Новый золотой листок, тонкий, вибри­рующий, не хотел прилаживаться к стерженьку старого элек-|| троскопа

Вид материала

Документы

Содержание Часть третья

Подобный материал:

• Старая сказка о Золотой рыбке на новый лад, 47.62kb.
• Лек­ция №2 элек­Т­ричес­кие сиг­НА­лы ин­ТЕ­граль­ных ми­К­РО­схем, 64.56kb.
• Этот старый Новый год!, 113.66kb.
• На маршруте «От Николая до Иордана» новогодний тур для детей и взрослых восточный экспресс, 106.11kb.
• * Законный представитель, 30.63kb.
• Изо­бре­те­ние элек­три­че­ской свар­ки, 31.46kb.
• Московский новый юридический институт мировая экономика контрольные вопросы по курсу, 55.8kb.
• Листок нетрудоспособности. Заполняем новый бланк проверка заполнения больничного листка, 216.67kb.
• Новый год в индии: золотой треугольник + гоа, 215.15kb.
• Сказки "золотой клетки", 811.87kb.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Мозаика зрелости

1898—1907

Зрелость... Вероятно, в эту по­ру жизни наибольшие достиже­ния достаются человеку ценой наименьших усилий. И если чело­веку много дано, не напоминает ли его зрелость осень — так она урожайна, и лето — так плодород­на она, и~весну — столько в ней обещаний.

Хорошо бы сейчас сказать — «прошло девять лет». Это означало бы, что рассказ о жизни Резерфорда в Монреале, едва начавшись, сразу бы и кончился: именно девять лет длился канадский период его деятельности — триумфальный период его первой профессуры.

Но раз уж триумфальный, то откуда такое желание — от­делаться от него одной строкой?

Если без лукавства, то все дело в том, что просто очень трудно вести последовательный рассказ о годах Монреаля. Ко­нечно, трудности милы нашему героическому сердцу. Но толь­ко до тех пор, пока их преодоление не грозит превратиться в однообразную рутину. А тут впереди именно эта опасность:

рутина перечислений. И гнетущая боязнь — что-нибудь важ­ное пропустить...

В жизни Резерфорда годы Монреаля не были похожи ни на юность в Антиподах, ни на молодость в Англии. Слишком много работ. Еще больше событий. Слишком много путеше­ствий. Еще больше встреч. Слишком много намерений. Еще больше раздумий. И все это неравнозначно, дробно, раскидисто.- К прежним естественным устремлениям начала пути — учиться, работать, расти — прибавились новые и часто не столь уж естественные веления зрелости — учить, возглав­лять, представительствовать. И все это завязалось, в крепкий

153

узел. Так разрубить бы его одним ударом: «Прошло девять лет»!

Но нельзя. Надо распутывать.

И тут возникает предчувствие огорчительных потерь. Рас­путывание превращает клубок в нить. И жизнь становится похожей на неуклонное осуществление заранее обдуманного плана. А она не такова! Она замысловата. Даже у такого волевого и везучего провидца, как Эрнст Резерфорд, была она замысловата. Или, вернее, стала замысловатой, едва только ушел он из-под опеки Томсона и из-под крыла стипендий.

И вот надо осторожно вытягивать нить, не позволяя клуб­ку закатываться в темный угол, чтобы он, хитросплетен­ный, не ускользал из поля нашего зрения. Но заведомо ясно:

клубок будет все равно куда-то закатываться, как ни старайся. И нить будет вдруг обрываться. И надо будет связывать ее концы... Оттого-то и захотелось, как это непринужденно де­лается в романах, вчять да и перепрыгнуть через трудные для повествования годы.

Но что позволено беллетристу, биографу запрещено. В од­ной эпитафии было верно замечено: «Под камнем сим покоит­ся достопочтенный мистер X., проживший на этом свете столько-то лет, месяцев и дней без перерыва». Жизнеописания обязаны отражать эту черту самой жизни — ее принудитель­ную непрерывность. Тут уж ничего не поделаешь. Скачки разрешены 'только скромные, незаметные, как глоток воды в облегченье рассказчику.

Не прошло и девяти минут с момента отплытия из Ливер­пуля, как Резерфорд обнаружил, что случай поселил его в одной каюте с коллегой — молодым кембриджским ученым Мак-Брайдом. Мельком они уже виделись в Кембридже. Их познакомил канадец Кокс. Мак-Брайд тоже был приглашён в Мак-Гилл. Принципал Петерсон предложил ему место про­фессора зоологии. Был на борту «Йоркшира» и Кокс. Он воз­вращался в Монреаль .вместе с женой и сыном. Одиночество никому не грозило.

Опровергая своим примером ходячее представление о шот­ландцах, Мак-Брайд оказался говоруном. Резерфорд тоже был не из молчальников. Обо всем на свете Мак-Брайд высказывал категорические суждения. Осенняя Атлантика — холодная мер­зость. Новейшая физика — туманная абракадабра. Зоология — пример образцовой упорядоченности знания... Они тотчас на­чали спорить. Споры не завершались согласием. Это их при-

154

вязало друг к Другу. В общем они стали приятелями. Не про­шло и девяти часов, как достоянием Резерфорда сделалось все, что узнал Мак-Брайд об университете, где их обоих ждала профессура.

Кое-что Резерфорд уже слышал раньше от Петерсона и Кокса. Но, видимо, у представителя образцово упорядочен­ного знания было перед отъездом несравненно больше досуга, чем у него: в своей безапелляционной манере Мак-Брайд мог разговаривать о Монреале и Мак-Гилле как старожил.

В отличие от Кембриджа Мак-Гилл вел счет не на века, а всего лишь на десятилетия. И там были озабочены не столько сохранением или преодолением традиций, сколько их установлением. В письме к канадцам Дж. Дж. не без тонкого расчета выразил уверенность, что молодой профессор Резер­форд сможет создать в Монреале выдающуюся школу физи­ков: этого-то и чаяли в Канаде.

История Монреальского университета началась в 1813 го­ду, когда отправился в лучший мир комендант милиции Мон­реаля Джеме Мак-Гилл. Это была последняя общественная должность почтеннейшего гражданина процветающего торгово­го города. Но не эта должность принесла шотландцу посмерт­ную славу, а его последняя воля состоятельного мецената. Разбогатевший в северной стране на торговле мехами и отнюдь не являвшийся человеком высокой культуры, Джеме Мак-Гилл мечтал о превращении Монреаля в большой образовательный центр. Что не было дано мне, пусть будет дано другим!.. Он завещал свои земли в Монреале и 10 тысяч фунтов стер­лингов будущему университету.

В 1821 году Королевской хартией Монреальский универ­ситет был учрежден на правах независимо управляющейся обители наук. Понадобилось три с лишним десятилетия, чтобы молодой университет стал известен и за пределами Монреаля. В 1855 году принципалом Мак-Гилла стал крупный ученый-геолог Вильям Даусон. Тридцать восемь лет сэр Даусон на­ходился на этом высоком посту, и время его правления стало эпохой неудержимого роста университетского городка. Испол­нилось то, о чем и помышлял Мак-Гилл: поселение, основанное в XVI веке французом Жаком Картье у .подножья горы Ройяль при слиянии Оттавы и Святого Лаврентия, преврати­лось в город не только негоциантов, лесопромышленников, матросни, но и студентов, бакалавров, профессоров. Рядом с многолюдными кварталами торговых фирм, банковских кон­тор, страховых обществ и корабельных компаний появились зеленые кварталы колледжей, лабораторий, клиник, библиотек...

155

Сэр Вильям Петерсон, сменивший Даусона в 1893 году, про­должал с успехом расширять университетские владения.

К счастью, не иссякала рука дающего. Время от времени в Монреале объявлялись подражатели Джемса Мак-Гилла. Самым замечательным из них был Вильям Кристофер Макдо-нальд, с которым Резерфорду предстояло вскоре познакомиться.

Это был канадский табачный король, не выносивший та­бачного дыма. Это был миллионер, живший как аскет. Мак-Брайд собрал коллекцию историй о чудачествах Макдональда. Одну из них Резерфорд уже слышал в Кембридже и даже писал о ней Мэри. И хотя была эта история в самом деле уди­вительной, даже единственной в своем роде, она не очень смешила Резерфорда. И Мак-Брайд, рассказывая ее, улыбался несколько напряженно.

Сводилась она к тому, что сэр Макдональд жил на 250 фунтов в год. Вот, собственно, и все. Однако это имело неожиданные последствия.

Заподозрить старика в скупости было решительно невоз­можно. Он опровергал другое ходячее представление о шот­ландцах: на протяжении многих лет Макдональд щедро жертвовал университету крупные суммы. В 1891 году на его средства была основана в Мак-Гилле кафедра физики. Джон Кокс — первый ее. профессор — сам с удовольствием расска­зал кембриджцам, как старик отправил его в турне по главным физическим лабораториям Соединенных Штатов. Коксу над­лежало посмотреть, «как живут люди», а по возвращении помочь архитектору воздвигнуть в Монреале грамотное и до­стойное здание для занятий физическими науками. Сэр Виль­ям дал столько, сколько было нужно: 29 тысяч фунтов. И в Мак-Гилле появился Физикс-билдинг высотою в четыре этажа. Тогда Джон Кокс попросил еще 5 тысяч на лаборатор­ное оборудование. Сэр Вильям счел эту просьбу излишне скромной и дал 6 тысяч. Однако и этот дар не исчерпал его щедрости. За пять лет физики истратили на оснащение своих рабочих комнат 22 тысячи Макдональдовых фунтов. Сверх это­го старик предназначил тысячу фунтов на расширение библио­теки и полторы — на жалованье лабораторным служителям, i Наконец, он основал в Мак-Гилле самостоятельную кафедру физических исследований — ту самую кафедру, на которую пять лет назад был приглашен из Кембриджа Хью Л. Коллен-дэр и которую теперь должен был возглавить Эрнст Резерфорд.

Так вот — этот великодушно расточительный старик уму­дрялся жить на 250 фунтов в год. И ни шиллинга лишнего на себя! И, как гласила молва, было ему хорошо. Гордился

156

ли он своим аскетизмом? .Наверное. Но от ханжества был сво­боден. По-видимому, он отнюдь не считал, что все его.мак-гилльские подопечные должны вслед за ним давать обет -воз­держания. В тайной гордыне своей он даже был убежден, что это им недоступно. Однако, рассудил он, если ему хватает 250 фунтов, то любому профессору уж наверняка должно быть достаточно вдвое большей суммы. Так установил он профессор­ское жалованье на «макдональдовских кафедрах»: 500 фунтов в год. И ни шиллинга больше! И будет им хорошо...

Заочно Старик понравился Эрнсту до чрезвычайности. Го­раздо меньше понравилось уверенное предсказание Мак-Брайда:

— Эти чертовы двести пятьдесят фунтов сэра Вильяма сделают бестактными всякие разговоры об увеличении жало­ванья. Если у вас были на это надежды, выкиньте их из го­ловы!

— Через год в Новой Зеландии меня ждали бы семь­сот... — сказал Резерфорд. Еще ему вспомнилось недавнее письмо из Пунгареху: мать и отец осторожно просили его взвесить, мудро ли он поступает, отправляясь в Канаду, когда доподлинно известно, что в будущем году на родине ему предложили бы место гораздо более выгодное. .

— Но в вашей Новой Зеландии у вас не было бы даже ' отдаленного подобия такой лаборатории, как в Монреале! — сказал ему Мак-Брайд.

— В этом-то все дело... — проговорил Резерфорд. «В этом-то все дело!» — снова повторил он то, что уже много раз твердил в письмах минувшего лета. Ему надо было, чтобы родители и Мэри верно поняли, в чем для него состояла притягательность Мак-Гилла. Думая о своем, он молча слушал болтовню Мак-Брайда. И не знал, какой оборот примет сей­час их разговор.

Тоном, не терпящим возражений, — а Резерфорда взвин­чивал этот тон у других, хотя впоследствии он и сам грешил диктаторскими интонациями, — молодой зоолог стал утвер­ждать,. что университетский городок Монреаля всем обязан шотландцам. Не только Мак-Гиллу и Макдональду. Дело вооб­ще В шотландском духе... И недаром память о «Маках» запечатлена там на каждом шагу в названиях улиц, парков и зданий. Уже запечатлена и будет еще запечатлена: кроме колледжа Мак-Гилла и разных Макдональд-билдингс, пожалуй­ста — Мак-Грегор-стрит и Мак-Тэйвиш-стрит, холл Мак-Лен-нана и музей Мак-Корда, парк Мак-Интайра и — он запнулся на мгновенье—- и парк Макдональда...

157

— Макдональд уже был. Вы повторяетесь, — перебил его Резерфорд.

—— Это неважно.

— Вы повторяетесь. Говорю вам это как шотландец. Мой дед из Перта... — продолжал Резерфорд.

—— Это замечательно! — подхватил Мак-Брайд. — Еще од­но доказательство моей правоты: Монреаль всем обязан шотландцам и будет обязан шотландцам!

—— Но я новозеландец...

— Это неважно.

— О нет, это важно! — взорвался Резерфорд. <, И вдруг заговорил о том, что он, конечно, не станет кри­чать, будто мир пропал бы без новозеландцев, но будь у не­го — как у исследователя! — выбор, он поплыл бы на юг, а не на запад. Домой — в Антиподы! А то, что он все-таки плывет сейчас в Канаду, означает лишь одно: свет для него не сошелся клином на проливе Кука — земле детства или Перте — земле отцов... Есть у него более глубокое поддан­ство. Какое? Мак-Брайд и сам может догадаться, если ему, конечно, не помешает его догматическое шотландство. «То есть зоологическое шотландство!» — издевательски поправился Ре­зерфорд.

Казалось, они поссорятся. Но Резерфорд без всякого пе­рехода внезапно спросил с совершенно детской недоверчи­востью в голосе:

— Черт возьми, но неужели правда в Макдональд-Физикс-билдинге целых четыре этажа?!

— Даже пять, считая мансарду... — уже не без некоторой робости ответил Мак-Брайд.

...Прошло девять дней с момента отплытия из Ливерпуля, и на борту «Йоркшира» перестали верить, что когда-нибудь прекратится шторм, начавшийся еще у берегов Ирландии.

«Беда преследовала нас по пятам», — рассказывал позже Резерфорд в первом канадском письме к Мэри, где написал и о своем попутчике. («Мак-Брайд — хороший собеседник, но крайне догматичен и самоуверен».)

Осенняя Канада встретила их непогодой. В устье Св. Лаврентия стоял туман. Корабль ощупью пробирался вверх по великой реке.

Будь в Резерфорде больше суеверной мнительности, он подумал бы, что такое начало ничего хорошего не предвещает. Но суеверной мнительности в нем было мало, и он пребывал

158

в отличном умонастроении. Даже сквозь туман ему пригляну­лась канадская земля. А когда за Квебеком чуть прояснело, он убедился, что туман не смог скрыть от него главного: тут всюду еще соседствовали первозданность и цивилизованность. И сходства с Те Ика а Мауи и Те Бака а Мауи было больше, чем с зеленым островом метрополии. Он решил, что Мэри здесь тоже понравится.

Надолго ли он причаливал к этой земле?

Вероятно, надолго. Шотландец, новозеландец, англичанин, он, вероятно, успеет еще стать и канадцем. «Хорошо бы по­ставить дом на берегу такой реки!» — сказал в нем голос фермера. «Ах, было бы здесь так же хорошо, как у Томсо-на!» — сказал в нем голос рисёрч-стьюдента. Но тут же он усмехнулся явной нелепости такого предвкушения: здесь ему самому предстояло быть Томсоном...

На пристани в Монреале его встречал декан факультета прикладных наук профессор Боуви. Они не были знакомы. Но бывший кембриджец Генри Боуви, очевидно движимый чувствами компатриота, еще в августе прислал Резерфорду письмо из Монреаля с предложением хотя бы временного при­станища, когда тот доберется до Канады. Были на пристани и другие макгилльцы, пришедшие встречать Коксов и Мак-Брайда. Все приветливо улыбались новоприбывшим... «О, ми­стер Резерфорд!» — слышал он со всех сторон. Это было так не похоже на тот сентябрьский денек трехлетней давности, когда он в одиночестве спускался с новозеландского корабля на лондонские причалы...

Вместе с Боуви он уселся в экипаж и по мокрым мостовым сентябрьского Монреаля покатил в свое новое будущее.

Профессорские обязанности набросились на него сразу. Одни были радостны, другие сначала тяготили.

То, что еще недавно, перед отъездом из Англии, представ­лялось ему «комичным», — как это он, двадцатисемилетний, бу­дет руководить работами других людей, иные из которых по­старше его! — оказалось делом совершенно естественным. Выяснилось тотчас, что он просто создан для этой роли. Все ему помогало: и сильный голос, и основательность фигуры, и бьющая в глаза искренность, и непринужденный демокра­тизм манер. С первого взгляда было ясно, что его, быть мо­жет, придется побаиваться. Но столь же ясно было, и тоже

159

с первого взгляда, что с ним не нужно будет кривить душой. От него можно было ожидать разноса. Но от него нельзя было ждать подвоха... Словом, получилось так, что монреальские физики сразу поверили в него, как в надежного босса. И не менее важно, что он и сам без всякого труда почувствовал себя уверенным хозяином большой лаборатории. Так уж он был скроен!

Достоинства Физикс-билдинга превысили его надежды. Эта­жей действительно оказалось не столько четыре, сколько пять, но в расчет .следовало принимать не мансарду, a basement,— полуподвал. (Вскоре в этом благоустроенном полуподвале принялся за работу с гамма-лучами А. С. Ив. Тогда-то и на­чались его дружеские отношения с Резерфордом.) В обширном здании, наполненном физической аппаратурой, все сверкало полировкой. Вспомнив не без грусти «веревочно-сургучную» лабораторию, Резерфорд не удержался и с иронией заметил, что блеска здесь даже слишком много — «слишком много для здания, где нужно дело делать».

'Он немедленно взялся бы и за собственные исследования, ибо главной его целью было «дело делать», но обнаружилось, что в Монреале нет препаратов урана и тория. По крайней мере в его распоряжении их не оказалось. Узнав заранее, что такая возможность будет не исключена, он буквально за два дня до отъезда из Кембриджа сделал через секретаря Кавен-диша предусмотрительный заказ на нужные ему радиоактив­ные соли. Но он уже месяц жил в Монреале, а о драгоценной посылочке из Англии не было ни слуху ни духу. Секретарь Хэйлс, видимо, не торопился. А между тем нетерпеливость успела стать прочной чертой характера Резерфорда, незаметно привыкшего жить в предчувствии все новых открытий. (И собственных, и чужих.) Может быть, из-за полной коммер­ческой неопытности он совершил оплошность, не указав, как будет оплачен заказ? В общем в конце октября, когда его тер­пение истощилось, он послал Хэйлсу напоминание. Но сумел сдержать свои чувства. В письме была сухая вежливость, прикрывавшая ярость, и очевидно — просьба приложить к по­сылке счет на оплату химикалий. Он показывал, что знает, как ведутся дела.

А тем временем определилась еще одна проблема, немало помучившая его на первых порах. Была она посерьезней и совсем иного толка, но тоже вытекала из его нового поло­жения.

...Молодого профессора представил студенческой аудитории Джон Кокс. Произнес все нужные слова, ободряюще улыбнул-

160

ея и ушел. Сто пар юношеских глаз уставились на новозе­ландца. Они смотрели оценивающе. И было видно — все удивлены: «Как, однако, молод этот громоздкий дядя из Кем­бриджа!» Одни глядели недоверчиво: «Вроде простоват...» Другие — снисходительно: «Наверное, неопытен...» Это было хуже всего. Он, профессор, почувствовал себя в шкуре экза­менующегося. И тотчас помрачнел. В иной ситуации он замол­чал бы и ушел в себя. И послал бы их ко всем чертям. Но здесь все это можно было сделать только мысленно. Надо было говорить.

Он начинал читать курс магнетизма.

Глядя поверх голов, он приступил к лекции. Главное, ре­шил он, забыть об аудитории. А когда он что-нибудь решал, ему это удавалось. Он стал излагать предмет с такой дотош­ностью, точно перед ним сидели люди, равные ему по осведом­ленности. Однако худшее, что может сделать лектор, это именно забыть об аудитории! Его перестали слушать.

На второй лекции он уже вспоминал детство — своих млад­ших сестер с длинными косами: привязать бы этих юных канадцев Друг к другу, спиной к спине! На третьей лекции он вспоминал негодяев из крайстчерчской школы для мальчиков. Словом, уже в который раз он убеждался, что роль наставника младших для него тягостна. Во всяком случае, ему играть ее было несравненно труднее, чем роль руководителя старших.

Раздосадованный, он зашел после одной из лекций к Джо­ну Коксу. Тот постарался его утешить: дебют Хью Коллендэра как лектора в свое время был нисколько не лучше. Даже хуже. Студенты инженерного факультета подали петицию против него. Они подписали ее round-robin, кружком, чтобы осталось неиз­вестным, кто подписался первым. Они протестовали против манеры Колпендэра не считаться с математической подготов­кой аудитории. Едва ли Резерфорд утешился. Но он понял, что повторяет ошибку своего предшественника. И прибавляет к ней еще одну: винит во всем студентов, а не себя самого. Очевидно, главное — это помнить об аудитории! — впервые в жизни решил он.

Так, дойдя, наконец, до азбучной истины, он воспрял ду­хом. В нем пробудился, по выражению Ива, «упрямый энту­зиазм» лектора.

Дела начали поправляться. Он перестал отделываться мате­матическим формализмом. И позже студенты с удовольствием вспоминали его поясняющие рассказы о микрофутболе в атом­ных процессах.

Сразу выяснилось, что время от времени ему придется

играть и еще одну роль, совсем уж непредвиденную. S Она льстила его профессиональному самолюбию, но и невпо-'" пад обременяла. Однако с нею связана была перспектива до­полнительного заработка. Короче, когда монреальские бизнес­мены впервые пригласили его на сцену в качестве физико-технического эксперта, он не сослался на свою занятость.

Дело было так. Он уже успел покинуть гостеприимный дом декана факультета прикладных наук и поселился в двух шагах от университета, на Мак-Гилл-колледж-авеню, в пансио­нате одной англичанки, где снимал комнату Мак-Брайд. Встре­чи с Генри Боуви стали случайны. И вдруг Боуви пришел к нему сам, с порога объявив, что его привела неотложная нужда. И тут же высказал искреннее сожаление, что Хью Коллендэр покинул Монреаль: вот кто был мастером решения любых инженерно-физических проблем! А сейчас как раз воз­никла довольно серьезная проблема такого сорта. Против местной электрической компании возбуждено судебное дело. Истцы — владельцы домов, соседствующих с силовой стан­цией. Они утверждают, что работа динамо-машин вызывает опасные вибрации в окружающих зданиях и это наносит ущерб их собственности. Компания убеждена в неосновательности иска. Необходимо провести целое исследование. Хью делал та­кие вещи неоднократно — и с блестящим успехом. Нет, разу­меется; никто не предполагает, что Резерфорд решит возник­шую задачу один. Но он должен взяться за нее вместе с ними, с Боуви и с Джоном Коксом.

Резерфорд слушал молча. С первого дня, при каждом удобном случае, в его присутствии поминали Коллендэра. Вероятно, без злого умысла. Но так или иначе, ему давали понять, какую невознаградимую потерю понесли МакТилл, Монреаль, Канада. И естественно подразумевалось: «А сумее­те ли вы, молодой человек, заменить нашего • бесценного члена Королевского общества?» Его вызывали на тайное соревнование с призраком предшественника. Это был призрак совершенства. Он жил в сознании макгилльцев уже недоступ- • ный переоценке, как памятник. Резерфорду было бы легче на душе, будь у него основания относиться к Коллендэру хотя бы скептически. Но и в Кембридже к Коллендэру относились отлично, помнили о его прекрасной юношеской работе с пла­тиновым термометром, помнили, как с первой попытки он был избран в члены Тринити. Словом, были реальные причины для появления в Мак-Гилле мифа о великом Хью. И все-таки это был миф, то есть нечто легендарно преувеличенное. И его, ' Резерфорда, вынуждали на соперничество и этим мифом.