Этот совсекретный материал, не вошедший по цензурным соображениям в мемуары маршала Г

Вид материала

Документы

Содержание Синдром хрюшки Классика вместо дров «аллюки» - церковная музыка По ком звучала седьмая симфония? Мемуары о мемуарах

Подобный материал:

• Краткое содержание по трагедии "Борис Годунов", 69.69kb.
• Превращение хана в, 358.04kb.
• Кангина Татьяна Сигизмундовна, учитель начальных классов моу «Средняя общеобразовательная, 19.11kb.
• Заказ №841/08 проект, 374kb.
• Монтгомери Б. Мемуары фельдмаршала. , 4303.33kb.
• Маршала Советского Союза Г. К. Жукова публичный доклад, 483.09kb.
• Октябрь 1957 года: политический расстрел маршала Жукова, 99.42kb.
• А. В. Погорелов «Геометрия 10 11» Этот учебник, 79.93kb.
• Методические рекомендации студентам, 215.81kb.
• Пэт-упаковка (коротко о сырьевой базе), 24.26kb.

СИНДРОМ ХРЮШКИ

«Если вас с утра до вечера называют свиньей, то через день вы начнете хрюкать». (Н.С.Хрущев)

Вспомнил я эту известную многим цитату опального генсека, высказанную на каком-то съезде КПСС, когда россияне усердно начали восхвалять гимн СССР (гимн ВКП(б) по предназначению), предложенный Путиным на утверждение законодательным органам власти в декабре 2000 года. Судя по публичным высказываниям известных всему миру советских «звезд» разного направления и разной величины, полюбили, оказывается, музыку Александрова в основном на почве того, что они в течение полувека вечером засыпали с этим гимном, а утром — просыпались. Выходит, если бы граждане слушали эту музыку редко, скажем, раз в месяц, то никакой любви к ней не было бы и она оказалась бы плохой музыкой. Поскольку у многих людей мозги работают и во время сна, гимн этот, надо полагать, звучал в их ушах круглосуточно. Следовательно, Сталин, заставляя советских людей слушать гимн круглосуточно, заразил их необратимым синдромом, и они, наконец, по логике Хрущева, начали мурлыкать его кто со словами, кто без слов всюду, даже в тех местах, где это противопоказано. Если россияне будут слушать этот гимн еще лет 40, то они настолько полюбят его, что вполне могут в состоянии аффекта убить того, кто не встанет при его исполнении. Такие, готовые не вставать, люди тоже есть, они тоже «звезды» первой величины, и потому, не боясь, публично высказали свое отношение к этому гимну. Они против принятия сталинского тоталитарного гимна.

Некоторые, зараженные синдромом хрюшки, дошли даже до абсурда. Например, Ю.Лужков минут 20 убеждал Е.Киселева в «Итогах», будто гимн СССР - это не политическая музыка, а хорошая, ибо, по его мнению, не бывает политической музыки. А ведь именно гимн СССР наиболее политизированная музыка, ставшая хорошей лишь в результате постоянного звучания, то есть синдрома хрюшки. Если бы кто-либо посмел не встать при исполнении гимна СССР во времена Сталина, тот был бы непременно застрелен на месте.

КЛАССИКА ВМЕСТО ДРОВ

«Мы — самый читающий народ в мире!» - в начале перестройки эта иллюзия достигла своего апогея, и некоторые из нас, чтобы шагать в ногу с народом, начали заставлять свои квартиры огромными книжными шкафами с толстыми томами классиков мировой и отечественной литературы.

Как же мы, находясь на одном жизненном уровне с банановыми республиками, смогли убедить весь мир, что советский народ - самый читающий? Во-первых, мы всегда читали в общественных местах, и иностранцу даже не приходила в голову мысль о том, что большинство из нас ехало в метро или трамвае с открытой книжкой в руках лишь для того, чтобы не уступать место старшим.

Во-вторых, советская статистика делила многомиллионные тиражи советских писателей на «душу населения» страны. В результате на каждого из нас приходилось неслыханное количество книг, несмотря на то, что многие издания, пролежав на складах книготоргов, снова уходили на переработку на целлюлозно-бумажные комбинаты.

В-третьих, обманывая других, мы уже сами поверили в это и, войдя в азарт, покупали на последние копейки книги, хотя многие из нас до них почти не дотрагивались.

Перестройка все-таки поставила нас самых читающих на свое место и это хорошо видно было в магазинах книготоргов. Так, например, толстое сочинение Тургенева стоило тогда всего два рубля, Набокова - три рубля, а том Ленина в дорогостоящем твердом переплете - один рубль. О произведениях других писателей и говорить нечего.

Однако отчаиваться нам не стоит. Например, один мой знакомый, живущий в частном доме, решил помочь торговцам книгами. Двух-трех томов Тургенева или другого классика хватало ему, чтобы истопить титан.

А десяти-пятнадцати томов Ленина вперемешку с Набоковым вполне было достаточно и для русской печи. По его мнению, книги в качестве топлива по сравнению с дровами обходятся в два раза дешевле.

Кто знает, если бы этот почин подхватили другие жители частных домов, то возможно, книготорги были бы спасены от банкротства. А народу вернулось бы доброе имя самого читающего в мире - опустошение книжных полок статисты наверняка не оставили бы без внимания…

«АЛЛЮКИ» - ЦЕРКОВНАЯ МУЗЫКА

Как реагировали бы, скажем, французы, если бы, татарский композитор Салих Сайдашев, приехав в Париж, стал бы переделывать на свой лад французские мелодии. Возможно, французские песни получили бы оттенок известного сайдашевского марша—пошутит кто-то. Но в жизни есть подобного рода примеры. И воспринимаются они отнюдь без улыбки.

Так, татары охотно допустили в свой Союз талантливого обработчика татарских мелодий Александра Ключарева, который как бы помогал татарам «подправить» слишком протяжную национальную музыку. Его деятельность случайно или преднамеренно совпала как раз с поставленными задачами «отца всех народов», который учил нас не только языку, но и музыке.

Ключарев за свою плодотворную творческую жизнь обработал множество татарских мелодий, став при этом одним из ведущих композиторов Татарстана, получивший звание лауреата имени Тукая и ряд других.

На мой взгляд, от его вмешательства, в первую очередь, пострадали старинные мелодии, которые не были защищены татарской интеллигенцией потому, что всякая защита национального относилась тогда к проявлению национализма и жестоко каралась законом.

Вот некоторые выдержки об Александре Сергеевиче Ключареве, взятые из справочника «Композиторы и музыковеды Советского Татарстана», изданного Таткнигоиздатом в 1986 году. «Композитор создал свой стиль обработки татарской народной песни, на котором учились многие его последователи. Достаточно вспомнить «Эллуки» («Аллюки»), «Гармонь», «Пар ат» («Пара коней») и другие. Широко популярна «Татарская сюита» (1945 год), основанная на контрастном сопоставлении ярких образных сфер: сосредоточенно-задумчивой первой части «Су буйлап» («По бережку»), скерциозной второй и маршевой третьей, логично завершающей сюиту как торжество света, победного шествия. Это было своеобразным лирическим откликом гражданина-композитора на Великую Отечественную войну, воспоминанием о пережитом и утратах».

Выходит, А. Ключарев обработал старинную задушевную татарскую мелодию «Су буйлап» в честь Победы. Но ведь она была уже одержана, татары погибали на фронтах, проливали пот в тылу, напевая эту самую, еще не искаженную мелодию. Не лучше ли было композитору написать для такого большого события собственную музыку, чем переделать татарскую, не имеющую никакого отношения к войне?

Возможно, татарские композиторы и считали Ключарева «старшим братом», по творчеству помогающим им сделать национальную музыку интернациональной. Для простых деревенских жителей подобная обработка оказалась духовным обнищанием.

Обработанную музыку я бы сравнил с искаженной историей. Для чего передергивается история мы теперь хорошо знаем. А есть ли смысл перекраивать музыку, если при этом теряется ее первозданность и важные для народа задушевные качества? Как-то один композитор, пытаясь оправдать музыкальных обработчиков, согласился на том, что, мол, режиссеры и постановщики театров и кино тоже видоизменяют тексты писателей и драматургов.

Согласен, татарские мелодии преображены весьма талантливо. Но, слушая по радио старинную татарскую мелодию в обработке А. Ключарева, хочется воскликнуть по-режиссерски: «Стоп» и выключить радио. Мелодия начинается в первозданном звучании, но в концовке обрывается. А татарская мелодия «Аллюки» превращена почти в церковную музыку.

ПО КОМ ЗВУЧАЛА СЕДЬМАЯ СИМФОНИЯ?

Летом 1942 года с риском быть сбитым при пересечении линии фронта специальный самолет доставил в окруженный гитлеровскими войсками Ленинград партитуру Седьмой симфонии Дмитрия Шостаковича из Куйбышева, где маэстро находился в эвакуации. По мысли организаторов этой акции, исполнение симфонии, состоявшееся 9 августа в Ленинградской филармонии, должно было символизировать несгибаемость духа жителей и защитников осажденного города, их решимость выстоять. Так великий композитор помог обелить тяжелую вину Сталина за просчеты на первом этапе войны, обернувшиеся тысячами и тысячами неоправданных жертв.

По тогдашним официальным сообщениям, Шостакович начал писать эту симфонию в начале войны, что побудило многих восхищаться героической трудоспособностью больного и истощенного композитора, сумевшего за столь короткое время сочинить столь масштабное произведение на весьма непростую тему. Лишь после смерти Шостаковича начали появляться версии, что он делал наметки Седьмой симфонии еще в предвоенные годы, задумав ее как протест против массового сталинского террора, против несправедливости, когда его опера «Леди Макбет Мценского уезда» была встречена разгромной статьей-приговором «Сумбур вместо музыки». Подобным методом протестовали обычно писатели-диссиденты, пишущие «в стол». По сравнению с писателями, которые рисковали жизнью при обнаружении текста, у Шостаковича было надежное алиби - даже самый музыкально образованный чекист не мог выявить заложенный в партитуру протест. Надо полагать, идея использовать музыку опального Шостаковича в блокадном Ленинграде принадлежала не ему, а чекистам. В этой ситуации композитору, видимо, несложно было срочно систематизировать старые ноты, протестующие против сталинского террора, и назвать их симфонией, посвященной родному Ленинграду и победе над фашизмом.

Изложенная версия истории с Седьмой симфонией Шостаковича не только помогает нам увидеть обратную сторону партитуры, но и подкорректировать наш боязливый менталитет, ибо мы, как и сам маэстро, опасались назвать ее антисоветской, ведь еще недавно она работала на Советы. Но, с другой стороны, маэстро выручил нас, тугоухих, приблизив чуть-чуть к музыкальной элите: ведь она тоже, как и мы, в 1942 году не знала, по ком звучит симфония—то ли по Гитлеру, то ли по Сталину. Если бы Шостакович назвал ее антисталинской даже в конце своей жизни, то он мог получить «сумбурность» посмертно, ибо в 1973 году Сталин был уже почти реабилитирован...

Шостакович, опасаясь за судьбу семьи, частенько вынужден был подписывать организованные протесты против Сахарова и Солженицына, где они назывались отщепенцами. М. Ростропович писал в «Известиях» от 24.09.96г. следующее: «Может быть, я скажу кощунственную вещь, но, по-моему, мы не имеем права праздновать 90-летие Шостаковича. Встречать эту дату с радостной душой, легким сердцем. Потому что эта дата скорбная, дата—горькая. Она должна напомнить нам о нашем общем долге, долге страны, нации, народа перед таким несчастным человеком и таким нечеловеческим гением».


МЕМУАРЫ О МЕМУАРАХ

«Нет худа без добра», - гласит русская пословица. И Александр Исаевич Солженицын часто вспоминает о ней потому, что именно благодаря сталинским лагерям он стал писателем, да еще Нобелевским лауреатом...

Видимо, какие-то косвенные обстоятельства подтолкнули не любителя писать даже газетные статьи Якова Георгиевича Павлухина выпустить в 1997 году замечательную книгу «История медицины Татарстана в лицах». Книга стала сенсацией для работников здравоохранения, так как наглядно, в датах и фотографиях, впервые представила преемственную эстафету учителей и учеников Казанской медицинской школы.

Насыщенность издания фотографиями (а их около тысячи) придает ему особую ценность, и, открыв книгу, читатель непременно прочтет ее до конца, хотя она состоит из 408 страниц.

В «Истории...» сжатыми до предела анкетными данными запечатлены самые различные судьбы. Например, С.В. Курашов, окончив КГМИ, впоследствии стал министром здравоохранения СССР. А другой выпускник того же КГМИ - Ш. Н. Хусаинов, получив диплом врача в 1953 году, до конца жизни работал участковым врачом поликлиники, причем последние 35 лет — в одной и той же.

Автор книги Я.Г. Павлухин — личность в медицинском мире весьма известная. Бывший хирург, он 26 лет проработал заместителем министра здравоохранения ТАССР и в 60 лет был отправлен на пенсию, хотя его неисчерпаемая энергия и богатый опыт могли бы принести здравоохранению еще немалую пользу. После ухода чересчур педантичного начальника многие его подчиненные, в том числе и я, вздохнули с облегчением. Но вскоре мы не раз вспомнили мудрые строки поэта Некрасова: «Чем тяжелей наказание, тем им милее господа», говорящие о странной любви россиян к кнуту. Нехватку павлухинской требовательности мы особенно прочувствовали после пожара в Минздраве, расположенном в центре Казанского Кремля. При Павлухине такого просто не могло быть. Пожар случился на второй день после окончания ремонта и замены чиновничьей мебели, в разгар рабочего дня, от замыкания электропроводки в кабинете министра (согласно акту пожарных). Интересно, что он не был замечен работниками министерства: о нем сообщили по телефону из соседнего здания. По этому ЧП местного масштаба был издан маленький приказ, предназначенный только для руководителей, где кому-то объявили выговор, а инженер по пожарной безопасности был оштрафован в размере одного оклада. Причину замыкания проводов никто не стал искать... После такого материального ущерба о строгом Павлухине наверняка вспомнили и те руководители Совмина, которые явно поторопились отправить его на заслуженный отдых.

Яков Георгиевич с его неуемной энергией не мог, конечно, сидеть, сложа руки и начал потихоньку готовить материалы для задуманной книги. Собирать сведения о земских врачах столетней давности - дело архисложное. Он искал их везде, где можно, даже на свалках архива. Помню его почти детскую радость по поводу очередной «находки» у кремлевской стены в день коммунистического субботника. В те дни, когда он собирал скудные сведения о давно умерших врачах, многие его недоброжелатели откровенно посмеивались над тем, что бывший «босс» Минздрава занимается никому не нужным делом.

Павлухин действительно был «боссом», негласным первым лицом Минздрава, и ни одни министр, а их за 26 «павлухинских» лет сменилось несколько, без его согласия и одобрения не решал ключевых вопросов здравоохранения. Яков Георгиевич в этих вопросах был дока. Его и сейчас вполне можно назвать ходячей энциклопедией здравоохранения Татарстана.

В России всегда считали чудаками тех, кто живет на свои трудовые средства, ибо в России всегда воровали (это безоговорочно признавали даже русские классики). В застойные времена, когда многие начальники павлухинского ранга «доставали» все что надо и более того, Павлухин держал на даче кур и разводил кроликов, об этом даже ходили анекдоты. Но он оставался верен себе и гордился своей некоррумпированностью. Конечно, это похвально, но некоррумпированность одиночек вряд ли спасет Россию. И тем не менее—слава чудакам! И спасибо—за «Историю медицины Татарстана в лицах»!

ЛЮБОВЬ

В комнате, где они находились только вдвоем, было тихо, лишь из соседней квартиры негромко доносилась легкая эстрадная музыка в исполнении зарубежных артистов.

Она лежала на спине, и ее пышные распущенные волосы полностью закрывали его маленькую холостяцкую подушку. Лицо ее горело, а сочные, будто и созданные только для счастья, губы заставляли целовать их много и много раз. На старой скрипучей односпальной койке им обоим было хорошо и удобно. Он любил ее, и она была довольна.

Она всегда вела себя с ним свободно, а сегодня, в день своего восемнадцатилетия, особенно. В этот день она была в праздничном наряде и в приподнятом настроении, и выглядела как никогда красиво, так что не любить ее было просто невозможно. Легкий запах недавно выпитого шампанского, ощущаемый им при каждом поцелуе, накалял его темперамент, и он действовал в этот час решительно и смело.

— Люда, можно тебя любить? — спросил он ее несколько возбужденным голосом, хотя и знал, что отрицать она никогда не будет.

— Люби, если хочешь, ответила она, приятно улыбаясь, — разве мне плохо от любви твоей.

После ее открытого согласия на любовь он молча целовал ее, а она обнимала его маленькими, ручками за шею и не давала оторваться своим губам от его. Он прижался к ее девичьей груди и всем телом ощущал учащенное биение ее сердца. Их охватило чувство, которое невозможно выразить словами и нельзя сравнить ни с какими сладкими конфетами и красивыми букетами цветов. Полностью отдаваясь своим природным чувствам, в эти минуты они забывали обо всем, от бесконечных поцелуев и объятий ее маленькое упругое тело стало более гибким и послушным. Не только его слова, но и прикосновения оказывались для нее ласковым и приятным. Они горели одним общим желанием, остановить которое в данный момент могла бы только смерть или нечто подобное ей.

— Не надо, не ле-е-зь, — шепнула она лениво, чуть прерывая свой поцелуй и, будто стараясь повернуться на бок, невольно прижалась к его горячему телу еще плотнее. Но он ее почти не слышал, и они, несмотря на ее "сопротивление", обнимались крепче и крепче, целовались все чаще и чаще. Им стало жарко, а одеяло, словно стараясь поддерживать им необходимую температуру, давно уже лежало на полу.

— Мамочка! — взвизгнула она вдруг и, словно боясь кого-то, замолкла сразу же, но через мгновенье, воспользовавшись удобным моментом, со всей силой укусила его, подавляя свою боль. А он не ощущал никакой боли, кроме сладости ее губ, и продолжал целовать их все глубже и глубже, лишь замечая во рту вкус собственной крови.

Он отпустил ее и глубоко вздохнул, вытер подушкой свой вспотевший лоб, облизнул свои опухшие губы, ощущая жжение, и, повернувшись на бок, достал сигареты с тумбочки. Закурил, расслабившись.

Кругом стало тихо, словно они находились под землей. Койка уже не скрипела, ибо они теперь не шевелились, стараясь не касаться друг друга, как будто только что поссорились. Накурившись досыта, он отвернулся от нее, чувствовалась приятная усталость, ему захотелось спать, и невольно закрывались глаза. Она все еще лежала на спине и спать вовсе не хотела, а ее трепещущее девичье сердце ждало от него много заманчивых обещаний и ласковых слов.

— Ты всегда будешь любить меня? — произнесла Она вполголоса. Но он молчал, и в ответ на ее вопрос вдруг раздался угнетающий грубый мужской храп. В этот миг ей стало так обидно, что она без всякой жалости могла бы задушить его. И из ее прекрасных синих глаз полились горячие прозрачные капли, которые, падая на постель, исчезали бесследно.

Маленькая, слегка освещенная луной комната теперь показалась ей совсем неуютной, чем несколько минут назад, а лежащий рядом с ней человек, которого она только что обнимала и целовала, стал чужим и невыносимым. Зазвенело в ушах, ей стало холодно и страшно. От переполнявшей ее ненависти и усиливающегося страха ее трясло, наступил приступ душевной лихорадки. С трудом перегнувшись через него, она обессиленными руками подняла валявшееся на полу одеяло и накрылась им с головой, чтобы не видеть его лица и не слышать монотонного храпа.

Не то от тесноты, не то ее всхлипывания он проснулся и, неохотно повернувшись к ней, приласкал ее сухим казенным поцелуем. Дотянулся до сигарет.

Прикуривая, он долго держал в руке зажженную спичку и смотрел на ее милое, без малейших следов морщин лицо, все больше и больше находя в нем сочетание неповторимой красоты и свежести. Она лежала молча, и ее большие заплаканные глаза, выглядывавшие сквозь распущенные волосы, придавали ей особую прелесть, отвернуться от которой было бы преступлением.

Потухла спичка, и сразу же темнота поглотила всю красоту ее лица, свежесть влажных алых губ, и ему вдруг показалась, будто она исчезла навсегда. Тогда он, быстро погасив сигарету, начал гладить ее волосы, потрогал мокрое лицо, пощупал талию, грудь... и, плотно прижимая к себе, наградил ее глубоким жгучим поцелуем. Она пыталась оттолкнуться от него, но почему-то не смогла и, с трудом преодолевая гордость, постепенно, как бы не желая, повернулась к нему.

Через некоторое время, проведенное в его объятиях, Люда уже широко улыбалась и от души целовалась, крепко обнимая его влажными нежными руками.

В скромной, без элементарных удобств, с голыми серыми стенами, похожей на одиночную тюремную камеру, комнате, где находились только двое, было так же тихо и уютно, как и раньше. На тесной односпальной, с провисшими почти до пола рваными пружинами, койке им по-прежнему было тепло и уютно. Куда-то пропали девичьи слезы, только несколько минут назад мокрые обиженные глаза теперь улыбались и блестели. В эти минуты она была счастлива и любила его. Ей казалось, будто она не смогла бы прожить без него ни минуты.

Одеяло уже валялось на полу, им было жарко. Лицо ее горело снова, и среди бесконечных поцелуев и соблазнительных слов снова заскрипела старомодная, давно предназначенная для свалки, ржавая односпальная койка.

ГУЦУЛОЧКИ

На закате жизни появляется желание рассказать о своих прошлых грехах, чтобы на том свете не мучались ангелы, задавая милицейские вопросы наподобие «где ты был вчера с 10 до 12 вечера?». Об одном маленьком эпизоде, который многие годы царапал мне душу, хочется рассказать вкратце.

Многим известно, что в прошлом деревенские татары никогда не целовались между собой, за исключением мужа с женой, хотя я никогда не видел поцелуя своих родителей. Прежде татарки никогда не садились за праздничный стол вместе с мужьями, а когда хозяйка подносила пищу или убирала пустую посуду, она прикрывала рот кончиком платка и при этом разговаривала лишь шепотом даже с мужем.

Воспитанный в такой строгой среде до 20 лет, я вдруг после окончания военного училища попал вместе с молодой женой в совершенно иную среду, где привольно целуются брат с сестрой, мать с сыном, отец с дочкой. Причем они не только чмокаются, а целуются на полную катушку - взасос. Меня они тоже целовали, но мой деревянный поцелуй многих огорчал - это мне подсказала шепотом моя жена в дни нашей свадьбы.

В ее родной украинской деревне пили крепчайший самогон большими кружками, закусывая высококалорийным салом, ели вареники, пельмени и еще много-много, казалось бы, вредных для нас продуктов. Дело было летом, рядом журчала небольшая речка, до утра трелили соловьи, плескалась рыба; все мы отдыхали привольно на просторном темноватом сеновале, куда свет проникал лишь через щели между досками. Не было лучшего удовольствия, чем поваляться в недавно скошенной траве, дыша полной грудью обильным кислородом, наслаждаясь ароматом полевых цветов. Видимо, именно из-за благоприятной обстановки никто из нашего семейства не страдал от перепоя и не объедался обильным питанием, хотя мы за месяц выпили бочку первача и съели огромного кабана от головы до хвоста. При такой калорийной пище и экологической благодати об отсутствии сексуальной энергии говорить-то не приходится, и я после тайного замечания своей жены начал целоваться, как все остальные, но свояченица, наипрекрасная гуцулочка, целовалась чаще всех, ибо ее муж по ночам ходил на рыбалку с браконьерами, а днем отсыпался, выпив самогона.