара, капли воды достаточно, чтобы его умертвить. Но если бы даже вселенная, 1823.9kb.

Тивикова Светлана Константиновна

Заведующая кафедрой Нижегородского института развития образования.

СКАЗКА О РЫБАКЕ И РЫБКЕ

Жили-были старик со старухой у самого синего моря… Жили тридцать лет и три года…

Неужели это про него? Слова складываются, сплетаются, соединяются друг с другом, и будто надвигается что-то неотвратимое, то, что ничем – даже чудом – не изменить и не исправить.

А когда-то не было этих тридцати трех лет, а было море, и солнце, и лодка, и песня!.. Ах, как золотилось солнце! И сияло море! Лодку он сделал своими руками, и была она легкой, ловкой и надежной. И волосы его золотились, как солнце, и глаза сияли, как море, и тело было легким, ловким и надежным. Но прекрасней всего были его песни. Он не знал, откуда они появлялись, как рождались. Они были так же естественны для него, как дыхание, как веселый плеск волны под веслами.

И была любовь. И маленький скалистый островок. Островок был неприступен со всех сторон. Другие рыбаки обходили его стороной. Но молодой рыбак был дерзок, смел и любопытен. Всё слышался ему в ответ на его песни чей-то иной ласковый напев. И странной представлялась ему пещера в одной из скал. Дождался он прилива, вплыл в пещеру – и очутился в маленькой внутренней бухте. Прохлада и покой царили в ней. Вытащил рыбак на берег свою лодочку, прилег на прибрежный песок, да и заснул. А проснулся от звуков странных, мелодичных, незнакомых. Пела девушка. Золотые волосы, светлые огромные глаза, бледное личико, тонкие нежные руки, прохладная на ощупь кожа…

Разве важно, кто она и откуда? И в опьянении этих солнечных дней рыбак забыл бы обо всем, если бы любимая не исчезала иногда. Подсмотрел однажды: прыгнула с высокой скалы в море, только блеснули в воде внезапно то ли волосы, то ли чешуя. Не уплывал бы никуда, да только думы о старых родителях тоже на берег нет-нет и тянули. А мать твердила: «Женись! Да ищи невесту из семьи богатой. Ну хоть справной семьи, чтоб тебе, как нам с отцом, не жить в бедности». – «Но ведь в любви!» - отвечал ей сын. –«Да ведь одной любовью сыт не будешь!» - отвечала мать, а сама смотрела на отца, и играла легкая, застенчивая, как у юной девушки, улыбка на ее губах.

И была соседка. Ее семья, по словам матери, была «справная», а сама соседка – маленькая, а руки большие. Рот огромный, а глаза крошечные, темные, душу высасывающие. Словно требует: «Дай, дай! Этого хочу, того хочу!» И всего добивается. Захотела, чтоб лучший сарафан у нее был – днями и ночами пряла, ткала, вышивала – лучше нет сарафана! И платок лучший у нее – просила отца купить, да каждый день, да с утра до вечера, да в праздники и будни – плюнул тот, съездил в город и купил. И бусы жемчужные у нее лучшие – у своей подруги выкупила, выпросила, выклянчила. Все уже знали этот ее ненасытный взгляд. На что посмотрит – рано или поздно ее становится. И стала засматриваться она на молодого рыбака.

А тот ничего не замечает. Каждый день в море. В прилив – к островку поближе, в другое время – рыбу ловит. И песни вместе со своей ненаглядной поет. Кто в море их услышит – про все забывает. Да и на берегу и раньше-то его слушали-заслушивались, а теперь слушали – замирали, звук боялись пропустить. Не просто песни то были, а сама любовь.

Только осень пришла, и не застал однажды в бухте рыбак своей милой певуньи. Где она? Что с ней? День нет, другой, третий. Потемнело синее море. Трудно к островку подойти, еще труднее в пещеру попасть. Но рыбак каждый день здесь. Разыгралась на море черная буря. Не выйти в море на легкой лодочке, не доплыть до острова. Забрасывает рыбак около берега невод. Приходит невод только с тиной морскою. Ушла вся рыба от берегов. И радость вместе с ней ушла.

Отец, сыну помогая, простудился и умер. Заладила мать опять: «Женись да женись!» Мол, совсем ей тяжко хозяйство вести, мол, пора внуков нянчить, с ними в доме веселее будет.

Тут и достал рыбака взгляд соседки. Куда б ни пошел, что бы ни делал – чует, как тяжесть невыносимую, ее неустанный взор. За колодником так зоркий страж не смотрит, как она за ним. Опутала, как паутиной, своим взглядом. На рыбака как затмение нашло. Думает: «Коли женюсь, может, хоть смотреть так не будет?» Да и жалко соседку стало: ему всё равно без его любви уже не будет хорошо, так, может, хоть другому человеку он счастье принесет?

Жена молодая первым делом все сундуки перебрала, во все закрома заглянула. Скоро ее сундук и закрываться перестал, так она и свекровин под свои нужды приспособила. А потом и старая мать мужа ей лишней стала. Мужу каждый день об этом говорит, с утра до вечера и с вечера до утра. Свекрови тоже не стесняется, каждый день ее куском попрекает. Совсем невмоготу в доме стало. Решила мать, что переберется она в соседний поселок, к дочери-вдове. Отвез ее сын. Да и сундук материн прихватил со всем ее добром. Как жена молодая ни злилась, как ни кричала, всё до последнего, что нажито было родителями, отдал рыбак матери. И твоего приданого, мол, нам с тобой хватит. А сам песни петь перестал и только работал – до невыносимой усталости, до темноты в глазах: за любую работу – знакомую и незнакомую – брался, лишь бы подальше от дома, который он прежде так любил, лишь бы подальше от жениного взгляда.

И узнал рыбак, что скоро станет он отцом. Жена – ладно, уж какая есть, самому глядеть надо было. Но дитятко-то – оно родное, любимое, ненаглядное!

Ах, какое он смастерил корыто! Ладное да славное, без сучка и зацепочки. Рыбок глазастых по краям вырезал, да солнышко, да конька морского. Пусть чадо плещется да радуется.

Уходил каждый день в старый сарай, где рыбу летом сушил, хотел нечаянной радостью жене угодить. Заметил уже, как она жадным взором на соседкино корыто поглядывает.

Родились у рыбака сынок да дочка. Волосы золотые, глаза синие, ручки маленькие. Может быть, не в мать пошли? Не интересны дети матери. Рыбак сам за ними ухаживает, сам кормит, сам купает. Малыши в корыте плещутся, смеются, ручонками по воде шлепают. И отец вдруг песни вспомнил: то колыбельную им споет, то веселую песенку заведет. И стало слышаться ему, что будто эхо нежным голосом где-то отзывается. Только не выехать ему теперь далеко в море – детей всюду с собой берет.

Подрастают дети. К отцу ластятся, матери сторонятся. Обидно той стало. Разбила их корыто – нечего зря радоваться. И стала смотреть своим взором на соседнюю новую избу.

Замечательный теремок выстроил рыбак: с резными крылечками и ставенками, с башенками, с рыбкой на крыше. Дети, как могли, помогали. И все вместе пели песни. И вновь слышались в ответ нежные далекие напевы. Но как поплывешь к своей любви, если дом и дети – здесь, на берегу?

Только и новый дом радости и счастья не принес. Сын чуть подрос – в юнги пошел, на корабль, в далекие моря уплывший. Дочка сначала к бабушке с тетушкой перебралась, а потом замуж за моряка вышла. Разве отец станет возражать? Всем дети в отца пошли, кроме одного: упорства им было не занимать, что задумают, того и добьются.

Остался рыбак со своей женой одни. Тут бы и вновь поплыть к заветному островку. Да ждут ли его там? Нужен ли? Желанен ли? И лодочка, когда-то легкая и надежная, стала старой и щелястой – разве в такой далеко уплывешь? А по ночам все чаще снилось синее море и светлые огромные глаза.

А жена только по сторонам глядит, только чужое добро видит. Сор неделями не выметает. А какой и вынесет, то около дома оставит. И превратился домок-теремок в ветхую избушку.

И прошло тридцать лет и три года. И поймал старик золотую рыбку. Что-то знакомое, но почти совсем забытое почудилось ему в ее облике, послышалось в ее голосе. И рыбка смотрит испытующе.

Всё дала рыбка старухе по просьбе старика: и новое крыто, и большой терем, сделала столбовой дворянкой, а затем царицей.

Но как услыхал старик о том, что захотела стать старуха владычицей морскою и чтоб рыбка была на посылках, решил: хватит. Тоже стал упрямым за столько-то лет, от старухи научился.

Пришел старик на берег моря. Видит: на море черная буря. Не стал кликать золотую рыбку. Сел в свою старую лодку и поплыл к островку, впервые за много-много лет. Вот и скалы, волны огромные, от лодки сейчас одни щепки останутся.

И вдруг… Зазвучала песня, нежная и ласковая, спокойная и зовущая. И успокоилось море, и засияло солнце. Распрямилась спина, зазолотились кудри, засинели глаза. И в легкой, надежной лодке их было двое.

Кто ж их знает, куда они уплыли? Только до сих пор слышат рыбаки в спокойные солнечные дни песни – те песни, что пел когда-то рыбак, и новые песни, рождающие в сердце тревогу и счастье.

УЖИН ПРИ СВЕЧЕ

- Да-а, как надоели эти бесконечные, эти темные зимние вечера, - негромко сказал губернский секретарь Павел Андреевич Филюков, счастливый молодожен, вглядываясь в мерцание единственной свечи на обеденном столе.

- Что, дорогой? – тут же нежным голоском отозвалась его жена, Мария Александровна. Она, как всегда, была мила и хороша. Головка аккуратно причесана, тонкая талия перетянута широким поясом (при тусклом свете не вполне ясно какого цвета), изящная ножка выставлена из-под подола длинного платья. Правда, Павел Андреевич, занятый на службе, практически не видел свою жену при дневном свете. Молодожен был уверен, что в жены ему досталось лучшее создание на свете: воспитанна, скромна, чистоплотна, неприхотлива. Из экономии готова ужинать при одной-единственной свече. А как прислушивается к мнению мужа, а как во всем с ним согласна! Никак не мог поверить Павел Андреевич, что этакая прелесть досталась именно ему. Мария Александровна выговорила себе лишь одно право: в воскресные дни одной, без мужа, сначала отправляться в храм на заутреню, а потом к маменьке, на обед. «Матушка никак не может привыкнуть, что я теперь мужняя жена. Позволь хоть иногда оставлять ее в этой иллюзии».

По холостяцкой привычке в воскресенье он отобедывал в ближайшей ресторации с кем-нибудь из друзей, а затем сладко похрапывал на любимом диване, таком же, по его разумению, который Тургенев называл Сон Сонычем. И в том, что жена не мешала предаваться милым ему привычкам, он тоже склонен был видеть несомненные признаки ее ума.

Правда, вечный полумрак домашнего уюта его начинал порою утомлять. «Господи, ну почему никто не изобретет вместо свечей и керосиновых ламп что-нибудь более яркое, светлое, безопасное? Чтобы не надо было переходить со свечой из комнаты в комнату, чтобы не дрожали темные страшные тени по углам, чтобы я наконец мог разглядеть свою любимую женушку во всей ее красе…», - думал Филюков. Ночью, прежде чем вспорхнуть на семейное ложе, жена всегда задувала единственную свечку, видно, из стыдливости. Ему опять вспомнилось дрожание церковных свечей в полутемном храме во время их венчания, а затем время его знакомства с Марией Александровной, Машей, Машенькой, сватовство. И всё это – при потрескивании или ровном горении свечей, при мерцании неуловимого взгляда любимых глаз. Только то, что весь их недолгий роман продолжался при свечах, примиряло его с этим изобретением человечества. «Всё-таки не при лучине», - любил утешать он себя. Филюков вообще отличался разумностью и умением ценить то, что имеешь. Звезд с неба, может, и не хватал, но в Министерстве путей сообщения его ценили за добросовестность, продуманность каждого решения, умение не поддаваться сиюминутным настроениям.

На столе в сумраке разобраться в ингредиентах того или иного блюда было порой сложновато. Но вкусно было неизменно. Машенька предпочитала приглашать прислугу только для самой грязной работы. Все остальное она взяла на себя.

В задумчивости Павел Андреевич откусил нежнейшую булочку и вдруг почувствовал, что на зубах что-то хрустнуло.

«Что же я съел? – подумал беспомощно Филюков. – Что-то съедобное или всё же таракана?»

- Как тебе понравились эти булочки с поджаренными орешками и изюмом, друг мой? – прервал его размышления голос Машеньки.

- Замечательно! – с облегчением воскликнул Павел Андреевич. – Машенька, и все же, я думаю, не стоит так экономить на освещении.

Жена смутилась почти до слез, но дрожащий ее голосок был так убедителен, что Павел Андреевич решил пока ничего не менять. Себе он, правда, пообещал, что будет внимательнее вглядываться в ту еду, которую ему приходилось поглощать при неярком свете единственной свечи.

Был яркий весенний день. Павел Андреевич решил заглянуть домой и днем, чтобы поздравить Марию Александровну с днем ее рождения сюрпризом, без предупреждения.

Мария Александровна, стоя спиной к мужу, хлопотала около обеденного стола, с обычным своим вкусом накрывая его. Теперь Петр Андреевич наконец разглядел цвет ее наряда: нежно-голубое платье опоясывала лента василькового цвета.

В этот момент, услышав за собой шорох шагов, Машенька обернулась.

Узкое, словно стиснутое с боков, чуть перекошенное личико. Длинный тонкий носик, отчетливо красный на конце, тонкие бледные губы, косоватенькие глазки.

«О Боже! И этот ужас – моя жена?!!» Первым его порывом было броситься прочь. Прочь от яркого света, безжалостно заливающего столовую и Марию Александровну, высвечивающую все ее недостатки. Но добрый и отзывчивый от природы, он не мог наказать близкого человека за то, в чем тот не был виноват. В конце концов, его мать тоже не была идеалом красоты, однако же он ее любил.

Машенька вскрикнула и закрыла лицо руками. Из-под них закапали крупные слезы.

«Нет, - подумал он решительно. - Уж лучше ужин при свечах. А при дневном свете я к своей жене буду привыкать постепенно. На улице она личико под вуалькой спрячет. На все лето – в деревню, чтобы платочек пониже или шляпка побольше. А там и опять ужины при свечах. Глядишь, так и всю жизнь в очаровании можно провести… Ведь остальных достоинств моей Машеньки никто у нее не отнимал. Что ж обижать хорошего человека? Да и как ведь умна! Это ж надо так меня провести! Это ведь самого меня, самого прозорливого человека в нашей канцелярии, как считают все мои сослуживцы!» Он еще раз внимательно посмотрел на жену, инспектируя взглядом свое сокровище. К месту вспомнил басню Эзопа о льве и лисе и собственную историю этого чрезвычайно некрасивого баснописца. Но полюбила же его красавица, постепенно привыкнув к его незавидной внешности.

- А не задернуть ли нам занавесочки и не провести ли, как и прежде, ужин при свечах, моя милая Машенька?

- Ах, Павлуша, как же я боялась, что ты меня разлюбишь! – жалобно произнесла Маша.

- Ну что ты, как же можно разлюбить такую умницу, - снисходительно и несколько покровительственно произнес Филюков, а потом, увидев кончик несомненно изящной даже при свете дня ножки, добавил, несколько преодолевая себя, - и красавицу.

Мария Александровна облегченно всхлипнула и благодарно уткнулась длинным носиком ему в плечо.

***

Павел Андреевич Филюков, прямой потомок и полный тезка знакомого нам Павла Андреевича, мелкий предприниматель, тоже стал жертвой национальной забавы, которая заключалась в составлении своего генеалогического древа. Тут как раз дела бизнеса привели его в город, где жила двоюродная бабушка Филюкова, сестра деда, которая по старинке величала Павла Андреевича внучатым племянником. Именно Зинаида Николаевна считалась в семье истинной хранительницей семейных реликвий и преданий.

Поколения Филюковых, не особенно поступаясь своей совестью, сумели выжить во все времена, потому что предпочитали жить не жизнью ума, а жизнью сердца, которому по статусу положено быть несколько непоследовательным и чуть-чуть сумасшедшим. Поэтому Филюковы особых карьер не делали, но и лаптем нищету не хлебали. Поскольку жизнь предпочитали сердечную, то и жен старались выбирать себе таких, чтобы можно было прожить с ними всю жизнь. И, как правило, у них это замечательно получалось. О разводах и адюльтерах среди родни Павел Андреевич, по крайней мере, ни разу не слышал. «Редкостная у нас семейка, особенно по нынешним временам», - порою думалось ему.

У Зинаиды Николаевны хранились документы, фотографии, письма – всё, что удалось сберечь. Она была безмерно рада, что хоть кто-то из молодого поколения заинтересовался семейной историей.

Бабушка – так привык называть ее Филюков – бережно достала папку, где в файлах хранились ксерокопии писем. С подлинниками Зинаида Николаевна никак пока не решалась расстаться:

- А это, Павлуша, обрати внимание, письма твоего полного тезки, Павла Андреевича Филюкова. Пишет он их жене, через много лет после свадьбы. А ощущение такое, словно он еще в женихах ходит.

- А их фотографии или портреты сохранились?

- Представь себе, да. Но ты будешь разочарован. Павел Андреевич, конечно, видный, представительный мужчина. Впрочем, можешь судить по себе – очень уж ты на него похож, разве что без усов. А вот Мария Александровна… Конечно, возможно, что фотография не вполне удачная, но ведь и родственники писали, что внешне не так уж она хороша собой была. А ведь жизнь прожили – дай Бог всем так прожить. Троих сыновей вырастили, между прочим, умниц и отменных красавцев. Значит, что-то другое в ней Павел-то Андреевич сумел разглядеть. Видно, не только глазами глядел, но и сердцем. Да ты сам посмотри да оцени. Семейное предание гласит, что эта пара была необычайно счастливой, любящей и преданной друг другу.

Павел вгляделся в коричневатый снимок. На старинной фотографии он увидел молодцеватого мужчину с закрученными усами и некрасивую женщину с узким лицом и длинноватым носиком, похожим на нос Буратино. Правда, при этом она была маленькой, стройной, изящной, одетой с отменным вкусом - это понималось даже теперь, когда мода полностью сменилась.

«Да-а, - подумал потомок, - это вам не Мисс мира». И вдруг, внимательно вглядевшись в Марию Александровну, понял, что она ему кого-то необычайно напоминает. «Вылитая моя бухгалтерша Маша!» - с каким-то сладким ужасом подумал он.

В принципе, невеста, как он предполагал, у него была - Полина. Сначала она тоже работала у него бухгалтером, но вскоре предприниматель понял, что если он собирается сохранить свой бизнес, то бухгалтера надо искать другого, оставив за красоткой Полиной другие права и обязанности. При встречах она любила томно тянуть:

- Павел и Полина – ну о-очень созвучные имена. И обозначают одно и то же: малыш и малышка. А не пожениться ли нам, таким подходящим друг другу?

На что Филюков, как правило, отмалчивался.

Нового бухгалтера Филюков подбирал тщательно. Длинные ноги и непропорционально большая грудь в новом работнике его не привлекали. Гораздо важнее были деловые качества, ум, умение держать язык за зубами и благодарность работодателю. Поиск был долгим, но увенчался, на взгляд Филюкова, успехом.

Бухгалтер Мария Александровна была еще молода, но некрасива, особенно по сравнению с Полиной. Правда, Павел видел ее в основном со спины или из-за бумаг. Однако ее ум и деловую хватку нельзя было не заметить и не оценить. Дела потихонечку пошли в гору. В любой момент бухгалтер могла сообщить любую информацию, которая интересовала хозяина. Между ними даже установилось некое подобие дружеских отношений.

И вот вдруг это неожиданное сходство с женщиной, которая составила счастье его полному тезке. Обратную дорогу в поезде Филюков ехал один – в купе больше никого не было. Повезло. И он вновь и вновь вглядывался в лица тех, чья кровь текла в его жилах, как выражались в старину. Но это не помогло разгадать тайну любви Филюкова-предка. И Филюков-потомок взялся за письма.

«Уж как я люблю тебя, дружок мой, Машенька! И как славно, что ты напомнила о праздновании нашей свадьбы. Пятнадцать лет вместе прожили, и эти годы были годами счастья, которое мы создали себе сами и которое, думаю, дается немногим, пока супруги не научатся вкладывать столько сил и души, как вложили мы, постоянно желая, чтобы любовь не ушла из их дома».

«Машенька, заклинаю тебя всей любовью своей, не печалься в разлуке со мной. Если твое письмо бывает в грустном тоне, то я сам не свой до следующего письма или до встречи. Как прочны у нас с тобою узы, друг мой».

«Добрая моя, умная моя, хорошая моя, думай обо мне. И пиши. Знай, что каждое твое письмо будет благодеянием, твоим добрым поступком по отношению ко мне, мой ангел».

«Милая моя, дражайшая моя Машенька! Я сейчас еду и скоро стану ближе к тебе. Ты и Бог будут спутниками моими. Нынешний сон меня встревожил. Береги себя. Я всегда был искренен с тобой, и в том вижу главное свое достоинство. Знай, мой друг, что без тебя мне всегда трудно, даже если разлучаемся мы ненадолго. Моя любовь к тебе – это самая лучшая, самая добрая, самая чистая часть меня».

«Перед поездкой моей мы много говорили о воспитании наших детей. Что люблю я сыновей любовью разумных людей, ты не сомневайся. Но достанет ли у меня сил и знаний, чтобы все делать им во благо? Здесь ты мудрее меня. Тобою движет любовь материнского сердца, которая помогает найти самое верное решение. Постараюсь приобрести для детей все, что ты мне наказала. И о тебе, мой друг, не забуду. Я постоянно ощущаю желание размышлять с тобою вместе, говорить о детях, об искусстве, о людях и, главное, о моей любви к тебе».

Ответные письма Марии Александровны были нежными и умными, в них ощущались твердость характера и в то же время полное уважение и доверие к спутнику жизни. Обращаясь к мужу, она называла его Павлушей или даже Павликом. Филюков примерил на себя эти имена. Пожалуй, ему бы хотелось, чтобы жена звала его именно так, а не Паша, Пашка или Филюков, как звали его обычно друзья и подруги. Павликом его звала только мать, Павлушей – бабушка.

Филюков оторвался от писем только тогда, когда в тусклом свете ночника почти ничего нельзя было разобрать. Недоумение и скорбь овладели его сердцем. Он недоумевал, как мог взрослый, состоявшийся мужчина так раскрываться перед женщиной, так безбоязненно и щедро говорить ей о своей любви. И на притворство тоже не похоже. Какой смысл ему притворяться? Не великий человек, не рассчитывал, что его письма, кроме адресата, будет читать кто-то еще. А скорбь Филюков испытывал потому, что не видел вокруг таких отношений, такой любви и нежности друг к другу. Правда, его родители жили дружно и хорошо, но чувств старались лишний раз не показывать, и представить, что отец мог написать матери подобное письмо, было сложно.

Ночью пришло решение: написать (насколько хватит сил и способностей) подобное письмо сразу двум: Полине и бухгалтеру Маше, которая была так похожа на любовь его пра-пра-прадеда.

Решено – сделано. Филюков дела в долгий ящик откладывать не привык. Помучившись немного, прочитав письма современников своего предка, он создал следующий шедевр:

«Прошла уже почти неделя, как мы с Вами расстались. Длинной и печальной показалась она без Вас. И эта неделя позволила мне задуматься о многом. Сумеем ли мы составить счастье друг друга? Возможно ль, чтобы два человека могли прожить рядом без раздражения, скуки и ссор? Подумайте об этом, друг мой. Подумайте, достанет ли у нас сил и желания всю свою жизнь строить не по велению собственного эгоизма, а по взаимному нашему согласию». Электронной почтой Филюков решил не пользоваться. Написал это письмо два раза. Одно – для Полины, другое – для бухгалтерши Маши. Отдал им в руки, попросив прочитать без него и не отвечать, пока не обдумают ответа. И стал ждать результатов этого небольшого эксперимента.

Первой отреагировала Полина. Она позвонила вечером, как всегда, называя Павла Андреевича по фамилии:

- Слушай, Филюков, ты чего, а? Ты сколько выпил, чтоб такое написать? Ты что, меня вроде замуж зовешь или просто так, туфту гонишь? Почему на Вы называешь, а? И что там про эгоизм, я не поняла? Мне что, без тебя что, вообще ничего делать нельзя, что ли? Ты чего молчишь?

- Полиночка, не могу сейчас говорить, прости. Позвоню позднее.

И Филюков тихо положил трубку. Речь Полины, обилие ненужных слов и отсутствие необходимых вдруг впервые покоробили его, вступили в резкий диссонанс с душевным настроем последних дней. С тем большим нетерпением ждал он следующего утра, чтобы услышать ответ второй участницы.

Маша пришла к нему с бумагами сама. Сначала обсудили все финансовые вопросы, затем она подняла голову, посмотрела прямо в глаза Павлу Андреевичу:

- Павел Андреевич… Спасибо Вам. Даже если все это шутка, спасибо. Я думала, что современные мужчины не только думать, но и говорить так давно уже не способны. Верю ли я Вашим словам? Не знаю. Но если это не шутка, то что же случилось с Вами в этой поездке? Такие повороты судьбы и перевороты в мыслях так просто не происходят. Вы человек сильный, вы умеете к себе прислушиваться, вы способны строить свою жизнь, а не плыть по течению. И чужое мнение для Вас не важнее собственного.

В очередной раз Маша удивила его. Она не говорила о себе, она за этим письмом увидела то, что Филюков только-только нащупывал в себе сам – понимание того, что счастье не может быть одинаковым для всех, размноженным на ксероксе, ему необходимо его собственное счастье, может, и отличающееся от других, может быть, даже вступающее в противоречие с общепринятым. Ему нужен не ширпотреб, а индпошив. Может, именно такое умное сердце привлекало в жене и его предка? Он еще раз внимательно всмотрелся в девушку, сидящую напротив него. Никакой, даже умело наложенный макияж не мог скрыть некоторой перекошенности личика, длинного носика, тонких, неярких губ. Но это почему-то не вызвало в Павле Андреевиче отторжения, возможно, портрет Мария Александровны из девятнадцатого века позволил по-иному взглянуть на Машу века двадцать первого. Светили с этого личика ясные, умные глаза, с теплотой и улыбкой смотрящие на собеседника. Филюкову вдруг показалось, что не он устроил эксперимент, а сам проходит испытание. И еще подумал, как замечательно иметь рядом с собой надежного, выдержанного человека, не любящего впадать в истерики. Да и фигурка у нее отменная, уже с удовольствием отметил Павел Андреевич, и ножка маленькая, размера тридцать четвертого, таких сейчас уж и не бывает.

- Скажите, Мария Александровна, а если бы вы звали меня по имени, то какой бы вариант предпочли?

Она ответила, не раздумывая ни секунды:

- Павлуша, Павлушка, Павлик. И никаких Паш. Честно говоря, именно так я Вас и называю в разговорах с самой собой, - улыбнулась она доверчиво-иронически.

Восхитившись, Павел Андреевич подошел к подоконнику, выбрал самый симпатичный цветочный горшок, подошел к Маше, встал на одно колено и торжественно произнес:

- Мария Александровна! Машенька! Осчастливьте меня! Будьте моей женой!

И протянул ей горшок с цветком.

Маша растерялась, покраснела и от этого похорошела.

- Но я же некрасивая! – в отчаянии прошептала она. – У меня нос длинный и уши оттопыренные!

Честно говоря, про ушки можно было и не добавлять – они были скрыты под умелой прической. Во всяком случае, этой особенности своей избранницы Филюков раньше как-то не замечал.

- А мне ты кажешься красавицей, - чуть преодолевая себя, сказал Филюков. - Но если ты так расстраиваешься по поводу внешности, сделаем тебе пластическую операцию! Подумаешь, какая проблема. Вон у Кристины Орбакайте носик-то подлиннее будет, и ничего, прыгает по сцене, жизнью довольная.

Миша, его приятель и компаньон, узнав, что Филюков собирается жениться на бухгалтерше, сказал:

- Ты чего, Паш, сдурел, что ли? Мало тебе ее на работе видеть? И с эдакой-то уродиной еще и в постель? Полина-то чем тебе не угодила?

Сам приятель имел жену, чья красота, как любят говорить сегодня, не была обезображена интеллектом. Эта Пенелопа, в «верном» ожидании своего Одиссея из командировок, стремилась привлечь внимание всех мужчин в пределах досягаемости ее взгляда. Полина была ее подругой и почти близнецом в своем отношении к окружающим. Филюков оскорбился. Маша уже вовсе не казалась ему некрасивой, а тем более уродливой. Более резко, чем сам этого хотел, он ответил:

- Тебе жена только для постели нужна? Но век в постели не пролежишь. А что вы потом делать будете, о чем беседовать? Да и не боишься ли, что рога в дверном проеме застрянут? – добавил он совсем жестко.

- Да ладно, Паш, ты чего? Ну нравится, так женись. Характер у нее хороший. Тебе благодарна будет, что замуж взял. Она умная, поэтому поймет, что шансов у нее на нового супруга совсем немного. А может, ты боишься, что она уйдет в другую фирму? Правильно, семейный бизнес – это более надежно.

- Знаешь, Миша, а ведь я ее люблю. Потому и женюсь.

- Ну-ну. Бог в помощь.

Павел Андреевич Филюков возвращался домой. Снег похрустывал под ногами, воздух был свеж и прозрачен. По дороге счастливый молодожен купил красивую витую свечу, деликатесы и бутылку красного вина. По лестнице Филюков поднимался пешком. Хотел открыть дверь незаметно и сделать жене сюрприз. Но она уже стояла в дверях. На его немой вопрос ответила:

- Я твои шаги услышала.

Столик в гостиной был уже накрыт к ужину. Филюков добавил то, что принес с собой. Скользнул нежным взглядом по длинному носику, притянул к себе жену и жарко шепнул ей в чуть оттопыренное ушко: - Друг мой, а не устроить ли нам ужин при свече?