Собранием гипотез, чересчур смелых, чтобы претендовать на подлинную

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 42 43 44 45 46 47 48 49 50

"этическом древе" можно либо раскрыть ценности различных категорий, либо

же признать, что разницу между ценностями вызывает лишь различное их

положение в иерархии древа (то есть отношение взаимного подчинения

отдельных ценностей), причем ценности, имеющие приоритет, могут в

определенных позициях понижать другие до нуля. Первый подход скорее

статичен и синхроничен, второй - динамичен, диахроничен, а следовательно,

и эволюционен или же только трансформативен, поскольку так называемые

"этические древа" в ходе времени подвергаются своеобразным превращениям.

Темп этих превращений раньше имел характер "органично" постепенный и хотя

не абсолютную, но несомненную автономность. Ускорение техноэволюции в ее

"улучшающих" формах нарушает эту автономность и эволюционный темп. Быть

может, вся проблема заключается в том, как заменить неконтролируемые

возмущения регулированием с обратной связью, с тем чтобы аксиологическая

динамика не поддавалась пассивно вторжениям технологии, вторжениям,

которые достигнутым совершенством инструментальных действий диктуют

"рыночный курс" нравственности. Результатом здесь является дрейф ценностей

в потоке начатых технологией общественных пертурбаций. Эту проблематику

можно переложить на язык "теории причинных сетей", поскольку речь идет о

характеристике обратных связей внутри общественной структуры, снабженных

предпочтениями-ценностями. Длина путей, по которым бегут команды

управления от "аксиологического ядра" цивилизации к ее "технологическому

источнику", должна быть сокращена, эффективность же этих распоряжений -

усилена. Задача трудна для моделирования, так как "параметры слияния с

внутренним "я" этических предписаний еще нужно суметь формализовать. При

этом неизвестно, правильно ли приравнять степень упомянутого "слияния" к

сохранности этических норм, которая остается после устранения чисто

внешних влияний, вызывающих применение этих норм. Кибернетика уже

исследует избранные проблемы этики, но не делает этого в сложных

социо-технических контекстах. Между тем это одна из ее наиболее срочных

задач. Удивительно, что вопросам, от которых в такой мере зависит наше

будущее, те, кто исследуют этику, не уделяют до сих пор необходимого

внимания.

3. Заключение книги - это в некоторой степени подведение ее итогов.

Поэтому, может быть, стоит в последний раз задуматься над той

торопливостью, с которой я переложил на мертвые плечи несуществующих машин

ответственность за будущий "Гнозис" нашего вида. Кое-кто мог бы спросить:

не явилось ли это результатом некоего крушения надежд, не вполне автором

осознанного и возникшего потому, что из-за ограниченности исторической

эпохи и своего собственного времени автор не смог проникнуть в глубины

науки со всеми ее перспективами и потому выдумал (а вернее, слегка

модернизировал) вариант пресловутой "Ars Magna", которую уже давненько,

еще в 1300 году, предложил хитроумный Луллий и которую несколько веков

спустя Свифт по заслугам высмеял в "Путешествиях Гулливера" 4.

Оставив в стороне вопрос о моей некомпетентности, я хочу сказать

следующее. Эта книга тем отличается от чистых фантазий, что ищет для

гипотез наиболее надежной опоры, причем за самое прочное принимает то, что

существует реально. Отсюда постоянные ссылки в ней на Природу, поскольку

под этим адресом функционируют как "самодействующие апсихические

сущности", так и "мыслительные устройства" в виде хромосомных корней и

мозговой кроны великого древа Эволюции. Поэтому стоит поразмыслить, сумеем

ли мы подражать Эволюции. Что же касается принципиальной возможности

этого, то она не подлежит обсуждению, поскольку все эти "устройства"

существуют и, как известно, не так уж плохо выдержали опытную проверку на

протяжении миллиардов лет.

Остается вопрос, почему я отдал первенство "хромосомной" модели

неразумного действия, а не "мозговой" - разумной. Это решение опиралось на

чисто конструкторские, материало-информационные предпосылки, поскольку в

смысле емкости, пропускной способности, степени миниатюризации, экономии

материалов, надежности, производительности, стабильности, скорости и,

наконец, универсальности хромосомные системы превышают мозговые, одерживая

верх над ними в конкуренции во всех вышеперечисленных смыслах. Кроме того,

они лишены - в языковом аспекте - каких бы то ни было формальных

ограничений, а в ходе их материального действия нигде не появляются

затруднительные вопросы семантического или мыслительного характера. Мы

знаем, наконец, что непосредственное сопоставление между собой на

молекулярном уровне генотипных агрегатов, имеющее целью обеспечить

оптимальность результатов их материального действия по отношению к

состоянию среды, вполне возможно: об этом свидетельствует любой акт

оплодотворения. Оплодотворение есть принятие "молекулярного решения",

происходящее при сопоставлении двух частично альтернативных "гипотез" о

будущем образе организма. Носителями этих противоположных гипотез являются

гаметы обоих родителей. Возможность подобной рекомбинации элементов

материального предсказания не вытекает из наложения на онтогенетические

процессы каких-то других, по отношению к ним внешних, процессов, а

встроена в самую структуру хромосом. К тому же генотипы исключительно и

полностью посвящены столь ценному для науки делу предсказания. Всех этих

конструктивных качеств лишен мозг. Два мозга в отличие от хромосом не

могут непосредственно сопоставить друг с другом весь свой информационный

запас. Ибо это структуры в большей мере "окончательно замкнутые", чем

генотипные. Значительная же их часть, в высшей степени сложная, навсегда

связанная задачами системного управления, "предсказательной работы"

выполнять не может. Конечно, мозг представляется как бы образцом, или

прототипом, который уже "готов", "опробован", который следовало бы

"просто" повторить, быть может с избирательным усилением, чтобы в своей

синтетической версии он был индуктором теориетворчества. Вместе с тем

хорошо было бы запрячь в него столь специализированные структуры, как

хромосомные. Однако все это будет не только чрезвычайно трудно - это может

оказаться в конце концов невозможным. Зато эффективность "наследственных

устройств", измеряемая количеством битов в единицу времени на атом

носителя, оказывается такого порядка, что стоит - и не одному даже

поколению - попробовать. Какой же технолог устоит перед таким искушением?

Из двадцати аминокислотных букв Природа построила язык "в чистом виде", на

котором выражаются - при ничтожной перестановке нуклеотидных слогов -

фаги, вирусы, бактерии, а также тиранозавры, термиты, колибри, леса и

народы, если только в распоряжении имеется достаточно времени. Этот язык,

столь атеоретичный, предвосхищает не только условия на дне океанов и на

горных высотах, но и квантовую природу света, термодинамику, электрохимию,

эхолокацию, гидростатику и бог весть что еще, чего мы пока не знаем! Он

делает все это лишь "практически", поскольку, все создавая, ничего не

понимает. Но насколько его неразумность производительней нашей мудрости!

Он делает это ненадежно, он - расточительный владетель синтетических

утверждений о свойствах мира, так как знает его статистическую природу и

действует в соответствии с ней. Он не обращает внимания на единичные

утверждения - для него имеет вес лишь совокупность высказываний, сделанных

за миллиарды лет. Действительно, стоит научиться такому языку - языку,

который создает философов, в то время как наш язык - только философию.

Краков, август 1966 г.

1

О.С.Кулагина, А.А.Ляпунов, К вопросу о моделировании эволюционного

процесса, сб. Проблемы кибернетики", вып. 16, изд-во "Наука", 1966.

2

Упомянутая работа (лат.).

3

После сношения (лат.).

4

Раймунд Луллий - испанский теолог и философ; родился, по-видимому, в

1235 г. на острове Майорка. Покинув королевский двор, он предался

изысканиям и через десять лет открыл свое "Великое искусство" - Ars Magna.

Он изложил этот "логико-математический" метод в одноименном сочинении.

Метод позволял, не утруждая себя науками и размышлениями, ответить на

любой вопрос. Ответ давала "машина", состоявшая из семи концентрических

колец. На одном кольце помещались девять "предикатов", на другом - девять

пороков и т.д. Передвигаясь независимо друг от друга, кольца образовывали

97 комбинаций. Некоторые ученые из лапутянской академии, описанной

Свифтом, пользовались аналогичным устройством. Ручки этой машины вращали

лапутянские "аспиранты"; осмысленные фразы, если они при этом возникали,

заносились в книгу. В наше время аналогичную идею реализовал французский

поэт Р.Кене. Он написал 20 сонетов, любые последовательно взятые строки

которых в свою очередь составляют "осмысленный" сонет. Таким образом

Р.Кене путем "великого искусства" написал 2014 сонетов. - Прим. ред.

Примечания

I. Интересные результаты могла бы дать попытка изобразить

схематическое древо технологической эволюции. Своим общим видом оно,

конечно, походило бы на такое же древо биоэволюции (то есть имело бы

вначале единый ствол, который в более поздние эпохи все сильнее

разветвлялся бы). Трудность, однако, состоит в том, что фактический

прирост знания в технике (в отличие от биологии) является продуктом

межвидовой гибридизации. Потомство здесь могут давать сколь угодно далекие

друг от друга виды человеческой деятельности (так возникает "помесь"

кибернетики с медициной, математики с биологией и т.п.). (Между тем

биологические виды, достаточно дифференцированные, не могут давать

плодовитых гибридов.) В результате темп технической эволюции непрерывно

убыстряется и его ускорение значительно превосходит ускорение биоэволюции.

К тому же дальний прогноз в области техноэволюции затрудняют неожиданные,

внезапные повороты, которые совершенно непредсказуемы (нельзя было

предвидеть возникновение кибернетики, пока она не возникла). Число вновь

возникающих с ходом времени "технологических видов" определяется общим

числом видов, уже существующих, чего нельзя сказать о биоэволюции.

Точно так же внезапные повороты техноэволюции нельзя сопоставлять с

биологическими мутациями, ибо эти первые гораздо важнее. Так, например, в

настоящее время физика возлагает большие надежды на исследование нейтрино.

Эти частицы известны уже достаточно давно, но лишь теперь исследователи

начинают понимать всеобщий характер их влияния на различные процессы в

Космосе (например, на возникновение звезд), а также роль, зачастую

решающую, которую нейтрино играют в этих процессах.

Некоторые типы звезд, выходящих из состояния равновесия, могут

обладать нейтринной эмиссией, во много раз превышающей их полную эмиссию в

области видимого спектра. Это не относится к стационарным звездам типа

Солнца (нейтринная эмиссия которого, обусловленная бета-распадом,

значительно меньше энергии, выделяемой в виде светового излучения). Однако

астрономия возлагает сейчас особые надежды именно на исследование

Сверхновых; их роль в общем развитии Космоса, в образовании элементов,

особенно тяжелых, а также в генезисе жизни представляется исключительной,

Возможно поэтому, что нейтринная астрономия, не пользующаяся радиационными

приборами (такими, как зеркальный телескоп или рефлектор), займет, хотя бы

частично, место прежней оптической астрономии. Другим конкурентом этой

последней является радиоастрономия.

Проблема нейтрино, по-видимому, таит в себе и много других загадок;

быть может, исследования в этой области приведут к открытию ранее

неизвестных источников энергии. Это было бы связано с реакциями, которые

идут с выделением больших энергий, что характерно для превращения пары

электрон - позитрон в пару нейтрино - антинейтрино и для так называемого

нейтринного тормозного излучения.

Образ Космоса как целого может претерпеть радикальные изменения: если

количество нейтринных частиц и в самом деле столь велико, как думают

сейчас некоторые исследователи, то эволюция Вселенной обусловлена не

рассеянными в пространстве островами галактик, а (в первую очередь)

равномерно заполняющим это пространство нейтринным газом.

Все эти проблемы очень привлекательны, но в той же степени и

дискуссионны. На их примере весьма отчетливо видна вся непредсказуемость

развития науки и вся ошибочность мнения, будто мы уже наверняка знаем все

фундаментальные законы, относящиеся к природе Вселенной, и будто

дальнейшие открытия лишь пополнят эту в основных чертах уже верную

картину. Нынешняя ситуация представляется скорее в следующем виде: в ряде

областей технологии мы располагаем подробными и довольно надежными

знаниями, однако это касается прикладных областей технологии, образующих

материальный фундамент земной цивилизации; в то же время о природе микро-

и макрокосмоса, о перспективах возникновения новых технологий, о

космогонии и планетогонии мы знаем теперь, по-видимому, даже меньше, чем

несколько десятков лет назад. Это происходит по той причине, что в

настоящее время в упомянутых областях конкурируют различные зачастую

диаметрально противоположные друг другу гипотезы и теории (например,

гипотезы об увеличении Земли, о роли Сверхновых в создании планет и

элементов, о типах Сверхновых и т.д.).

Этот итог развития науки лишь кажется парадоксальным, ибо в понятие

невежества можно вкладывать двоякий смысл. Эти два понимания довольно

далеки друг от друга. Во-первых, говоря о невежестве, можно подразумевать

не только всю совокупность неизвестных фактов, но еще и то, что о самом

существовании неизвестных фактов нет ни малейшего представления.

(Неандерталец ничего не знал о природе электронов, но вдобавок даже и не

помышлял о возможности их существования.) Это, так сказать, "тотальное"

невежество. Во-вторых, невежество может означать, что наличие проблемы

осознано, однако нет знаний для того, чтобы эту проблему решить.

Прогресс как раз и уменьшает невежество первого типа, "тотальное",

зато увеличивает неведение второго рода, то есть запас вопросов, на

которые нет ответа. Это последнее утверждение относится не только к сфере

человеческой деятельности, то есть не является оценкой одной лишь

теоретико-познавательной практики человека. Несомненно, оно в какой-то

мере приложимо также и ко Вселенной (ибо рост числа вопросов по мере

возрастания знаний может означать лишь, что Вселенная обладает некоторой

специфической структурой).

На сегодняшнем этапе развития мы склонны считать имманентной чертой

Всего Сущего эдакую его "неограниченную продолжимость", эдакий его

"инфинитезимально-лабиринтный" характер. Однако принять это допущение как

эвристический тезис, относящийся к бытию, довольно рискованно. Слишком уж

коротко историческое развитие человека, чтобы подобные тезисы можно было

высказывать в качестве "абсолютных истин". Быть может, познание очень

большого числа фактов и связей между ними приведет к своеобразным "высям

познания", после чего число вопросов, не имеющих ответа, начнет

уменьшаться (в противоположность тому, что до этого момента оно

беспрерывно увеличивалось). Собственно, нет никакой практической разницы

между квинтильоном и бесконечностью для человека, который умеет считать

лишь до ста. Так вот, человек как исследователь Вселенной и является

скорее всего существом, только-только научившимся производить

арифметические действия, но отнюдь не математиком, который свободно играет

с бесконечностью. Добавим еще, что "окончательную" формулу строения

Космоса (если таковая существует) можно познать, дойдя до

"гносеологической кульминации", как мы об этом только что говорили.

Постоянный и непрерывный приток вопросов, напротив, не предопределяет

решения этой проблемы, ибо может оказаться, что лишь цивилизации,

насчитывающие более чем, скажем, сто миллионов лет непрерывного развития,

достигают "высей познания". И по этой причине всякие допущения на сей

предмет, высказанные в более раннюю эпоху, безосновательны...

II. Лотерейно-статистический подход к проблемам техногенеза находится

в согласии с установившейся ныне модой применять теорию игр (созданную в

ее основах Джоном фон Нейманом) к различным общественным проблемам.

Впрочем, я и сам несколько раз обращался в этой книге к подобным моделям.

Другое дело, что реальная сложность проблемы не позволяет замкнуться

в вероятностных схемах. Как я упоминал на стр. 352, там, где имеются

системы с высокой степенью организации, даже весьма малые структурные

изменения могут вызвать значительный эффект. Сюда к тому же присоединяется

вопрос об "усилении". Можно говорить как о "пространственном усилении" (по

образцу, например, рычага, который, "усиливая" малое перемещение, делает

его большим), так и об "усилении во времени", пример которого дает,

скажем, эмбриональное развитие. До сегодняшнего дня не существует ничего

похожего на топологическую социологию, которая изучала бы связь действий

личности с общественной структурой, понимаемой топологически. Некоторые из

этих структур и могут проявлять эффект "усиления", иначе говоря,

благоприятствовать распространению в обществе поступка или мысли отдельной

личности, причем этот процесс может иногда обретать даже характер лавины

(явлениями подобного рода, которые наблюдаются в очень сложных системах,

таких, как общество или мозг, а в случае этого последнего - в виде,

например, эпилепсии, кибернетика лишь начинает интересоваться). Напротив,

в других структурах индивидуальные действия могут "затухать". Я коснулся

этой проблемы в моих "Диалогах".

Разумеется, свобода действий зависит в д_а_н_н_о_й общественной

структуре от места, которое в ней занимает индивидуум (у монарха больше

степеней свободы, чем у раба. Это различие, пожалуй, тривиально, ибо оно

не вносит ничего нового в анализ динамики данного строя; напротив,

р_а_з_л_и_ч_н_ы_е структуры в различной мере поддерживают или гасят

индивидуальные начинания (например, исследовательскую мысль). Эта задача

лежит, собственно, на стыке социологии, психосоциологии, теории информации

и кибернетики. Существенные успехи в этой области пока еще впереди.

Вероятностная модель, которую предлагает Леви-Штраус, ошибочна, если ее

трактовать буквально. Ее ценность состоит в том, что она постулирует

введение объективных методов в историю науки и технологии. Раньше в этих

областях имел хождение скорее "гуманитарный" способ трактовки тех или иных

проблем, выдержанный в таком стиле: в процессе истории человеческий дух,

одерживая победы и терпя поражения, научился наконец читать в великой

Книге Природы и т.п.

Леви-Штраус безусловно прав, когда он подчеркивает значимость

"информационной гибридизации", то есть межкультурного обмена духовными

благами. Уединенная культура - это одиночный игрок, склонный обращаться к

определенной стратегии.

Стратегия обогащается (то есть происходит обмен опытом) только при

возникновении коалиции, объединяющей различные культуры. Это значительно

увеличивает шансы на "технологический выигрыш". Процитирую Леви-Штрауса:

"Шансы на то, что культура соберет в единое целое сложный ансамбль

различных изобретений, называемый нами цивилизацией, зависят от числа и

разнообразия культур, с которыми чаще всего невольно рассматриваемая

культура сотрудничает в разработке общей стратегии.

Итак, число и разнообразие... 1

Но дело как раз в том, что сотрудничество такого рода не всегда

возможно. И не всегда культура "замкнута", то есть изолирована вследствие

географического положения (как это было, скажем, в случае островной Японии

Blog

Собранием гипотез, чересчур смелых, чтобы претендовать на подлинную