А. О. Маковельский история логики книга

Вид материала

Книга

Подобный материал:

• Маковельский история логики, 2810.53kb.
• Отличия человеческой логики от математической логики, 139.86kb.
• А. Б. Зубов история религий книга, 11109.77kb.
• А. Б. Зубов история религий книга, 293.44kb.
• С. Н. Труфанов "наука логики", 2350.97kb.
• А. Ф. Лосев история античной эстетики софисты. Сократ. Платон история античной эстетики,, 11197.2kb.
• Введение в диагностику, 383.22kb.
• Функции алгебры логики, 47.25kb.
• 1. Введение в алгебру логики Прямое произведение множеств. Соответствия и функции., 38.38kb.
• Василий Никитич Татищев (1686-1750) в своем труде «История Российская с самых древнейших, 28.01kb.

443

мыслим о подлежащем) и связки, соединяющей подлежащее со сказуемым. В речи связка нередко пропускается, но каждому предложению можно придать чисто логическую форму, хотя иног­да такое предложение принимаем искусственный вид, не свойст­венный тому или другому языку. Так, если предложению «огонь горит» придать чисто логическую форму, то получим фразу: «Огонь есть горящий» (выражение, не свойственное русскому языку).

Суждения — предложения Ломоносов делит на утвердитель­ные и отрицательные, на общие и особеняые (единичные). Что касается частных суждений, которые играют роль в аристотелев­ской логике, то Ломоносов не дает им права гражданства в логи­ке, очевидно, отрицая их логическую познавательную значимость.

Своеобразие предлагаемой Ломоносовым классификации суж­дений состоит в том, что она принимает два вида суждений: об­щие и единичные, тогда как ранее принимали деление суждений либо на общие и частные (по распределенности или нераспреде­ленное™ термина подлежащего), либо на общие, частные и еди­ничные (по объему подлежащих). Это нововведение Ломоносова оказывает большое влияние на его учение об умозаключениях, вызывая реформу учения о категорическом силлогизме.

Чем вызвана эта реформа традиционной логики, сам Ломоно­сов не говорит. Надо полагать, что Ломоносову была ясна не­суразность включения единичных суждений в разряд общих, как это было принято в логике со времени Аристотеля. С другой сто­роны, изгнание из логики частных суждений с подлежащим «не­которые» в смысле «некоторые, а может быть, и все» было про­диктовано истолкованием логического смысла этих суждений как вероятных общих суждений, т. е. как таких, в которых дается эмпирическое обобщение того, что все случаи, которые мы наблю­дали в опыте, подходят под это общее положение, поскольку в нашем опыте никогда не встречалось противоречащего случая (в противном частное суждение не могло бы иметь значения «а может быть, и все»). Ввиду таких именно соображений все суж­дения делятся на общие и единичные. Тут играет роль и утверж­денная Ломоносовым связь научной теории с практикой.

Наука устанавливает законы природы, формулируемые в об­щих суждениях, а практика имеет всегда дело с единичными кон­кретными случаями, для которых необходимо делать выводы из установленных наукой общих положений (математических фор­мул, законов природы, научных гипотез).

Ломоносов дает следующие определения общего и особенного суждения: «Общие суть те, в которых сказуемое приписывается или отъемлется подлежащему как роду», «Особенные суть те, в которых сказуемое приписывается или отъемлется подлежащему как виду» 8.

8М В Ломоносов Полное собрание сочинений, т. VII, стр. 118.

444

В качестве поясняющих примеров приводятся для общего суждения: «Всяк человек есть смертен», а для особенного: «Се-мироний есть великодушен». Общее понятие всегда есть некий род, а единичное всегда есть только вид. Именно в этом смысле, как видно из определения и приводимых примеров, надо пони­мать устанавливаемое Ломоносовым деление суждений на общие и особенные.

Об умозаключении Ломоносов говорит, что его назначение за­ключается в том, чтобы служить изобретению доводов. Доказа­тельства, по определению Ломоносова, суть сложные идеи, удо­стоверяющие остроту справедливости высказанного положения

По учению Ломоносова, доказательства состоят из одного или нескольких связанных между собой силлогизмов, силлогизм же состоит из трех рассуждений, из коих два первые называются мюсылками» (этот термин впервые в русской логике встреча­ется у Ломоносова), а третье, которое выводится из посылок, называется «следствием». Ученье Ломоносова о категорическом силлогизме, который он называет «прямым силлогизмом», яв­ляется новым, оригинальным. Он утверждает, что если обе посылки общие, то и заключение всегда должно быть общим. Отсюда явствует, что Ломоносов отвергает такие модусы III и IV фигур, как Darapti, Felapton, Bramantip, Fesaro. Вообще он не признает познавательной ценности III и IV фигур, притом его силлогизмы отличаются от аристотелевских, поскольку он не дает в логике права гражданства частным суждениям / и О, с другой стороны, вводит в силлогистику единичные суждения как особую категорию, отличную от общих суждений.

Что касается среднего термина, то Ломоносов, в отличие от Аристотеля, учит, что он всегда должен быть в одной посылке об­щим, а в другой особенным. Общим он бывает всегда в подлежа­щем общих предложений и в сказуемом отрицательных, особен­ным всегда в подлежащем особенных предложений и в сказуемом утвердительных предложений. Ломоносов вслед за Аристотелем признает, что средний термин в силлогизме заключает в себе ука­зание на причину того, что утверждается или отрицается в заклю­чении.

Поясним взгляд Ломоносова на природу силлогизма на при­мере. Силлогизм модуса Cesare второй фигуры: «Ни одна рыба не есть млекопитающее животное, все киты — млекопитающие . животные; следовательно, киты не рыбы» —• следует, по Ломоно­сову, представлять в следующем виде: «Ни одна рыба не есть млекопитающее животное; всякий кит есть одно из млекопитаю­щих животных; ergo, ни один кит не рыба, потому что он живот­ное млекопитающее».

Ломоносов отмечает, что, кроме категорического силлогизма, бывают «ограниченные» силлогизмы, «ограниченные условием или разделением». Для них Ломоносов устанавливает термины

445

«условный» и «раздельный», тогда как категорический силлогизм он называет «положительным».

О сокращенных силлогизмах Ломоносов говорит, что они при­менимы и к условным и к разделительным силлогизмам.

Переходя к индукции, Ломоносов лишет: «Что рассуждается о каждом виде, ни единого не выключая, то же рассуждать долж­но и о всем роде»9.

Эта аксиома лежит в основе как полной, так и неполной ин­дукции с той лишь разницей, что при полной индукции гаранти­руется полная достоверность того, что никаких исключений нет, поскольку проверены все виды или все отдельные случаи, тогда как при неполной индукции отсутствие исключений лишь предпо­лагается на основании того, что такие исключения до сих пор не встречались в нашем опыте. Данные Ломоносовым формулиров­ки аксиом силлогизма и индукции говорят о том, что дедукция и индукция друг друга обуславливают, и эта мысль о внутренней связи и взаимообусловленности дедукции и индукции является ценным диалектическим моментом в его теории умозаключений. Имея в виду эту взаимосвязь, Ломоносов называет категориче­ский силлогизм «прямым», а индукцию «обратным» силлогизмом. Индукцию он истолковывает как оборотную сторону категориче­ского силлогизма.

Далее Ломоносов приводит аксиому для иного типа умоза­ключений, а именно для выводов от частей к целому: «Что о всех частях рассуждаем, то должно рассуждать и о всем целом» 10. Но обратного вывода от целого к частям логика не допускает. Вывод от частей к целому имеет столь же широкое применение в науках, как и выводы от общего к частному и от частного к об­щему. Таким образом, Ломоносов указывает, что дедукция и ин­дукция суть не единственные законные виды умозаключений.

Ломоносов ставит в неразрывную связь мышление и язык (в частности, понятие и слово, суждение и предложение), но не отождествляет их. Напротив, он критикует номинализм, который ставит знак равенства между понятием и словом, и, с другой сто­роны, критикует реализм понятий, признающий реальное сущест­вование понятий самих по себе и приписывающий им первичность в отношении к вещам материального мира (Ломоносов называет номиналистов «именинниками», а реалистов «вещественниками»). Ломоносов говорит о двух логических функциях слов: одни из них выражают логические термины (подлежащее и сказуемое сужде­ние), другие же обозначают связи между мыслями.

О значении логики Ломоносов говорит, что для познания и правильного поведения необходим природный рассудок, подкреп­ленный «логикою, которая после грамматики есть первая -пред-

9М В Ломоносов Полное собрание сочинений, т. VII, стр 158. 10 Там же, стр 159.

446

водительница ко всем наукам» п. В частности, о познавательном значении умозаключений он говорит, что посредством них позна­ются скрытые от нашего непосредственного восприятия процессы природы, а также благодаря им открываются причины явлений.

Оригинальные логические теории М. В. Ломоносова нашли себе продолжателей в начале XIX в. у А. С. Лубкина и во второй половине XIX в. у М. И. Карийского.

Ценный вклад в развитие логики сделал также современник М. В. Ломоносова академик Петербургской академии наук зна­менитый математик Эйлер.

Леонард Эйлер (1707—1783) является классическим предста­вителем математического естествознания. Уже магистерскую речь он посвятил сравнению принципов картезианской и ньюто-нинской физики. В споре между дифференциальным методом Лейбница и методом флюксий Ньютона Эйлер становится на сто­рону Лейбница, основываясь на принципиальном рассмотрении понятия бесконечности.

Эйлер отстаивал взгляд, что движение следует принимать исключительно как процесс перемены места, а место есть часть бесконечного пространства, в котором заключаются тела. Но так как мы не можем составить определенной идеи об этом бесконеч­ном неизмеримом пространстве, то обычно мы рассуждаем о ко­нечном пространстве и о границах тел в нем и по этим данным судим о движении и покое тел. Так, мы говорим, что тело, которое относительно этих границ сохраняет свое положение, находится в покое и, наоборот, то тело движется, которое изменяет свое по­ложение относительно них.

При этом определении движения тел и их покоя мы поль­зуемся чисто математическими понятиями. Мы имеем право при­менять это для своих идей, независимо от того, есть ли в самой действительности такое бесконечное пространство или его нет. Мы просто лишь постулируем, что тот, кто хочет рассуждать об абсолютном движении, должен представлять себе такое простран­ство и по нему судить о состоянии или движении тела. В этом случае приходится представить себе бесконечное пустое прост­ранство, в котором находятся тела.

В течение ряда лет Эйлера интересовала проблема абсолют­ного и относительного пространства, абсолютного и относитель­ного времени. Он ставит вопрос, какое значение в науке имеют понятия о чисто абсолютных пространстве и времени, следует ли их считать только постулатами и гипотезами. Но, замечает Эйлер, абсурдно, чтобы чистые плоды воображения могли бы служить реальными принципами механики в качестве ее основы. Эйлер считает, что об истинной природе пространства и времени дает нам знание не непосредственное чувственное наблюдение и не психологический анализ (как у Беркли), но сущность простран-" " Там же, стр 126.

447

ства и времени можно познать исключительно лишь по той функ­ции, которую они играют в системе математической физики.

Решающую роль в познании сущности пространства и време­ни, по его мнению, играет то, какое понятие о них удовлетвори­тельно служит для целей точного объяснения'явлений природы. Вопрос упирается в то, насколько та или иная концепция про­странства и времени является годной для дедукцирования основ механики и ее теорем. Не произвольные предположения, а соот­ветствие со всей совокупностью физических явлений должно быть положено в основу решения вопроса о природе пространства и времени.

И Эйлер выступает как сторонник учения об абсолютном про­странстве и абсолютном времени. Несомненная реальность абсэ лютного пространства и абсолютного времени, по мнению Эйле­ра, доказывается тем, что признание этого требуется всей сово­купностью нашего научного познания мира. И если философы, решающие проблему пространства и времени путем психологиче­ского анализа (как Беркли), или рационалисты лейбнице-воль-фианской школы объявляют понятия пространства и времени чи­стыми абстракциями и отрицают у них объективное содержание, то они, указывает Эйлер, впадают в самообман, источник которо­го коренится в многозначности абстракции Подняться до идеи чистого пространства и чистого времени возможно лишь посред­ством мышления, и вопрос заключается в том, каким образом мы образуем общее родовое понятие. Мы получаем общее понятие, когда сначала представляем себе что-либо со всеми его свойст­вами и затем отбрасываем один за другим частные признаки его.

Этим путем можно прийти к понятию протяженности, которое возникает у нас таким образом, что мы из представления о кон­кретном теле исключаем последовательно его признаки; твер­дость, сопротивляемость и др. Но этим путем не получается идея места, так как место, занимаемое телом, не есть его свойство. Если даже мысленно совершенно удалить тело со всей совокупно­стью его свойств, место остается. Дело в том, что место, которое занимает тело, есть нечто совершенно отличное от тела со всеми его чувственными признаками, в том числе и от его протяженно­сти в трех измерениях. Протяженность принадлежит отдельному телу и вместе с ним при движении перемещается с одного места на другое, тогда как пространство и само место не могут дви­гаться. Идея места образуется, когда мы мысленно удаляем тело со всеми его свойствами, со всеми как качественными, так и ко* лнчественньщи его признаками.

Что касается пространства в математической физике, то оно в сознании человека находит свое отражение не в конкретном восприятии и не в абстрактном мышлении, а представлено-в на­шем сознании особой категорией, представляющей нечто среднее между конкретным ощущением и абстрактным мышлением. Чи-

448

еюе пространство и чистое время Эйлер считает необходимыми в системе научной физики понятиями, и поэтому, по его мнению, мы должны приписывать им объективную действительность. Эйлер решительно выступает против идеалистического взгляда, признающего телесный мир всего лишь миром явлений.

Материя, движениями которой физика объясняет все, что про­исходит в мире, есть, по учению Эйлера, самое реальное бытие (eus realissimum), а отнюдь не «феномен». Равным образом и чистое пространство и чистое время реально существуют, а не являются лишь чем-то воображаемым. Признание их есть первый принцип механики, которая не может быть основана на чем-либо таком, что реально не существует, что существует лишь в нашем, воображении. Эйлер решительно выступает против лейбницев-ского учения о пространстве как об «идеальном» порядке явле­ний.

Л.Эйлер внес ценный вклад в развитие формальной логики — ввел в нее прием изображать отношения между объемами поня­тий в виде наглядных геометрических фигур. Эти «эйлеровы круги» прочно вошли в учебники формальной логики, придав ее учениям об отношении субъекта и предиката в суждении и об ' отношении терминов в категорическом силлогизме прозрачную ясность. Углубляя анализ суждений и умозаключений, эйлеровы круги вместе с тем обладают дидактическими достоинствами, облегчая усвоение сложных логических проблем.

Вопросы формальной логики Эйлер разработал в сочинении «Письма к немецкой принцессе о различных вопросах физики и философии» (письма 95—103).

Оригинальным прогрессивным ученым в России в XVIII в, был профессор логики- в Московском университете Дмитрий Сер­геевич Аничков (1733—1788). Он выступил с меткой критикой двух господствовавших в то время направлений в философии и логике — эмпиризма и рационализма. Этому вопросу посвящены «Слово о'разных причинах, немалые препятствия причиняющих, в продолжении познания человеческого» (речь, произнесенная в Московском университете в 1774 г. на торжественном собра­нии в день восшествия на престол Екатерины II) и раннее «Сло­во о свойствах познания человеческого и о средствах, предохра­няющих ум смертного от разных заблуждений» (1770 г.).

Выступая против односторонности эмпиризма, Аничков под­черкивает недостаточность чувственного познания, которое не раскрывает внутреннюю природу вещей, но показывает лишь их внешность.

Отмечая ограниченность чувственного познания, он указы­вает, что наши восприятия, нередко бывают обманутыми, не представляющими вещей такими, каковы они на самом деле. Так, например, солнце, луна и звезды отнюдь не являются такими не­большими светлыми кружками, какими они представляются на-

44»

тему зрению. Ввиду слабости наших органов чувств они нужда­ются в помощи приборов, усиливающих их; так, зрение нужда­ется в микроскопах и макроскопах (телескопах), изобретение которых есть дело человеческого ума. Что же касается чисто чув­ственного познания, то в этом отношении, по мнению Аничкова, человек нисколько не отличается от животных. На основании этих соображений Аничков признает несостоятельным локков-ское основоположение: нет ничего в разуме, чего бы прежде не находилось в чувствах.

Аничков утверждает, что абстрактное мышление присуще только человеческому мышлению, имеет свою специфику и его нельзя ни свести к ощущениям, ни вывести из них: оно представ­ляет собой особую способность человеческой души. Существенная отличительная особенность человеческого мышления, по Аничко­ву, заключается в способности отвлекать признаки от вещей, ко­торым они принадлежат, и образовывать общие понятия. Анич-хов указывает, что абстрактное мышление дает человеку также углубленное знание вещей, которого не может дать непосред­ственное чувственное познание их. Человеческое познание бывает двоякого рода: непосредственное чувственное и опосредствован­ное разумное. И это обусловлено самим характером познаваемых вещей. С одной стороны, каждая вещь является «особенной», она отличается от всех других вещей и имеет свою собственную, при­сущую ей определенность. Но, с другой стороны, у вещей имеют­ся и общие признаки, которые существуют так же объективно, как и особенные признаки.

Критикуя односторонний рационализм, Аничков говорит о не­состоятельности картезианского учения, будто все наше позна­ние зависит от чувств. Критикуя учение Декарта, он говорит, что допустить существование у человека врожденных идей невозмож­но. Он пишет: «Если бы в нас находились враждебные понятия, то бы все люди о всех вещах одинаковое имели понятие» |2.

В противоположность рационализму Аничков развивает уче-яие о том, что все наши понятия мы приобретаем через ощуще­ния, но одни знания получаются от этого источника непосредст­венно, а другие опосредствованным способом, путем обработки чувственного материала теоретическим мышлением.

Человек рождается, не имея ни о чем никакого понятия, пер-»ые свои знания он получает от ощущений, которые знакомят его •с вещами объективного мира. Но эти первоначальные знания яв­ляются смутными и сбивчивыми. На основе их начинает дейст­вовать мышление, которое прежде всего производит сравнение и через него образует из первоначальных единичных представлений сложные идеи. Аничков находит, что деятельность мышления сво-

12 «Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVII* «ека», т. I, M, 1952, стр 136

450

дится к трем основным действиям: к образованию понятий, суж­дений и умозаключении (суждение он называет «рассуждением» а умозаключение «умствованием»). Он возражает против приня­того в тогдашней французской и английской логике признания метода в качестве четвертого основного «действия ума», посколь­ку он в методе видит лишь способ в надлежащем порядке по определенным правилам располагать «идеи, рассуждения и'ум* ствования» (т. е. понятия, суждения и умозаключения).

Аничков отвергает картезианское учение о том, что душа че­ловека всегда мыслит, так как мышление есть сущность души. Ссылаясь на факты, он доказывает, что человек иногда бывает в бессознательном состоянии.

Критикуя рационализм, Аничков указывает и на такие ошиб­ки, коренящиеся в рационализме, как превратное толкование аб­стракций, заключающееся в приписывании им самостоятельного' существования, не зависимого от вещей, от коих они отвлечены мышлением. В качестве примера подобного превращения абст­ракций в самостоятельные реальности он приводит встречаю­щееся у разных философов и физиков понимание пространства как особого вместилища вещей, которое существует само по себе,, независимо от вещей материального мира.

Таким образом, Аничков устанавливает, что существуют у лю­дей заблуждения, проистекающие, с одной стороны, от чувствен­ного познания вследствие его ограниченности, смутности и сбив­чивости, и, с другой стороны, от неправильной деятельности мы­шления. Вступая на путь научного познания вещей, чтобы гаран­тировать познание их, как они в действительности объективно существуют, необходимо прежде всего предохранить себя от за­блуждений. А для этого человек должен прежде всего «познать самого себя», т. е. изучить свойства своего ума и познать свойст­венные человеку заблуждения.

Задача логики и состоит в том, чтобы научить людей распоз­навать, в какие заблуждения они впадают, и тем самым помочь им освободиться от них. Это необходимо для того, чтобы можно было построить прочное здание научного знания. Но это необхо­димо вообще для благополучия человечества, так как заблужде­ния не только мешают счастью людей, но нередко бывают чрева­ты опасностью для самой их жизни. Говоря о необходимости для людей освободиться от предрассудков, Аничков упоминает уче­ние Франциска Бэкона об идолах («об истуканах», как он пере­водит этот термин). Даже маловажные заблуждения, замечает он, иногда приносят большой вред, подобно тому как от малень­кой искры иногда происходит большой пожар. Для предохране­ния от заблуждений Аничков рекомендует применять декартов­ский принцип предварительного сомнения во всем (de omnibus dubitandum) 13.

13 Там же, стр. 151.

451

Как выше было сказано, М. В. Ломоносов занял самостоя­тельную позицию в логике. Признавая заслуги Аристотеля в соз­дании этой науки, Ломоносов выступил против слепого, рабского отношения к учениям Аристотеля. Он критически относился как к логике Аристотеля, так и к различным новым направлениям в логике (к лейбнице-вольфианской логике, логике Канта, эмпири­ческой логике Бэкона).

Линию М. В. Ломоносова в логике продолжают и развивают А. Н Радищев в конце XVIII в. и профессор Казанского универ­ситета Петр Лубкин в начале XIX в.

Александр Николаевич Радищев (1749—1802) предвосхищает современное учение советской науки о единстве мышления и языка Он констатирует, что речь свойственна одному лишь чело­веческому роду, все прочие «живые собратья» человека немы. Ра­дищев говорит, что человек обязан речи всеми своими изобрете­ниями и совершенствованием. Правда, человек вместо речи мо­жет «говорить телодвижениями» и глухонемые тоже мыслят, но прогресс человечества совершался бы крайне медленно и слабо, если бы у людей было лишь мышление без звуковой речи. Если •бы человек был безгласен, он не смог бы создать такую культуру, науку, художественную литературу и т. д., какими человечество ныне обладает. Звуковая речь изощрила в человеке силу разума Немого человека можно приобщить к нашим мыслям, но «не­вероятно, чтобы его разум восперил до изобретений речью ода­ренного» «Хотя и то истинно, что лишение одного чувства ук­репляет какое-либо другое, но вообще разум лишенного речи бо­лее изощряться будет подражанием, нежели собственною своею •силою» и, — писал Радищев.

Радищев указывает, что у глухонемых имеет место так назы­ваемая сверхкомпенсация, т. е. усиление чувствительности других рецепторов, но все же изъян в их психике, порождаемый отсутст­вием слуха, по его мнению, всегда будет весьма велик. Звуковая речь так расширяет и увеличивает мыслительные силы человека, что дает ему «почти всесилие».

Единство языка и мышления Радищев, в частности, показывает >на развитии ребенка, в котором речь и мышление находятся в тесном взаимодействии. Он отмечает, что с того времени, как младенец начинает говорить, развитие его умственных сил стано­вится более значительным, с развитием речи возникают у ребен-ьа отвлеченные понятия, хотя первенствующая роль долго еще принадлежит чувственному познанию.

Радищев пишет о безграничной силе научного мышления: «Как не возгордиться человеку в бренности своей, подчиняя вла­сти своей звук, свет, гром, молнию, лучи солнечные, двигая тяже-

14 А Н Радищев Избранные философские и общественно-политиче­ские произведения. М, 1952, стр 306

452

сти необъятные, досягая дальнейших пределов Вселенной, пости­гая и предузнавая будущее?» IS

Чтобы постичь, насколько человек велик, надо бросить взгляд на все его изобретения, на все то, что человек придумал и создал. Наука, искусство, общественная связь, законы — все это доказы­вает, что человек выше всего на земле. Все это говорит о величе­ственности разума и рассудка человека. Но при всем этом чело­век нередко ошибается и, прежде чем достичь истины, бродит во тьме и заблуждении 16.

В статье «Слово о Ломоносове» Радищев говорит, что чело­век жаждет вечности, но он смертен и дают ему бессмертие толь­ко его творения, благодаря которым его мысли живут в последу­ющих поколениях. Он говорит, что такое бессмертие снискал себе Ломоносов, слава которого вечно будет жить в русском народе. Радищев прославляет Ломоносова за то, что он совер­шил «размашистый шаг» в развитии русского языка. Заслуги Ломоносова он сравнивает с заслугами Бэкона Веруламского, который в своей логике показал, как расширить научное знание, хотя сам не смог применить на практике тех приемов, которые он развил в теории 17.

А. Н. Радищев — материалист. Он не сомневается в том, что вещи существуют независимо от сознания и что человек облада­ет силой познавать их 18. Вещи существуют сами по себе, и мы познаем их двояко: путем опыта и путем рассуждения. Опыт сводится к воздействиям, которые вещи производят на наши силы познания.

Опыт бывает чувственный, когда мы познаем вещи посредст­вом органов внешних чувств. В отличие от него разумный опыт есть познание отношений вещей между собой. Чувственный опыт ог!ерирует представлениями, а разумный — мыслями, с помощью которых познаются отношения вещей между собой. Рассуждение отличается от опыта тем, что при нем мы познаем без наличия в данное время воздействия самих вещей на наши познаватель­ные силы. Термин «рассуждение» у Радищева равнозначен тер­мину «умозаключение» нашей современной логики. Эта позна­вательная способность называется рассудком, или умом. Рассуж­дение есть употребление ума (или рассудка) и представляет собой существенное прибавление к опыту. Все указанные выше познавательные силы человека не сущствуют раздельно, но об­разуют единую нераздельную силу познания, которая видоиз­меняется в зависимости от того, к каким предметам она приме* няется.

15 Там же, стр 245

16 Там же, стр 314

17 Там же, стр 213

18 Там же, стр 315

453

Применяя силу познания, «человек воздвиг пространное зда­ние своей науки, не осталось отдаленнейшего края Вселенной, куда бы не проник смелый рассудок человека, он проник в сокро­веннейшие недра природы и постиг ее законы в невидимом и неосязаемом; беспредельному и вечному дал меру; исчислил неприступное...» 19,

Говоря о единой нераздельной силе познания у человека, Радищев отстаивает положение, что научное знание может быть создано лишь неразрывной совместной деятельностью чувствен­ного познания и абстрактного мышления, которые образуют единство и не должны действовать в отрыве друг от друга.

Исследуя рассуждение, Радищев устанавливает, что для него требуются два суждения, которые называются «посылками». Получаемое из них путем вывода новое суждение носит название «заключение». Обе посылки являются суждениями («предложе­ниями») опытными, а выводимое из них заключение не дается опытом.

Поскольку посылки извлекаются из опыта, заключение есть прибавление к опыту, основанное на его данных, хотя само по себе и не дано в опыте.

Заблуждения у людей бывают многообразны. И чувства нас иногда обманывают (например, больному желтухой все вещи ка­жутся желтыми), и часто мы ошибаемся при извлечении заклю­чения из посылок. Когда рассматриваешь, как действуют наши познавательные силы, и изучаешь правила, каким они следуют, то кажется, что легко избежать заблуждений. Но когда человек начинает о чем-либо рассуждать, тотчас проникают в его рас­суждение «сякого рода предубеждения, вторгаются страсти, которые уносят его разум по безднам заблуждения. Множество заблуждений порождается леностью мысли и нерадением.

В частности, Радищев отмечает, что аналогия часто приводит к заблуждениям, хотя, с другой стороны, многие научные истины были открыты путем применения аналогии.

Основным законом мышления Радищев считает логический закон тождества, который он называет принципом постоянства, имея в виду вытекающее из этого закона требование, чтобы в ходе рассуждения каждое понятие сохраняло одно и то же зна­чение и не подменялось бы иным понятием, отличным от него.

Н. А. Радищев не дал системы логики, но лишь высказал свой взгляд на некоторые основные проблемы этой науки. Из приведенных нами его высказываний о процессе познания и ло­гике видно, что в этих вопросах он тесно примыкал к М. В. Ло­моносову.

Отметим ряд выдающихся фигур в истории отечественной логики XIX в.

19 А. Н. Р адищев. Избранные философские и общественно-политические произведения, стр. 316.