План работы 51 56 Приложения 58 I с. Н. Трубецкой: образ сущей и всеединой Истины в истории философии 58 II

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   21   22   23   24   25   26   27   28   29


ЗАКЛЮЧЕНИЕ


Платоноцентрическая концепция античной философии безусловно может вызвать упреки в пристрастности излагателя. Но в данном случае речь шла не о том, чтобы защищать платоноцентризм, а о том, чтобы выделить историю античного платонизма в ее институциональном аспекте в качестве предмета специального рассмотрения. Античный платонизм с его тысячелетней историей заслуживает такого рассмотрения в качестве наиболее представительного течения античной философии.

Более того. У нас есть все основания заключить, что античный платонизм — несущая конструкция всего здания античной философии, причем в самом широком смысле этого созданного первыми европейцами слова философия. Не случайно именно он оказался посреднической структурой, объединившей европейскую образовательную систему, созданную язычниками, и христианство. И именно платонизм оказал исключительное влияние как на всю последующую европейскую философию (поскольку, в частности, вместил в себя систему свободных искусств, посредством которой в Средние века приобщалось к европейской философии западное христианство), так и на арабо-мусульманскую традицию, сформировавшуюся, в частности, под непосредственным влиянием организованной в Каррах последними платониками философской школы, просуществовавшей до Х века: здесь одним из важнейших факторов оказалось вмещение поздним платонизмом Аристотеля и твердая традиция его комментирования.

Что касается основных требований проведенного здесь институционального подхода, то в самой общей форме его исходный принцип может быть сформулирован так: ни последовательная смена одних философских концепций другими, ни эволюция взглядов греческих философов на те или иные проблемы, никакой другой аспект становления философской мысли сам по себе не даст нам понимания ее непреходящего существа и стабильной формы; или, говоря иначе, без учета требований институционального подхода мы не можем ухватить специфики того бытия, которое обеспечило философской мысли непрерывную жизнь в течение всего времени, отпущенного античности. Это специфическое бытие оказывается доступно рациональному и вполне научному анализу — историческому и философскому — только благодаря вниманию к институализованной форме, вне которой философия никогда не выступает в истории.

Три постулата институционального подхода, невыполнение которых неизбежно приводит историка философии к досадным промахам в конкретной работе и закрывает от него существо дела, в более схоластической форме могут быть сформулированы следующим образом.

1. Предание, представляющее нам тот или иной факт истории философии, является условием возможности нашего восприятия этого феномена и определяет специфический характер его явленности нам, но не его бытия.

2. Любая последовательность любых философских идей не образует истории, если не соотносится с теми институтами, при посредстве которых обретает историческое бытие.

3. Философские понятия и жанры философской прозы не суть в себе, но и не просто конвенциональны, а являются инструментами, благодаря которым существование институции совпадает с ее бытием для нас.

Примеры невыполнения данных постулатов, которые приводятся ниже, и попытка следовать им в выстраивании достаточно полной внешней истории платонизма в контексте всей истории античной философии в то же самое время представляют собой форму подведения основных итогов настоящего исследования.

I. Из того, что в ряде античных доксографических сводок речь идет о Милетской школе философии, не следует, будто в Милете середины VI в. до Р. Х. действительно была сложившаяся школьная организация, непрерывная традиция преподавания и преемство схолархов; и независимые свидетельства показывают, что этого действительно не было. Разумеется, в этот период еще не было ни слова философия, ни развитой прозы. Следовательно, философия не могла возникнуть в Милете и нельзя считать Фалеса первым философом.

II. Прообраз философской школы возникает в рамках пифагорейского союза и вместе с осознанием специфики этого института и вида деятельности возникает само слово философ (или глагол философствовать и соответствующие причастные формы): возможно, применительно к пифагорейцам его иронически употреблял Гераклит, или оно возникает у кого-то иного из ионийцев, но в этот период специфический и новый вид интеллектуальной деятельности (опирающийся на существующие и вновь создаваемые авторитетные тексты и их толкование) осознается и именуется, о чем свидетельствует название трактата Зенона «Против философов» (Суда) и употребление между прочим, то есть как общепонятного и не требующего разъяснения, глагола философствовать в значении «проявлять любознательность» у Геродота (I 30).

III. Институт школы воспроизводится в элейской школе («священный текст» Парменида и толкования Зенона), развивается и тиражируется софистами, впервые создавшими традицию школьной литературы, которую в разной форме продолжили школы сократиков, Платона и Аристотеля. И они же, то есть Зенон и софисты, создают диалектику и риторику, то есть организуют стихию диспутов, рассуждений за и против, осознание каковой сферы как философской зафиксировано Горгием, в «Похвале Елене» (13) выделившего в качестве специфического прозаического жанра состязания в философских речах.

IV. Таким образом, школа Платона возникает уже при наличии весьма разработанной инфраструктуры философской школы, которая в институциональном аспекте поддерживается Сократом — олицетворением философии для всей последующей традиции. В основе этого лежит тот несомненный факт, что Сократ был единственным в Афинах, кто в течение десятилетий неизменно участвовал во всех софистических затеях (докладах, беседах, диспутах и пр.) и естественным образом организовывал всех тех, кто так или иначе прилежал философии. То, что в сознании афинян это было так, подтверждается поставленной в 424 году (через 3 года после приезда в Афины Горгия) комедией Аристофана «Облака». Именно поэтому множество постоянных философских школ возникает у т.н. сократиков, в числе которых первой по значению и стала школа Платона.

V. Создание и сохранение в школе Платона огромного корпуса текстов — первое свидетельство прочности этого института. Вместе с тем сами тексты могут быть правильно поняты и исторически корректно интерпретированы только при рассмотрении их как одной из форм жизнедеятельности школы и как свидетельств об ее эволюции. В частности, диалоги Платона раннего периода (написанные после «Апологии Сократа» — примерно с середины 480-х гг.) дают действительное представление об эволюции его творчества, если мы соотносим их с этапами формирования Академии; а диалоги, относящиеся к позднему периоду, могут быть правильно интерпретированы при учете того факта, что они создаются в Академии, необыкновенно развившейся как институция с появлением там Аристотеля.

VI. Школы учеников Платона, некогда работавших в одной Академии, либо развивают отдельные аспекты академической жизни при Аристотеле (Спевсипп), либо систематизируют наследие учителя и дают его схоластическую разработку (Ксенократ), либо разрабатывают отдельные методы и дают детализированную школьную разработку отдельных областей философского ведения (Аристотель). Так дробится единый школьный организм, выявляя на институциональном уровне разработанные в его рамках разнообразные точки зрения и методические подходы.

VII. Открытие самой сферы школьной философии и возможность обучаться в школах Платона и Аристотеля приводит к открытию в Афинах двух других философских школ: таковы эпигоны-оппоненты платоно-аристотелевской тради­ции стоики и эпикурейцы. Их полемический пафос обостряет развитие стихии диспутов в Академии, которая в связи с этим переходит в скептическую стадию.

VIII. Первоначальная оппозиция других философских школ Академии и Ликею сменяется сначала в стоицизме (у Панетия и Посидония), а затем и в эпикуреизме (в первом веке до Р. Х.) стремлением освоить учения предшествующих школ. Но наиболее полно это стремление вернуться к истокам было реализовано самими аристотеликами и платониками, заново издавшими тексты своих основателей и приступивших к их систематическому освоению. Основу школьной организации с этого времени все более составляет работа с этими текстами, которые в той или иной степени сакрализуются.

IХ. На этой основе начинается тиражирование платонизма (платонизм преподают и изучают помимо Афин в Александрии, Риме, Херонее, Апамее, Смирне, Пергаме и др.), который в этот период постепенно воспроизводит и развивает всю инфраструктуру философских жанров (популярных и школьных), преимущественное внимание все более уделяя комментированию сакрализованных текстов.

Х. Исходная для греческой философии установка на священный текст как на вместилище божественной истины получает реализацию в разного рода мистификациях, покамест не наталкивается на серьезный мистический опыт Плотина, давшего новый импульс для толкования текстов Платона. У Порфирия эта тенденция расширяется за счет принципиального вмещения в философский горизонт платоника текстов Аристотеля; у Ямвлиха окончательно выстраивается иерархия наука, философия-богословие, теургия, замкнувшая школу и тем самым искусственно ограничившая возможности расширения ее кругозора.

ХI. В этой искусственной ограниченности есть, однако, свои положительные стороны и безусловные преимущества: строгая школьная организация позволяет платоникам (от Плутарха Афинского до Симпликия) вместить все богатство философии прошлого и хранить предание о них. Внутренняя самодостаточность школы в сочетании с внешними обстоятельствами приводит к замкнутости, которая размыкается уже в других культурах (на латинском западе, в арабо-мусульманской мысли и в богословии восточного христианства), сознательно и последовательно вмещавших сакрализованные платониками-язычниками тексты и строивших на их основе жизнь новых институций, сменивших языческую философскую школу.

1 Сокрушаясь о том, что ограниченность человеческого знания неизбежно привела к узкой специализации в рамках отдельных дисциплин, составляющих классическую филологию, У. фон Виламовиц-Меллендорф писал об этой последней: «Поскольку жизнь, о понимании которой мы ревнуем, есть единство, наша наука также есть единство» (Wilamowitz-Möllen­dorff U. von. Geschichte der Philologie. Leipzig; B.: B. G. Teubner, 1921. S. 1).

2 «Сократ представляет в истории ценностей момент глубочайшей извращенности... Что собственно произошло?.. — чернь одержала победу... Ирония диалектики — это форма плебейской мести: угнетенные проявляют свою жестокость в этих холодных ударах ножом силлогизма... Опьянение диалектикой: как сознание, что при ее помощи получаешь некоторое господство над самим собой — как орудие воли к власти». — Ницше Ф. Полное собрание сочинений. Т. IХ: Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей (1884–1888). Под ред. Г. Рачинского и Я. Бермана. М., 1910. Фрг. 430–421. С. 190–191.

3 Существо этого подхода в нашей стране в советское время по отношению к Платону сформулировано в статье Ф. Х. Кессиди «Изучение философии Платона в СССР» (сб. «Платон и его эпоха». М., 1979. С. 239): «Советская история философии, неизменно руководствуясь марксистско-ленинским принципом партийности философии и постоянно ведя борьбу против отступлений от него, выдвигала и выдвигает на первый план изучение истории материализма и истории диалектики в качестве основных направлений исследовательской работы и распространения историко-философских знаний». О классовом подходе см., например, характеристику взглядов С. Я. Лурье (с.251): «В статье “Платон и Аристотель о точных науках” С. Я. Лурье выдвинул тезис, согласно которому “пропаганда” Платоном геометрии, не преследуя каких-либо познавательных целей, была полностью направлена на порабощение народа, на защиту интересов аристократии своего времени...» Ср. там же (с. 267) характеристику подхода к античной культуре вообще и, в частности, к философии Платона, проводимого А. Ф. Лосевым, выдающимся знатоком и исследователем Платона, не избежавшим, однако, марксистской ангажированности: «Считая вопрос “о существенной связи взаимоотношений рабовладельческой формации с возникшей из нее культурой” кардинальным вопросом всей теории античной культуры... полагая, что “человек рабовладельческой формации обязательно должен решительно все на свете понимать либо как вещь, как физическое тело, либо как живое существо, неразумное и безличное”... оговариваясь, однако, что сказанное имеет целью вовсе не отрицание духовной жизни в античности и растворение античных надстроек в рабовладельческом базисе... а выявление общего способа “развертывания этих (античных. — Ф. Х.) культурных надстроек” и показ их существенной связи с “базисом рабовладельческой формации”... А. Ф. Лосев находит и в таком специфическом вопросе, как платоновская теория идей, оригинальные черты — черты материального, телесного, зримого и даже скульптурного восприятия Платоном провозглашенного им царства вечных идей».

4 Ср. характеристику Х.-Г. Гадамера (Истина и метод. Перевод с нем. М., 1988. С. 285–286): «Дильтей исходит из жизни: сама жизнь сориентирована на осознание себя... Отсюда понятно, что он мог рассматривать объективность научного познания и философского самосознания как завершение естественной тенденции жизни». См. выдержки из сочинения В. Дильтея «Структура исторического мира в науках о духе» в переводе А. П. Огурцова в «Вопросах философии» (№ 10, 1995. С. 129–143): «Царство жизни, понятое как объективация жизни во времени, как организация жизни в соответствии с отношениями времени и действия, является историей. Она — то целое, которое никогда не завершаемо...» (с. 137); «История, будучи реализацией жизни в течение времени или в одновременности, также может быть категориально рассмотрена, а в дальнейшем и расчленена в соответствии с отношением элемента с целым...» (с. 139).

5 «...я вижу феномен множества мощных культур, с первобытной силой вырастающих из недр породившей их страны... Есть многочисленные, в самой своей сути друг от друга отличные пластики, живописи, математики, физики, каждая с ограниченной жизненной деятельностью, каждая замкнутая в себе, подобно тому как у каждого вида растений есть свои собственные цветы и плоды, свой собственный тип роста и смерти. Культуры эти, живые существа высшего порядка, вырастают со своей возвышенной бесцельностью, подобно цветам в поле...» (Шпенглер О. Закат Европы. Перев. с нем Н. Ф. Гарелина. Новосибирск, 1997. Т. 1. С. 56). Замечу по ходу дела, что хотя Р. Дж.Коллингвуд рассматривает Шпенглера в разделе «Научная история», основная установка самого Шпенглера в подходе к истории если и научная, то скорее — традиционно естественнонаучная. Начиная главу «Проблема мировой истории», Шпенглер пишет: «До сего времени главным недостатком этой картины [разумеется картина истории, которая не будет зависеть от случайного местонахождения зрителя в пределах какой-нибудь — т.е. его — «современности» и от его свойств, как заинтересованного члена отдельной культуры — Ю. Ш.] было отсутствие дистанции от предмета. По отношению к природе нужная дистанция была давно достигнута. Конечно, последнее было легче осуществимо. Физик естественно строит механически-причинную картину своего мира так, как будто бы самого наблюдателя совсем не было. Но и в мире форм истории возможно то же самое...» (с. 156). Нечуткость Шпенглера проявилась здесь по отношению не только к истории, но и к физике.

6 В отечественной традиции сошлюсь только на направление, представленное в работах О. М. Фрейденберг, испытавшей влияние Э. Касси­ре­ра, З. Фрейда и К. Юнга.

7 С отменной четкостью это было сформулировано Хайдеггером в докладе «Гегель и греки»: «...Гегель впервые мыслит философию греков как целое, а это целое — философски. Почему это возможно? Потому что Гегель определяет саму по себе историю таким образом, что в своей основной черте она должна оказаться философской... философия как саморазвитие духа к абсолютному знанию и история философии для Гегеля тождественны. До Гегеля ни один философ не достигал такого обоснования философии, которое позволяло бы и требовало, чтобы философия одновременно и двигалась в своей истории и чтобы само это движение было философией» (цит. по кн.: Хайдеггер М. Время и бытие. Сост., перев., вступ. ст., коммент. и указ. В. В. Бибихина. М., 1993. С. 381–382).

8 Подход Гегеля вызвал со стороны несомненно находившегося под его влиянием Эдуарда Целлера в статье 1843 года упреки в смешении двух логик и в подчинении исторического развития науке логики. Zeller Ed. Die Geschichte der alten Philosophie in der letztverflossenen 50 Jahren mit besonderen Rücksicht auf die neuesten Bearbeitungen derselben. Kleine Schrif­ten, I. Band. B., 1910. S. 52–53.

9 Цитирую по изданию: Hegel G. W. Fr. Vorlesungen über die Geschichte der Philosophie. 1. Bd. Leipzig, 1971. S. 117.

10 Ibid. S. 119.

11 Ср. А. В. Лебедев, Гераклит. — ФЭС. М., 1989. С. 117: «Метафорическое выражение “эта-вот речь” (логос, фрг. 131) отсылает к “тому, что у нас перед глазами”, к видимой “речи” природы, к физическому космосу, непосредственно воспринимаемому чувствами».

12 Нужно заметить, что это разделение философии представлялось само собой разумеющимся — естественным — и Канту: «Древнегреческая философия разделялась на три науки: физику, этику и логику. Это деление полностью соответствует природе вещей, и нет нужды в нем что-либо исправлять...» (Основы метафизики нравственности. — И. Кант. Сочинения в шести томах, т. 4, ч.1. М., 1965. С. 221).

13 «Ist das Wahre abstrakt, so ist es unwahr... Die Philosophie ist dem Abstrakten am feindlichsten, führt zum Konkreten zurück... Man muß nur historisch zu Werke gehen; nur dies ihr zuschreiben, was uns unmittelbar angegeben wird» (Op. cit. S. 114, 136).

14 Гегель для Хайдеггера — классический пример опоры-оппонента. Помимо указанной статьи «Гегель и греки» см. «Sein und Zeit», §§ 78, 82 (17. Aufl. Tübingen: Max Niemeyer, 1993. S. 405, 428 ff.). До какой степени в двадцатые годы Хайдеггер интенсивно осваивает историческую проблематику философии, можно отчетливейшим образом судить также по его «Кассельским докладам» 1925 года (Исследовательская работа Вильгельма Дильтея: борьба за историческое мировоззрение в наши дни. Десять докладов, прочитанных в Касселе. Перев. с нем. А. В. Михайлова / Два текста о Вильгельме Дильтее. М., Гнозис, 1995. С. 137–185). В последнем из этих докладов (с. 182 указанного издания) Хайдеггер приводит выдержку из письма графа Йорка В. Дильтею 11 февраля 1884 года: «...впредь не будет никакого настоящего философствования, которое не было бы исторично. Разделение систематической философии и исторического изложения в самом существе своем неверно». Что касается Гадамера, то обратим внимание только на один аспект, специально им выделенный и рассмотренный: «...уже первый взгляд на историю слова “образование” вводит нас в круг исторических понятий, размещенных Гегелем в сфере “первой философии”. На практике Гегель тончайшим образом разработал понятие о том, что же такое образование. Мы следуем здесь за ним. Он увидел также, что для философии “условия ее существования кроются в образовании”, а мы добавим к этому, что это справедливо и в отношении гуманитарных наук в целом. Ибо бытие духа в существенной степени связано с идеей образования» (Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. Перев. под общей ред. Б. Н. Бессонова. М., 1988. С. 53). Непосредственно опирается на Гегеля и анализирует его концепцию философии истории Витторио Хёсле, книгу которого «Истина и история» (Штуттгарт, 1984) я специально рассматриваю ниже.

15 Необходимость актуализации онтологической проблематики в герменевтической сфере подчеркивается Полем Рикёром. Сам он называет это унаследованным от Хайдеггера и Гадамера упорным стремлением нарушить замкнутость языка (Что меня занимает в последние тридцать лет. — цит. по изданию: Рикёр П. Герменевтика, этика, политика. М., 1995. С.10). Однако оговорки самого Поля Рикёра о необходимости заботы «о дополнении онтологической аттестации точностью анализа» (там же. С.91) демонстрирует, как представляется, где лежит сокровище и сердце у автора «Времени и повествования».

16 Наиболее представительные попытки осмыслить философскую и историко-философскую позицию Пьера Адо принадлежат А. И. Дэвидсону: Arnold I. Davidson. Reading Hadot Reading Plotinus / Hadot P. Plotinus or The Simplicity of Vision. Transl. by Michael Chase. Chicago; L., 1993. P. 1–15; Idem. Pierre Hadot and the Spiritual Phenomenon of Ancient Philosophy / Ha­dot P. Philosophy as a Way of Life. Oxford; Cambridge (Mass.), 1995. P. 1–45.

17 Plato’s Dialogues: New Studies & Interpretations. Ed. by Gerald A. Press. Boston, 1993. Издатель отмечает как самый большой грех предшествующей исключительно доктринальной интерпретации Платона желание исходить из собственных философских теорий, а не из понимания философии и роли литературной формы ее изложения самим Платоном, а также констатирует ясное осознание необходимости обсуждать новые методы и принципы интерпретации его сочинений. Три принципа, объединяющие исследователей этого сборника, Дж. А. Пресс формулирует так: объединение философской и филологической ориентации предполагает, что драматические и литературные характеристики диалогов должны быть приняты во внимании при понимании выраженных в них философских учений; учение Платона, уясняемое благодаря интерпретации его диалогов, может оказаться не совсем похожим на те его изложения, которые вошли в традиционные школьные учебники равно унитаристской и эволюционистской ориентации; наконец, диалоги должны толковаться в их собственном историческом контексте (р. 5–6).

18 Об этом в первую очередь свидетельствует тот факт, что исторически совершенно конкретным и чрезвычайно важным феноменом были сократики. Чрезвычайная значительность фигуры Сократа проявляется именно в этом феномене возникновения множества философских школ, созданных его непосредственными учениками, но никак не в том, что он был целью, завершением или итогом предшествующего развития некоей досократовской философии, или что вся она жила в своего рода ожидании Сократа.

19 О понятии эллинизма, его возникновении и разных толкованиях см.: Ueberweg-Flashar. Bd. 4, Basel, 1994. S. 3–8; 10 (литература). О том, что само введение понятия «эллинизм» основано на недоразумении (неверном толковании текста из «Деяний апостолов» 6, 1), ср.: