Geum.ru

Образ сибири в русской журнальной прессе второй половины XIX начала ХХ в

Вид материалаДиссертация

Содержание


Образ Сибири – каторги
Образ далекой, холодной страны, населенной другими/чужими народами
Список использованных источников и литературы
Подобный материал:
1   ...   21   22   23   24   25   26   27   28   ...   33
ЗАКЛЮЧЕНИЕ


Изложив промежуточные выводы в заключениях глав, во избежание смысловых повторов остановимся лишь на самых важных характеристиках образа Сибири в российской журнальной прессе.

Образ Сибири в журнальном дискурсе пореформенной империи понимается нами как борьба различных интеллектуальных проектов (версий) региона, содержание которых детерминировалось двумя основными группами факторов:
  1. факторы, связанные с образом издания, – его мировоззренческой ориентацией и отраслевой специализацией, структурой, личностью редактора-издателя, наличием в числе идейных лидеров журнала сибиряков «по рождению», «по обстоятельствам» или «по симпатиям», особенностями взаимоотношений с цензурой, финансовыми аспектами деятельности;
  2. факторы, зависящие от объекта общественного сознания, – от изменений самой сибирской реальности.

Учитывая, что толстый журнал в пореформенный период был основным институтом формирования, структурирования и трансляции общественного мнения, можно рассматривать образ региона, сконструированного на страницах периодических изданий как коллективные представления русских интеллектуалов о Сибири и воплощение образа Сибири в общественном мнении модернизирующейся империи.

Нами выделено четыре уровня формирования образа региона в общественном мнении, каждому из которых соответствуют определенные источники формирования «коллективного воображаемого» региона. С ментальным уровнем можно соотнести слова-символы и иконические изображения, ассоциировавшиеся с краем; топонимы; произведения малых фольклорных жанров; исторические сказания (особенной популярностью среди них пользовались предания о походе Ермака); духовные стихи; социально-утопические легенды; слухи; рассказы «бывалых людей». На социокультурном уровне «осмысления» Сибири большую роль играют учебные пособия по истории и географии, литература энциклопедического и справочного характера, опубликованные описания географических и этнографических экспедиций, географические карты, художественные тексты. Основным источником формирования коллективных представлений о Сибири на идеологическом уровне являлись материалы периодической печати, в частности, толстые журналы, репрезентировавшие образ региона как часть сконструированного ими образа мира. Индивидуальный уровень формирования образа Сибири мобилизовал все доступные конкретному человеку вышеперечисленные источники и соотносил их информационный потенциал с собственным опытом «взаимодействия» с регионом (прямым или опосредованным). В зависимости от пола, возраста, социальной принадлежности, уровня образования, идеологических пристрастий, характера биографической связи с регионом рождалась индивидуальная версия образа региона. Индивидуальные варианты образа региона, продуцировавшиеся творцами сибирского журнального дискурса, рассматривались нами как один из многих «мозаичных» компонентов коллективных представлений о крае, перерождавшихся посредством журнального текста-источника в качественно новое целое.

Можно выделить две группы информационных поводов, актуализировавших внимание толстых журналов к сибирской теме:
  1. правительственные мероприятия в отношении региона – как на стадии их подготовки и проведения, так и в период общественной рефлексии по поводу эффективности и целесообразности их реализации на практике;
  2. изменения тех фрагментов сибирской реальности, которые маркировались как ценностно значимые в рамках мировоззренческой парадигмы, транслируемой конкретным изданием.

В числе законодательных актов, имевших отношение к Сибири, наибольший общественный резонанс вызвали законы, регламентировавшие переселенческое движение в зауральские губернии; законодательство о ссыльных, введение судебных уставов; решение о строительстве и направлении Транссибирской железной дороги, реформа золотопромышленности; обсуждение вопроса о распространении на Сибирь земской реформы. Перечень сюжетов сибирской действительности, приковавших внимание заинтересованных современников, известен и достаточно хорошо изучен отечественными историками: статус региона в составе Российской империи; специфика его социально-экономического, административного и культурного развития; образ жизни и экономическое положение больших социальных групп населения региона; процесс формирования региональной идентичности.

Содержательный анализ публикаций ведущих общественно-политических журналов в целом подтверждает нашу первоначальную гипотезу и позволяет утверждать, что набор тематизмов, которые обсуждались в пределах сибирского журнального дискурса, был, в основном, общим для изданий разных направлений, но их интерпретация, как правило, зависела от идейно-политической принадлежности ежемесячников. К внеидеологическим элементам образа региона, «считывающимся» со страниц всех привлеченных периодических изданий и имеющим относительно тождественные содержательные воплощения, отнесем образ малоизвестной Сибири, terra incognita, для образованных россиян, ожидающей интеллектуальной экспансии, то есть изучения и описания учеными, писателями, журналистами, чиновниками, любознательными обывателями. С позиций европоцентричного просветительства далекая колония/окраина для нанесения ее на ментальные карты образованных русских, для включения ее в экономическое, политическое, социокультурное имперское пространство нуждалась в интеллектуальном освоении и «присвоении». Внеидеологический контекст очевиден и в таком компоненте образа Сибири, как территории притяжения молодых, целеустремленных россиян, мечтающих о славе и общественном признании. Правда, данный образ имел различных адресатов: консервативные журналы предназначали его «ищущим свое место в жизни» выходцам из дворянских гнезд, амбициозным чиновникам и выпускникам военных и светских учебных заведений; либеральные и народнические издания адресовали его разночинной интеллигенции, живущей как в Европейской России, так и волей судьбы оказавшейся в Сибири.

И общественно-политическими, и отраслевыми ежемесячниками поддерживался образ Сибири как отсталой в культурном смысле провинции, нуждавшейся в просвещении и приобщении к достижениям европейской цивилизации. Не случайно элементы образа Сибири, соотносящиеся с ее культурным развитием, моделировались при помощи метафор свалки и болезни. Публикации консервативной и либеральной журнальной прессы, исторических и педагогических ежемесячников позволяют описать сибирский журнальный дискурс как ориенталистский (в варианте понимания Э. Саида).

Общей для всех проанализированных нами общественно-политических и отраслевых ежемесячников была актуализация образа Сибири как места чиновничьего произвола, «страны бесправия и бессудия». Если для консерваторов и большинства авторов исторических журналов он был «воспоминанием» о дореформенной России, то либералами и народниками данный образ рассматривался как одна из ключевых характеристик региона в современном им социуме. Если для либеральной, народнической публицистики и беллетристики Сибирь дарила множественно безымянных прототипов для создания «типических» образов взяточников, «держиморд» и «сатрапов»938, то для марксистских журналистов она предоставляла конкретный фактический материал для разоблачения злоупотреблений конкретных чиновников. В либеральной и народнической прессе широкое хождение имел еще один типизированный персонаж – кулак-мироед, опутавший своей паутиной все сибирское трудящееся население. Безусловно, данный образ имел общероссийскую адресацию, но сибирский топос «усиливал» его, благодаря описаниям суровой природы, специфического состава жителей, включавших бесправных ссыльных и «инородцев». Если в марксистской версии сибирского журнального дискурса «кулак-эксплуататор» был естественным и логичным порождением пореформенного развития Российской империи, в котором Сибирь не исключение, то для либералов и народников, фиксировавших внимание на отсутствии крепостного права в сибирской деревне, представители данного социального слоя олицетворяли зло, разрушавшее оптимистичные образы «Америки за Уралом».

Образ Сибири – каторги, страны изгнания тиражировался всеми толстыми журналами. Употребление метафор свалки, болезни в ежемесячниках различной идеологической ориентации свидетельствует об оценке влияния уголовной и административной ссылки на социально-экономическое и культурное развитие Сибири. Мировоззренческие расхождения очевидны в интерпретации потенциала политической ссылки как меры наказания оппозиционеров. Романтизация изгнанников – борцов с режимом – характерна для либеральных и еще в большей степени для народнических изданий, помещавших статьи и сообщения, публиковавших источники личного происхождения о «сибирском» периоде биографий декабристов, петрашевцев, Н.Г. Чернышевского и иных, предоставляя свои страницы для художественных, публицистических произведений, изложения результатов статистических и этнографических исследований ссыльных народников. Консервативные публицисты реже обращались к сюжетам политической ссылки в регион, как правило, давая опосредованные оценки ее значения, например, путем цитирования работ иностранных путешественников о Сибири. Симптоматично транслировавшееся читающей публике метафорическое сравнение сибирской ссылки для революционеров с лечебницей для душевнобольных. Для исторических журналов обращение к истории политической ссылки имело воспитательную подоплеку, подчеркивавшую позитивность созидательных поведенческих стратегий, реализовавшихся в просветительской, исследовательской и общественно-полезной деятельности в самом широком ее понимании.

Образ далекой, холодной страны, населенной другими/чужими народами, активно тиражировавшийся учебной, справочной и художественной литературой первой половины XIX в., был представлен, главным образом, на страницах консервативной и либеральной печати 1850–1870-х гг. Однако в 1880–1890-е гг. под влиянием моды «на Сибирь», порожденной властными и журналистскими дискурсивными практиками, меняется семантическое поле топонима «Сибирь» и в лексиконе русских консерваторов. Вместо распространенного обозначения «страна» все чаще начинает употребляться слово «окраина»; «отдаленная, суровая, малонаселенная» Сибирь активно номинируется как «одна из многих местностей нашей империи».

Схожий лексический «поворот» наблюдается и в тезаурусе русских либералов, к 1880-м гг. постепенно отказавшихся от «говорящих» маркеров «колония», «туземный» в пользу не менее информативного, с точки зрения этапов формирования образа региона, словосочетания «наша окраина».

В 1880–1890-е гг. изменялась семантика топонима «Сибирь» в толстых журналах, что отразилось в активном использовании метафор родства и соседства, тем не менее в общественном мнении сохранялось представление о Сибири как «другой России». Если «внутренняя» Россия, как свидетельствует работа Л.Е. Горизонтова939, описывалась при помощи антропоморфной, космогонической, генетической символики, доместических метафор, то образ Сибири часто запечатлевался через метафоры «свалки» и «болезни». Воплощением «инаковости» Сибири и ее населения в общественном мнении пореформенной империи является дискуссия о социокультурном, этнографическом и антропологическом своеобразии населения региона, а также активно обсуждавшаяся проблема «обынородчивания» русских переселенцев на восточных окраинах.

Об амбивалентности мифологических по своей основе представлений о Сибири свидетельствует образ Сибири как богатейшего края, ресурсной кладовой империи, существовавший в общественном мнении и массовом сознании россиян, как минимум, с конца XVIII в. и аксиоматичный для сибирского журнального дискурса до начала 1890-х гг.

Как производный от данного образа можно трактовать образ Сибири – крестьянского Эльдорадо, появившийся еще в начале XIX столетия в эпистолярном творчестве декабристов и востребованный в начале 1880-х гг. народнической периодикой. Данный мифологический образ являлся не столько отражением наблюдаемого ссыльными народниками процесса устройства новоселов на новых местах, сколько воплощением социально-утопических представлений о вариантах общинного социализма на «необъятной» и «плодороднейшей» сибирской почве, компенсаторной реакцией на интенсивную модернизацию, обострившую социальные противоречия в российской деревне. С начала 1890-х гг. в связи с крушением иллюзий в отношении социалистического потенциала сибирской общины, разочарованием в социально-экономической эффективности переселения как для крестьян «внутренней» России, так и для сибирских новоселов, образ «земледельческого рая» уступает место новым представлениям. Их квинтэссенцией в либеральной, народнической и марксистской периодике стали такие метафоры: «Сибирь – не якорь спасения России», «Сибирь – дочь России, во всем похожая на родную мать». Неоднократное употребление метафор «родства» и «соседства» для характеристики отношений «коренной» России и Сибири, наряду с увеличением числа публикацией на сибирскую тему и их дифференциацией, свидетельствует о включении региона в коммуникативное интеллектуальное пространство империи, об «интеллектуальном освоении» окраины.

Умеренно оппозиционная журнальная пресса, обсуждая статус Сибири в составе Российского государства, «проводила» интеграционные идеи даже тогда, когда акцентировала внимание на колониальном характере отношений центра и восточных окраин. Она выступала за соединение «сердцевины» и окраин империи «железными путями», за необходимость «пробуждения ото сна», «от застоя» экономики богатейшего края, за распространение на Сибирь земской и судебной реформ, фиксировала общность проблем российской провинции, в том числе и сибирской. Марксистская периодика, как правило, нивелировала региональную специфику при «освещении» реалий сибирской действительности, акцентируя внимание на общих чертах в экономическом, социальном и культурном развитии пореформенной России. «Сибирские» материалы были источником вдохновения для марксистской журналистики чаще всего в тех случаях, когда необходимо было яркими, «вопиющими» примерами проиллюстрировать недостатки и пороки самодержавного государства, его культурную и экономическую отсталость и неспособность адекватно реагировать на потребности времени. Консервативная печать, меняя оценки роли и значения Сибири «для России» в зависимости от смены геополитических и внутриполитических приоритетов имперской власти, с середины 1890-х гг. обсуждала проблему противоречий между интересами центра и восточной окраины, забвения властью реальных потребностей «внутренней», «исконной» России вопреки «мнимым зауральским перспективам». Вопрос о «цене» Сибири для имперского «кармана» снимается с повестки дня только накануне Русско-японской войны, уступая место риторике защиты национальных интересов от «желтой опасности», спасения от нашествия «желтых орд», клишированию образа врага в лице «азиатских соседей».

Мировоззренческие различия «направленческих» и отраслевых журналов очевидны из содержательного анализа публикаций по «инородческому» вопросу в Сибири. При конструировании образа сибирского «инородца» на этнические стереотипы и предрассудки накладывались социокультурные. В либеральной и народнической прессе, в педагогических и исторических ежемесячниках коренное население региона рассматривалось как объект социальной защиты, культурного воздействия. Руссоистская дихотомия «дикий – цивилизованный» была востребована вышеперечисленными ежемесячниками и воплощалась в обосновании необходимости широкого просвещения аборигенов, устройства для них школ и оказания медицинской помощи, она способствовала романтизации образа «инородца» как более искреннего, непосредственного, близкого к природе, лишенного страсти к накопительству и лицемерия – свойств, присущих «цивилизованным» людям. Марксистские журналы активно развенчивали романтический образ «инородца», психология которого рассматривалась в «качестве аксессуара к чувствованиям культурного человека» и который получил в литературе «лубочно-шаблонное наименование дикарь». Констатируя необходимость просвещения «инородцев», марксисты выступали за коренные изменения всего уклада и образа жизни сибирских аборигенов, рассматривая их в числе «трудящегося» населения страны.

Для консервативной журналистики степень близости, «русскости» «инородцев» напрямую зависела от срока и степени их христианизации, от их восприимчивости к достижениям русской культуры как наиболее развитой. Представители других конфессий, например, буряты-ламаисты, именовались внутренними латентными врагами, мешающими имперскому и национальному единению.

Количественный и содержательный анализ публикаций о Сибири позволяет выделить следующие этапы эволюции коллективных представлений о Сибири в общественном мнении пореформенной эпохи:
  • первый: 1850–1870-е гг., когда Сибирь воспринималась как далекая, суровая, экзотическая страна с неопределенным статусом колонии/окраины, в большей степени «чужая», чем «своя», территория, имевшая больше отличий, чем общих характеристик с центром/метрополией;
  • второй: 1880-е – начало 1890-х гг. – начало активной «интеллектуальной экспансии» в регион, вызванной публицистической и исследовательской активностью ссыльных народников, а также ростом переселенческого движения;
  • третий: начало 1890-х – 1904 гг., когда под влиянием строительства Транссибирской железной дороги, организации массового переселения в регион, ускорения его хозяйственного развития, включения местной интеллигенции в имперское коммуникативное пространство, реформирования сибирского управления Сибирь стала рассматриваться как одна их многих провинций Российской империи, не лишенная в то же время исторического, этнографического, экономического своеобразия.

Выделение таких периодов не противоречит выводам Н.Е. Меднис об этапах развития интереса к сибирской теме в отечественной беллетристике XIX столетия. Авторитетный литературовед выделяет два пика общественного интереса к Сибири: первый – в 30-е, второй – в 80–90-е гг. Аргументируя свои выводы клиометрическими данными о публикациях в периодической печати произведений о регионе (на основе указателя А.А. Богдановой), Меднис приводит следующие цифры: в 1800–1820-х гг. появилось 67 произведений; в 30-х гг. XIX в. – 91; в 40-х – 47; в 50-х – 42; в 60-х – 33; в 70-х – 52, а в 80–90-х гг. – уже 423 текста940. Продолжая подсчеты сибирского филолога, замечу, что из 508 художественных текстов, опубликованных в периодических изданиях 1860–1890-х гг., 129 (30,5 %) увидело свет на страницах проанализированных в настоящей монографии толстых журналов.

Предлагаемая периодизация согласуется также с периодизацией эволюции административной политики царизма в Сибири, обоснованной А.В. Ремневым941, она позволяет говорить о взаимовлиянии имперских властных и журнальных дискурсивных практик формирования образа региона в общественном сознании образованных русских.

Анализ как самих текстов сибирского журнального дискурса, так и разноплановых источников, раскрывающих породившие их контексты и позволяющих прогнозировать воздействие толстых журналов на читательскую аудиторию, дает возможность выделить следующие функции образа региона, сконструированного в толстых журналах:

1) информационная, расширявшая представления о природе, географии, истории, о социальном, экономическом, культурном и административном развитии региона, о составе и численности населения Сибири, особенностях его культуры и образа жизни;

2) коммуникативная (интеграционная), содействовавшая включению региона в коммуникативное интеллектуальное сообщество империи, проявившаяся в росте популярности сибирской темы в русской литературе, активизации географического, этнографического изучения региона, в том числе и путем организации «литературных» экспедиций, формировании активной исследовательской позиции у сибиряков «по рождению», «по симпатиям», по биографическим обстоятельствам (ссыльнопоселенцев, «навозных» чиновников и интеллигентов);

3) идентификационная, способствовавшая, с одной стороны, политической идентификации и консолидации современников, так как «сибирские» сюжеты, обсуждавшиеся на страницах журнальной прессы, были тесно связаны с ценностно значимыми, концептными вопросами, поднимавшимися печатными органами «направлений». С другой стороны, толстые журналы являлись одним из инструментов формирования региональной идентичности, воспитывая у провинциальной интеллигенции интерес к изучению родного края, к осмыслению его «местных» интересов и потребностей;

4) социально мобилизующая, направленная на регуляцию социального поведения современников, побуждающая к деятельному «отзыву» на нужды и бедствия сибирского населения;

5) контролирующая, проявлявшаяся в информировании современников о действиях власти в регионе, обсуждении внутренней политики в отношении региона, в пристальном внимании к социальной активности местной общественности и рефлексии по поводу ее результативности.

Заметим, что выделенные нами функции образа Сибири частично соотносятся с социальными функциями средств массовой коммуникации, описанными социологом Б.А. Грушиным и психологом Д.В. Ольшанским942. Данное обстоятельство не случайно, так как образ региона в общественном сознании – составная часть журнального дискурса, и ему присущи характеристики той системы, в рамках которой он функционирует.

Работа по выявлению образа региона в пореформенных толстых журналах подтвердила перспективность дискурсивного анализа как одного из методов изучения общественного мнения и деконструкции коллективных представлений о ценностно значимых объектах реальности. Данная работа не исчерпывает собою все возможности деконструкции сибирского журнального дискурса. Расструктурирование сибирского текста пореформенных ежемесячников на составные элементы, выяснение скрытых, не декларируемых авторами смыслов публикаций о регионе позволили определить характер влияния структур (в роли которых выступают журналы как сообщества единомышленников) на содержание образа региона, а также выявить его внеструктурные, в нашем случае – «внеидеологические» элементы. Таким образом, присущее деконструкции «вытеснение» автора из текста, как ни странно, приближает к пониманию индивидуально-авторской составляющей транслируемого журналами образа Сибири и ее вычленению из коллективных интеллектуальных проектов региона. Дальнейшая исследовательская перспектива заключается в перенесении акцента с коллективных творцов сибирского журнального дискурса на индивидуальных, определении конкретных примеров влияния структур на творчество авторов, писавших о Сибири, в описании вариантов воздействия образа региона, сконструированного толстыми журналами, на биографии их адресатов.

Предлагаемые в монографии подходы и исследовательские методики могут быть использованы не только для выявления и характеристики географических, культурно-исторических образов на страницах периодической печати. Их можно применять для исследования компонентов картины мира представителей различных социальных сообществ, выяснения отношения общественного мнения и массового сознания к историческим личностям, к концептуально значимым реалиям прошлого и настоящего.

Исследование показало ограниченные исследовательские возможности использованных подходов и методик для работы с художественными текстами (мною частично востребован только их иллюстративный потенциал), требующими специального осмысления и иного методического инструментария.

Для адресантов сибирского журнального дискурса второй половины XIX – начала ХХ в. семантическое поле часто употреблявшегося в отношении Сибири словосочетания «другая Россия» эволюционировало. Если в начале изучаемой эпохи оно преимущественно помогало осмыслению «другой» как «чужой» территории, то со временем стало способствовать осознанию региона как «своей», ментально и интеллектуально освоенной части Российского государства, русской земли. Представляется уместным привести в качестве эпилога цитату из «Русского вестника», наиболее ярко иллюстрирующую восприятие Сибири общественным мнением конца XIX – начала ХХ в.: «Сибирь не колония только, не окраина, не придаток, она есть существенная часть России и таковою следует ей быть во всем гражданском устройстве. Сибирь, конечно, не то для России, что Индия для англичан. А между тем она слыла и доселе слывет даже нашей ссылочною колонией, нашим Батани-Беем… Пора прекратить то исключительное положение, в котором находится еще Сибирь. Нет, это не каторжное место, куда Россия должна выбрасывать все негодное и преступное из себя. Это не колония, но и, повторим, не окраина, которая нуждалась бы в особенных мерах для того, чтобы упрочить в ней государственную власть. Это сама Россия и ничем не должна от нее разниться943».

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ