Гачев Г. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 ... 49

ется.

У нас - конечности и формы: руки, ноги, голова.

Пространство - бесконечность, аморфно.

Благодаря выбросу (и именно такому) руки, шагу

ноги пространство обретает вид (эйдос = идею) и фор-

му. Танец - тот вообще есть игра идеями, перебра-

сывание конфигурациями мирового пространства, жон-

глирование измерениями бытия. Ибо танец все слова

нашего тела использует, сплетает в предложения и ро-

маны. А слов у нас: возможных поворотов, жестов -

неисчислимое количество. Вот голова: может - вверх-

вниз, вправо-влево, наперекос, крутиться, вбираться,

ходить от плеча к плечу, покачиваться и т.д. У рук

вообще - энциклопедия движений: от плеч до пальцев,

и каждый род труда - особый набор движений рук

имеет.

Но главное - научиться читать смысл каждого те-

лодвижения. Начнем с простейших жестов. Кстати,

жест -от латинского gestus - деяние, дело, по-

ступок. А дело, поступок есть какое-то третье образо-

вание из соединения <я> с миром. Вот в языке глухо-

немых: описываются фигуры в пространстве. То же и

у слепых - буквы выпуклыми делаются: везде объем,

все три измерения пространства участвуют: слово -

пластично, скульптурно. В нашем же <нормальном> на-

писанном на листе или в книге слове - плоскость: как

в живописи три измерения стянуты в два. Зато усили-

вается роль глаза, света, как и в устном слове - звука,

ритма, тембра - всякого рода внутренней духовности

(воздушности). Упрощение в одном отношении ведет к

усложнению в другом - изыскует его богатства (как

симфонизм в Европе на упрощенном круге гармонии

T-SD-D-Tl мог сложиться).

Итак, жест - на осязание (а не на зрение) рассчи-

тан (хотя он и зрением видится). В телодвижении мы

Тоника- субдоминанта-доминантатоника.

прежде всего осязаем землю и воздух (ветры его, ду-

новения на себя вызываем, накликаем - крыльями рук

шаманы заклинают). От ходьбы и танца испытываем

радость, упругость, силу свою, увертливость, поворот-

ливость, ловкость: кубарем кувыркаемся, крутимся -

здесь все контакт с открытым космосом.

В трудовом танце - контакт с предметом труда

(как в туркменском танце изображают, как шьют, ни-

тку рвут, втягивают). В социальном европейском и эро-

тическом африканском - контакт с человеком, так что

везде осязания: земли, пространства, другого тела (су-

щества предмета).

Словом, ноги, руки = наши плавники и крылья, и

как, плавая, мы тем или иным протягиванием и взмахом

навлекаем на себя волну и ощущаем тело и грудь

воды - так и в воздухе: в ходьбе, беге, танце мы

испытываем себя (каковы мы на миру?) и мир, каков

он на наш <телесный> взгляд (осязание) оказывается.

В плаванье мы наслаждаемся музыкальной координа-

цией движений своих членов. Но ведь ребенок начи-

нает с того, что в воздухе загребает ножками и руч-

ками, лежа на спинке; он к воздуху как к влаге отно-

сится - той влаге тех вод, среди которых он плавал

в утробе матери - в мировом (для него) Океане (от-

сюда и естественные, врожденные для всех народов

представления, что землю окружает и она плавает в

мировом Океане - в <Окиян-море>).

Но поскольку мир для телодвижения очень беден:

по сути дела, есть лишь твердая опора (препятствие,

тяжесть) и пустота, - все разнообразие от самого тела

нашего продуцируется и из него вычитывается. Когда

узбечка бисерно поводит кистью и пальчиками, как бы

втягивая иголку, - здесь же игра сухожилий, муску-

лов, ощущение их гармонической тряски и послушли-

вости внутри нас (танец ведь первоначально не на обоз-

рение для другого делался, а для осязания самочувст-

вия себя). В танце так или иначе встряхиваются наши

внутренние и внешние органы (как в гимнастике йогов

они массируются неподвижной позой и дыханием), и

мы становимся способны устраивать перебор-перепляс

наших внутренних органов, их начинаем слышать -

познавать самих себя: что там у нас внутри, когда не

болит, а просто живет. Ведь слышим мы, что внутри,

лишь по нужде: когда болеть начинает, - а обычно

нутро наше для нас глухо, тупо и немыслимо. Так вот,

в танце, в гимнастике йогов мы задаем нутру усилен-

ную жизнь - и оно начинает ощущаться и познаваться,

читаться нами.

Итак, телодвижение, оказывается, есть равно наше

соединение, освоение внешнего нам космоса (земли,

пространства), как и способ прочесть, познать, освоить,

овладеть нашим нутром - тем, что сокрыто от глаз. В

самом деле: внешнее пространство, если даже мы не

движемся, еще глазом и слухом может быть осваива-

емо (хотя вопрос: человек, который отродясь не дви-

гался, а лишь смотрел и слушал, - какое представле-

ние и понятие может иметь о дереве, кошке, улице,

машине, солнце - да, даже о нем: ведь сам, не дви-

гаясь, как можешь со-чувствовать движение солнца?).

А ведь познание ума основывается на со-чувствии

<объекту> познания всем нашим существом: постанов-

кой на его место - благодаря тому, что в нашем теле

Вселенная заключена: мы были амебой, есть и трава

на нас - волосы, и чувство черепахи (от панциря)

живет у нас под ногтями, и участь солнца: в самочув-

ствии и обращениях наших глаз и т.д., - благодаря

всесоставности нашего существа мы всему можем со-

чувствовать в окружающем нас бытии.

Нутро же наше для глаза непроницаемо, для слуха -

мало (урчанье какое-нибудь), и лишь тончайшие осяза-

ния-касания внутренних органов знают друг о друге.

Но как нам знать о них? <Нам> - это <голове>? Но

она, ум наш в этом смысле столь же удалены от нутра

нашего, как от этого дерева перед глазами и солнца

(если не больше: ведь как раз умом и зрением сово-

купно мы очень тесно облизываем видимые предметы.

А какую идею - а <идея>-то есть эйдос, то есть вид,

от глаза зависит - можем мы иметь о жизни нутра,

которая до смерти невидима, а когда становится видима

на трупе под ножом анатома - тогда не живет? И

потом, это опять будет мысль и зрение о вне меня

находящемся предмете: кишки трупа для мыслящего

анатома - это не его внутренности, а то же, что

для него дерево или солнце, то есть то, что вне его -

и опять непознаваемо оказывается мое нутро - без-

идейно).

Йог же, пропуская струю дыхания внутрь, словно

щупальце и язык в себя запускает (как глаз бросает

луч на предмет и обходит им его) и там замирает,

задерживает дыхание (словно перебирает им диафраг-

му, печень, сердце, живот, каждую кишку) и всем су-

ществом* вслушивается, в-ощущается в неслышную иг-

ру внутренних касаний, гармонию их согласований -

как тишайшую музыку мира - как атман (внутренняя

душа), равный Брахману (мировой душе - где она?

вне? внутри нас? - везде).

Таким образом, те народы, у которых развита куль-

тура поз, телодвижений, через эти средства с невиди-

мым, внутренним, самым глубоким, сущностью (она, по-

индийски - rasa - сок) и сердцевиной мира пытались

войти в контакт и их понять, и понимали то, что для

ума, света, слова - непроницаемо: вещь именно в се-

бе, трансцендетное = непереступаемое (для Кантова

рассудка).

Ну, конечно: ведь если та или иная поза дает нам

конфигурацию мирового пространства, внутри которого

мы ощущаем себя пребывающими, -то не по внешней

фигуре своей (сидим, лежим, бежим, локоть на колено -

кулак под подбородок и т.д) можем мы знать внутренние

орбиты и силовые линии, расположение частей -

стран света в этом пространстве, - но по той компо-

зиции, что обретают внутренние органы наши в данной

позе: а это нам ведомо либо через замершую позу тела

и дыхания, вслушиванье (воздух внутрь нас внедряет-

ся), либо через жест (поступок, дело) - внедрение

телом в воздух как во внешнее нам. В обоих случаях

воздух и тело - главные агенты, разница лишь в том,

чтб внутрь чего входит, что фалл, а что влагалище в

данном акте. В дыхании йогов струя воздуха - фалл,

а тело моё - утроба, влагалище. В телодвижении (мо-

литвы, ходьбы, танца) тело - фалл, воздух - влага-

лище. Но в обоих случаях мы координации, созвучию

внимаем; тот строй единый, что имеют между собой

так поставленное тело: сидя, лежа, стоя, ходя, - и

так настроенный на него мир (мировое пространство).

Это именно так: ведь каждый музыкальный инстру-

мент - это полость, туловище, наше тело: чистое,

* Именно всем существом, а не частью: умом, глазом - мож-

но и <идею> целости своей и бытия <охватить>. <Идея> Целого

не есть идея, ибо идея - вид, а Целое - все: и касание, и

музыка сфер - струи дыхания и т.д. - так что лишь общим

самочувствием Целое нам постижимо, в нас внедряется. Неда-

ром <целое> в языке в сочетании: <цел и невредим> - значит

просто <здоров>.

как барабан, или с тем или иным внутренним органом:

жилой-струной, бронхом с дырочкой (как в духовых

деревянных), или с заворотом большой кишки, откуда

пук исходит (в перекрученных медных: валторна, тром-

бон, туба), или целым кишечником органа. Тело музы-

кального инструмента тот или иной образ пространства

в себе создает, в нем то или иное устройство, фигура

мира обитает и делается нам ведомым - через строй

и звук: мир - как брюхо; пространство - как круглое:

мир - как тростник; пространство - как столп; мир -

как концентрические круги; пространство - как завих-

рение и т.д.

И танец есть так же выверка внешнего простран-

ства, рисование своим телом письмен и орнаментов в

нем, как и выверка внутреннего нашего пространства,

состава и строя: какие повороты, позы, кручения, какие

перегрузки может выдерживать: чтоб не зашлось сер-

дце и дыхание (недаром к ним, внутренним, термин

внешнего передвижения-ходьбы применен), чтоб не за-

кружилась голова, чтоб все равно не был потерян верх-

низ, право-лево, то есть изнутри продуцируемая ори-

ентировка в мировом пространстве.

Танец - перепляс: всегда состязание на спор и на

<слабб!> - нашего внутреннего пространства с внеш-

ним: кто кого? И через верткие телодвижения мы, как

черпаком (наше тело складывается в разного рода за-

хватывающие инструменты и короба), загребаем не

только внешнее, но вычерпываем и внутреннее свое

пространство, хлебаем его, пока не исчерпается. По-

тому после танца такое же опустошение и годность к

обновлению испытываем, как и после соития: словно

на ветрах утробу свою, как бурдюк, наизнанку вывер-

нули, проветрили и просушили.

Фригидность балерин, танцоров, спортсменов и

спортсменок как раз и вытекает из того, что танец или

бег, гимнастика - для них есть и соитие с мировым

пространством, и опустошение, ощущение и гармони-

зация своего нутра.

Итак, движение той или иной частью тела есть про-

черчивание в пространстве внешней линии, что имеет

внутреннее человеческое и мирское значение. Попро-

буем читать этот язык. Начнем хотя бы с приветствия.

Костя (абхаз). Ну вот протягиванье руки...

М. Ауэзов. А у нас <селям> - рука к груди, где

сердце, и поклон,

Я. Ну да: нелепо, входя в помещение, где много

людей, перебирать поочередно у всех руки, как это

делается. Ведь рука к руке - это образование одного

тела из двух - химеры, кентавра, а в хороводе танца -

одна многоглавая и как бы членистотелая гидра обра-

зуется. Перебирание же рук нелепо, ибо это - всту-

пание каждый раз в моногамный брак: <я-ты>. Общий

же <селям> рукой ко груди - это <я-вы> или кол-

лективное <ты>, предполагающееся уже сомкнутоте-

лым, когда я вхожу и присоединяюсь. Перебирая же

руки каждого, я словно разбиваю собой наличную, до-

бытую уже сомкнутотелость и рассыпаю ее на сумму

единичных отношений.

Костя (абхаз). У нас поза со скрещенными руками

означает горе.

Я. Значит, заброшенность, покинутость - ведь об-

рублены контакты (через руки), и нет помощи. А в

Европе - это поза гордыни, надменности, поза Напо-

леона. Здесь человек прибирает, вбирает в себя руки,

то есть то, что дано для связи и общения с другими,

к себе назад возвращает. Это поза эгоизма, нарциссиз-

ма, антисоциальности. А у русских <сидеть сложа ру-

ки> - лень, бездельник, но не имеет значения анти-

социальности индивида (эта идея и предположена быть

не может, ибо индивид здесь не был самостоятелен),

а его антиработность значит.

Ораз (туркмен). У нас лень - сидеть сложа ноги.

Альгис (литовец). У нас вообще жестов руками ма-

ло: если человек жестикулирует - значит не в себе.

Я. А если в себе - значит, и руки прибраны. А

притом: у народа-земледельца руки на слишком важное

дело используются: они - плуг, инструмент труда, так

что кощунство употреблять их дублером слову, которое

и само обойтись может. Однако здесь, видно, есть за-

висимость обратно пропорциональная. У народов-трудяг

должен быть менее развит язык жестов, телодвижений

(и танцев) - и больше язык словесный. И наоборот,

у африканцев, например (где природа в общем сама

кормит), тело, руки идут не на труд, а на язык - суть

средства общения между собой и с богом. И отсюда -

такое богатство танца, пантомимы - и менее развит

словесный язык.

М. Ауэзов. У нас позы: полулежа или сидя на оде-

ялах - ближе к земле, старики часами на корточках

сидя беседуют, а когда в юрте разговор, или состяза-

ние певцов, или суд, то дают скамеечки низенькие.

Я. То есть тоже как на корточках.

Ну вот: кочевник, что днем и в труде - верхом,

как птица в воздухе, ему отдохновение - ощутить

землю всем телом. Земледелец же, который целый

день на земле стоит, в нее, ее утробу заглядывает,

кланяется, узлами кряжистых ног-корней врастает,

ему отдохновение - возвыситься: верхом на стул-под-

станов сесть, как на лошадь. Стул - седло оседлого

народа, седло, что не движется, не качается, а всегда

на месте.

А поза на корточках? Вот (делаю ее) - смотрите:

человек ведь весь в ней подбирается, свивается в шар -

да, образует самую совершенную фигуру, сосредото-

чивается, не рассеивается - и это выходит наилучшая

поза для мысли, особенно и именно у кочевника, ко-

торый есть животное-живот-шар.

Вот в Индии совершенная асана для созерцания:

поза Будды - не шар.

М. Ауэзов. Поза лотоса ногами, друг на друга зало-

женными, образуется.

Я. Ну да, эта поза - прямой угол, как книга. Это

земля - и вертикаль, и лицо: важна обращенность -

к свету и дыханию: важны страны <света>, значит. И

недаром у них, индусов, нет идеи шара как совершен-

ной формы (что постоянно в эллинской античности).

Ну, а наши мыслительные позы - посмотрим на

себя, чтобы освободиться, а дальше и другие позы рас-

сматривать станем, уже не боясь - неужели и до вот

этой моей позы, в которой я сейчас думаю, - дело

дойдет?

Обычно - рука подпирает голову.

Альгис Бучис. У нас Рупинтоелис - деревянная ста-

туя Христа: в позе задумавшегося крестьянина. Одна

рука свободно на ногу, на колено положена, а другая

подбородок поддерживает, но спина пряма, и для того

рука сильно деформирована, вытянута.

Я. Итак, получается подставка дополнительная для

головы у мыслящего земледельца и горожанина. Слов-

но тяжелеет и не держится. А когда обе руки подпи-

рают подбородок - получается треножник: две руки

и спина-позвоночник - как таган, а на нем наш <котел>

варить должен: пар-дым мыслей испускать.

Альгис Бучис. А у нас и у русских жест: почесать

макушку, когда задумываются.

Я. Ну это, верно, как дырочку в котелке просвер-

ливают, чтобы дух выходил.

Альгис Бучис. Так, может, мыслительные позы раз-

ных народов обдумаем - чтобы логику разную понять?

Я. Боюсь, они слишком однотипны: все голову под-

пирают - подбородок, лоб: рот прикрывают (отвер-

стие) - свиваются, закупориваются, замыкаются на се-

бя: рука у рта - это то же, как и змея свой хвост

кусает. И в мышлении мы как раз <как змии> - мудры,

начала и концы постигаем, и для того всё конечное

приводим к завершению, совершенству и наши конеч-

ности на себя обращаем: в мышлении мы закругляем

бытие и многое к единому приводим - а для того

прежде всего себя превращаем в шар и единое из

многого. То же и в позе Будды: свиты конечности,

вобраны. Это и поза младенца в утробе - ручки и

ножки подобраны. Недаром все младенцы - как все-

знающие Будды и выглядят, а последние (буддийские

монахи) - как дети.

Конечно, в мыслительной позе есть национальные

различия, но они будут нам виднее позже: когда мы

рассмотрим весь комплект телодвижений в националь-

ном Космосе.

Теперь перейдем к более выразительным и разно-

образным позам. И естественнее всего от неподвижной

позы мышления - к позе молитвы: она тоже духовна,

но более телоподвижна - язык тела здесь более раз-

нообразен и развит.

М. Ауэзов. У нас мусульманин стелит коврик, ста-

новится на колени, шепчет молитву, проводит рукой

по лицу сверху вниз, а лбом - поклон до земли.

Альгис. У католиков нет поклонов. Обычно стоя или

сидя склоняют голову. Чтобы самый грех замолить, на-

до вокруг церкви на коленях обойти.

Латыш-эстетик. У лютеран скамьи в кирхе, все си-

дят.

Я. А русские - на пол поклон, и не подстилают

ничего, а распластываются - лежат - без комфорта

мусульманского коврика или европейской скамейки.

Муку принимают, душу из тела вон.

Дама по Бразилии. Но ведь это не национальные

отличия, а религиозные.

Я. Но недаром зоны религий совпадают с опреде-

ленными космосами: например, ислам - в определен-

ном поясе, а к северу и к югу - другое. Недаром и

в Индии мусульманский Пакистан - севернее, чем

земля индуизма.... А западноевропейский храм со

скамьями - это Бог, приближенный к уюту помеще-

ния, храм = дом (недаром собор - Дом) и комфор-

табельный Бог. В этом смысле русская церковь и ме-

четь - это натуральный космос, открытое пространст-

во, не заставленные человеческими предметами. И верх

здесь - небосвод, купол - округлый.

Альгис. А у нас - острие, шпиль.

Я. Ну да: у западноевропейских народов, чья

жизнь ориентирована больше на расстояние, - зем-

ледельцев и горожан - подчеркнута вертикаль мира:

готический собор и кирха вонзаются в небо острием.

Ислам же - более округл, животный, у неба -

свод. Русский храм - переходный: есть и вертикаль,

но не очень подчеркнутая, и купол - но не единый

небосвод, а несколько куполят - луковок - опят.

Ораз (туркмен). Но мечети есть очень высокие -

90 метров.

Я. Дело не в высоте, а вертикальности. Высокая

Blog

Гачев Г. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос