Geum.ru

Составление и общая редакция игумена андроника (а с. Трубачева), П. В. Флоренского, М. С

Вид материалаДокументы

Содержание


Церковь и богословие
От юбилейной комиссии императорской московской духовной академии
Подобный материал:
1   ...   54   55   56   57   58   59   60   61   ...   79

ЦЕРКОВЬ И БОГОСЛОВИЕ

Предисловие к публикации отрывка из письма Н. П. Гилярова-Платонова к ректору Астраханской семинарии архимандриту Вениамину

Печатаемое ниже письмо Н. П. Гилярова-Платонова, сообщенное в редакцию М. А. Новоселовым, есть ответ на некоторые недоумения ректора Астраханской семина­рии архимандрита Вениамина. Встревоженный нападками церковно-исторической и библейской критики на бого­словие, он увидел в них решительное испытание Цер­ковной Истины и потому воззвал к Н. П-чу о помощи. По мнению арх. Вениамина, довольно распространен­ному, впрочем, и по сей день, защитить Святыню Церк­ви можно, не положительно уяснив ее как начало жизни духовной, но лишь отрицательно,— а именно, разбив все частные нападки критики на наличное богословие. Но, весьма естественно, что друг и сотрудник Хомякова, Ю. Самарина, И. Аксакова самым решительным и рез­ким образом отверг такую защиту Церкви, которая в своем существе уже является уступкою западному ра­ционализму, ибо сходит с собственной почвы церковно­сти, вступает на поля неверия и берется за чуждое себе оружие. Истина Церковная, по мысли Н. П-ча, обеспе­чивается не в каждый отдельный момент случайным уничтожением случайных нападок на богословие, зави­сящим в своем успехе вовсе не только от правоты Церкви, но и от разных внешних обстоятельств, а существенною перестановкою понятий о Церкви и о церковном преда­нии или, точнее говоря, осознанием, что богословие — для Церкви* а не Церковь — для богословия. Церковь — больше основных идей церковных; идеи эти — больше осознающих их понятий; понятия — больше выражаю­щих их терминов; термины — больше содержащих их постановлений; постановления — больше тех актов, коими ими запечатлеваются в истории, и, наконец, эти акты — больше, чем учебники и курсы, их излагающие. Мысль, выражаемая в настоящем письме Н. П-м после

работы славянофилов, Вл. Соловьева и, в новейшее вре­мя, архиепископа Волынского Антония и архиепископа Финляндского Сергия, уже проникла в общественное сознание, хотя и не вполне утвердилась в нем. В упро­щенной же формулировке она — в том, что требуется строгое различение при расценке разных слоев церковной жизни и понимание, что одно дело — Церковь, непре­ложное условие духовной жизни, а другое — разные виды проявления церковной жизни включительно до самых поверхностных, вроде школьных учебников богословия.

Доказательство этой мысли Н. П-ч ведет а fortiori чем и объясняется резкость многих выражений, которая могла бы быть смущающей сама по себе, если бы в дан­ной аргументации не служила к вящему подкреплению основной нити рассуждения. Эту последнюю можно вы­разить следующими словами. «Я не только не стану Вам опровергать возражений критики, которые Вас смути­ли,— как бы говорит Н. П-ч,— но, чтобы выпуклее представить защиту Церкви, представляю еще новые. И вот, если бы даже все это было и в самом деле так, если бы таких возражений против богословия было бы и еще придумано сколько угодно и мы ничего не смогли бы на них ответить,— все равно все они, вместе взятые, ничуть не доказывают того, что ими обычно хотят дока­зать,— ничего не говорят против Истины Церковной. Правильны они или неправильны — это специальный вопрос; но поймите, что для веры в Церковь тут нет ни­какого основания колебаться, а для неверия — злорадст­вовать» 2*

Сила и яркость печатаемого письма существенно свя­заны с непосредственностью его выражений. Если бы они показались иногда соблазнительными для читателя, то пусть он вспомнит, что сознательная и крепкая привер­женность Н. П-ча к Церкви Православной засвидетель­ствована хотя бы одним тем, что сочинения его издавал К. П. Победоносцев. Редакция не считает себя вправе выпустить хотя бы и не совсем осмотрительное слово православного мыслителя, которому, по словам Μ. Н. По­година, Бог дал «не пять, не десять талантов, а двадцать, тридцать и даже более».

Пропуски в тексте, обозначенные точками, произош­ли от сохранения некоторых листов рукописи.

ОТ ЮБИЛЕЙНОЙ КОМИССИИ ИМПЕРАТОРСКОЙ МОСКОВСКОЙ ДУХОВНОЙ АКАДЕМИИ

В связи с исполнившимся столетним пребыванием Императорской Московской Духовной Академии в сте­нах Обители Преп. Сергия Юбилейная Комиссия наме­рена осуществить пожелания, уже неоднократно выска­зывавшиеся как частным образом, среди корпорации и бывших воспитанников Академии, так и в Совете ее, завести в Библиотеке Академии особый отдел, специ­ально посвященный материалам по истории Академии и трудам ее бывших воспитанников. Работы такого ха­рактера предполагается поместить в качестве справочни­ков в особом шкафе читального зала Библиотеки.

К занимавшимся историей и бытом Академии, а рав­ным образом — судьбами ее воспитанников и вообще ко всем осведомленным в вышеуказанных вопросах Юби­лейная Комиссия обращается с покорнейшею просьбою о доставлении в Библиотеку исследований, монографий, заметок, воспоминаний, писем, портретов и прочих до­кументальных материалов по истории Академии, трудов ее бывших воспитанников и деятелей и биографических данных о тех и других. В особенности желательны от­дельные оттиски статей, исследований и материалов из периодических изданий.

Юбилейная Комиссия просит надписывать на при­сылаемых пожертвованиях: «В справочный отдел по ис­тории И. М. Д. Α.».

[РЕЦЕНЗИЯ]

по поводу книги: Η. М. Соловьев — «Научный» атеизм.

Сборник статей о профессорах Геккеле, Мечникове и Ти­мирязеве. Книгоиздательство «Творческая Мысль». М., 1915, 93 стр. Ц. 60 к.

Выпущенный недавно г. Соловьевым сборник его статей, объединяемых одною задачей — парировать неко­торые выходки современных позитивистов, равно про­тивные как религии, так и науке,— этот сборник есть opus 15-ый книгоиздательства «Творческая Мысль». Совпавший с появлением этого сборника десятилетний юбилей скромного и вдумчивого книгоиздательства дает побуждение сказать несколько слов привета «Творческой Мысли». Это предприятие было основано Рафаилом Михайловичем Соловьевым, краткие сведения о жизни и личности которого предпосланы его дневнику, по­смертно изданному под заглавием «Философия смерти». Умерший 24-х лет юноша Соловьев успел оставить о себе память и в науке, и в сердцах друзей, но еще более унес с собою надежд и привязанностей. Будучи моложе его, по Московскому Университету, на два курса, я не успел завязать с ним личного знакомства. Но помню, он не раз обращал на себя мое внимание своими остро-вдумчи­выми глазами, во что-то впереди себя вглядывавшимися чрез золотые очки. В Р. М. Соловьеве сочеталась отре­шенность от окружающего с живостью темперамента. Он отзывался на окружавшие явления, но словно как-то вдруг, оторванный от своих размышлений. Это возбуж­дало к нему интерес, даже в людях чужих. Приветливо встречался он на лестнице или где-нибудь в коридоре и смотрел, как знакомый. Казалось, еще чуть-чуть — и сам собою завяжется разговор.

Повышенная ли внутренняя жизнь, ясно выражав­шаяся на его лице, была причиною или что иное, но он казался мне «не жильцом»; я говорил себе, что у него, вероятно, туберкулез. Но, как оказалось, он не страдал от этой болезни. Говорю это к тому, что в лице Р. М. Соловьева было ясно видно что-то особое.

Этот-то юноша, искренно преданный науке и сам много работавший в области математики и физики, сумел понять ложь науко-поклонства, которое делает из нее идола и тем не только вредит свободному раскрытию внутренней жизни, но и стесняет свободное проявление самой науки. Наглядным примером того, к чему ведет это наукопоклонство, представляется Геккель, сначала зарекомендовавший себя ученым, а потом обнаружив­ший невежество, легкомыслие и даже пустившийся на подлог

Если «сущность науки — в ее свободе», как любил говорить Георг Кантор, то долг науки — в ее само­критике 2*. Р. М. Соловьев понял это, и понял, в каком гипнозе мнимо-научными теориями держится полу­образованный читатель, якобы во имя науки, и притом стараниями тех, кому часто нет ни малейшего дела до науки. Отсюда-то и возникла для него мысль о необхо­димости культивировать самопознание науки и, вообще, культуры в русском обществе. Для осуществления этой идеи к нему присоединились А. Бачинский, впослед­ствии отставший от издательства, и брат Р. М-ча Соловь­ева,— Николай, автор ныне выпущенного сборника. Когда же, в 1904-м г., Р. М. Соловьев неожиданно скон­чался, его любимое дело продолжили его сотрудники. Деятельность издательства количественно невелика: 11/2 книжки на год оставляют желать еще многого. Но кто знает, как трудно у нас вести идейное издание, особенно без капитала и без субсидий, тот поймет, что и 1 У2 книжки в год есть дело не легкое, заслуживающее при­знательности всех, кому дорого русское просвещение.

Чтобы охарактеризовать деятельность книгоиздатель­ства «Творческая Мысль», наиболее показательным будет привести список его трудов. Вот он:

А. Пуанкаре,— Наука и гипотеза. Г. Геф-динг, — Философские проблемы. А. Лиштанбер-же,— Рихард Вагнер, как поэт и мыслитель. Сборник по философии естествознания. Статьи А. Бачинского, проф. В. Вернадского, проф. И. Огнева, Н. Соловьева, проф. Н. Умова, А. Шукарева. Р. Соловьев,— Фи­лософия смерти. А. Пуанкаре,— Ценность науки. Г. Гефдинг,— Понятие воли. Н. Соловьев,— Религиозный элемент мысли. Г. Бело, А. Дарлю, А. Лиштанберже и др.,— Этюды моральной фило­софии XIX века. Оливер Лодж,— Жизнь и Материя. Критика «Мировых Загадок» проф. Геккеля. Эмиль Б утр у,— Вильям Джемс и религиозный опыт. Эмиль

Б утру, — Наука и Религия в современной философии. К. Леонтьев,— О Владимире Соловьеве и эстетике жизни. А. Г. Табрум,— Религиозные верования со­временных ученых 5*

Сюда надо добавить еще книжку, приведенную в заго­ловке статьи. В ней издательство по-прежнему остается верным своему знамени — бороться за мысль творческую против мысли заскорузлой и несвободной. Написана эта книжка выразительно и просто, читается с интересом. Она может быть полезна преподавателям средних учеб­ных заведений. Не мешало бы почитать ее и ученикам старших классов.

ПРЕДИСЛОВИЕ

к сборнику «Израиль в прошлом, настоящем и будущем». М., 1915

Едва ли кто не видит, что еврейский вопрос — во­прос мировой и, более того, центральный вопрос все­мирной истории. Бесчисленные и запутанные нити ис­тории сходятся именно в этом узле. В этом, вероятно, согласно большинство вдумывавшихся в судьбу Израиля и в судьбы истории человеческой. Но сколь единодушно большинство в оценке важности вопроса, столь же непри­миримо враждебны чаще всего слышащиеся голоса, пы­тавшиеся развязать узел...

В самом деле, какие решения слышим мы? Это — или юдофильство, или юдофобство. Но кто дерзнет спо­рить с юдофилами, что «спасение от иудеев» (Ин. ГѴ, 22) и что все наиболее ценное из достояния человечества — разумеем Откровение, как ветхозаветное, так и новоза­ветное,— даровано через посредство «избранного народа»? Иудеи считали и считают себя стержнем мира и свои судьбы — осью истории. Можно ли спорить против того? А с другой стороны, кто посмеет отвергнуть основное положение антисемитов, что иудеи — «враги рода чело­веческого», враги культуры, враги высшего достояния человечества... что нет такой скверны, которая не текла бы в конечном счете именно от этой «церкви лукавную-щих» (Пс. 25, 5)? И разве не правда, что великий тай-нозритель исторических судеб св. Иоанн Богослов, сам иудей, называет иудейство «сборищем сатанинским» (Откр. II, 9; III, 9) вовсе не только в общем смысле, но и в точном значении этих слов? Да, залегающие на дне масонства — величайшая мерзость, о ней же «не леть есть глаголати»,— культы сатанинские и люцифериан-ские организуются либо непосредственно, либо посред­ственно иудейством!

Величайшая из антитез должна быть сказана именно о нем: через иудеев мир познал Бога, но через иудеев же он вошел в общение с Сатаною!

23 П. Флоренский, т. 2

Правы юдофилы; но не менее правы и юдофобы. И те и другие даже более правы, чем это обычно выска­зывается. И если первые ссылаются на то, что теократи­ческая история Израиля подготовила рождение Мессии-Христа, то вторые, не без основания, в «синагоге сатанинской» видят гнездо, уготовляющее Антихриста. Правы юдофилы, правы и противники их. Но вместе с тем не правы одни, не правы и другие.

Как понять это противоречие, равно тревожное и для христиан, и для иудеев?

Если иудеи — «избранный народ», то не выходит ли отсюда, что печатью Божественною как будто скрепля­ются все их деяния, все их внутреннее злое устроение, в том числе — зловонная зараза, от них плывущая, и даже их присное противление Богу (Деян. VII, 51)? Но может ли это вместить христианское сознание, даже самое смиренное, и может ли, с другой стороны, с этим поми­риться честный еврей?

Если иудеи — народ, неудержимым образом оказы­вающийся «сборищем сатанинским», если проклятие, словно роковое, лежит на этом народе, то безысходность и отчаяние вливаются в душу иудея, когда он поймет печать отвержения, на нем лежащую. Можно ли честному еврею не погрузиться в беспросветный мрак отчаяния, когда он увидит проклятие и порчу, которые несет с со­бою он в мир? Да и не только еврей; может ли тогда, при сознании этой невыносимой муки другого, остаться спокойным христианин?

Вот антиномия еврейского вопроса, как она встает перед созерцателем исторических судеб народов и перед обозревателем современной жизни.

Однако, не только антиномия, но и решение ее дается Божественным Откровением. «Конец, решающий дело» и, в данном случае, предуказанный величайшим из юдо­фобов и вместе величайшим из юдофилов св. апостолом Павлом и уже упомянутым нами апостолом Иоанном,— этот конец мировой истории звучит таким всеразре-шающим аккордом, светит на душу таким неизъяснимо-сладким лучом Божественного милосердия и Божией премудрости, что тут, при углублении мыслью в это све­тозарное будущее, начинают смолкать все тревоги, все мучения, колебания,— и с твердым упованием говорит умиренное сердце: «Прав еси Ты, Господи!»

Наша задача в настоящей книжке — это, именно, раскрыть не смягченно и «да» и «нет» величайшей из

мировых антиномий и затем показать глубину Божест­венной любви и премудрости, открытых в грядущих судьбах Израиля.

Не политическая и не социально-экономическая сторона еврейства, взятая сама в себе, но духовный смысл совершающихся судеб Божиих служит предметом данного издания. Мы не предлагаем здесь никаких про­грамм, а хотим лишь уяснить духовное соотношение бо­рющихся во всемирной истории сил.

Предисловие к книге: Из рукописей А. Н. Шмидт.М., 1916.

Анна Николаевна Шмидт (1851—1905)

А. Н. Шмидт родилась 30 июля1 1851 года2 в Ниж­нем Новгороде 3. Здесь она провела большую часть своей жизни, здесь имела она свои «откровения», здесь же скончалась от воспаления мозга 7 марта 1905 года, здесь и погребена вместе с матерью. С Нижним внешним об­разом связана почти вся ее жизнь. По тем скудным и случайным биографическим материалам (преимущест­венно воспоминаниям), которые пока имеются, можно установить, что «отец и мать4 А. Н. (оба дворянского рода), хотя и носили немецкую фамилию, но были вполне русскими людьми, особенно мать, богомольная, набожная женщина, ревностно исполнявшая все право­славные обряды, строго соблюдавшая посты». Отец ее был юрист и служил, кажется, судебным следователем, впрочем, судьба его была превратна, как это явствует из нижеприводимых воспоминаний о детстве А. Н. Она бы­ла единственною дочерью и воспитывалась в старозавет­ном духе. Школьного образования она, по-видимому, не получила, но держала экзамен на звание учительницы французского языка и в течение трех лет (1873—1876) была его преподавательницей в Мариинской женской гимназии, откуда вышла «по болезни» (согласно свиде­тельству врача, страдала острым сочленовным ревматиз­мом), но главным образом, по-видимому, вследствие не­

1 См. ее собственное указание: «Из дневника», с. 267 наст, то­ма !\

2 Так определен этот год в «Кратком словаре писателей-нижегородцев», изд. Нижегор. Ученой Архивной Комиссии. 1915. В некоторых воспоминаниях указывается 1853 год. По документам год этот нами не установлен. Если последняя дата верна, то год рождения А. Н. совпадает с годом рождения В. С. Соловьева.

3 По данным того же очерка в «Словаре». Однако по воспоми­наниям А. П. М.2*, сама А. Н. однажды сказала ему: «я родилась в городе святой Софии» (т. е. Новгороде).

4 Согласно метрической выписи, 27 сент. 1850 г. повенчан пер­вым законным браком в С.-Петербурге прикомандированный к Ко­миссариатскому департаменту коллежский секретарь Николай Шмидт с дочерью отставного титулярного советника Федора Романова, деви­цей Анной Федоровной, в церкви лейб-гвардии Московского полка.

сродности ей педагогических занятий, хотя французским языком она вообще хорошо владела. После разорения, постигшего семью Шмидт еще в дни ее молодости, ее жизнь с внешней стороны наполнена заботой о куске хлеба для себя и, главным образом, для обожаемой ею матери, которую она старалась обставить возможным комфортом (мать ее, после ее смерти, несмотря на слу­чайную поддержку со стороны людей, близких В. С. Со­ловьеву, терпела нужду и скончалась в 1910 году). А. Н. брала всякие занятия, не гнушаясь черной работой,— секретарствовала, переводила, сотрудничала в местных газетах, давая хронику, театральные рецензии, отчеты о думских и городских заседаниях и т. под. На работе она и умерла: 6-го января, придя на губ. земское собрание, чтобы дать отчет о нем, она почувствовала себя плохо, врачи нашли воспаление мозга, и с тех пор в течение двух месяцев она не открывала глаз, почти не приходя в сознание до самой смерти (См. «Нижегор. Лист», № 63, от 8 марта 1905 г.).

Вот бесхитростные, но выразительные воспомина­ния человека, стоявшего близко к ее детству и ее семье (В. В. К.).

Насколько память не изменила мне. я помню, мне было тогда 6 лет, как приехала в Нижний моя крестная — Анна Федоровна Шмидт — родная мать Анны Николаевны. Остановились они в номерах, на Б. Покровке. Когда мы пришли с моей матерью к ним. то едва могли успокоиться от радостного свидания. Моя мать была с Α. Η. подругой в детстве. Жили тогда они в Н.-Новгороде. Хорошенько не помню, кем был тогда отец А. Н., но по рассказам моей матери жизнь А. Ф. была очень веселая. Она была хорошая музыкантша. Очень хорошо играла в любительских спектаклях. Была красива. Ее все боготворили. Была из очень старинной дворянской семьи. Ее сестра была, кажется, фрейлиной у Императрицы Марии. Но это я знаю только по расска­зам моей матери.

Α. Η., как рассказывала моя мать, росла удивительным ребенком. Она не любила общества, но зато любила играть, не в куклы,— нет, Но рассуждать сама с собой, или, если приходила к ней моя мама, то она усаживала ее на стул, а на другие стулья сажала кукол и начинала сама им что-нибудь рассказывать, как взрослая. Конечно, матери надоедало слушать ее и у них происходили иногда разногласия, хотя это нисколько не охлаждало друг к другу. Потом, когда настало время учиться Α. Η., ей взяли репетиторов.

Они ходили заниматься к ней на дом. Мать говорила, что учителя поражались тогда ее умом и развитием. Она часто задавала им такие вопросы, что они не могли ей отвечать (об этом мне рассказывала ее мать). По рассказам же ее матери, в детстве Α. Η., когда к ним прихо­

дили гости, то занимать их не приходилось, так как А. Н. так умела их увлекать своими рассуждениями, что все с удовольствием ею занима­лись.

Когда они переехали в Нижний, то А. Н. стала держать экзамен в Нижегор. мужской гимназии. И выдержала его с отличием. Поступила она после этого в Мариинскую гимназию учительницей французского языка. Ее мать была против этого, и в конце концов А. Н. пришлось уступить и уйти из гимназии. Отец ее в это время служил в Польше, кажется, мировым судьей. А Ан. Н. с матерью жила в Нижнем. В это время я жила у них; они взяли меня от родителей, чтобы я училась в гимназии. Занималась со мной А. Н. Помню, как она сердилась на меня за мою лень; сколько я пролила слез: хотелось бегать, играть, а тут за книжки сажают. Они меня очень любили, в особенности А. Ф. Я была ее крестницей, а моя сестра — крестницей А. Н., и вот они так и делились: одна — одну баловала, другая — другую.

Помню, как у них было все натянуто: все было распределено, в какой час что делать — это было так скучно не только для меня, рез­вого ребенка, но и для А. Н.

Когда она бывало расшалится,— это была не взрослая барышня, а резвая шалунья; схватит бывало меня под руки и вертимся по комнате, а то в жмурки начнем играть. Какая была она славная, так остроумно что-нибудь говорила в это время. Мать тоже размилостивится. И так хорошо, так весело. Но бывали и тяжелые минуты. Это когда А. Н. в чем-нибудь провинится, и тогда беда, и ей, и мне скверно: старуха начнет ворчать, закрывается дверь в спальню и там начинается отчитыванье А. Н. Поставит ее на колени, а та стоит и просит прощенья, и так часа 2, наконец-то последует прощенье, целованье ручки, и опять все развеселяется.

Помню, как они собирались в концерты. Начиналось одеванье с 5 часов. Надевалось столько разных фуфаек! А. Н. капризничала — она не любила кутаться, но мать, боясь простуды, заставляла. Их всегда сопровождала горничная, которая их там раздевала, и когда публика вся разойдется, то они начнут одеваться.

Любила я разговаривать с А. Н.— так славно, так понятно она все объясняла.

Помню, они каждый год ездили в село Воскресенское на дачу, там служил ее отец раньше, до Польши, и они к этому селу привыкли и ежегодно ездили туда на лето. Сборов было очень много. Ехали мы с большим мученьем. Нам обоим много попадало от Α. Φ — то «не раскрывайте рты — пыль летит», когда нам хотелось болтать; то кутает нас к вечеру в теплые платья, тогда как и так жарко.

Наконец приехали. Въехали в село к вечеру. Квартира была уже готова, т. к. раньше письмом предупреждали о нашем приезде. Боль­шой дом в пять комнат. Мне дали хорошенькую комнату. Начался спор из-за комнаты. А. Н. желает эту комнату, но ей не позволяют ее занять, т. к. она далеко будет от мамаши. Ей было запрещено писать по вечерам, и поэтому мать держала ее при себе. На даче жизнь пошла опять однообразная, с теми же сценами стояния на коленях.