Geum.ru

Составление и общая редакция игумена андроника (а с. Трубачева), П. В. Флоренского, М. С

Вид материалаДокументы

Содержание


Рассуждение на случай кончины отца алексея мечева
Подобный материал:
1   ...   44   45   46   47   48   49   50   51   ...   79

Но возможно и представление хотя и близкое к этому, но прямо противоположное: когда истинною реально­стью признаются точки, некоторые центры на самом деле исходящего из них действия. И тогда силовое поле есть нечто, производимое этими центрами, и своим строени­ем, в свой черед, полагающее, как некоторое отвлечение, образование — пространство, мировую среду. Однако это последнее мыслится теперь уже как некоторое от­влечение. Что касается до силовых центров, то мы, ко­нечно, представляем себе действие исходящим от них и распространяющимся: так, свет растекается от световой

точки, так, вода течет из подземного ключа; источник сознается при этом местом входа в мир энергий, в нем доселе не бывших. Не в том ли очарование звездочки, что для нас она представляется порой из иного мира со­чащей светлую благодать? Теперь сила уже не мыслится как результат давления atergo со спины, но есть тяга, непосредственное притяжение к центру, исходит именно от него как источника, родника силы. Так, понятая точ­ка есть единица, дифференциал. От такого представле­ния о точке ведется символическая линия, нечто τό όν — рождения, возникновения.

Точка есть пустота, но она же и полнота. Однако и там и тут она мыслится на границе бытия и небытия, или местом перехода от того, что мы считаем в здешней нашей жизни действительностью,— к ее отрицанию, или, напротив, переходом от потусторонней реальности в здешнее ничтожество, но во всяком случае соединяю­щей два мира: мир действительного и мир мнимого, она есть место трансценза. Достойно внимания: почти во всех символических применениях точки символ может быть перетолковываем как в ту, так и в другую сторону, но эта, связующая две области, функция точки остается, хотя в том или другом определенном мировоззрении и делается акцентуация на положительном или на отри­цательном истолковании символа.

В онтологии точка означает Начало, Единицу, Пер­вопричину; это онтологический Центр, из которого все развертывается; это — Активный Принцип, Дух, Разум, Бог, Бог Отец, Йот кабалистической философии, сам изображаемый точечной буквой йот. Поэтому это муж­ское начало, которое еще не выделило из себя своего женского дополнения и, как полномощное, андрогенич-но, рождает из себя. Но эта полнота мощи, перед кото­рой все проявленное и рожденное есть ничто, с точки зрения этого последнего, из мира проявлений, сама оце­нивается как Ничто, как Эн-соф, как начало, постигаемое лишь via negationis, как предмет апофатического бого­словия; точка — символ Неименуемого, Непознаваемого и т. д. и*

Точно так же космологически точки есть солнечная пылинка или солнечный атом, из которых зиждется мир, атом, электрон и проч.; как положительные начала пере­устройства. Но она же — центр мира, то есть мыслимое, но не действенное мировое средоточие. Она — бытие и небытие, энергия и ничто.

Пневматологически точка-звезда, точка-искра, или искорка, есть символ души, по воззрениям различных народов и включительно до Funkelein12* мейстера Эк-харта; этим представлением душа признается некоторым положительным центром реальности, но им же эта по­следняя отрицается, потому что и звезда и искра суть символы света, оторвавшегося от Абсолютного Света и в своей индивидуальности мгновенно угасающего и пре­ходящего. Вероятно, близко к только что указанным символам и представление об искре как явлении вовне оплотнения душевных энергий, а также различные рас­сказы о чудесных явлениях, например святых, из точки: световая точка распускается как бутон и развертывается в целую фигуру.

Биологически точка есть символ сведения того или другого физического процесса в некоторый жизненный центр. Жизненная точка у Гёте, зерно в символических представлениях всех народов, клетка или хромосома как носительница жизни; сперматозоид; монада как живой организм, мыслимая как материальный минимум, по­смертный носитель жизни для будущего воскресения, то есть зародыш имеющего воскреснуть тела, os sacrumі3* в иудейском богословии; какое-то минимальное образо­вание из монад телесного состава, посмертный носитель формы тела у Лейбница; пуп как средоточие и исходный пункт всего организма; сердце или, точнее, plexus solaris, солнечное сплетение, несущее ту же функцию, но в от­ношении душевного тела; чакрамы индусской йоги и отчасти сближаемые с ними нервные узлы анатомии и т. д. и т. д.— все это мыслится как положительное зна­чение символической точки, но имеет и подчиненный момент отрицательный, поскольку само по себе оно есть ничто в сравнении с тем, чем должно стать или что в нем сосредоточивается. Да кроме того, оно должно выйти из себя, перестать быть собою, умереть, чтобы осуществить свою возможность: «зерно не оживет, если не умрет», клетка не разрастается в организме, если не уничтожится, как неделимое, раздвоением; крестец должен истлеть в могиле, прежде чем воскреснуть в но­вое тело; сперматозоид — раствориться в яйце, чтобы, оплодотворив его, произрастить из себя жизнь; а средо­точиям нервной энергии необходимо разлить эту энер­гию по всему телу, то есть перестать быть средоточиями, рассеяться, чтобы обнаружиться и жить. Общий закон один: τό αη бѵ становится τό δν не иначе как пройдя через τόούκδν** .

Там, где дело идет о жизни, выдвигается в значении точки на первый план момент положительный, тогда как отрицательный составляет фон; при построении же от­влеченных схем происходит обратное, и главенствует отрицательное значение точки. Так, физически точка несет функцию преимущественно абстрактную: центр тяжести, центр инерции, точки различных физических состояний — плавления, испарения, критическая точка ожижения газов, фокус схождения лучей, особенно мнимых, и т. д. Эти точки, как отвлеченные, не соответ­ствуют никакой реальности, и физическое явление про­исходит так, как если бы в данной точке было некоторое реальное средоточие: центр тяжести не есть что-нибудь реальное, он может даже прийтись в пустой полости тя­желого предмета, но самый предмет механически ведет себя так, как если бы вся масса его была сжата в этот фиктивный центр. Подобное же надо сказать и о прочих точках такого рода; так, мнимый фокус геометрической оптики есть такая точка, что если бы лучи исходили из нее, то дальнейший ход их был бы как раз таким, каков он на самом деле, хотя этому мнимому фокусу не при­надлежит никакой физической реальности. Точки физи­ческих состояний опять суть способы нашего понимания действительности, но не центры силового воздействия. Точка плавления не есть причина плавления вещества, а — мысленно полагаемая граница между твердым и жидким его состоянием.

Некоторые точки начертательной геометрии, усвоен­ные теорией изобразительных искусств, почти неотделимо вросли в родственные понятия геометрической оптики: точка зрения, в смысле locus standi, точка схода в пер­спективе и т. п. суть искусственные вспомогательные приемы рассуждения. В особенности явно выступает от­рицательный момент точки перспективного схода: к этой точке сходятся основные прямые перспективного изображения, и она оказывается композиционным цен­тром картины. Композиция из него мыслится исходящей и разрастающейся. Но по своей пространственно-изо­бразительной функции точка схода есть не источник изображения, а его сток, не начало, а конец. Плоскость, перпендикулярная к центральному лучу зрения, мыслится засасываемой в бесконечную глубину Евклидовского протяжения, всегда одинаково, однообразным движением, без зацепок, задержек и остановок. И, отодвигаясь, она загребает собой все встречающееся на пути, начисто вы­метая пространство от какой бы то ни было реальности,

эта же последняя, словно по рельсам в небытие, без за­держек скользит по линиям схода, пока не придет в точ­ку, то есть пока вся полнота и многообразие реальности, наполняющей пространство, не сойдет на нет, а про­странство, бескачественное, однородное и изотропное, безразличное к своему содержанию, не станет пустым и тоже не обратится, следовательно, в чистое ничто. Перспектива, то есть прямая, есть машина для уничто­жения реальности, адским же зевом, все поглощающим, в ней действует точка схода. И, наоборот, рождению ре­альности, извлечению ее из небытия, продвижению ее в действительность служит перспектива обратная, как фонтан реальности, бьющей в мир. Точка тьмы и точка света — таково соотношение центров перспективы пря­мой и обратной 15*

Как символ точки тьмы, иногда встречается точка материально черная (хотя сажа или чернила не всегда имеют цветность, и потому не всегда чернильная точка означает центр тьмы). Так, письмо с черной точкой — вестник о смертном приговоре; черный камешек, бро­саемый в урну судьями Ареопага,— голос за осуждение; черный баллотировочный шар — знак отрицания и т. д., тогда как белый камень и белый шар значат противопо­ложное, а сияющая звезда или путеводный маяк — зна­мения надежды и жизнеутверждения.

Этически и ортобиотически точка знаменует целост­ность, неповрежденность физического, а в особенности духовного существа, то есть его целомудренность, со­гласно этимологии и древнему пониманию слова σωφροσύνη из δάος и φρονέω, духовное здоровье, полноту и нерастраченность внутренних сил. Таково именно при­менение астериска — звездочки. В частности, таково иконографическое пользование звездочками, что на челе и на персях Богоматери. Отчасти сюда же относятся священные помазания в различных религиях — в инду­изме, во многих христианских исповеданиях, когда близкий к точечности обрядово-начертываемый знак знаменует целостность соответственного органа. Близко сюда же значение точки эстетическое, когда точка слу­жит живым объединением и средоточным органом худо­жественного целого. Такова точка золотого сечения, рас­членяющая и вместе связывающая во единое целое человеческую фигуру, тело животного, растительный организм, колонну, художественное здание того или другого стиля, пейзаж, наконец, целую композицию. Та­кова же вообще — центральная точка композиции живо­

писной, а отчасти — и поэтической, драматической или музыкальной. В частности, таково же средоточие розы в портале готического собора: с этого средоточия начи­нается и к нему возвращается художественное обозрение всего целого, в нем имеет сдержку и начало единства. А к точке в эстетическом смысле примыкает родственное ей, но противоположное по смысловому акценту упот­ребление точки психологическое. Тут точка служит опо­рой внимания и конденсатором апперцепции: душевные силы сводятся «в точку», внимание приводится «в фо­кус». Блестящий шарик гипнотизёра с отражающейся в нем световой точкой; всевозможные приспособления, имею­щие задачей воспитать самопроизвольную концентрацию внимания: большие и малые точки, ставимые на афи­шах, рекламах, публикациях; мушка, как предмет косме­тики, зерно четок и бусы счетов, и т. д. имеют психоло­гической функцией сосредоточить и удержать собой сосредоточенным внимание. При этом в одних случаях оно остается на притянувшей его точке (шарик гипноти­зера — крайний пример тому), вследствие чего сознание, выметенное ото всего прочего и получающее взамен почти что ничто, оказывается пустым; в других же слу­чаях точка переводит сознание на некоторую реальность, и, свободное от случайных жизненных впечатлений, от шума жизни, оно заполняется этим избранным объектом и воспринимает его с безраздельностью (например, та­ково значение точки в рекламе). Точка, задача которой перенести собранное внимание с себя на другой объ­ект,— в тех случаях, когда объект зрительный, снабжает­ся острием или стрелкой как начинающимся движением в сторону того объекта и, следовательно, в какой-то ми­нимальной степени графически сочетается с линией как символом движения. В одних случаях эта линейность точки еле заметна. Так, при фонетических акцентах во французском, древнецерковнославянском, греческом, отчасти русском языках, когда заостренной точкой или двумя таковыми (accent circonflexe, perispomenon и т. д.) буква, стоящая под ним, выделяется из ряда прочих, чтобы и соответственный ей звук выделился — или вы­сотою, или долготою; аналогична функция логического ударения, когда выделяется целое слово из фразы; музы­кальное значение акцента опять родственно, ибо ак­центом нота обособляется от общей ткани звучания (staccato) или выделяется длительностью (fermato) и т. п. В других случаях момент линейности в точке получает преобладание, и она явно выходит из себя, обращаясь

в указующий перст, кулак которого есть графическая персонификация исходного символа — точки, или об­ращаясь в стрелку, которая, вытягиваясь и извиваясь, сама может получить обличье некоторой новой предмет­ности. Но возможны и дифференциации точки более сложные, когда в основной функции ее требуется уста­новить некоторые специальные оттенки. Так, вся наша интерпункция палеографически развилась из точки, ста­вимой между словами. Этою точкою создавалась пауза между словами, и вместе с тем совокупность буквенных знаков от точки до точки охватывалась единым актом апперцепции, то есть как одно слово. Когда, далее, по­надобилось охватывать как целое — предложение, выде­ляя известную совокупность слов из общей массы их, то внимание, уже приученное к активности, для выделения слов могло удовлетвориться простым белым промежут­ком между ними, а точка получила более высокое назна­чение — служить опорою к апперципированию предло­жения. Далее эта функция точки представляется запятой, то есть точки нечистого типа, тогда как точка наиболее сильная несет апперциптивное усилие еще большее — объединяет собою несколько предложений. Далее идет тот же процесс дифференциации, но все знаки — это осложненные точки. Еще многообразнее расчленилась точка, первоначально некоторая nota bene текста, в язы­ках семитских, особенно в древнееврейском. Постепенно приняв на себя функции отмечать гласную окрашен­ность слога, представленного согласной, его фониче­ский, логический и эмоциональный акцент, характер согласной, знак препинания, ноту сопровождающей ме­лодии (наподобие греческих невм и православных цер­ковных крюков), наконец, текстуально-критические примечания и экзегетические пояснения, первоначаль­ная точка древнееврейской рукописи стала чрезвычайно разнообразно значащей в зависимости от места своего написания, а также формы и числа. Другую систему раз­вития точки, но уже искусственно и единовременно придуманную, имеем мы в точечной азбуке слепых и отчасти в телеграфной азбуке.

Математическое законоположение точки, несмотря на кажущуюся свою условность и производность и при всем своем многообразии, не выходит за пределы общих функций точки, применяемой в связи со всевозможными другими знаками. Обстоятельство, особенно достойное внимания, поскольку каждый математик, пользующийся точкой в некотором новом смысле, нимало не считается

с общим законоположением и думает, что берет точку наудачу. Но на самом деле хотя его употребление точки само по себе нисколько не походит на другие отдельно взятые случаи пользования тем же знаком, однако изо­бретатель нового непроизвольно подчиняется природе точки как символа и законам символики. Как ребенок и без грамматики правильно строит свою речь, так и применяющий символы, в природу которых он никогда не вдумывался, в конечном счете не сделает вопиющих ошибок против символики. Так, пользование при буквах точками или акцентами в самых различных смыслах имеет в виду, с одной стороны, символически выразить ту или другую аналогичность буквы, акцентуированной с такою же буквою, но без акцента, а с другой стороны, выделить ее из ряда ей аналогичных и подчеркнуть ее несмешиваемость с таковыми: і в отношении к а — зна­чит: «то же, что а, но (nota bene) не совсем», «имей в виду аналогичность, но не смешивай». Таково обозна­чение флюксий, производных, преобразованных коор­динат и вообще переменных величин, соответственных точек геометрических образований и т. д. Кроме того, точка употребляется для обособления в единый объект мысли и, следовательно, для отделения его от прочих — целой группы знаков; так, в логистике точками обособ­ляются включения, сами служащие терминами нового включения; таково же значение точки между сомножи­телями, чем показывается неслиянность между собою двух чисел и вместе с тем устанавливается необходи­мость образовать из них некоторый новый единый объ­ект мысли — произведение, и т. д. Наконец, законопо­ложения точки или точек как знака продолжения, или как знака заполнения промежуточными членами некото­рой области, или, наконец, как знака отсутствия, неза­нятости известного места вполне тождественны с тако­выми же общей символики.

Таковы некоторые главные аспекты символа точки. Они далеко не исчерпывают всего содержания этого символа, но если бы здесь было рассмотрено аспектов и во много раз больше, то и тогда составителям словаря пришлось бы сделать ту же оговорку. Это не случай­ность. Символ не есть отвлеченное понятие или некото­рый артефакт, в отношении которого от нас или от кого бы то ни было зависит очертить точные границы и не­ким законодательным актом воспрепятствовать символу выходить за эти пределы. Как живое духовное образова­ние, символ сплочен и в себе определен, но изнутри,

а не извне. Только изучение фактических случаев симво-лопользования дает возможность приблизительно понять границы символа, но лишь приблизительно. Мы уверены, что живое, при всех своих движениях, останется верным себе самому и не выйдет из пределов своего строения; но тем не менее загодя мы не знаем, как именно распо­ложится живое в том или другом частном случае. Так — и символ. Если бы даже в символарии собрать все бывшие до настоящего момента случаи пользования символом точки, то и тогда каждый новый день мог бы принести с собою и непредусмотренное символоприме-нение, хотя можно заранее с полной уверенностью ут­верждать, что и оно войдет в организм уже соотнесен­ных аспектов и лишний раз скрепит намеченные связи.

Но именно потому не только случаи символопользо-вания, но и их классификация не могут быть признаны окончательными — в данном символарии, как и во вся­ком другом, последующем. Как орган живого целого, организма, психологического созвездия, тот или другой аспект символа не характеризуется единственным при­знаком и, содержа, хотя и в различной проявленности, признаки многообразные, соотносится со всеми прочими аспектами. Поэтому распределение отдельных аспектов условно и приблизительно. Правда, соединительные связи данного аспекта с прочими в одних случаях прямые, в других — посредственные, в одних — бросающиеся в глаза, в других — лишь намечаемые. Но в познании жи­вого организма символов и это все может быть сказано лишь приблизительно: не сегодня — завтра отыщется новый аспект, новый случай символоупотребления, ко­торым крепко свяжется то, чего сейчас связующие нити еле заметны. Впрочем, поясним двумй-тремя примерами сетчатый характер организации символа. Бусы счетов есть точка апперцепции; но она же означает единицу. Кончик носа или пуп в мистической практике суть точ­ки — конденсаторы внимания; но последний есть средо­точие телесного организма, а далее символически знаме­нует мировое средоточие — Начало мира — Браму; а далее, как орудие духовных созерцаний, он может зна­меновать вход в иной мир, ту световую точку, которая распускается в уме мистика пространством нездешнего света; и еще: как место соединения с материнским орга­низмом, место питания; тот же орган ведет к мысли о связи с материнским лоном целокупного Мира, а по­тому о новом рождении от мировой Матери, следова­тельно — к мысли о вечной жизни и т. д., что опять воз-

вращается к знаменованию точки как Начала. И эту сеть многократно связанных аспектов можно было бы обна­ружить значительно шире. Зерно четок, тоже опора вни­мания, представительствует за священное Имя, а имя являет Именуемого и т. д. Точка общего схода, уводящая зрение и внимание, есть вместе символ пассивного ми-рочувствия, мира как иллюзионистического ничто, а че­ловека — как театрального зрителя, который может лишь со стороны смотреть на мировое зрелище, но не трудиться и жить в нем. А отсюда может быть развернут и весь спектр отрицательных значений точки.

Здесь рассмотрены наудачу несколько случаев. Даль­нейшее же сопоставление дается самым текстом книги.

Предлагаемые здесь схемы классификации и связи должно рассматривать как призыв к духовной самодея­тельности, как некоторое «например», но отнюдь не в качестве догмы или твердой системы. Это гибкая и рас­тяжимая сеть, имеющая уловить современное сознание; но над дальнейшим плетением ее пусть трудятся улов­ленные.

РАССУЖДЕНИЕ НА СЛУЧАЙ КОНЧИНЫ ОТЦА АЛЕКСЕЯ МЕЧЕВА

I

После кончины отца Алексея Мечева на столике возле его кровати оказалась небольшая рукопись, написанная его почерком и подписанная буквою А. Она не могла попасть туда случайно, потому что о. Алексею незачем было бы брать ее в Верею из Москвы. Кроме того, бумага, на которой она была написана,— полотняная сиреневая почтовая бумага малого формата,— была той самой, ко­торую дали о. Алексею в Верее за несколько дней до кончины. Несомненно: эта рукопись есть последнее, что написал о. Алексей, судя по разным данным — не более как за два дня до кончины, и несомненно — не случайно оставлена она была так, чтобы попалась сыну о. Алексея не когда-либо впоследствии, а сейчас же после кончины. Между тем о. Алексей, давно уже больной неизлечимо, и вообще ждал своей кончины и теперь в частности знал, что умирает. Приблизительно за год он несколько раз собирал некоторых московских священников и весь в слезах «пел» им, как настойчиво выражался он, «свою лебединую песню», желая «хоть кому-нибудь оставить свой дух пастырства и свой опыт». Действительно, вскоре после этого он заболел, потом находился под домашним арестом, а потом умер. Обычно было почти невозможно уговорить его расстаться с паствой и уехать отдохнуть к своей замужней дочери в Верею; но в этот последний раз он готовно последовал такой просьбе и, приехав на место отдыха, прямо сказал уважаемому им местному священнику, что он приехал умирать.

Итак, обсуждаемая рукопись должна рассматриваться как духовное завещание о. Алексея и уже потому пред­ставляет высокую ценность в глазах всех тех, кто ценил самого батюшку. Но по содержанию своему она, если учесть время и обстоятельства ее написания, есть доку­мент огромной важности,, не только в отношении самого

о. Алексея, но и вообще для понимания духовности. Две: тайны — тайна духовной жизни и тайна духовной кон­чины — выразительно показаны этими предсмертными строками о. Алексея. Но, как всегда бывает с тайнами, они столь же открыты, как и закрыты, сделаны доступ­ными одним, чтобы избежать взора тех, кто все равно не понял бы открываемого. Об этих-то тайнах имеет в виду напомнить настоящая заметка.