Иоганн Готфрид гердер идеи к философии истории человечества часть первая
| Вид материала | Книга |
- Иоганн Готфрид гердер идеи к философии истории человечества часть первая, 37688.39kb.
- Вопросы к вступительному экзамену по дисциплине, 120.62kb.
- Учебно-методический комплекс учебной дисциплины «История зарубежной философии (20 век)», 429.83kb.
- И. Г. Гердер полагал, что человечество в своем развитии закон, 715.41kb.
- «История западноевропейской философии. Часть первая. Античность. Средние века», 256.77kb.
- Задача курса студент должен знать основную проблематику философии и осознанно ориентироваться, 539.28kb.
- Вопросы для сдачи кандидатского экзамена по истории философии, 38.83kb.
- Социально-исторические идеи таджикских просветителей конца XIX начала, 593.79kb.
- 1. Ответьте на вопросы: 1 Вчём заключаются антропологические основания идей Платона, 91.72kb.
- Темы рефератов по истории и философии науки для соискателей Православного института, 44.49kb.
От органического строения и природных сил человека переходя к духу всего человечества, смея изучать изменчивые особенности живущих на широких просторах земного шара народов по чужим, неполным и даже ненадежным источникам, я чувствую себя человеком, который плыл по волнам морским, а теперь должен взмыть к облакам и летать по поднебесью. Метафизику легче. Он берет понятие души, точно определяет его и выводит из него все, что вообще можно вывести, где бы, в каких бы обстоятельствах ни обреталась эта самая душа. А для философии истории основой может быть не абстракция, но только сама история; и философ, если не свяжет бесчисленные факты и не приведет их к общему итогу, рискует получить ложные результаты. И, однако, я попробую идти таким путем и, не поднимаясь в воздух, лучше буду плавать вдоль берегов, держась достоверных фактов или таких, достоверность которых всеми признается, и от этих фактов буду отделять свои предположения, а людям более счастливым, чем я, предоставлю возможность лучше упорядочить все факты и более удачно воспользоваться ими.
I. Присущий человеческому роду характер чувственности изменяется в зависимости от климата и органического строения, но к гуманности ведет лишь человечность чувств
У всех народов, за исключением, может быть, только больных альбиносов, — пять или шесть обычных человеческих чувств; бесчувственные, о которых рассказывает Диодор1, глухонемые народы — это сказка. Но кто будет обращать внимание на все различие внешних чувств, кто подумает о неисчислимом множестве людей, населяющих земной шар, тому покажется, что перед ним — целый мировой океан, где нет конца набегающим друг на друга волнам. У каждого человека — своя мера чувств, как бы своя настроенность всех чувственных ощущений, так что в особых случаях на поверхность выходят самые поразительные проявления чувств.
194
Поэтому врачами и философами составлены целые перечни таких идиосинкразий, то есть специфических, странных чувств, — они бывают и удивительны, и необъяснимы. Как правило, мы замечаем такие странные состояния только у больных и в необычных обстоятельствах, в повседневной жизни мы проходим мимо них. И в языке нет слов для их обзначения, потому что ведь каждый говорит так, как чувствует и понимает, и у различных нет общей меры их различных чувств.
Зрение — это наиболее ясное из чувств, но и когда мы смотрим, то различия зависят не только от того, с близкого или далекого расстояния мы смотрим, но выражаются и в форме, и в цвете вещей, как мы видим их; вот почему любой художник, рисуя, придает предметам различные очертания и почти каждый — особый оттенок цвета. Дело философии человеческой истории — не в исчерпании до дна всего этого океана, а в том, чтобы выявить бросающиеся в глаза различия и затем обратить внимание на более тонкие различения в работе органов чувств.
Самое всеобщее, самое необходимое человеку чувство — осязание; оно служит основой других чувств, а у человека служит основой величайшего органического преимущества перед животными1*. Благодаря ему мы получили искусства, открытия, жизненные удобства, возможно, что и в наших представлениях оно играет большую роль, чем то обычно предполагают. Но как различен бывает этот орган чувства даже у людей; его видоизменяют образ жизни, климат, практическое применение, навык, наконец, и вообще генетическая чувствительность тела. Так, некоторым американским племенам приписывают невосприимчивость кожи, которая, как утверждают, проявляется даже у женщин и во время самых болезненных операций2*, — если факт этот вообще верен, то, как мне кажется, его можно объяснить и телесными и душевными предпосылками. А именно: племена эти столетиями подставляют свои нагие тела резким порывам ветра, их кусают злобные насекомые, в них втирают сильно действующие мази, но эти племена отняли у себя и волосяной покров, который только способствует мягкости и нежности кожи. Пищей их была грубая мука, корни и травы, содержавшие в себе много щелочных веществ, а ведь хорошо известно, что органы пищеварения и чувствительность кожи находятся в прямом отношении между собой, вот почему при некоторых болезнях чувство осязания сходит на нет. Даже и неумеренное потребление пищи, после чего этим же племенам нередко приходится терпеть ужаснейший голод, тоже свидетельствует об определенной невосприимчивости — симптоме многих распространенных среди них болезней3*; итак, нечувствительность кожи — это и зло и благодеяние их климата, наряду со многими другими подобными же явлениями. Природа постепенно вооружала их такой невосприимчивостью, оберегая от бед, которых они иначе не могли бы вы-
1* Метцгер. О физических преимуществах человека перед животными. — В его «Собрании разных сочинений», т. III.
2* «История Америки» Робертсона, т. I, с. 562.
3* Уллоа, т. 1, с. 188.
195
нести, — искусство их последовало природе. Североамериканец выдерживает муки и боль героически-стойко — так заставляет поступать его чувство чести, к этому привыкал он с детства, и женщины ни в чем не уступают мужчинам. Стоическая апатия стала потребностью их натуры, как бы велика ни была телесная боль, и тот же источник, как представляется мне, и у менее резко выраженного у них полового влечения, хотя жизненные силы их ничуть не притуплены, и у своеобразного бесчувственного их состояния; порабощенные племена погружаются как бы в сон наяву. Итак, это — дикари, нелюди; недостаток чувства природа дала в утешение этим детям своим, а они отчасти стойко перенесли его, отчасти употребили себе во зло, потому что недостаток человеческих чувств в их душах был еще более велик.
Опыт показывает, что чрезмерный зной и чрезмерный холод одинаково сжигают, притупляют внешние чувства. У народов, которые по раскаленному песку ходят босыми ногами, подошва такая, что ее можно подковать железом, и бывали случаи, когда такие люди минут по двадцать могли стоять на горящих углях. А разъедающие яды могут настолько видоизменить кожу, что человек способен держать руку в растопленном свинце; трескучий мороз, гнев, всяческие душевные движения тоже могут способствовать притуплению чувства4*. А самая тонкая восприимчивость встречается в тех странах, где люди ведут способствующий нежному натяжению кожи и, так сказать, мелодическому распространению нервов образ жизни. Житель Ост-Индии — это, наверное, самое утонченное существо, если говорить о наслаждении, которое дают органы чувств. Вкус его никогда не заглушается жжеными напитками и острыми блюдами, он способен почувствовать самый тонкий привкус чистой воды, а пальцы его способны воспроизвести самые искусные работы, так что никто и не отличит подлинника и копии. Его душа бодра и спокойна — в ней кроткое эхо чувств, на которых он покачивается, словно на волнах. Так играют волны, по которым плывет лебедь, так воздушные потоки колышут нежную весеннюю листву.
Помимо теплых и кротких широт ничто так не благоприятствует остроте ощущений, как чистоплотность, умеренность, движение — три добродетели, в которых превосходят нас многие некультурные, на наш взгляд, нации и которые, как видно, особенно свойственны народам, живущим в прекрасных уголках земли. Чистота дыхания, любовь к умыванию и купанию, движения на свежем воздухе, здоровое и сладостное почесывание, потягивание тела — все это хорошо было известно древним римлянам и все это еще очень распространено среди нынешних индийцев, персов и некоторых татарских племен, — подобные упражнения способствуют быстрому обращению соков, поддерживают эластичность кожи. Народы, живущие в самых обильных областях земли, ведут умеренный образ жизни, они не имеют ни малейшего представления о том, что противоестественно
4* «Физиология» Галлера, т. V, с. 16.
раздражать нервы, бездумно тратить соки организма — это удовольствие для которого создан человек; племена браминов, начиная с предков их, с самого начала мира не пробовали ни мяса, ни вина. Но уже на примере животных видно, какую власть над всеми органами чувств обретает мясо; насколько же сильнее должно влиять оно на тончайший цветок творения — на человека. Умеренность в чувственных наслаждениях — это, без всякого сомнения, более действенный метод достижения философии гуманности, чем разные ученые, надуманные абстракции. Народы с грубыми чувствами, живущие в дикости, и в жестоком климате, обычно прожорливы; им нередко приходится голодать, и едят они все, что попадется под руку. Народы с более утонченными органами чувств любят более тонкие наслаждения. Пища их проста, одна и та же изо дня в день; зато они привязаны к сладостным мазям, тонким запахам, к роскоши, удобству, а цветок наслаждений для них — чувственная любовь. Если говорить только о тонкости органов чувств, то нет колебаний в том, на чью сторону склонится чаша весов, ибо ни один европеец не станет долго выбирать между трапезой гренландца с его рыбьим жиром и специями индийца. Но вот вопрос — к кому мы ближе, несмотря на всю нашу культуру на словах, к кому ближе мы в главном, на деле, к гренландцу или к индийцу? Индиец свое счастье видит в бесстрастном покое, в не нарушаемом ничем наслаждении, радостном и светлом, он дышит сладострастием, он погружен в море сладостных сновидений и освежающих запахов, — а что же такое наша роскошь, ради которой беспокоим, ради которой грабим мы целые части света? Что нужно нам, что мы ищем? Новых, острых приправ — притупленному языку, чужих плодов, чужой пищи, вкуса которой мы иной раз не можем и распробовать в изобилии и мешанине всякой еды, пьянящих напитков, отнимающих у нас покой и рассуждение; что бы еще придумать, чтобы возбудить и разрушить наше естество, — вот какую великую цель ставим мы перед собою каждодневно. Наши сословия различаются по тому, насколько могут достигать этой цели; в ней видят свое счастье целые нации. Счастье? Почему же голодает бедняк, вынужденный в поте лица своего трудиться, чтобы вести самую жалкую жизнь, тупо чувствуя свое существование? Чтобы богачи, чтобы великие мира сего каждодневно притупляли свои чувства более утонченным способом, чтобы вечно питали они в душе своей жестокосердие и грубость. Индиец говорит так: «Европеец всеяден». А утонченное обоняние индийца заставляет его с отвращением смотреть на дурно пахнущего европейца. По его понятиям, европеец не может не принадлежать к презренной касте отверженных, которой разрешено есть все. И во многих странах, где живут магометане, европейцев называют нечистыми животными, и причиной тому —далеко не просто религиозная ненависть.
Вряд ли природа дала нам язык для того, чтобы несколько сосочков на нем были целью нашей тяжелой жизни и причиной несчастья других людей. Природа наделила язык способностью ощущать вкус — отчасти для того, чтобы усладить нам обязанность утолять волчий голод, а потому и более приятным образом увлекать нас к нелегкой работе, отчасти
197
же для того, чтобы язык стоял на страже нашего здоровья, но такого стража роскошествующие нации давно уже потеряли. Скот знает, что для него здорово, и ест траву с осмотрительностью, ничего вредного и ядовитого для себя он не тронет, скотина ошибается редко. Люди, жившие вместе с животными и скотом, хорошо могли разбирать, что полезно, а что вредно, но они утратили прежнюю разборчивость, когда стали жить среди людей: так индиец потерял свой более чистый нюх, когда перестал питаться простой пищей. Народы, живущие на воле, народы здоровые, еще не отвыкли от своего руководителя среди чувств. Они едят плоды, растущие в их стране, и никогда не ошибаются или ошибаются крайне редко; североамериканец даже распознает врагов своих по запаху, а житель Антильских островов различает своим нюхом следы, оставленные разными народами. Так даже самые чувственные, животные способности человека могут развиваться, если упражнять их; но самое лучшее для них развитие — чтобы они оставались в должной пропорции к настоящему человеческому образу жизни, чтобы ни одна сила и способность не отставала и не господствовала среди прочих. Пропорции такие меняются с каждой страной и каждой климатической зоной. В жарких странах люди едят самую омерзительную для нас пищу, вкус этих людей — дик, но природа требует такой пищи — в ней лекарство, спасение, благодеяние5*.
И, наконец, слух и зрение — самые благородные органы чувств, — чтобы пользоваться ими и создан весь органический строй человека; именно у него эти органы чувств превосходно развиты, в отличие от чувств животных, они искусны и умелы! Сколь остры слух и зрение некоторых народов! Калмык видит вдалеке дымок, но ни один европеец его не приметит,— пугливый араб прислушивается к звукам и шорохам в своей тихой пустыне. А если к этим острым и тонким чувствам присоединяется еще и направленное внимание, то мы видим на примере многих народов, сколь много может добиться и в этом малом деле человек, упражнявший свои чувства. Народы-охотники знают в своей стране каждое дерево, каждый кустик; североамериканец никогда не заблудится в своих лесах. Они преследуют своего врага, проходят сотни миль, а потом вновь отыскивают свою хижину. Благонравные гварани, рассказывает Добритцхофер, с поразительной точностью воспроизводят всякую тонкую, искусную работу, которую покажешь им, но если начать описывать им словами, то на слух они мало что могут представить и потом ничего не могут сделать — естественное следствие их воспитания, потому что душа их воспитана не словами, а наглядными вещами, которые они видят, тогда как многоученые люди понаслушались иной раз так много всего, что уже не могут разглядеть того, что находится у них под носом. Душа вольного сына природы, можно сказать, делится между глазом и ухом, он с абсолютной точностью знает вещи, которые видел в своей жизни, он с полной точностью пересказывает легенды, которые слышал. И язык его не запле-
5* «Наблюдения над влиянием климата» Вильсона, с. 93.
198
тается, как стрела его не летит мимо цели, ибо как может блуждать и плутать душа его, если он точно видел и слышал все?
Прекрасный строй природы!—для существа, у которого первый росток наслаждения и понятия вырастает исключительно из чувственных наслаждений. Если тело наше — здорово, если чувства наши — развиты и незатуманены, то вот уже и заложена основа для веселого нрава и внутренней радости, потерю которой едва ли возместит и философствующий разум, как ни будет стараться. Фундамент чувственного счастья людей — везде, где они живут: достаточно наслаждаться тем, что есть, и как можно меньше предаваться печали о прошлом и заботам о будущем. Если человек сумеет утвердиться в этом средоточии счастья, он останется цел я сохранит свою силу; но если мысли его блуждают, тогда как нужно ему думать о минуте и наслаждаться тем, что есть, — о как же разрывает он свою душу, как слабеет он, как живет хуже и печальнее зверей, ограниченных узким кругом, и притом ограниченных ради своего же счастья. Непредвзятый взор естественного человека обращен на природу, еще сам не зная того, он наслаждается красотою ее покровов, он занят своим и, наслаждаясь сменой времен года, не стареет даже и в старости. Его не отвлекают от дела недодуманные мысли и не сбивают с толку буквы и знаки, и слух его ясно расслышит все, что слышит, — ухо впитывает речь, речь, всегда указывающую на определенные предметы и более удовлетворяющую потребности души, чем цепочка глухих абстракций. Так живет дикарь, так он умирает, он сыт, а не утомлен простыми наслаждениями, которые дарили ему его чувства.
И еще один благодатный дар не утаила природа от человеческого рода, она и у самых бедных мыслями членов человеческого общежития не отняла первой ступеньки к более утонченной чувственности — музыки, утешающей душу. Дитя еще не умеет говорить, но оно уже может петь, и оно способно воспринять прелесть пения, обращенного к слуху его,— итак, даже у некультурных народов музыка — первое изящное искусство, что приводит в движение силы души. Картина природы, встающая перед нашим взором, столь многообразно изменчива, столь величественна, что подражающий природе вкус людей долго блуждает в темноте, долго пробует силы во всяком варварстве, во всем бросающемся в глаза, и уже гораздо позднее познаёт правильные пропорции красоты. А музыка, какой бы простой, необработанной она ни была, обращена к сердцам всех людей, музыка и танец — это всеобщий праздник радости на Земле, праздник природы. Жаль, что у путешествующих слух слишком нежен и они отказывают нам в ребяческих звуках, которыми выражают свою радость иные народы. Эти звуки не нужны музыканту, но они поучительны для исследователя человеческой истории; даже несовершенные ходы, излюбленные звуки музыки покажут нам сокровенный характер народа — подлинное настроение органа чувства, покажут глубже и вернее, чем любое самое длинное описание всего внешнего, случайного...
Чем больше пытаюсь я постигнуть во всей совокупности чувственный рои человека, каким бывает он в разных областях земли, при самом
199
разном образе жизни, тем более обнаруживаю я, какой доброй матерью была природа для людей. Если орган слуха нечем было удовлетворить, природа и не раздражала его, он тихо дремлет, и мимо него проходят века и тысячелетия. Но утончая, разверзая орудия чувств, природа разбросала кругом все средства, необходимые для полного их удовлетворения,— так вся Земля словно гармоническая игра струн звучит навстречу природе, и звучит все сдержанное и звучит все раскрывающееся и развивающееся, и пробуется тут каждый звук и испробован будет каждый...
II. Воображение человека повсюду климатически и органически определено, и повсеместно традиция руководит воображением
О том, что лежит за пределами наших чувств, мы не имеем никакого понятия; история сиамского короля, который лед и снег считал вещью невозможной, — это и наша собственная история, повторяющаяся тысячекратно. Всякий туземный, чувственно воспринимающий действительность человек ограничен своим кругом, ограничены его понятия; если он делает вид, будто понимает слова, которые говорят ему о вещах совершенно недоступных ему, то у нас довольно причин сомневаться во внутреннем уразумении им этих вещей.
Правдивый Кранц6* говорит: «Гренландцы любят, когда им рассказывают о Европе; но они ничего не поймут, пока не прибегнешь к сравнению. Например: в городе, или в стране, столько народу, что не хватит множества китов, чтобы прокормить их всех хотя бы и один день, но едят они не китов, а хлеб, который растет из земли, как трава, и едят мясо зверей, у которых есть рога; сильные большие звери носят людей на своих спинах или возят на деревянной повозке. Тогда гренландцы начинают называть хлеб травой, быков — оленями, лошадей — большими собаками, они всему поражаются и выражают желание жить в такой прекрасной стране, но потом они узнают, что там часто гремит гром и совсем нет тюленей. Они любят слушать рассказы о боге и божественных материях, только если не отнимать у них их суеверных сказок». Мы по Кранцу же7* составим краткий катехизис теологического учения о природе, какой может быть у гренландцев, — вопросы будут поставлены по-европейски, а ответы будут давать гренландцы, как они мыслят и чувствуют, согласно своему кругозору.
Вопрос: Кто создал небо, и землю, и все, что вы видите?
Ответ: Не знаем. Мы не знаем этого человека. Он, наверное, был очень могучим. А, может быть, все всегда так было и всегда таким останется.
6* «История Гренландии», с. 225.
7* Разделы V—VI.
200
Вопрос: Есть ли у вас душа?
Ответ: Есть. Она прибавляться и убавляться. Ангекоки умеют штопать и латать ее; если потеряешь ее, они найдут и принесут, а больную они заменят свейжей и здоровой — от зайца, оленя, птицы или малого ребенок. Когда мы отправляемся в дальний путь, наша душа часто бывает дома. Ночью во сне душа выходит из тела и отправляется на охоту, в гости, танцует, а тело лежит на месте.
Вопрос: А где же остается душа, когда вы умираете?
Ответ: Тогда она отправляется на самое счастливое место — в глубь моря. Там живут Торнгарсук и его мать, там всегда лето, всегда сияет солнце, не бывает ночи. Там есть и хорошая вода, и множество птиц, оленей, рыб, тюленей, там всех их можно ловить голыми руками, а иногда они уже сварены в большом котле.
Вопрос: Все ли люди попадают туда?
Ответ: Туда попадают только добрые люди, которые неплохо работали, совершали подвиги, поймали много китов и тюленей, многое выстрадали или утонули в море, умерли во время родов и т. д.
Вопрос: Как же попадают они туда?
Ответ: Это — трудно. Нужно пять дней кряду или дольше того спускаться по отвесной скале, которая покрыта кровью.
Вопрос: Но разве вы не видите эти прекрасные небесные тела? Может быть, в будущем там ваше место?
Ответ: И там тоже, на самом верхнем небе, высоко над радугой, и путь туда такой легкий и быстрый, что душа еще в тот же вечер окажется на месяце, а месяц раньше был гренландцем, душа отдохнет в его доме, будет играть в мяч и плясать с другими душами. Когда души играют в мяч, мы видим северное сияние.
Вопрос: А что они еще там делают?
Ответ: А еще они живут в хижинах на берегу большого озера, где много рыб и птиц. Когда озеро выходит из берегов, на земле идет дождь, а если бы плотины прорвались, получился бы всемирный потоп. Но вообще-то на небо попадают люди негодные и ленивые, а работящие идут на дно моря. Первые много голодают, они худые и бессильные, а оттого, что небо быстро крутится, у них нет ни мгновения покоя. Туда попадают злые люди, ведьмы; вороны мучают их, а они не могут отогнать их, и т. д. Вопрос: А как возник человеческий род?
Ответ: Первый человек, Каллак, вышел из земли, а вскоре из его большого пальца вышла его жена. Однажды одна гренландка родила, а родила она каблунетов, то есть чужеземцев и собак, поэтому чужеземцы такие же плодовитые и похотливые, как собаки.
Вопрос: А вечен ли мир?
Ответ: Однажды он уже перевернулся, и все люди утонули. Один спасся, он постучал палкой оземь, тут вышла женщина, и они вдвоем опять заселили людьми всю Землю. Пока ещ Земля крепко стоит на своих подпорках, но они уже прогнили от старости, и если бы ангегоки все время их не подправляли, то Земля давно бы уже упала вниз.
201
Вопрос: А что вы думаете об этих прекрасных звездах?
Ответ: Раньше они все были гренландцами или животными, которые по особому случаю оказались на небе и там испускают белый или красный цвет, — от того, кто что ест. Вон те, которые встречаются, это две женщины идут в гости, а эта падающая звезда — душа, которая отправилась в гости. Большое созвездие (Медведица) — это олень, вон те семь звезд — собаки, которые охотятся на медведя, вон те (пояс Ориона) — заблудившиеся: они охотились на тюленей, не нашли дорогу домой и попали на небо. Месяц и Солнце — родные брат и сестра. За сестрой Малиной брат гнался в темноте, она хотела убежать от него, прыгнула и стала Солнцем. Аннинга полетел за ней и стал месяцем; месяц все еще гонится за девственным Солнцем, надеясь поймать сестру, — но напрасна Усталый и исхудалый (последняя четверть), он отправляется охотиться на тюленей, охотится несколько дней, потом опять приходит, сытый и толстый (полнолуние). Когда женщины умирают, он радуется, а солнце радуется, когда умирают мужчины.
Если я буду еще продолжать и перескажу фантазии разных народов, никто не будет мне благодарен. Если кому-нибудь захочется путешествовать по стране воображения, по этому подлинному лимбу тщеславия, которым окружена наша Земля, я пожелаю ему спокойного внимания, — ему придется расстаться со всеми гипотезами о происхождении народов, о совпадении их мифологии; ему надо будет постараться всякий раз как бы быть на своем положенном месте и пытаться извлечь урок из всякой благоглупости своих собратий. А мне нужно лишь выделить некоторые общие впечатления, касающиеся живого царства теней, придуманного фантазией народов.
1. В фантазиях запечатлевают климаты и народы. Сравните гренландскую и индийскую мифологии, лапландскую и японскую, перуанскую и негритянскую — это полная география поэтически творящей души. Брамин едва ли представит себе что-либо конкретное, если читать ему «Волуспу»2 исландцев, и исландец, если читать ему «Веды», тоже будет озадачен. В душу каждого народа его способ представлений проник тем глубже, чем он ближе ему, — он пришел к народу от отцов и от отцов отцов, он вырос из его образа жизни, он родствен небу его и Земле. Чужеземец удивляется, а для них — это яснее и понятнее всего; чужак смеется —-они хранят серьезность и суровость. Индийцы говорят: судьба людей записана в его мозгу, и тонкие линии мозга — это буквы из книги рока, которые прочитать нельзя; самые произвольные и беспочвенные понятия и мнения народов — это такие записанные на мозге картины, хитросплетенные черты фантазии, прочнейшим образом связанные с душою и телом.
2. Но откуда все это? Разве каждое людское стадо сочиняло свою мифологию, чтобы беречь ее как зеницу ока? Нет, это не так. Ни одно племя мифологии не выдумывало, оно получало ее в наследство. Если бы мифология была плодом размышления народов, то собственные же их размышления могли бы и исправить ее, улучшить, но так не бывает.
202
Добритцхофер8* доказывал целому отряду мужественных абипонцев, сколь смешно было бояться угроз колдуна, который хотел превратиться в тигра и схватить их своими когтями. «Вы каждый день убиваете в поле тигров, — говорил он им, — и никогда не боитесь их; что же вы трусите и бледнеете перед воображаемым тигром, которого вообще нет?» Тогда один храбрый абипонец отвечал ему: «У вас, отцы, еще нет правильного представления о наших делах. Тигров в поле мы не боимся, потому что видим их, — мы убиваем их без труда. А искусственные тигры нас страшат, потому что мы их не видим и не можем убить». Вот здесь и зарыта собака Если бы все понятия были столь же ясны, как образы, которые представляет нам зрение, если бы мы воображали себе только то, что видели, и все воображаемое могли сравнивать с действительно увиденным, — тогда источник обмана и заблуждения, если бы и не заглох совсем, то, во всяком случае, был бы всегда распознан нами. Но большая часть фантазий — дщери слуха и рассказа. Дитя неразумное долго вслушивалось в легенды, впитывая их вместе с молоком матери, они проникали в душу и питали ее как праздничное вино отеческого рода. Легенды, казалось ему, объясняют то, что видит он вокруг себя; юноша узнавал о жизни, об обычаях своего рода, о славе, какую снискали его предки; легенды торжественно благословляли юношу на те дела, каких требовал дух нации и климата, а потому вся его жизнь в целом была не отделима от легенд. Гренландец или тунгуз в течение всей жизни и видит все то, о чем, собственно, только слышал в детстве, — услышанному он верит как истине, увиденной собственными глазами. Вот где берут начало ужасные ритуалы, которыми многие народы сопровождают солнечные и лунные затмения; вот откуда их страшная вера в духов стихийных — воздушных, морских и всяких прочих. Если в природе совершается постоянное движение, если кажется, что все вокруг живет и изменяется, а глаз не может воспринять законов этих изменений, то ухо начинает слышать голоса, речи, и эти речи объясняют загадку очевидного невидимым, незримым: воображение напрягается и, как положено, находит удовлетворение в образах. Нужно сказать, что ухо — это самый опасливый, самый робкий орган чувства, ухо ощущает живо, но темно; оно не может хранить полученные ощущения и, сопоставляя их, достигать полной ясности, ибо предметы его тонут в оглушающем потоке звуков. Его дело — будить душу, но без помощи других органов чувств оно почти никогда не может удовлетворить ее и дать ей ясное знание.
3. Отсюда можно видеть, у каких народов воображение будет напряжено сильнее всего, — у тех, что любят одиночество и живут в дикой местности, в пустынях, в горах и скалах, на побережье бурного океана, у подножья огнедышащих гор и в других чудесных и неспокойных краях земли. С незапамятных времен Аравийская пустыня рождала возвышенные фантазии, и фантазиям этим привержены были люди простые, кото-
8* «История абипонцев», т. I.
203
рых все изумляло. В одиночестве восприял Магомет свой Коран, воспаленная фантазия занесла его на небеса и явила ему ангелов, блаженных, целые миры, и душа его сильнее всего воспламеняется тогда когда он живописует молнию, прорезывающую мрак ночи, день Возмездия и другие безмерные вещи. И где только ни распространилось суеверие шаманов? И в Гренландии, и в трех частях Лапландии, и по всему северному побережью Ледовитого океана, и на юг в Татарию, и в Америке и почти по всей Земле. Всюду являются колдуны, и всюду живут они среди страшных картин природы — это их мир. Итак, более трех четвертей все го населения Земли воспитаны в такой вере, ибо ведь и в Европе большая часть народностей финского и славянского происхождения не отступается от колдовства, от заклинания природы, от естественной религии а суеверие негров — тоже не что иное, как особый шаманизм, соответствующий духу этого народа, климату, в котором он живет. В странах азиатской культуры шаманство было, правда, вытеснено более сложными позитивными религиями и государственным строем, но и тут оно выглядывает во все щели, заявляет о себе в уединении, заявляет о себе у черни и даже мощно царит на островах Южного океана. Итак, естественная религия опоясала весь земной шар, и рожденные ею фантазии цепляются за все страшное и могущественное, с чем сталкивается человеческая нужда во всех областях, в каждом климате. В более древние времена культ природы был распространен почти на всей Земле.
4. Образ жизни, гений всякого народа сильно влиял на фантазию каждого народа — это не требует даже и особого упоминания. Пастух видит природу одними глазами, охотник, рыбак — другими, а такие занятия различаются в каждой стране, как различаются и характеры народов. Я был удивлен тем, что в мифологии камчадалов, народа, живущего на Крайнем Севере, царит такая безудержная похотливость, какой следовало бы ждать от южного народа, но между тем климат и генетический характер камчадалов объясняют и это отклонение от нормы9*. В холодной стране камчадалов есть и огнедышащие горы, и теплые ключи, мертвящий холод и кипящий жар спорят между собой; и похотливость, и грубые мифологические фарсы — все порождение этого спора. То же самое — сказки вспыльчивых, болтливых негров, сказки, в которых нет ни начала ни конца10*; такова и сжатая, четкая мифология североамериканцев11*, такова и цветистая фантазия индийцев12*. дышащая сладострастием и безмятежностью рая, как и сами индийцы. Боги у них купаются в молочных озерах с сахарными берегами, богини живут в чашечке благоухающего цветка, растущего посреди прохладного пруда. Короче говоря, в мифологии каждого народа запечатлелся присущий ему способ видеть природу, особенно зависящий от того, находил ли народ в природе больше
9* См. Штеллера, Крашенинникова3 и др.
10* См. Рёмера, Боссмана, Мюллера4, Ольдендорпа и др.
11* См. Лафито, Лебо, Карьера5 и др.
12* Бальдеус, Доу, Соннера, Холуэлл и др.6
204
добра или зла. как подсказывали ему климат и гении, и зависящий от того, как объяснял народ одни явления — другими. В самых неприветливых краях Земли мифология, как бы безобразно-уродливы ни были ее черты, — это философский опыт человеческой души: прежде чем проснуться, душа видит сны и мечтает о временах своего детства.
5 Обычно думают, что ангекоки, колдуны, маги, шаманы, жрецы ослепили народ своими выдумками,— назовем их обманщиками, и все станет на свои места. Все эти шаманы и жрецы, несомненно, обманщики, но нельзя забывать и о том, что они — тоже народ и что сами они обмануты более древними сказаниями. Они росли, воспитывались среди образов и фантазий, присущих их роду и племени; они уходили в пустыню, постились, умерщвляли свою плоть и душу, напрягали все силы своей фантазии; и пока дух его не являлся человеку, он и не мог стать колдуном, а когда дух явился, то, значит, в душе его уже завершен труд, который, начиная с этих пор, совершает он для других, по-прежнему напрягая свой ум и умерщвляя плоть. Путешественники с самым холодным умом были глубоко поражены, когда видели эти миражи, это действие воображения, казавшееся им невероятным и почти необъяснимым. Вообще фантазия из всех сил души наименее изучена и менее всего поддается исследованию, она связана со всем телом, а особенно с мозгом и нервами, о чем свидетельствуют многие удивительные болезни, а потому, как представляется, она служит не только связью и основой для всех более тонких душевных сил, но и узлом, связывающим воедино тело и душу, как бы цветущим побегом всего чувственного строения, необходимым для того, чтобы пользоваться всеми силами ума. Итак, по необходимости, фантазия — то первое, что переходит от родителей к детям, и это вновь подтверждается и множеством примеров противоестественного и неоспоримым сходством телесного и душевного организма даже во всем самом случайном и второстепенном. Люди долго спорили, бывают ли прирожденные идеи; в том смысле, как понимали это слово, их. конечно, нет, но если понимать под прирожденными идеями естественную предрасположенность к усвоению, сочетанию, развитию определенных представлений и образов, то ничто не противоречит их существованию, а, напротив, все говорит в их пользу. Если передается по наследству шестипалость, если потомство английского человека-дикобраза (porcupine-man) унаследовало его нечеловеческую щетину, если явно повторяется у детей строение головы и черты лица родителей, — можно ли усомниться, что и строение мозга тоже передается по наследству, быть может, со всеми тончайшими извилинами; разве иное, обратное не было бы чудом? Среди многих народов распространены болезни фантазии, о которых мы не имеем и представления; собратья больного всячески щадят его, потому что и в себе самих чувствуют предрасположенность к той же болезни. Храбрые и сильные абипон-цы время от времени предаются безумию, о котором буйный, придя в сеоя, даже не помнит,—он здоров, как и прежде, и только душа его, как говорят, оставляла на время тело. Чтобы дать выход такому злу. некоторые народности устраивают настоящие празднества сновидений,
205
когда спяшему человеку дозволено делать все, что ни подскажет ему дух. Вообще всеми народами с богатой фантазией властно управляют сновидения; быть может, сновидения были первыми Музами, породившими творческую фантазию и поэзию в собственном смысле слова. Они показали людям явления и вещи, которых не видел ни один человек, но их жаждала человеческая душа. Если умерший родственник являлся в сновидениях своим домашним, что может быть более естественным? Они долго жили вместе с ним и теперь желали жить вместе с ним хотя бы в царстве теней, в сновидениях. История народов покажет, как пользовалось органом воображения Провидение, оказывая на людей влияние чистоты, силы, оказывая влияние естественным путем, но омерзительно видеть, как обман и деспотизм те же сновидения употребляют во зло, пользуются неусмиренной стихией человеческих снов и фантазий для достижений своих целей.
О великий дух Земли, ты видишь все эти тени и сны, которые преследуют друг друга на всем необъятном земном шаре, ибо тени — мы, а фантазия наша рисует лишь сны. Ни мы не можем дышать совершенно чистым воздухом, ни оболочка нашего тела, сложенная из праха, не может принять в себя чистый разум. Меж тем и все лабиринты воображения, по которым странствует род человеческий, нужны лишь ради того разума, который усвоит воспитанное для того человечество, — люди привязаны к образам, потому что они дают им представление о вещах, в самом густом тумане человек ищет лучей истины. Счастливым избранником судьбы может считать себя тот, кто в своей тесной и ограниченной жизни от фантазий восходит к сущности, кто перестает быть ребенком и становится мужем, а для этого незамлтненным духом своим прослеживает всю историю своих братьев на Земле. Когда душа осмеливается выступить из тесного крута, очерченного климатом и воспитанием, она обретает крылья, — даже если учится у других только тому, как избегать всего излишнего и ненужного. И оказывается, что среди всего, что считалось существенным, так много пустого, лишнего! Мы такие-то представления принимали за всеобщие начала человеческсго разума, — и вот видим, что они исчезают в таких-то климатических условиях: как пропадает в тумане земля, когда мореплаватель выходит в открытое море. Необходимое для всего крута представлений одного народа другой народ считает вредным для себя, а может быть, никогда и не думал об этом необходимом. Так блуждаем мы в лабиринте человеческих фантазий. но вот вопрос — где центр лабиринта, куда сходятся все закоулки лабиринта, словно преломленные лучи солнца.