Стивен Амброз День "Д" 6 июня 1944 г. Величайшее сражение Второй мировой войны Stephen E. Ambrose d-day. June 6, 1944. The Climactic Battle of World War II аннотация книга
| Вид материала | Книга |
- Беларусь в великой отечественной войне, 54.09kb.
- Экипаж самолета «Каталина», потерпевшего катастрофу 29 октября 1944 года, 71.77kb.
- Джеймс Мортон Шпионы Первой мировой войны Оригинал, 3101.44kb.
- Ежегодно 5 октября в более 100 странах отмечается день учителя, который был учрежден, 42.16kb.
- Японский план отражения ожидавшегося летом 1944 г наступления Вооружённых Сил США, 177.14kb.
- Конспект урока истории для 9 «А» класса Тема: «Итоги Второй мировой войны. Оон», 55.19kb.
- Великой отечественной войны, 3496.87kb.
- Освобождение Крыма (ноябрь 1943 г. — май 1944 г.). Документы свидетельствуют, 3471.14kb.
- Army Specialized Training Program, далее astp. Вкоординационный центр программы входили, 262.06kb.
- Некоторые экономические показатели Второй Мировой войны, 1043.95kb.
- Все это должно быстро закончиться. Либо нам придется вернуться назад. У нас уже не хватает ни еды, ни топлива.
По словам Керчнера, "в британской еде нет ничего хорошего, и нас это не особенно беспокоило, но нас волновало топливо".
Адмирала Рамсея проблема с топливом тревожила больше всего. Когда Эйзенхауэр объявил о переносе даты вторжения, адмирал предупредил Верховного главнокомандующего, что не может быть никакого повторного дня "Д", поскольку у флота не осталось горючего. А это значило, что операция "Оверлорд" должна состояться 6 июня или Эйзенхауэру надо отложить действия на две недели, то есть до следующего благоприятного прилива, который ожидался 19 июня.
Вечером 4 июня Эйзенхауэр встретился в Саутуик-хаус с Монтгомери, Теддером, Смитом, Рамсеем, Ли-Маллори, Брэдли, генералом Кеннетом Стронгом (отдел разведки Верховного штаба союзнических сил) и другими военачальниками. Дождь непрерывно барабанил в окна и двери. Генералитет собрался в столовой, просторной комнате с тяжеленным столом в одном конце и креслами - в противоположном. Подали кофе, и начался бессвязный разговор.
В 21.30 появился Стагг с последней метеосводкой. Он пришел с неплохими новостями. По прогнозам, шторм должен на какое-то время приутихнуть. Генерал Стронг вспоминает, что все, кто присутствовал в зале, вздохнули с облегчением: "Я никогда прежде не видел, чтобы столь почтенные люди так по-детски радовались сводке погоды". Дождь, продолжал докладывать Стагг, прекратится до рассвета. Затем в нашем распоряжении 36 и даже более часов относительно ясного неба. Сила ветра снизится. Бомбардировщики и истребители смогут действовать уже в ночь с 5 на 6 июня, в понедельник, хотя им в какой-то мере будет мешать переменная облачность.
Но, выслушав Стагга, Ли-Маллори все-таки не сдержался. Он потребовал перенести операцию на 19 июня. Эйзенхауэр ходил по комнате, опустив голову так, что подбородок касался груди, заложив руки за спину, и размышлял. Вдруг он взглянул на Смита:
- А вы как думаете?
- Это чертовская игра! - ответил Смит. - Но пожалуй, она того стоит.
Эйзенхауэр кивнул, походил еще немного, остановился, посмотрел на Теддера и спросил его мнение. Тот сказал, что "это чревато", и предложил отложить вторжение. Снова Эйзенхауэр кивнул, прошелся, остановился и обратился к Монтгомери:
- А у вас есть причины, почему мы не можем начать во вторник?
Монтгомери взглянул Эйзенхауэру прямо в глаза и заявил:
- Я считаю - надо начинать!
Высшее командование экспедиционными силами разделилось. Принять решение мог только Эйзенхауэр. Смит поражался тому "одиночеству, в котором оказался Верховный главнокомандующий в самый ответственный момент, зная, что провал или успех операции зависят лишь от него". Эйзенхауэр тем временем продолжал измерять шагами комнату, уткнувшись подбородком в грудь. Затем он остановился и сказал:
- Весь вопрос в том, насколько долго мы можем тянуть с началом вторжения.
Никто не ответил на этот вопрос. Эйзенхауэр возобновил хождение по комнате. Его шаги сопровождались дребезжанием оконных стекол и дверей под порывами ветра и дождя. Конечно, морская высадка в такую погоду представлялась совершенно невероятной. В 21.45 Эйзенхауэр принял решение:
- Я совершенно убежден в том, что пора начинать.
Рамсей помчался отдавать распоряжения флоту. Эйзенхауэр вернулся в трейлер, чтобы хоть немного поспать. К 23.00 на каждое судно поступило указание возобновить движение. Днем "Д" стало 6 июня 1944 г. В ночь с 4 на 5 июня начали формироваться конвои. Адмирал Рамсей в своем приказе матросам и офицерам написал: "Нам выпала честь участвовать в самой грандиозной морской высадке в истории... На нас возлагают надежды и мольбы весь свободный мир и порабощенные народы Европы. Мы не можем их предать... Я верю, что каждый из вас сделает все для того, чтобы операция завершилась успешно. Желаю всем удачи! С Богом!"
Эйзенхауэр проснулся в 3.30 утра 5 июня. Трейлер сотрясался от ветра. Дождь хлестал почти горизонтально. По прогнозам Стагга, ему уже полагалось утихомириться. Эйзенхауэр оделся и в мрачном настроении, преодолевая потоки грязи, направился в Саутуик-хаус на последнее метеорологическое совещание. Еще было не поздно отменить операцию, вернуть флот в гавани и попытаться осуществить ее 19 июня, даже если бы шторм не прекращался.
В столовой горячий, дымящийся кофе помог избавиться от хмурых, тяжелых мыслей, но, как вспоминает Эйзенхауэр, "погода продолжала оставаться мерзкой, Саутуик-хаус колыхался, буря разыгралась не на шутку".
Вошел Стагг, и, к удовлетворению Эйзенхауэра, на его лице мелькало что-то вроде улыбки. Метеоролог редко когда смеялся, хотя и был по своей натуре вполне добродушным человеком. Он сказал генералу:
- У меня для вас хорошие новости.
Стагг еще больше чем пять часов назад был уверен в том, что шторм к рассвету утихнет, но, к сожалению, ненадолго, только на вторник, а в среду опять разбушуется. В таком случае первые эшелоны десантников успеют высадиться, но следующие за ними войска подвергнутся большому риску.
Эйзенхауэр снова ходил по комнате, опустив голову и спрашивая мнение присутствующих. Монтгомери по-прежнему настаивал на том, чтобы начать операцию. Так же считал и Смит. Рамсей выразил обеспокоенность насчет корректировки огня морской артиллерии, но в целом выступил за то, чтобы действовать. Теддер колебался. Ли-Маллори полагал, что воздушная обстановка остается неприемлемой.
Корабли выдвигались в Ла-Манш. Если их и можно было еще развернуть обратно, то только сейчас. Решающее слово - за Верховным главнокомандующим.
Эйзенхауэр вновь зашагал из угла в угол. Многим показалось, что он молчал минут пять, хотя сам генерал думал, что не прошло и 45 секунд. Позднее он рассказывал: "Конечно же, не пять минут. В таких условиях они равносильны целому году". А Эйзенхауэр размышлял над альтернативами. Если Стагг ошибается, то в лучшем случае на берег выйдут измученные морской болезнью войска без огневой поддержки с воздуха и кораблей. Но откладывать операцию опасно. Солдаты подготовились к боям, и их нельзя держать еще две недели на транспортных и десантных судах. Кроме того, за это время немцы могут раскрыть секреты "Оверлорда".
Больше всего Эйзенхауэр волновался за людей. Спустя 20 лет он говорил в интервью: "Не забывайте, вокруг Портсмута скопились сотни тысяч человек. Многие уже находились на кораблях, прежде всего те, кому предстояло первыми пойти в атаку. Они чувствовали себя как в клетке. Иначе не скажешь. Как в заключении. Скучившись на переполненных палубах".
"Бог свидетель, эти люди очень многое значили для меня, - рассказывал Эйзенхауэр. - Но на войне кто-то должен принимать решения. Ты думаешь: надо сделать так, чтобы обойтись с наименьшими жертвами. А невозможно, чтобы вообще без жертв. И ты знаешь, что будут потери, а это так тяжело!"
Эйзенхауэр перестал вышагивать, повернулся лицом к своим подчиненным и тихо, но ясно произнес:
- Хорошо, начинаем.
И вновь все, кто находился в Саутуик-хаус, оживились. В мгновение комната опустела. Остался один Эйзенхауэр. Отдав приказ, он теперь был безвластен. "Это самый страшный момент в жизни командующего, - говорил генерал. - Он сделал все, что мог, - планирование операции и прочее. Больше он ничего не может сделать".
Эйзенхауэр позавтракал и поехал в Портсмут понаблюдать за отправкой кораблей и погрузкой очередных эшелонов. Он прошелся вдоль причалов. С наступлением рассвета дождь прекратился, ветер стих. В полдень командующий вернулся в трейлер и сыграл в шашки со своим военно-морским помощником капитаном Гарри Батчером на коробке из-под крекеров. Батчер побеждал, имея двух дамок. Но Эйзенхауэр захватил одну из них и объявил ничью. Он посчитал это неплохим предзнаменованием.
После ленча Эйзенхауэр сел за переносной столик и набросал от руки на всякий случай текст пресс-релиза: "Наша высадка... не удалась. И я отвел войска. Мое решение осуществить нападение в данное время и в данном месте основывалось на самых лучших расчетах. Солдаты, авиация и моряки проявили себя самоотверженно и до конца исполнили свой воинский долг. Вся вина за неуспех операции лежит целиком и полностью на мне"[28].
Весь день 5 июня Роммель провел с Люси. Он собрал для нее букет из полевых цветов. Его начальник штаба генерал Ганс Шпейдель намеревался устроить вечеринку в замке Ла-Рош-Гийон. Он обзвонил близких друзей, сообщив одному из них, что "старина уехал". Генерал Долльманн находился в Ренне и готовился к штабным учениям, намеченным на вторник. Генерал Фехтингер уже прибыл в Париж, где планировал провести ночь с любовницей, а наутро выехать в Ренн. Другим дивизионным и полковым командирам 7-й армии предстоял долгий путь, и они отправились на учения пораньше.
5 июня генерал Маркс позвонил в штаб-квартиру полковника Фредерика фон дер Хейдта. Он сообщил, что не может оставить войска, поэтому намерен выехать в Ренн на рассвете и приглашает Хейдта присоединиться к нему. А под Каном полковник Люк, командующий 21-й бронетанковой дивизией, давал указания одной из рот провести учения "в соответствии с планом отработки действий в условиях ночи".
(На Котантене войска также готовились к ночным тренировкам. Винтовки заряжались деревянными "пулями". "Джи-айз", которые позже подбирали обоймы с такими "боеприпасами", проклинали немцев на чем свет стоит. Они думали, что деревянные пули предназначались для нанесения жутких ранений и являлись вопиющим нарушением правил ведения войны. В действительности пули были сделаны из бальзы, которая не могла пробить тело, а лишь оставляла на нем отметину.)
В Берхтесгадене Гитлер практически ничем не занимался. Как потом напишет генерал Вальтер Варлимонт, заместитель начальника штаба Йодля: "5 июня 1944 года... У германской верховной ставки не имелось никаких данных о том, что решающая операция вот-вот начнется".
Во второй половине дня 5 июня воздушно-десантные войска союзников начали готовиться к сражению. Каждый парашютист должен был иметь при себе винтовку "М-1" (в собранном или разобранном виде, уложенную в обитый войлоком чехол), 160 патронов, две осколочные ручные гранаты - белую фосфорную и желтую дымовую, - а также гранату "Гаммон" (почти килограмм пластической взрывчатки - достаточно для того, чтобы подорвать танк). Большинство солдат вооружились пистолетами, ножами и штыками (первая опасность оказаться под обстрелом поджидала их в воздухе, а вторая - во время приземления). Без особого желания они встретили приказ взять противотанковую мину "Марк-IV", весящую около 4,5 кг. Пришлось заново переупаковать снаряжение.
Пулеметы укладывались разобранными, вместе с дополнительными патронными лентами. Минометы, базуки, рации заворачивались в связки по форме "А-5", к ним присоединялись грузовые парашюты. Десантников снабдили полевыми пайками на три дня и, конечно, сигаретами - по два и даже три блока на каждого. Один сержант взял с собой бейсбольный мяч, написал на нем "Пошел к черту, Гитлер!" и сказал, что сбросит его, как только самолет окажется над Францией (что он и сделал). Естественно, нужны были противогазы (в них отлично помещались сигареты, а капитан Сэм Гиббонс из 501-го парашютно-пехотного полка умудрился засунуть туда две банки пива "Шлиц"). Всем выдали аптечки с бинтами, сульфамидными препаратами и двумя тюбиковыми шприцами морфина, один, как шутили десантники, для обезболивания, а другой - для вечного покоя. Парашютисты получили и по детской игрушке "сверчок", которую можно было использовать вместо позывных и пароля - на один щелчок должны ответить двумя.
Вначале предстояло выброситься так называемым "первопроходцам", чтобы обозначить место высадки специальными радиолокационными маяками "Эврика"/"Ребекка", которые будут посылать сигналы каждому ведущему "С-47". Капралу Фрэнку Брамбо из 508-го парашютно-пехотного полка пришлось тащить на себе не только 30-килограммовую "Эврику", но и две клетки с почтовыми голубями. После установки радиомаяка ему следовало сообщить об этом, прикрепив к лапе птицы капсулу с информацией и отпустив ее. Фрэнку сказали, чтобы в 6.30 он отправил второго голубя с отчетом о том, как обстоят дела на его участке. Но когда капрал приземлился, он обнаружил, что ему нечем кормить и поить своих связных, и Фрэнк выпустил их на волю. Без одежды Брамбо весил чуть более 60 кг. В полном снаряжении, включая главный и запасной парашюты, его вес превышал 140 кг.
Около 20.00 по радио зазвучал голос Салли из "Оси", "берлинской суки".
- Добрый вечер, 82-я воздушно-десантная дивизия, - сказала она. - Завтра утром ваша кровь прольется на страшные колеса наших танков.
Кого-то ее слова задели, но остальные успокоили их: она говорила то же самое последние десять дней.
И все же мысль о возможной гибели не покидала парней. Рядовой Джон Делюри из 508-го парашютно-пехотного полка спросил своего приятеля Фрэнка Тремблея, каковы, по его мнению, шансы остаться живыми. Джон вспоминает: "Он сказал, что получит легкое ранение и выживет. Я же считал, что меня убьют. Тогда я видел его в последний раз".
Рядовой Том Порселла, тоже из 508-го полка, мучительно переживал по поводу того, что ему придется уничтожать себе подобных (такие чувства испытывали многие, и капелланы пытались убедить солдат в том, что убийство ради блага страны не является грехом). "Убивай, или убьют тебя, - говорил себе Порселла. - Вот я здесь, воспитанный в добрых христианских традициях, и должен подчиняться приказам. В десяти заповедях говорится: "Не убий". Что-то неладно либо с ними, либо с миром, в котором мы живем. Нас учат почитать десять заповедей и в то же время посылают на войну. Что-то здесь не сходится".
После того как солдаты собрали свои пожитки и боевое снаряжение, полки выстроились вокруг командиров, чтобы услышать последние напутственные слова. Большинство офицеров обошлись обычными в таких случаях пожеланиями - вроде "не отставайте от своих". Но некоторые не удержались от зажигательных речей. Наибольшую известность получила речь полковника Говарда "Джампи" Джонсона, командира 501-го полка. Любой солдат в его подразделении мог бы процитировать каждое слово. Лейтенант Карл Картледж так описан выступление полковника: "Он говорил о победе, освобождении от нацизма, о том, что некоторым из нас предстоит погибнуть, но ценой нашей смерти настанет мир и так далее в том же духе. Потом Джонсон заявил:
- Я хочу в этот вечер пожать руку каждому из вас.
Он наклонился, вытащил нож из голенища ботинок, поднял его высоко над головой и прокричал:
- Еще до того, как начнется новый день, я всажу этот нож в сердце первого же нацистского ублюдка!
В ответ раздался рев двух тысяч глоток, и мы все как один вскинули ножи в воздух".
После полковых встреч прошли ротные и взводные собрания. Офицеры кратко поставили задачи, дали пароли и ответы на них: "флэш" ("вспышка"), "тандер" ("гром") и "уэлком" ("добро пожаловать"). Слово "уэлком" выбрали, потому что знали: немцы непременно произнесут его как "велком". Когда капитан Чарлз Шеттл из 506-го парашютно-пехотного полка раздал позывные, к нему подошел доктор Замуэль Файлер, полковой дантист, вызвавшийся добровольцем идти в атаку с первым эшелоном. Он был немецким евреем, сбежавшим из Берлина в 1938 г. Доктор спросил:
- Капитан Шеттл, ват ду ай ду? (Что я должен делать?)
- Док, - ответил Шеттл, - когда вы высадитесь, не открывайте рта. Возьмите с собой несколько "сверчков" и при любой встрече щелкните два раза.
Позже, когда Шеттл проверял загрузку самолетов, он увидел Файлера, буквально облепленного "сверчками", которые торчали и на руках, и на ногах и высовывались из карманов.
Около 19.00 генерал Эйзенхауэр посетил 101-ю воздушно-десантную дивизию в Гринхем-Комман. Он общался с солдатами, намеренно пытаясь приободрить их. Но, как вспоминает лейтенант Уоллес Стробел из 502-го парашютно-пехотного полка, "честно говоря, настроение генерала заметно улучшилось, когда он побывал у нас". Эйзенхауэр сказал тогда капитану Л. "Легз" Джонсону:
- Я сделал все, что мог. Теперь ваша очередь.
Генерал поговорил с группой новобранцев, попросил их особенно не волноваться, заверил в том, что они обеспечены самым лучшим снаряжением в мире и что за ними следом идет огромная сила, которая окажет необходимую поддержку. В разговор встрял сержант из Техаса:
- Черт возьми, генерал, мы и не волнуемся. Беспокоиться надо фрицам.
На встрече с другой группой солдат Эйзенхауэр поинтересовался:
- Есть ли кто-нибудь из Канзаса? Рядовой Шерман Ойлер из Топики ответил:
- Я из Канзаса, сэр!
- Как тебя звать, сынок?
Ойлера настолько ошарашило прямое обращение к нему Верховного главнокомандующего, что он остолбенел и не мог вымолвить ни слова. Возникло неловкое молчание. Его друзья начали кричать:
- Ойлер, как тебя зовут?! Эйзенхауэр поднял палец и сказал:
- Канзас! Смелее вперед и дай им жару!
Верховный главнокомандующий повернулся к лейтенанту Стробелу, у которого на груди висел знак с номером 23. Это означало, что Стробел возглавлял команду парашютистов на борту самолета 23. Эйзенхауэр спросил, как его зовут и откуда он родом.
- Стробел, сэр. Штат Мичиган.
- О да! Мичиган. Там отличная рыбалка. Я люблю эти места.
Потом Эйзенхауэр спросил лейтенанта, готов ли он к бою. Тот начал рассказывать, какие у них были учения, тренировки, инструктажи... И кто-то из строя в это время выкрикнул:
- Не беспокойтесь, генерал, все остальное - за нами!
Около 22.00, когда уже надвигалась темнота, поступила команда: "Надеть парашюты!" Началась нудная процедура пристегивания парашютных лямок, карабинов и поиска укромного местечка, куда можно втиснуть что-нибудь еще из снаряжения, остававшегося на земле. После того как все полностью экипировались и ремни затянули, многим захотелось пойти по маленькой нужде... Но времени уже не оставалось. Сдерживая позывы сделать напоследок пи-пи, десантники шли к своим "С-47" и впервые увидели "печать войны" - три белые полосы на фюзеляже и крыльях. (На всех самолетах союзников, участвовавших в дне "Д", имелись эти полосы, на изображение которых ушла вся белая краска, имевшаяся в Англии. По ним распознавались "свои" и "чужие". В Сицилии, случалось, союзнические корабли и войска сбивали собственные самолеты.)
Рядовой Джон Ричарде из 508-го полка увидел на борту "С-47" картинку: дьявол, держащий на подносе девушку в бикини с надписью "Небеса подождут". Он подумал про себя: "Надеюсь".
У "Датча" Шульца из 505-го полка, которому все-таки удалось отыграть 2500 долларов, оставались на руках часы Джерри Колумби в качестве задатка, оцененного в 25 долларов. "Ходики" были подарком родителей в день окончания школы с соответствующей гравировкой. Колумби служил в соседнем подразделении, но Шульц разыскал его и отдал часы, сказав:
- Они твои, Джерри. Ты должен мне немного денег. Когда-нибудь вернешь.
505-й полк грузился на аэродроме Спанхо. Когда Шульц стоял в очереди, чтобы ему помогли подняться в "С-47" (на парашютистов навешали столько снаряжения, что они были не в состоянии взобраться на борт самостоятельно), раздался взрыв. Один из солдат штабной роты 1-го батальона не справился с гранатой "Гаммон". Рядом стоявший самолет вспыхнул как факел. Три человека погибли, десять получили ранения. Двух оставшихся в живых солдат перевели на другой борт, но и они потерялись в первые часы сражения, еще до наступления рассвета.
Потрясенный, Шульц поднялся в самолет. "Первое, что я сделал, - рассказывает он, - достал четки. Как правоверный католик, я верил в силу молитвы Божьей Матери. И я начал читать одну молитву за другой, обещая, что никогда, никогда больше не нарушу шестую заповедь".
Когда сумерки перешли в ночь, самолеты были наготове. Эйзенхауэр по-прежнему находился на взлетно-посадочной полосе, говоря всем:
- Удачи! Удачи!
Его взгляд остановился на коротышке-солдате, который, по выражению генерала, выглядел как кипа снаряжения, а не как человек. Тот, стараясь держаться прямо, отдал честь Эйзенхауэру, и Верховный главнокомандующий ответил тем же. Потом десантник повернулся лицом на восток и крикнул:
- Берегись, Гитлер! Мы идем!
Пилоты запустили моторы. Аэродром наполнился оглушительным ревом двигателей, когда "С-47" один за другим пошли на взлетную полосу. Отпущены тормоза, рев моторов стал еще сильнее. Затем с интервалом в 15 секунд самолеты, разогнавшись, тяжело поднялись в воздух.
Когда в небе исчез последний "С-47", Эйзенхауэр повернулся к своему водителю Кей Саммерсби. Она увидела в глазах генерала слезы. Эйзенхауэр медленно пошел к автомобилю.
- Вот и все, - сказал он тихо. - Началось.
Прежде чем отправиться спать, адмират Рамсей сделал последнюю запись в дневнике: "Понедельник, 5 июня 1944 года. Итак, принято решение, которое {должно?}, я надеюсь, привести к падению нацистской Германии и к прекращению насилия.
У меня нет {никаких} иллюзий по поводу риска, с которым связано проведение этой сложнейшей операции... Успех ее висит на волоске. Нам остается полагаться на наши невидимые ресурсы, которые позволят нам одолеть противника.
Мы молим Бога, чтобы Он помог нам, и я верю, что эта помощь придет".
Рамсей очень точно оценил и рискованность, и значимость предстоящей операции для оккупированной Европы. Особенно впечатляет его искренняя убежденность в том, что победу над Гитлером благословит сам Господь Бог.