Иоганн Готфрид гердер идеи к философии истории человечества часть первая

Вид материала

Книга

Содержание VII. Заключение Книга седьмая I. В каких бы различных строениях ни являлся род человеческий на Земле, повсюду только одна и та же человеческая природа II. Один на Земле род человеческий приспособился ко всем существующим климатам

Подобный материал:

• Иоганн Готфрид гердер идеи к философии истории человечества часть первая, 37688.39kb.
• Вопросы к вступительному экзамену по дисциплине, 120.62kb.
• Учебно-методический комплекс учебной дисциплины «История зарубежной философии (20 век)», 429.83kb.
• И. Г. Гердер полагал, что человечество в своем развитии закон, 715.41kb.
• «История западноевропейской философии. Часть первая. Античность. Средние века», 256.77kb.
• Задача курса студент должен знать основную проблематику философии и осознанно ориентироваться, 539.28kb.
• Вопросы для сдачи кандидатского экзамена по истории философии, 38.83kb.
• Социально-исторические идеи таджикских просветителей конца XIX начала, 593.79kb.
• 1. Ответьте на вопросы: 1 Вчём заключаются антропологические основания идей Платона, 91.72kb.
• Темы рефератов по истории и философии науки для соискателей Православного института, 44.49kb.

*    *   *

Таковы некоторые из главных, присущих народам Америки, черт; какие же выводы можно сделать в целом?

Первый вывод состоит в том, что нужно воздерживаться от общих слов, когда речь идет о народах такой части света, которая пересекает все географические зоны. Кто скажет: Америка — это теплая, низменная, плодородная страна с влажным и здоровым климатом, — будет прав; а кто скажет обратное, тоже будет прав, — но только он будет иметь в виду другие области, другие времена года. То же и с народами: люди целого полушария живут во всех географических зонах. Наверху и внизу живут карлики, а рядом с карликами — великаны; в середине живут люди среднего роста, стройные и хорошо сложенные, и не столь стройные, кроткие и воинственные, ленивые и подвижные,— все характеры, все возможные образы существования.

Во-вторых, ничто не мешает тому, чтобы считать, что весь этот ствол человеческого рода со всем множеством ветвей и ответвлений вырос все же из одного корня, а потому и являет некое сходство плодов. Вот что думали, когда говорили о господствующих среди американцев чертах лица и телосложении^65*. Уллоа в центральных районах Америки отмечает прежде всего узкий лоб, заросший волосами, маленькие глазки, тонкий нос, загнутый к верхней губе, широкое лицо, большие уши, изящные бедра, маленькие ножки, приземистую фигуру, эти черты можно встретить и за пределами Америки. Пинту прибавляет, что нос бывает чуточку приплюснутым, лицо — круглым, глаза — черными или каштановыми, маленькими, но очень острыми, что уши сильно оттопырены ⁶⁶*, но и все это можно наблюдать на изображениях очень далеких от Америки народов. Основное физиогномическое строение,  очень различающееся  в  зависимости от геог-

63* Фолкнер. Описание Патагонии.  Гота,   1775;  Видауре.  История королевства  Чили в «Собрании» Эбелинга, т. IV, с. 108 ⁵⁰.

64* «Путешествия»   Форстера⁵¹,   т.   II,   с.   392;   Кевендиш,   Бугенвиль   и   т.   д.<sup>52

65</sup>* «История Америки» Робертсона, т. I, с. 539.

66* Там же, с. 537.

167

рафической зоны, в зависимости от народности и племени, но различающееся в тонких деталях, все же распознается у самых разных народов и указывает на примерно одинаковый их исток. Если бы народы разных частей света прибыли в Америку в самое разное время, то все равно — смешались бы они или нет — различия человеческой породы были бы куда значительнее. 1 олубых глаз и белокурых волос во всей Америке не найти,—в Чили жили голубоглазые чезары и во Флориде — голубоглазые аканзы, но в последнее время они исчезли.

В-третьих, если необходимо назвать какую-то характерную для всех американцев черту характера, то такой чертой будет, по-видимому добродушие и детская невинность, — эти черты подтверждаются и всеми древними установлениями американских народов, всеми их умениями и немногочисленными искусствами, но в первую очередь их поведением по отношению к только что прибывшим в Америку европейцам. Они выросли в варварской стране, не получали помощи от цивилизованных народов и стали тем, чем стали, благодаря самим себе, — они, и со слабыми начат-ками культуры, служат поучительной картиной человечества.

VII. Заключение

Как было бы прекрасно, если бы по мановению волшебной палочки все неопределенные мои описания^67* превратились в живые картины, — тогда перед человеком явилась бы целая галерея нарисованных форм и фигур, присущих его собратьям. Но как еще далеки мы от исполнения подобного антропологического пожелания! В течение долгих веков люди пересекали землю вдоль и поперек с мечом и крестом в руках, разъезжали с грузом кораллов и бочек с водкой, — о мирном пере, о рисовании никто не думал, и даже целому воинству путешествующих не пришло на ум, что словами не нарисуешь образ со всеми тонкими отличиями, со всеми оттенками, со всеми отклонениями, которые есть в каждом человеке. Долгое время люди думали только о чудесах и сочиняли сказки; позднее думали о том, как приукрасить человеческую фигуру, даже если рисовали ее, не сообразив того, что, например, настоящий зоолог не станет приукрашивать облик неизвестного животного. А разве человеческая природа не заслужила того же пристального внимания, что звери и растения? Но поскольку в новейшие времена действительно проснулось внимание к роду человеческому и мы получили уже изображения некоторых, хотя пока и очень немногочисленных народов, — изображения, по сравнению   с   которыми  никуда   не   годятся старинные рисунки  Дебри, Бреина

67* Более подробное описание частностей можно найти в «Естественной истории» Бюффона, т. VI в издании Мартини, и в ученом сочинении Блуменбаха «De generia humani varietate nativa».

168

и тем более миссионеров^68*, то прекрасным подарком людям было бы, если бы кто-нибудь собрал разбросанные по разным изданиям достоверные изображения самых разных племен рода человеческого и заложил основу красноречивого естествоведения и физиогномики человечества. Едва ли можно было бы применить искусство с большим философским смыслом, а венцом всего этого филантропического труда была бы антропологическая карта Земли, по образцу зоологической карты Циммермана, на ней были бы отмечены исключительно различия в органическом строении человека во всех аспектах и подробностях.

68* Я не хочу сказать, что не ценю эти труды, но мне кажется, что изображения Брейна выдержаны во французском духе, а рисунки Дебри, перешедшие в дурных гравюрах во все позднейшие издания, не подлинны. По свидетельству Форстера, даже Ходжес идеализировал портреты таитян. Следовало бы пожелать, чтобы возннило и никогда бы уже не умирало настоящее, как бы уже естественнонаучное искусство изображения рода людского во всех областях населенного мира. Начало этому уже положено; сюда я отношу труды Нибура, Паркинсона, Кука, Хёста, Георги, Мариона⁵³, а с последнего путешествия Кука, если судить по тому, какой славой пользуются привезенные им рисунки, начинается новый и высший его этап, и остается только пожелать продолжения таких усилий в других частях света и более ширового ознакомления общественности с их результатами.

КНИГА СЕДЬМАЯ

Набросанный нами эскиз народностей, населяющих Землю, послужит нам грунтом, на котором мы выпишем отдельные детали; и группы на картине будут не чем иным, как просто templa¹ авгура на небе, — пространствами, разграниченными только для взгляда, подсобными средствами для запоминания. Посмотрим же, что обретем мы в них для философии человеческого рода.

I. В каких бы различных строениях ни являлся род человеческий на Земле, повсюду только одна и та же человеческая природа

В природе не бывает двух совершенно одинаковых листьев дерева, и тем более не бывает двух одинаковых человеческих лиц и одинаковых органических строений. Какие же бесконечные различия могут быть в искусно построенном здании человеческого тела! Твердые члены разделяются на такие тонкие, переплетенные между собой волокна, что ничей глаз не может рассмотреть их, и они соединены между собою такой тонкой влагой, нежный состав которой недоступен никакому расчету, — и, однако, такие части — это еще самое малое в теле, потому что они только сосуды, оболочки, только носители многообразного, заряженного различными жизненными энергиями, данного в куда большей массе сока, благодаря которому мы можем жить и пользоваться жизнью. «Ни один человек, лишет Галлер^1*, — не похож на другого по своему внутреннему строению, — различается, в миллионах миллионов случаев, направление нервов и жил, так что почти невозможно вывести из всего различия этих тонкостей, в чем же сходно строение разных людей». Если даже глаз анатома устанавливает подобные бессчетные различия, сколь же большие должны

1* Во введении к «Всеобщей естественной истории» Бюффона, т. III.

170

заключать в себе незримые силы столь искусного органического строения; каждый человек — это в конце концов целый особый мир, хотя внешне все люди очень похожи, — внутренне каждый особое существо и несоизмерим с другим человеком.

А поскольку человек не независимая субстанция, а, напротив, связан со всеми природными стихиями, — он питается дыханием воздуха и различными созданиями земли, пищей и напитками, он перерабатывает огонь, и впитывает свет, и отравляет воздух, он, спит ли, бодрствует ли, вносит свою лепту в изменение Универсума, — что же, неужели же Универсум не будет изменять его в свою очередь? Мало сравнивать человека со впитывающей воду губкой, с горящим трутом: человек — это не ведающая числа гармония, живая самость, на которую воздействует гармония всех окружающих его сил.

Весь  жизненный  путь  человека — это  превращение,   и    все   возрасты его — это  рассказы  о его  превращениях,  так  что  весь  род  человеческий погружен в одну непрекращающуюся метаморфозу. Цветы опадают, вянут, но другие растут и завязывают бутоны, — и дерево невиданных размеров сразу все времена года несет на своем челе. Если же подсчитать теперь только испарения тела, то окажется,  что  человек,  достигнув  восьмидесятилетнего возраста, по крайней мере двадцать четыре раза обновил свое тело^2*, а кто проследит в целом царстве человека все перемены материи и  ее частей,  кто — все причины  перемен,  если  ни  одна  точка  на  нашем разнообразном земном шаре, если ни одна волна в потоке времен не равна другой? Германцы еще несколько веков тому назад были патагонцами, а теперь  они  уже  не  патагонцы;   и  обитатели  будущих  климатов  земли не будут похожи на нас. А если мы поднимемся к тем временам, когда, как видно, все было совсем иным на Земле, когда, например, слоны жили в Сибири и Северной Америке, когда жили огромные животные, скелеты которых  находят  на  реке Огайо, — если  тогда  жили  люди  во  всех  этих местностях, как же не похожи  были они на тех,  кто живет там  теперь! И  так  история   человечества  становится  в   конце   ареной   превращений, и обозреть ее в целом может лишь тот,  кто сам пронизывает дыханием своим все ее строения и создания, кто сам чувствует и радуется во всех них. Он  возводит их и разрушает,  он  утончает и изменяет  формы, превращая  весь мир  вокруг  них.  Путник  на  земле,  эта  быстро проходящая мимо человеческая эфемера, может на своей узкой полоске лишь дивиться на все чудеса этого великого духа, может радоваться облику, что достался ей в хоре других существ, может склоняться в мольбе и исчезать вместе со своим обликом. «И я был в Аркадии» — вот эпитафия всему живому в этом вечно превращающемся, вечно рождающем творении.

2*  Согласно  Бернулли².  Ср.  «Физиологию»  Галлера,  т.  VIII,  где  можно найти целый лес замечаний, касающихся изменений в человеческой жизни.

171

* * *

Но поскольку человеческий рассудок во всяком многообразии ищет единства, а божественный рассудок, прообраз его, повсюду сочетал единство с бесчисленнейшей множественностью, то и мы из бескрайнего царства превращений можем вернуться к простейшей теореме: весь человеческий род на земле — это только одна и та же порода людей.

Сколько древних басен о чудовищах и уродах человеческих рассеялось уже в свете истории! А если какая-то легенда и повторяет еще пережитки таких басен, то я уверен, что при более ярком свете и они разъяснятся и уступят место более прекрасной истине. Теперь мы знаем, что у орангутана нет прав  на  язык  и  на  человеческое общество,  а  когда  будут получены более тщательные  изыскания о орангкувубах и оранггуху³*, живущих на Борнео, Суматре и Никобарских островах, то исчезнут и лесные хвостатые люди. Таких же исправлений потребуют и люди с вывернутыми ступнями с  Малакки^4*,  и,  вероятно,  больные  рахитом  пигмеи  Мадагаскара, и одевающиеся в женские наряды мужчины во Флориде, подобных исправлений уже удостоились альбиносы, дондо, патагонцы, повязки готтентоток⁵*   и   т.   д.   Люди,   которым   удается   изгонять   недостатки  из творения,  ложь — из   нашей  памяти,   бесчестие — из  природы,  делают  в царстве  истины  то  же  самое,   что   в   мифологии   герои   первоначального мира, — они истребляют чудовищ.

И мысль о соседстве человека и обезьяны нельзя заводить так далеко, чтобы, отыскивая лестницы всех явлений, забывать о реальных ступенях и разделяющем их промежутке, без которого не мыслима ни одна лестница. Что объяснит нам рахитический сатир в облике камчадала, маленький сильван в рост гренландца, понго в патагонце — ведь всякий раз строение тела вытекает из природы человека, пусть не было бы на земле ни одной обезьяны. А если пойти еще дальше и известные уродства нашего рода человеческого генетически выводить из обезьяны, то я думаю, что подобные предположения невероятны и что они бесчестят человека. Ведь большинство этих мнимых сходств с обезьяной наблюдается в странах, где никогда не было обезьян,— таковы отсталый в развитии череп калмыка и малликолезца, оттопыренные уши пева и амикуана⁴ узкие ладони некоторых дикарей Каролины и т. д. А кроме того, все эти явления, если только разобраться в обманчивой игре зрения, настолько мало напоминают   обезьяну,   что   ведь и   калмык,   и   негр — полноценные  люди

³* Вспоминает их даже Марсден в своем «Описании Суматры», но только по старинным легендам. Монбоддо в своем труде «О происхождении и развитии языка» (т. I, с. 219) собрал все предания, какие только мог найти, о людях с хвостом. Проф. Блуменбах («De generis humani varietate») показал, из какого источника пошли изображения хвостатого человека.

4* Их упоминает Соннера  («Voyages aux  Indes», т.  II. с.   103),  но тоже на основании легенд.  О  карликах  на  Мадагаскаре   заговорил  вслед  за  Флакуром  Коммерсои,  но новые  путешественники  опровергают  его.  О  гермафродитах  на  Флориде  см.   «Критический  трактат»  Гейне  в   «Commentationes Societatis  Regiae Gottingensis» per annum 1778, с. 993³.

5* «Путешествия» Спаррмана, с. 177.

172

даже по строению своего  черепа,  что у  жителя  Малликолло  есть  способности, каких лишены многие другие народы. Поистине, обезьяна и человек никогда не были одной породой, и последние остатки басен о том, что будто когда-то где-то человек и обезьяна жили вместе, принося потомство^6*, заслуживают  того,   чтобы   в   них   разобрались   и   их   опровергли. Всякий род природа обеспечила, каждому дала свое наследие. И обезьяньей породе она придала столько видов и разновидностей, расселив их на Земле, настолько было возможно их расселить. А ты, человек, чти себя. Не понго⁵  и  не  лонгиман — брат  твой,   а  брат  твой — американец, негр. И   значит, его не должен ты угнетать, его не должен убивать, у него не должен красть, ибо он человек, как и ты, а с  обезьяной тебе не пристало вступать в братство.

И,   наконец,   мне  хотелось   бы,   чтобы   не  преувеличивались   некоторые разграничения, которые проводят в роде человеческом, похвально стараясь о классификации.  Так,  некоторые осмеливаются  называть  расами  те  четыре или  пять  разделений,   которые   первоначально   произведены    были по областям местожительства или даже по цвету кожи людей, — но  я не вижу  причины   называть   эти   классы   людей   расами.   Раса   указывает   на различное происхождение людей, но такого различия или вообще не имеется,  или  же  в  каждой  области,   где  живут  люди,   независимо  от  цвета кожи, представлены все самые разные расы. Ибо каждый народ — это народ, и у него есть и язык, и особое, присущее только ему строение. И широты  накладывают  на  народы   свою   печать   или   накидывают  легкое   покрывало,  однако  изначальное  племенное  строение  народа   не  исчезает  и не  разрушается.   И  это  распространяется   даже   на   отдельные  семейства, ш переходы подвижны и незаметны.  Короче говоря,  нет на  земле ни  четырех, ни пяти рас, нет и только различий, но цвет кожи постепенно переходит один в другой и в целом каждый — лишь оттенок великой картины, одной и той же, простирающейся через все страны и времена земли. Эта тема относится, стало быть, даже не к систематическому естествознанию, а к физико-географической истории человечества.

II. Один на Земле род человеческий приспособился ко всем существующим климатам

Взгляните на саранчу земную, на калмыков и монголов, — где им жить если не в своих степях, если не в своих горах?^7*. На своей маленькой лошадке легкий человечек пролетает огромные пространства, целые пусты-

6* И это тоже утверждается в извлечениях из «Дневника нового путешествия в Азию», Лейпциг, 1784⁶, с. 256, но тоже на основании легенд.

7* По отдельным местностям   рассматривают  их  Паллас   и   другие  уже  названные  авторы. Книга «Жизнь и пленение»   Г.  Опица⁷  очень  живописно  рассказала  бы  нам о жизни калмыцкой орды на Яике, если бы только эту книгу не   украшали многочисленные,  весьма романические, примечания издателя.

173

ни, — он умеет придать силы  коню,  если тот валится с ног,  а  если  конь изнемогает, он открывает  вену на  шее коня, и это придает тому  последние силы. В некоторых из этих областей никогда не бывает дождя, и только  роса  живит  землю,   только   неисчерпаемое   плодородие   почвы   одевает ее весенней  зеленью.  И  вот дикие  племена,  но  между  собой  они  соблюдают строжайший порядок, едут по высокой траве и кормят свои стада, — лошади, разделяющие с ними их образ жизни, знают их голоса и живут в  мире,  как   и   люди.   Бездумно  и   равнодушно  калмык  сидит   и   озирает свое вечно ясное небо над головой и слышит  всю насквозь  необозримую окружающую его пустыню. Во всякой другой области земли монголы вырождаются  или  облагораживаются,  а  на  своей  земле они  остаются  тем, чем были тысячелетиями, и останутся такими, пока земля не будет изменена природой или искусством.

Араб  в пустыне^8* — тут ему место с  его  благородным конем,  с терпеливым, выносливым верблюдом. Как монгол разъезжал по своей степи, по своей возвышенности, так и более стройный бедуин разъезжает по своей азиатско-африканской пустыне, — тоже кочевник, но кочевник своего края. С этой пустыней гармонируют его одежда, образ жизни, нрав и характер, и  спустя   тысячелетия   шатер   его — такой,   какой   был   у   предков.   Любя вольность, арабы презирают богатства и наслаждения, они легко и стремительно  летят   вперед  на  своих  конях,  за  которыми  ухаживают  как  за самими собой, и так же легко летит пущенное ими копье. У них поджарые, мускулистые тела, цвет кожи — коричневый, кость крепкая; они неутомимо  переносят  все тяготы  жизни  и,  связанные одной  пустыней,  где живут,   выступают   все   за   одного,   они   дерзки   и   предприимчивы,   верны данному слову,  гостеприимны  и  благородны.  Полное опасностей  существование приучило  их к осторожности,  подозрительности, одиночество пустыни воспитало в них чувство мести, дружбы, вдохновения и гордости. Где бы ни показался араб, будь то на берегах Евфрата или Нила, в Ливане и на Сенегале, даже в Зангебаре и на Индийском океане, везде он, если только жизнь в чужом климате, в отдаленных поселениях, не переменила его, являет свой изначальный характер.

Калифорниец, живущий на краю света, на бесплодной почве, ведущий скудный образ жизни при своем резком климате, — он не жалуется ни на жару, ни на холод, он умеет избежать голода, даже и самым мучительным способом, он счастливо живет на своей земле. «Один бог знает, так пишет миссионер^9*, — сколько тысяч миль не проплутает калифорниец по этой земле, пока не найдет он в ней свою могилу, — если умрет стариком, лет восьмидесяти. Многие из них раз сто в году меняют свой ночной кров, потому что редко трижды спят на одном месте и в одной стороне. Они ложатся на землю, где застает их ночь, и не беспокоятся ни о вредных насекомых, ни о нечистоте почвы. Их коричневая с черным отливом кожа служит им плащом и шубой. Их утварь — лук со стрелами, камень

8* Кроме многих других путешествий см. Voyages de Pages, t. II, p. 62—87.

9* «Сведения о Калифорнии». Маннгейм, 1773⁸, в разных местах.

174

вместо ножа, кость, заостренная палка, чтобы вырывать корни, панцирь черепахи служит колыбелью, кишка или пузырь для воды, а в случае удачи мешок из волокон алоэ, сплетенных, как рыбачья сеть, — в нем носят они свой провиант и свои лохмотья.  Они едят корни  и  всякие семена, выбирая  их  даже   из  сухой   соломы,   а   в   голод  даже  из   своих  испражнений. Праздничная пища для них — все мясное и  даже все только похожее на мясо,  включая  летучих  мышей,  гусениц,  червей,  и  не  исключают они из продуктов  питания   и  листья  некоторых   растений,  и   молодую  древесину, побеги, кожу,  ремни и мягкие кости, — если нудит голод. И тем не менее эти  бедные   люди   счастливы,   они  доживают   до   старости,   они   крепки  и сильны,   и  чудо,   если  кто-нибудь  из  них  поседеет,  если  только  не  в совсем преклонном возрасте. У них всегда хорошее настроение, среди них не умолкают смех и шутки; они хорошо сложены, бойки, гибки; двумя пальцами ног они умеют подбирать с земли камни и другие предметы, они до самой старости ходят прямые, как свеча, — их дети ходят и стоят, когда им нет еще и года. Устав болтать, они ложатся на землю и засыпают, пока не пробудит их голод и желание поесть; стоит   им   проснуться,   и   опять начинаются смех, болтовня, шутки;  и, когда они пускаются   в   путь, они не перестают тараторить, и, наконец, уставший от жизни калифорниец с равнодушием дожидается своей смерти. Кто живет в Европе, — продолжает миссионер, — тот может завидовать калифорнийцам, их счастью, но не может насладиться их счастьем, если только ему не станет все равно, многим  ли,  малым  ли  владеет он  на  этой  земле,  если только не покорится он во всех случайностях жизни воле господней».

Я мог бы продолжить и нарисовать климатические картины жизни множества народов — от камчадалов до обитателей Огненной земли — самых разных областей и широт. Но для чего эти короткие опыты? Ведь-любой путешественник, если он верно наблюдал, если он по-человечески принимал участие в увиденном, напишет так, что и мельчайшая черточка в описании будет рисовать климатический мир. В Индии, на этой огромной ярмарке, где торгуют все народы, можно различить, распознать араба и китайца, турка и перса, христианина и иудея, малайца и негра, японца, и генту^10* — и на берегах самой далекой страны сохраняется характер каждого — характер его страны, характер его жизни. Из праха всех четырех частей света, говорит древняя библейская традиция, сотворено было-тело Адамово, и в него проникло дыхание сил и духов широкой земли. Куда тысячелетия тому назад направились сыновья Адама, где они прижились, там пустили они свои корни и там, сообразно с климатом, он» растили побеги и завязали плоды. Сделаем же из сказанного выводы, которые, как кажется, объяснят нам иные странности истории человечества.

10* «Путешествия» Макинтоша ⁹, т. II, с. 27.

175