Geum.ru

Составление и общая редакция игумена андроника (а с. Трубачева), П. В. Флоренского, М. С

Вид материалаДокументы

Содержание


«во христе сапер»
Подобный материал:
1   ...   53   54   55   56   57   58   59   60   ...   79
§ 11, стр. 7.— Буквы — «своего рода фотографии, картинки звуков». Конечно, с этим согласиться невоз­можно, потому что между буквою и звуком, ею обозна­чаемым, не только нет ни малейшего сходства, но даже имеется полная разнородность.

§ 18, стр. 11; ср. § 29 — «Слова-обстоятельства... на­званы наречиями (т. е. схожими по форме с какой-либо из предыдущих частей речи), так как они представляют собою окаменевшие формы той или иной части речи...» В лучшем случае, это — весьма неясно; но, кроме того, очень сомнительно, можно ли сводить «наречную» кате­горию мысли к одной только известшалости слова.

§ 23, стр. 14.— При объяснении падежей А. В. поль­зуется рядом вопросов. Но, может быть, оказалось бы целесообразным сперва поместить какой-нибудь неболь­шой связный рассказ, где одно и то же слово проходило бы последовательно в различных падежах.

§ 23, стр. 15.— «Концы слов таподают». Следовало бы объяснить это местное слово. Едва ли оно известно большинству читателей. (В Словаре Даля, как в первом, так даже и в третьем, дополненном Бодуэном-де Куртенэ издании его слова «таподать» не имеется.)

§ 23, стр. 15,— Тут объясняется грамматический род. Нужно было бы, наконец, уничтожить нелепый термин «средний род»: neuter — ни тот, ни другой, т. е. ни муж­ского, ни женского рода,— без-родный. Жаль также, что не указана связь грамматического рода с идеею пола, пронизывавшею когда-то все миропонимание.

§ 30, стр. 23.— При обсуждении предлога слишком бегло рассматривается префиктивная его функция. Так, вовсе не указан, например, предлог у, придающий глаголу перфективность: у-делать, у-брать, у-йдги, при-у-браться, у-такнуться; не отмечен и важный предлог с (= латинск. соп, как, напр., в соп-clamare): с-догануться, с-догадаться, с-казнить; и др.

§ 27, стр. 19.— «... действие могло проявляться и вчера (в прошлом) и может еще проявиться завтра (в буду­щем)». По симметрии с началом фразы, да и по смыслу следовало бы сказать: «действие могло проявляться и в прошлом (вчера) и может еще проявиться в будущем (завтра)».— Тут же.— Совершенно не выяснен смысл лиц глагольного спряжения и, в особенности, троич­ность их; а это — пункт весьма важный.

§ 27, стр. 20.— Неопределенное наклонение глагола объясняется невразумительно, а о видах сказано слиш­ком легко.

§ 34, стр. 28.— «письменных ν· печатных». Это ѵ (vel)3*, повторяющееся во многих местах, конечно, ока­жется для учащихся непонятным.

§ 9, стр. 6.— «Не всякое слово... может быть названо членом предложения...» Без примеров это неясно.

§ 18, стр. 10.— Пример: «а он и у меня спрашивал о брате» следовало бы набрать так: «а он и у меня спра­шивал о брате».

§ 18, стр. П.— Пример: «тетрадь лежит, и книга упа­ла» был бы выпуклее, если бы его брать так: «тетрадь лежит, а книга упала».

В настоящей заметке указаны некоторые крупные достоинства и некоторые мелкие недостатки «Граммати­ки» А. В. Ветухова. Как последних, так и, в особенности, первых можно было бы указать и еще. Но я думаю, что уже из сопоставления приведенных (в интересах спра­ведливости) читатель может убедиться в большом удель­ном весе этой маленькой книжки. В заключение я счи­таю долгом обратить на нее внимание всех педагогов, которым дорог русский язык и общее развитие учащихся. Книжка А. В. во всяком случае имеет то бесспорное дос­тоинство, что, порожденная вдумчивостью и любовью, она сама зажигает вдумчивость и любовь к родному языку.

[РЕЦЕНЗИЯ:]

Жюль Таннери.— Курс теоретической и практической ариф­метики. Пер. с последа, французск. изд. А. А Котляревского, под редакц. Д. Л. Волковского. Москва, 1913 г. ХХ+672 стр. Ц. 2 р. 60 к.

Имя скончавшегося в 1910 г. Жюля Таннери приоб­рело себе репутацию столь установившуюся, что едва ли есть надобность напоминать о заслугах этого вдумчивого ученого и педагога по призванию. Среди многочислен­ных его трудов, появление каждого из которых было не­которым событием, особенным вниманием пользуется «Введение в теорию функций действительного перемен­ного», вышедшее сперва в 1880-м году, лет через 20 ставшее библиографическою редкостью и тогда вновь повторенное, уже в расширенном виде (книга эта имеет­ся и в русском переводе)1* Кому был случай ознако­миться с этим «Введением», а равно и с другими трудами Ж. Таннери,— тот, наверное, обращал внимание на со­четание в них строгости доказательств и точности опре­делений с редкою прозрачностью изложения. Жюль Таннери, как и старший брат его Поль2*, автор извест­ных исследований о древнегреческой математике и древнегреческом естествознании, был не только специа­листом в математике, но и образованным исторически и философски мыслителем; этим-то и объясняется, что даже там, где он не пускается в нарочитое обсуждение тем философских, мысль его все же не теряет из виду об­щих стремлений знания как целого. Сам же Жюль Тан­нери неоднократно свидетельствовал, что старался «скорее распространять в массах и привести в связь го­товые истины, чем открывать новые». Сочетание точного знания, философских перспектив и врожденного педаго­гического такта характерно для книг Таннери.

Предлагаемый ныне русскому педагогическому миру «Курс теоретической и практической арифметики» можно рассматривать как фундамент вышеупомянутого «Введения в теорию функций». Это — арифметика, взятая не в ее самозамкнутости, как нечто почти противоположное

остальной математике, но излагаемая как первый, пред­варительный шаг к математике, в ее целом. Шаг этот, важный и сам по себе, делается изучающим не слепо, но с некоторым сознанием дальнейших воз­можных шагов,— как шаг к пониманию математики, а не к простому заучиванию арифметических правил. Не знаю, удастся ли мне высказать свою мысль достаточно ясно; но то, что тут нужно сказать,— весьма важно. Ведь ма­тематика,— тип науки и одно из главных пособий для воспитания ума,— из своего обще-образовательного и обще-воспитательного начала давно обратилась в низ­шей и средней школе в какую-то технику счета и голо­воломные фокусы с ухищренными задачами. Ж. Таннери напоминает арифметике ее более серьезные задачи (— хотя ц говорит далеко не все, что тут нужно и должно было бы сказать —); этим он идет навстречу тому тече­нию, которое, несомненно, началось уже в дидактике.

«Курс теоретической и практической математики» по справедливости считается одною из лучших работ Ж. Тан­нери и лучшею во всей европейской и американской литературе по арифметике. Эта книга Таннери — из числа тех «знаменитых его книг, которые,— по словам А. Шателэ,— имели исключительное влияние на образо­вание во Франции».

В течение 34-х лет Ж. Таннери стоял в главе журнала «Bulletin de Mathematiques»; ближайшее сотрудничество знаменитых Гоюэля, Дарбу и Пикара3*, постоянное об­щение со множеством первоклассных ученых, необходи­мость разностороннего знания, обязанность, по долгу службы, следить чуть ни за всею появлявшеюся матема­тической литературою и давать о ней критический отчет себе и обществу, наконец, долголетний педагогический опыт — все это создало редкую осведомленность в со­временной математике и возможность наиболее беспри­страстного и гармонического понимания ее задач и ее методов. Можно было бы назвать Ж. Таннери пожиз­ненным министром математического просвещения. По справедливости за ним должно признать точное знание общей картины современной ему математики. И, если для собственных исследований это знание и не пред­ставляет главного условия, то для написания курса, в котором должно изобразиться все важнейшее науки, и — в соответственных размерах,— это нужно, конечно, пре­жде всего.

Действительно, быв «на страже» всю жизнь, Ж. Тан­нери не оставил втуне своего «министерского» поста: он

сумел в своих трудах — вообще — и в данном — в част­ности — воспользоваться важнейшими приобретениями математики ХІХ-го века, не загромождая, при том же, свою книгу излишними для педагогической литературы тонкостями и мыслями, недоступными учащемуся. Целый ряд выдающихся математиков, известных и своими педа­гогическими трудами в области арифметики, отзываются о книге Ж. Таннери с большою похвалою. «И действи­тельно,— говорит редактор перевода,— по точности, яс­ности, а особенно полноте и обстоятельности разработки почти всех вопросов теоретической и практической арифметики нет такой работы ни на одном иностранном языке». При существовании на французском языке многих других работ подобного же содержания, и не­смотря на свой большой объем и- значительную цену, «Курс» Ж. Таннери выдержал шесть изданий за сравни­тельно небольшой промежуток в 16 лет (с 1894 года, когда вышло 1-ое издание, по- 1910-й год, в каковой появилось издание 6-е). Если принять во внимание, что книга эта, хотя и учебник в широком смысле слова, но в узком — не «учебник», а скорее «пособие», то таковой успех для математической книги должен быть признан весьма значительным.

Особенность этой книги хорошо характеризует сам автор:

«Предпринимая этот труд,— говорит он,— я имел в виду дать учебник, который удовлетворял бы потреб­ностям лиц, как начинающих изучение математики, так и продолжающих это изучение,— учебник весьма эле-ментарый вначале, где доказательства получают мало-помалу более абстрактную форму, а в конце касающийся предметов уже высшего порядка». «Вначале, давая мно­гочисленные конкретные примеры, я особенно настаивал на смысле основных действий; практический навык к этим действиям, который дети получают и который необходимо им давать на первых же порах, закрывает им собой смысл этих действий, и надо научить их не дове­ряться этому навыку, не смешивать навыка с очевид­ностью...»

«Затем эти же основные свойства были вторично приняты мною в более абстрактной форме, причем из­ложение свойства каждого действия везде предшествовало объяснению правила этого действия: понимание правил действий без сомнения, важно, но оно гораздо менее важно, чем основательное знание свойств действий». Как пример этого постепенного перехода от конкретного

рассмотрения к изучению абстрактному может быть взята теория дробей. Объяснивши их конкретное происхожде­ние, Ж Таннери, далее, рассматривает их как системы целых чисел и тем подготовляет читателя к изучению комплексных чисел. Заметим, в частности, что едва ли не впервые в этой книге (— наконец-то! —) теория ир-рациональностей изложена в учебном пособии на почве понятия о «сечении», по способу Дедекинда4*. Как вы­годную особенность книги, отметим также введение некоторых элементов из теории чисел. Хотя бывало это и в других учебниках, например А. Н. Глаголева, но де­лалось менее систематично. Кое-где включенные исто­рические сведения оживляют изложение, и можно было бы пожелать, чтобы в русском переводе число их было увеличено, например в сносках. В частности, представ­ляется настоятельно нужным введение славы, посвящен­ной краткому обзору лингвистических данных о значении названий чисел и, отчасти, основных арифметических операций, объяснению различных цифровых систем и происхождению их, наконец историческому очерку развития арифметики.

Позволю себе сказать несколько слов и о некоторых недочетах этой книги, которые, впрочем, переводчику ее или ее редактору восполнить при последующих изданиях было бы не трудно. Прежде всего, непонятно, почему автор книги так мало говорит о теории множеств, хотя и пользуется ею негласно для построения большей части своего труда. Выставить некоторые положения этой под­основы математики тем более важно, что они и сами по себе много дают как для общего развития, так и для осознания арифметических операций. По дидактическим соображениям следовало бы, вероятно, отнести соответ­ствующие параграфы куда-нибудь в средние главы кни­ги, или в какой-нибудь дополнительный отдел. Но где бы ни были они помещены, а недостаток этих парагра­фов чувствуется заметно.

Далее, автор руководствуется «законом постоянства» в употреблении и расширении области чисел и прочих математических сущностей,— законом, указанным впер­вые Пекоком, а затем — Ганкелем5* и др. Мало того, автор считает допустимым говорить в «арифметике» о числах отрицательных и иррациональных. Это — пре­красно. Но мне, после этого, совершенно непонятно, какими соображениями руководились гг. автор, редактор и переводчик книги, когда один опускает,— а два дру­гие — молчат при этом,— опускает едва ли не самое

основное и самое естественное расширение области чисел — числами трансфинитными и типами порядка. Начатки учения о трансфинитах вовсе не труднее многого того, о чем говорится в «Курсе» Ж. Таннери и, конечно, го­раздо легче иного, хотя бы, например, некоторых теорем теории чисел. Между тем, не говоря уже о перестройке всей математики на почве Канторовских идей6 , мы должны отметить громадное обще-образовательное зна­чение теории трансфинитов и пользу ее для матема­тического развития, например для ясного различения чисел порядковых от количественных. Пора и дидактике математики оставить предубеждение против этой важной ветви математических знаний! Пора сознать, что его движет horror inflniti7", хотя этот страх бесконечности и прикрывает наготу свою фиговым листом мнимой трудности учения о трансфинитах.

Издана книга приятно, цену ее нельзя назвать высо­кою...

Не имея под руками французского текста книги, я не мог проверить перевода. Непосредственное же впечатле­ние от него благоприятное: перевод удобочитаем, терми­ны употребляются точно. Имя редактора,— известного уже в педагогической литературе,— поставлено на об­ложке, очевидно, не только для украшения. Одно только в переводе изумляет читателя,— это глава десятая (стр. 423—474). Тут говорится о метрической системе. Но метрическая система вообще отнюдь не есть что-то обще­признанное в своей ценности, а у нас в России общест­венное значение метрической системы почти равно нулю. Даже научная система С. G. S.8*, принятая за между­народную для лабораторий, есть дело слишком спе­циальное, чтобы стоило занимать ею — учащихся средних школ — в особенных подробностях (сам Ж. Таннери по­святил ей 9 стран.,— см. § 357). Метрическая же система — это просто система французская, уместная во фран­цузской книге и вовсе не уместная в книге русской. По­свящать пол-сотни страниц метрической системе в книге, предназначенной для русской школы, и не ска­зать ни слова о системе меры господствующей,— только потому, что французский автор для своей страны и на своем языке делает так,— это промах, который необхо­димо должен быть исправлен в последующем издании. Но если излагать метрическую систему длин, площадей, объемов, весов и т. п. еще имеет некоторый смысл (хотя место ее — в руководствах к производству физических измерений и т. п. книгах, а вовсе не в русском курсе

арифметики), то §§ 6 и 7 этой, десятой, главы представ­ляет уже решительный курьез. Тут учащийся узнает, что «монетная единица есть франк (!). По закону 18 жерми­наля III года (!!) франк состоит из 5 граммов серебра пробы 9/ю—*> что «единственное подкратное франка, ко­торое находится (!) в обращении, есть сантим, или сотая часть франка». И, в довершение курьеза,— что «эта еди­ница есть в настоящее время теоретическая: монеты в один франк не имеют пробы 9/10». Итак, учащемуся предлагается забыть о рублях и копейках, не знать ниче­го о их пробе, о их весе и т. д.— для того, чтобы усвоить себе... даже не пробу и не вес тех французских монет, с которыми он может встретиться в жизни, а фикцию, существующую только «в законе 18 жерминаля III года». Другими словами, из сферы арифметики или, даже, мо­нетных единиц учащийся переносится в область рево­люционного законодательства, да притом датируемого по календарю, не существующему даже во Французской Республике!

Далее, учащийся узнает, что «на основании монетной конвенции (6-го ноября и 23-го декабря 1865 года), к которой присоединились Франция, Греция, Италия, Швейцария и Бельгия, чеканятся золотые монеты...» и т. д.; что «монета в 5 франков (серебряная) есть един­ственная монета, пробы 9/іо> другие серебряные монеты имеют пробу 835/ιοοο· Но эти последние и не являются законным платежным средством во всех государствах союза»; что «во Франции чеканятся, кроме того, бронзо­вые монеты»...; что «наконец, во Франции есть еще ни­келевые монеты» и т. д. Далее, таким же порядком, сооб­щается, о ремедиуме, принятом во Франции, и возвеща­ется, что «все желательные по этому предмету сведения мы найдем в «Ежегоднике Бюро Долгот» за нечетные годы». Далее, подобным же образом, рассуждается о весе серебра и золота, вычеканенных в монету (француз­скую!), определяется действительная ценность (во фран­ках!) слитка золота или серебра, тарифная ценность (по закону 31 октября 1879 года!), о биржевой котировке ки­лограмма золота и серебра и т. п. и т. п. Переводчик и редактор словно забыли, что они пишут в России, и даже в сердце России. Параграфы пестрят названиями всяких государств и всяких законов, и ни разу, хотя бы обмолвкою, хотя бы в примечании или в дополнительном параграфе, не упомянуто имени России или какой-ни­будь русской меры.

Я не знаю вообще, нужно ли говорить обо всех этих пробах, ремедиумах, котировках и т. п. в «Курсе арифме­тики*. Но если согласиться, что нужно, то гг. перевод­чикам естественно было бы подумать о нуждах тех, кто будет читать и изучать их перевод. Мне надобно узнать вес рубля, ремедиум золотого пяти-рублевика и т. п., а взамен этого я получаю сведения, почти не имеющие для меня ни теоретического, ни практического значения.

Но, если можно хоть сколько-нибудь оправдывать параграфы о французской системе мер, весов и монет­ных единиц системы нам современной, то следующий параграф той же главы, трактующий о «старых француз­ских мерах», не имеет в русском переводе даже извине­ния современностию. Неужели, в самом деле, учащемуся надо уметь переводить метр в туаз, употреблявшийся в до-революционной Франции и ныне нигде не употреб­ляющийся, и обратно, или знать подразделения этого туаза. И неужели, в книге, предназначаемой для школы, и притом русской школы, уместна фраза: «В Ежегоднике Бюро Долгот (за нечетные годы) можно найти сведения как относительно старых мер (французских и др.), так и относительно иностранных мер». Очевидно, здесь под «иностранными» мерами учащийся должен разуметь аршин, вершок, фут, дюйм, пуд, фунт и т. д.! Кстати ска­зать, Annuaire du Bureau des Longitudes, к которому от­сылается ученик для того, чтобы узнать, что такое аршин или фунт, едва ли имеется в большинстве даже губерн­ских городов, а по цене (я не говорю уж о языке), при­нимая во внимание, что это издание надо выписывать ежегодно, недоступен не только ученикам, но и препо­давателям.

Может быть, сказанные замечания покажутся читате­лю настоящего отзыва суровыми; но они имеют целью вовсе не умалить достоинства хорошего перевода пре­восходной книги Ж. Таннери, а лишь сделать эту книгу в следующем издании еще более соответствующей той цели, которую она себе ставит. Нельзя не отметить за­слуги лиц, взявших на себя обязанность и нелегкий труд перевода этой книги.

«Курс теоретической и практической арифметики» Ж. Таннери,— говорит редактор его,— по нашему мне­нию, может служить прекрасным пособием для старших классов мужских и женских средних учебных заведений, для учительских институтов и учительских семинарий, а также для готовящихся к поступлению в высшие спе­циальные учебные заведения. Что же касается препода-

вателей средних учебных заведений, то эта книга яв­ляется для них необходимым и незаменимым руково­дством при преподавании арифметики в старших классах. Небесполезна она для студентов высших учебных заве­дений, а также и для тех лиц, которые путем самообра­зования пожелают серьезно и обстоятельно изучить арифметику».

Министерство народного просвещения «признало тако­вую заслуживающею внимания при пополнении учени­ческих, старшего возраста библиотек средних учебных заведений (в особенности педагогических классов жен­ских гимназий)». Главным управлением военно-учебных заведений она «рекомендована фундаментальной библио­теке кадетских корпусов». Пожелаем же ей заслуженного успеха и в духовно-учебных заведениях и скорейшего появления нового переработанного издания.

«ВО ХРИСТЕ САПЕР»

К столкновению А. И. Герцена и Преосвященного Игнатия Брянчанинова. Предисловие к публикации А. И. Герцена «Во Христе сапер Игнатий» и статьи епископа Игнатия «Замечания на отзыв журнала «Колокол» Кавказскому епископу Игнатию»

Печатаемые здесь документы обрисовывают одну из идейных стычек, которыми столь изобиловали шестиде­сятые годы. Приемы борьбы каждой из спорящих сторон, их язык, их основные идеи — все здесь выразительно противопоставляется друг другу. Но наиболее замеча­тельно сочетание имен: едва ли не самый умный из представителей революционной России — А. И. Гер­цен,— сталкивается здесь, вероятно, с самым одухотво­ренным из иерархов русских,— с епископом Игнатием Брянчаниновым. Оба — из дворянских семей, оба писа­тели, оба оставившие быт и уклад жизни своих отцов; однако, пошли путями разными и, неожиданно, столк­нулись, и столкнулись в вопросе, который был наиболее острым и наиболее волнующим вопросом того времени.

Поводом к этому столкновению послужило «Воззва­ние» епископа Игнатия к ставропольской пастве. Пре­достерегая духовенство своей епархии от «якобинской» пропаганды, епископ опровергает одну из статей Щапова, появившуюся в «Православном Собеседнике». В ответ на «Воззвание», впрочем предназначенное лишь для обра­щения в ставропольской епархии, появилась в Герценов-ском «Колоколе» заметка, под ядовитым заглавием «Сапер во Христе Игнатий», имевшая явною целью очернить епископа-подвижника. Мы перепечатываем ее по списку, в бумагах Еп. Игнатия, доставшихся Сергиевой Пустыни, найденному иеромонахом Игнатием Садков-ским, вместе с примечаниями к ней и особым ответом на нее. Принадлежит ли эта заметка самому Герцену — сказать трудно. Но, хотя издатели «Собрания сочине­ний» А. И. Герцена и не сочли нужным включить ее в число его сочинений,— можно, однако, с полною уве­ренностью утверждать, что Герцен является за нее по меньшей мере поручителем.— Точно так же не имеют

подписи и подстрочные критические примечания к этой заметке и разбор ее. Но датировка рукописей, решитель­ное изъявление в них мыслей и чувств епископа Игна­тия, сообщение разных частных обстоятельств жизни, известных лишь самому Игнатию, — все это заставляет думать, что автором их должен быть признан говорящий о себе в третьем лице Игнатий же. Если добавить сюда точный и тонкий характерный «игнатиевский» язык, в котором чувствуется человек, прошедший школу точного знания, объективный и спокойныый тон изложения, безупречно благородная манера возражать противнику,— то едва ли еще могут оставаться какие-либо сомнения в авторстве Игнатия.