Н. А. Богомолов Русская литература начала XX века и оккультизм
| Вид материала | Литература |
Содержание13-ть двустиший Bateleur (1-e lame de Tarot) L’Ermite (9-e lame de Tarot) Приглашение к танцу |
- Учебника. Учитель Кулябина Зинаида Григорьевна. Выступление на Краевой научно-практической, 48.58kb.
- Тема урока. Дата проведения, 508.54kb.
- Иваньшина Елена Александровна Трудоемкость дисциплины 7 зачетных единиц Количество, 176.07kb.
- Лазарев в. Н. Русская иконопись от истоков до начала XVI века, 3961.06kb.
- Тематическое планирование по литературе. Учебник: Русская литература ХХ века. 11 кл., 235.56kb.
- Методические рекомендации по использованию в эксперименте действующих учебников для, 344.35kb.
- Методические рекомендации по использованию в эксперименте действующих учебников для, 342.33kb.
- Пояснительная записка Предлагаемая вам рабочая программа ориентирована на работу, 99.9kb.
- Е. Г. Трубецкова русская литература ХХ века: синергетический аспект учебно-методическое, 270.12kb.
- Литература 11 класс (с углубленным изучением английского языка) Программа В. Я. Коровиной, 58.58kb.
13-ть двустиший
1
Ни в единой книжке ни единой строчки
Не прочтет мамаша так же, как и дочки.
2
День-деньской все те же бабьи пересуды,
Распиванье чая и мытье посуды.
3
Все лишь для показа, все лишь для отлички —
Вышивки, прошивки: цветики да птички.
4
Чашечки в буфете, на полу дорожки.
Восемь канареек и четыре кошки.
5
Печь с цветной лежанкой пышет душным пылом,
Пахнет мытым полом и душистым мылом.
6
Все слова, что скажут, знаешь уж заране.
На окошках рдеют пышные герани.
7
Так оно снаружи, а за ним иное —
Мелким бесенятам тут раздолье злое.
8
Злоба, зависть, жадность, скука, лень и скупость —
И над всеми ними мертвенная тупость.
9
Все они свивают полумыслей нити,
Все плетут узоры гаденьких наитий.
10
Краски грязно-буры, склизки, лишь порою
Вдруг зардеет узел яркою звездою.
11
Завивают свары, вяжут вязь докуки,
Лишь глаза мигают да мелькают руки.
12
Хоть на пальцах когти, но искусны пальцы —
Похоть — как иголка, души — словно пяльцы.
13
Все скрепляют нитью крепкой, злой привычки,
Словно вышивают: цветики да птички.
Лемурия
Когда земля еще не затвердела
И мягок был ее коры покров,
Она была податлива, как тело.
Окутана парами облаков,
Что, ластясь к ней, ее собой скрывали
И тысячею радужных кругов
Свет солнца в мареве своем переломляли.
Из влажной почвы, дышащей огнем,
В извивах странных корчась, вырастали
Растения, стволы которых днем
Мясистых сучьев пальцы простирали,
Украшенные перистым листом,
А ночью их опять в клубок сжимали.
Цветов они не знали, только споры
В набухших струпьях яд семян скрывали.
И, не ища в земле себе опоры,
Змеясь, свисала с сучьев сеть корней,
Вбирая влагу в дыр отверстых поры.
Был человек тогда лишен костей,
Живя в парах горячей атмосферы,
Земли едва касался он, над ней
Скользя, как нетопырь. Уродливой химеры
Имел он вид — трехглазый, без ушей,
Со ртом лягушечьим, он волей мог без меры
Вытягивать все члены и в своей
Окраске тела выявлять все страсти
Своей души, вмиг придавая ей
Различный цвет. Чтоб избежать напасти,
Он мог раздуться шаром или вдруг
Стать змеем с кратером огнем палящей пасти.
Он был немым, и лишь единый звук
Мог издавать тоскующе-влекущий —
Призыв любви к толпе своих подруг.
Так было там вовне. Но дивной и зовущей
Была земля та там, где дух царит —
Над жуткой формою, в тумане вод живущей.
С ней связан, реял образ, что глядит,
Сияя красотой, сквозь Фидия творенье,
Где с телом дух в одно отныне слит,
В земную плоть окончив нисхожденье.
Сонет
То не был сон, но близок был к нему, —
Покинувши себя, я на себя смотрела
И видела свое на ложе спящим тело —
Живого духа тесную тюрьму.
Оно спало. Я видела: ему
Так было тяжко, я его жалела,
Но все ж сойти в него не захотела —
Себя замкнуть в страдание и тьму.
Но изменилося внезапно все окрест
И предо мною вместо тела крест
Возник в смятении душевной катастрофы.
Клубящимся огнем в меня сошла Любовь,
Себя я в теле ощутила вновь
И поняла мистерию Голгофы. 60
Вода
Знай: вода — это ангелов светлых покров,
Ею к нам открывается дверь —
Коли воля чиста
И душа коль проста.
Ты все это на деле проверь.
Чашу чисту из дерева липова взяв,
Студеною водою налей,
А затем четверговую
Свечку восковую,
Поклонясь, засвети перед ней.
И гляди наскрозь воду, но только смотри,
Чтобы мысли в тебе не вились —
На точку огнистую,
Струйку лучистую,
Где огонь опрокинулся вниз.
Вот, как будто кипеть на огне собралась,
Побелев, замутилась вода,
Но ты помни приказ —
Не спускай с нее глаз,
Так сначала бывает всегда.
Это сила твоя окунулась в купель —
Человечий, адамовый пыл, —
Это он чистоту,
Той воды красоту,
Словно паром горячим, закрыл.
Но не бойся — ведь здесь, на земле, человек
Связан с грешною плотью всегда —
Пропадет тот дурман,
Разойдется туман,
И опять прояснится вода.
И увидишь: как словно пропала она,
И на месте ее пред тобой
Голубой небосвод,
Но и он пропадет,
И откроется горный покой.
В нем увидишь тех ангелов светлых, что нас
На земле охраняют от зла, —
Их ты можешь спросить,
Как тебе надо жить,
Чтобы жизнь твоя правой была.
Коль от чистого сердца твой будет вопрос,
На него ты получишь ответ, —
Все увидишь вперед,
Что судьба принесет
И зачем ты родился на свет.
Все откроет тебе ключевая вода,
Коль души сохранил чистоту,
Коли хочешь узнать,
Как греха избежать
И открыть свое сердце Христу.
Bateleur (1-e lame de Tarot) 61
В глубинах нашей Земли сокрыт,
Скован весом, числом и мерой,
Древний Хаос. Его сторожит
Дух, что в крови человека горит
Творчества грозной химерой.
Как лавы потоки, земной костяк
Пробив, устремляются вверх, пылая,
Огнем озаряя окрестности, так,
В душу проникнув, молний зигзаг
Творчество чертит, сверкая.
Если его не сдержать мастерством,
Формы умелой сковав превосходством, —
Оно разольется палящим огнем,
Ужас и панику сея кругом
Безумия жутким уродством.
Хаос нас всех ведет вперед —
Он от Земли к звездам стремится,
Страшен его огнедышащий взлет,
Только сковав его, форма дает
Творчеству жизней раскрыться.
Чем Земля нас держит в земном:
Точные мера, вес и число, —
Мы должны наполнить их этим огнем
И, выковав новое, бросить на слом
То, что уже отошло!
Так, сочетая две силы в одно, —
Импульс и форму, идею и знак, —
Стоит человек, этой цепи звено,
Вскрывая то имя, что тайно дано
Человеку в мистериях: маг.
L’Ermite (9-e lame de Tarot) 62
Ты идешь с фонарем, как и встарь,
И светом твоим волшебный фонарь
Не тела освещает, а души, —
Да слышит имеющий уши.
Ты проходишь страну за страной,
За городом город незримой тропой,
Где бессильны пространство и время,
Где снято их тяжкое бремя.
Незрим сокровенный твой путь —
Сквозь злую, людскую, душевную жуть,
Что метелью обстала кругом,
Ты идешь со своим фонарем.
И нет этой вьюге конца,
Так же, как нету конца у кольца, —
Вяжет, кружит и вьет
Зависть людской хоровод.
Тянутся руки — отнять,
Скрючены пальцы, чтоб крепче держать —
Все захватить, взять себе
В ненасытной и жадной алчбе.
Под ноги кинув, топтать
Тех, кто упал, кто не смог устоять, —
Жизнь — битва всех против всех,
Все оправдает успех!
Зависть ведет хоровод
И души, сцепившись, несутся вперед —
Бьются на море и суше —
Да слышит имеющий уши.
Все объяла проклятая хмарь,
Стремясь погасить твой волшебный фонарь,
Но бесстрашно ты ищешь в тревоге
Те души, что помнят о Боге.
Затоптаны в грязь под ногами,
Они там ведомы иными путями,
И грядущее в них, а не в тех,
Что славят всесильный успех.
Их путь, как и твой, одинок,
И путь их ведет в глубь земли, где росток
Зерна новой жизни сокрыт,
Где Бог его в тайне хранит.
Туда проникает лишь тот,
Кого к этой тайне сам Бог приведет,
И там, как то было и встарь,
Ему ангел вручает фонарь.
Чтоб он шел, пробиваясь вперед,
Сквозь слепых и озлобленных душ хоровод,
Призывая к себе тех, в ком дух
Еще жив, кто не слеп и не глух.
Кто ищет спасенья от зла,
Кто молит, чтоб помощь скорее пришла,
Взывая, тоскою объятый:
Укажи мне дорогу, Вожатый!
К ним ты незримым путем
Приходишь с волшебным своим фонарем,
Чей свет озаряет их души —
Да слышит имеющий уши.
Aura
Так необычно сначала все это,
Удивительно и даже мало понятно —
Цветные потоки и полосы света,
Различные тусклые и яркие пятна.
Их не “видишь”, не “замечаешь”,
Они не обычные, а совсем иные,
Их просто нежданно воспринимаешь
И знаешь: ну да, они вот такие.
При этом они живые и дышат —
То потускнеют, то прояснятся,
Устремятся вниз иль сомкнутся, как крыша,
А то вдруг станут кругами свиваться.
Или внезапно лентою яркой
Вспыхнет луч колючий и пестрый,
Взметнется вверх и повиснет аркой,
Натруженно тонкий, четкий и острый.
Здесь каждая мысль, желанье, хотенье
Своим особым цветом сияет,
И всякая страсть, порыв, вожделенье
Свой поток отдельным узором сплетает.
Здесь человечьей души загадка
Обнажена, словно тело, и становится ясно,
Что в ней уродливо, зло и гадко
И что полно света и дивно прекрасно.
Здесь сила стала как бы пространством,
А качество словно вспыхнуло светом,
Но наш рассудок с привычным чванством
Ничего не хочет узнать об этом.
Вот, клубком ржаво-красным тлея,
Тусклые пятна кишат гурьбою —
Это похоть, жадным огнем свирепея,
Разъедает душу ненасытной алчбою.
В ужасе стынешь, страхом объятый,
Так отвратительно мерзко это,
Так ужасен и гадок этот проклятый
Живой сгусток гнойного света.
Но если душа победила все злое
И, к духу стремясь, его ищет повсюду, —
Она, словно небо утром весною,
Зовет нас к рожденья духовного чуду.
Все вокруг себя озаряя сияньем,
Сверкая Жар-Птицей, раскинувшей крылья,
Она в нас будит иные желанья,
Иные мысли, иные усилья.
И об отчизне своей вспоминая,
За нею каждый вослед стремится,
Осознать не умея, но ощущая,
Что и в нем тоже жива Жар-Птица.
Недотыкомка
Прилез, завозился и с шорохом
Вздулся в углу пузырем —
Черным, бесформенным мороком,
Безлапым нетопырем.
Глаз себе сделал на темени,
Рот в животе провертел,
Нос сделать не было времени,
А может быть, и не сумел.
Сразу видать, что неопытен,
В людям впервые попал,
Не то так бы не был безропотен -
В углу пузырьком не торчал.
Сколько теперь их так мается,
Мечется около нас, —
Из сил выбиваясь, старается
Пролезть к нам хотя бы на час.
Верил: умрешь — все и кончится,
Душа же и дух — это ложь;
А вот как убили — стал корчиться:
Хоть тела-то нет, а живешь.
Пустой, без нутра, словно мумия,
Из жизни вдруг выкинут вон
Во тьму, в эту муку, в безумие,
Где заживо похоронен.
И силится с жаждой упорною
Протиснуться к людям опять —
Хоть так, недотыкомкой черною
В углу, в темноте постоять.
Но сколько ни напрягается —
Привычки в душе-то жить нет —
В нем все, как туман, растекается
В тоскливый, бесформенный бред.
Едва глаз наладит, от тела уж
Развеялась большая часть,
И вот, ничего не поделаешь,
Приходится снова пропасть.
И так, пустотою измученный,
Во тьме не живя и живет,
Пока, этой мукой наученный,
Он к духу пути не найдет.
Мохнатик II
...поиграй да назад отдай.
Заговор
Мне сказал мохнатик мой однажды:
— Слушай, надо бы тебе побольше знать.
Ну хоть то, что вашу вещь любую
Нам к себе совсем не трудно взять.
Все ведь только частью в вашем мире,
А другой оно у нас — и вот
Надо вещь лишь вывернуть, и сразу
Ваша часть ее к нам перейдет.
Погляди, вот видишь эту штуку, —
Вы ее зовете карандаш.
Коль его я выверну как надо —
Он войдет в тот мир, который наш. —
И действительно, едва мохнатик лапкой
Что-то сделал с тем карандашом —
Он исчез тотчас же, как растаял,
В воздухе над письменным столом.
— Что, понять не можешь? Экий, право!
Брось своих привычных мыслей сушь!
Вы считаете пространство неизменным,
Но нельзя же верить в эту чушь.
В мире семь различных состояний,
А что есть пространство — это ложь...
Эх, сказал бы я тебе побольше,
Да пока на стоит — не поймешь.
Разве вот что: если ты захочешь
Карандаш опять себе вернуть, —
Как меня заставить это сделать?
Чем меня принудить как-нибудь?
А заставить нас вернуть любую
Вещь, что мы стащили поиграть,
Очень просто — надо ножку стула
Иль стола кругом перевязать.
Безразлично чем — веревочкой, тесемкой
Или ниткой, чем ни попадись.
Лишь бы то, что так перевязали,
Шло, по-вашему, вот эдак: сверху вниз.
А тогда та перевязь, конечно,
Ляжет поперек, и это нам
Станет так мешать владеть той вещью,
Что ее вернуть придется вам.
Только раз уж мы ее вернули,
Ту завязку нужно развязать,
А иначе мы заставим тут же
Эту вещь сломать иль потерять.
А теперь уж сам ищи, в чем дело,
Чтоб душа твоя понять могла,
Почему для нас так много значит
Перевязанная ножка у стола. —
Тут мохнатик лапкой что-то сделал,
Что мелькнуло, словно тень в стекле,
И опять увидел я, как раньше,
Карандаш лежащим на столе.
Колдун
Только помер — обмыли,
припасенным одели,
глаза закрыли
и в гроб положили.
Панихиду отпели:
“Вечный покой подай ему там...” —
и потом по домам
разошлись.
А как утром сошлись —
вот те раз! —
повернулося тело в гробу.
Глаз
открыло,
губу
закусило
и, как напоказ,
изо рта глянул желтый и загнутый клык.
— Эге-ге! знать, старик
вправду был колдуном!
— Уже в том
сомневаться никак
не приходится:
коли кто был ведьмак,
так за ним это водится!
Закрестился народ.
— Ну, теперь он пойдет...
— Так и жди: наведет
на людей,
на скотину
падеж...
Бабы в страхе детей
оттеснили за спину
и прочь.
— В домовину
уж его не забьешь,
он
опять
кажну ночь
станет вон
выползать...
— Ведьмака ни земля, ни вода
не способна принять
никогда.
— Вот стряслася беда
над селом!
— Как его схоронить?
— Как, ужель самому
неизвестно? Колом
наскрозь брюхо пробить.
Уж тогда
на сто лет
из могилы ему
никуда
хода нет!
В яму свалили,
кол обтесали,
забили,
поскорей закидали,
так бугром и оставили
и креста не поставили.
Только
толку не вышло
нисколько —
в рот ему дышло!
Что ни ночь, а уж он
у кого да нибудь побывал:
обезножел Семен,
у Никиты конь пал,
у Платонихи боров пропал,
у Петра вдруг коровы
стали кровью доить...
Зашумели петровы:
— Надоть снова отрыть
и его сжечь огнем!
— Значит, сила большая есть в нем!
— Слаб, знать, кол,
он его поборол!
— Надо средство, чтоб было почище!..
И, галдя вперебой,
побежали гурьбой
на кладбище.
Раскопали, глядят:
свят, свят, свят!
— Всем глаза, знать, тогда он отвел!
Видят: тело
лежит,
как есть цело,
и осиновый кол
сбоку вбит.
А ведьмак
рот разинул вот так,
левый глаз
приоткрыл, поприщурил,
звуку нет, а видать, что хохочет:
“Что, голубчики, ловко я вас
обмишурил!
Ну-ка сунься, кто хочет?”
Приглашение к танцу
Видишь столбик пыли,
Слышишь топот ног
Там, на перекрестке
Двух дорог?
На мохнатых лапках,
Хвост сцепив с хвостом,
Мы в пыли танцуем
Вчетвером.
Все быстрее танец,
Кружит, крутит, вьет,
Завивает нежить
Хоровод.
Вот пришла бумажка
С листиком вдвоем —
Мы теперь танцуем
Вшестером.
Всем гостям мы рады,
Рады всех позвать
Здесь на перекрестке
Танцевать
Танец наш так весел,
Крутит, вьется пыль,
Завивает сказки
Жуткой быль.
Как в Париже люди,
Чтобы лучше спать, —
Стали гильотиной
Убивать.
Головы в корзину
Прыгали, стуча,
Девушки влюблялись
В палача.
Голову на палку
Вздели, как кочан,
И кричали, звонко
Хохоча.
Брат донес на брата,
Дочь убила мать
И пошли к нам в гости
Танцевать.
Все на перекрестки
Прибежали к нам —
Пели Карманьолу
С пляской там.
Вкусно пахло кровью,
Потом и вином
И летела кверху
Пыль столбом,
Мы гостям всем рады,
Вечно будем звать
В нами в злом угаре
Танцевать...
Вьется столбик пыли,
Бьется топот ног
Там, на перекрестке
Двух дорог!
Все быстрее танец,
Крутится, зовет,
Завивает нежить
Хоровод...
Сеанс
В уютной комнате у круглого стола
Уселись шестеро, сомкнув друг с другом руки.
Погашен свет. Молчат. Вот пробежали стуки,
И снова тишина нависла, как скала.
Стол покачнулся, и над ним, мерцая,
Возник неясный свет и вновь пропал опять.
Вот медиум впал в транс, стал тяжело дышать.
Все оживились вдруг, удачу предвкушая.
И словно прорвалась плотина: все вокруг
Наполнил частый треск сухих и четких звуков
И, словно отвечая волнам стуков,
Стол ожил, описав по полу полный круг.
Вопросы задавать не успевая,
Один с другим перемешав ответ,
Где слово “да” перегоняло “нет”,
Порядок букв в алфавите смещая,
Напряженно следили все, чтоб вдруг
Магическая цепь не разорвалась...
Вот снова свет возник, белея, показалась,
Туманным облаком мерцая, пара рук.
Смешались имена: Лукреция, Поппея,
Безвестный Петенька, Наполеон,
Веков тревожа отзвучавший сон,
Пришли, призывом пренебречь не смея.
Что это все? Гипноз? Самообман?
Нет, — полумагия, а также полузнанье,
Лишь ясновиденье вскрыть может основанья
Пути к духовному, что в спиритизме дан.
В напряженном кругу к себе зовущих воль
Сидящих за столом увидишь тех, что тела
Земного лишены, но чья душа хотела
С ним вечно слитой быть. И после смерти боль
Неутоленных похотей их мучит.
Другие же, что тоже трутся тут
И через медиума жизнь живых сосут, —
Не души, а страстей уже изжитых кучи,
В душевном брошенные, как ненужный труп,
Покинутый ушедшим дальше духом.
А третьи — это те, что всем внимают слухам,
Тому, что тут вершат, где человек так глуп,
Что хочет, движимый пороком любопытства,
Не видя, кто и как его зовет
Туда, где не одно лишь светлое живет,
Где много лжи, и злобы, и бесстыдства.
Безмордые, безлапые, лишь нюхом
Те третьи могут слушать и сосать
Людей живую жизнь, чтоб здесь, в душевном, стать
Тем, что им внушено их воли Темным духом.
Назвать себя любыми именами
Тут все они готовы, и ответ
Любой дать стуком иль неясный свет
Заставить тлеть, чтоб жадными губами
Пить жизни вкус, хоть так побыть в земном,
Таком желанном, снова проникая
К нему чрез тех, что, в магию играя,
Там в темной комнате уселись за столом.
Одержимый
Не всегда в человеке одна человечья душа.
Доктора с важным видом скажут: “Это больной”.
Приглядись-ка получше к нему, не спеша,
И не только глазами, но также еще и душой
И начнешь понимать: человечье тут бьется в тисках...
Схороненный ошибкой так бьется в могиле, в гробу.
Это ужаснее ужаса, это страшнее, чем страх,
Это пытка кошмаром, ставшим жизнию здесь наяву.
Человечье, живое тут захвачено мертвою тьмой.
Сознанье сочится лишь каплями, глухо звеня,
Тело стало застенком, оно стало тюрьмой,
Отделившей живого от солнца и ясного дня.
И в застенке том двое: один — это тот, что пришел,
Чтобы жить, как все люди, перешедшие к жизни порог,
А другой в миг зачатья его оттеснил и вошел
В это тело, но хозяина вытолкнуть все же не смог.
И ни тот, ни другой это тело себе оттягать
Не могут. Страшна, беспощадна и зла их борьба.
Не лечить надо тут, а проклятого вора изгнать,
Если это позволит их ставшая общей судьба.
А пока в этом теле их двое: человек и другой, —
Будет длиться борьба, свирепея в своей слепоте,
И изгнать эту тать можно силою только одной —
Только силой Того, кто за нас пострадал на кресте...