Околотин В. С. О 51 Вольта

Вид материала

Книга

Содержание Хватит думать, пора работать!

Подобный материал:

• Урок русского языка в 7 классе. Тема урока : Письмо другу (по рассказу Вольта Суслова, 70.92kb.
• Курс I хімія Викладач доцент Шевченко Л. В. Лекція на тему, 627.62kb.

59

ту нейтральные тела льнут, но, коснувшись, отлетают прочь. Сегодня мы объясняем явление двумя процессами:

внутри тела заряды разделяются так, чтобы одноименные с предметом были подальше, а после касания предмет де­лится с телом своим зарядом. Во времена Вольты эти про­стые механизмы еще не были известны, их еще предсто­яло выяснить.

В те годы новые электрические сведения осмыслива­лись, появлялись новые термины и новые инструменты. На смену стеклянным шарам пришли палочки, за ними диски, а натирали их уже не тканью, а кожаными поду­шечками. В университетах, дворцах и балаганах появил­ся мощный конденсатор, изобретенный «на ощупь», без какого-либо понимания сути дела, и Нолле назвал его лейденской банкой по месту изобретения (впрочем, сна­чала банку, запасавшую электричество, придумали в Берлине).

В итальянских гостиных вошел в моду пикантный но­мер «дамы и чичисбеи». В полумраке появляется «ноч­ная дива», она движется вдоль стены, волосы и платье чуть светятся, ибо она касается рукой провода. Вот по­является матрос-турок в шароварах и феске, он тоже све­тится ожиданием, однако его провод заряжен другим электричеством. Вот пара сблизилась, их одежды с хло­паньем рвутся друг к другу, разряд, и сценка гаснет под ахи зрителей.

Тогда же сам собой родился миф о чудо-лечении. Изоб­ретатели лейденской банки Клейст и Мушенбрек первы­ми испытали удары зарядов, первый не захотел повто­рить ощущение даже за персидский престол, второй со­гласился страдать ради науки, а Нолле — тот даже по­пробовал убивать зарядами птичек. Поскольку в малых дозах и яд лечебен, за лейденские банки взялись меди­ки. В 1744 году уже знакомый нам Кратценштейн из Гал­ле разрядом излечил паралич пальца, потом Жильбер вдохнул жизнь в руку столяра, онемевшую от удара мо­лотка. Публика застонала от ожиданий, все хотели бес­смертия, на худой конец продления жизни.

Электрический бум пьянил, мир окрасился яркими кра­сками и наполнился мажорными звуками. Вольта хотел, но не мог заняться всем сразу, однако про электротера­пию он вскоре вспомнит, пытаясь замерить силу электри­ческих ударов не телом, а неодушевленными предметами. Впрочем, кроме научных бурь, век просвещения добавлял

60

вихри общежитейские. Свободомыслие, прожекты, либер-тинаж' — в молодости так кружится голова.

Загромыхали громы (то электрические, то политиче­ские) в заокеанской английской колонии, когда сначала Франклин потряс мир изобретением громоотвода, а потом колонисты вмешались в высшие материи, оспаривая бо­жественное право короля стричь своих овец. Америка бы­ла так далеко, что смелые поселенцы возмутились запре­тами на производство железа, потом тканей и, наконец, на переселение на пустующие западные территории.

Эти волнения доходили до Комо слабыми газетными отголосками, а чуткий Вольта внимал им, хотя хорошо устроенная, прочная, но не очень богатая жизнь семьи текла своим чередом. К 18 годам юноша уже поучился в гимназии, что чувствовалось окружающими по высокой компетенции, манере говорить, изящному слогу и работо­способности, сменявшейся задумчивостью. Одним из пло­дов стала латинская рукопись с длинным названием «Трактат о чрезвычайно бурных ураганах, ночном мра­ке, светящихся кончиках алебард — Случай, записанный автором «Прекрасного африканца».

Юноша решился посвятить поэму знаменитости Пари­жа, аббату Нолле, доверенному лицу самого короля, ве­ликому демонстратору публичных электрических опытов, о которых говорила вся Европа: то содрогание разрядом цепи из 180 монахов, то убиение воробьев, то фейерверк искр из причесок и кринолинов придворных дам. Посы­лая поэму. Вольта приложил к ней свои рассуждения о лейденских банках, о необходимости разгадки свойств еще таинственной мерцающей электрической субстанции. «Что касается поэмы, — продолжал юноша свое письмо, — мне хотелось бы дополнить ее фактами из бумаг Цезаря и Тита Ливия, ибо они наблюдали свечения огней свято­го Эльма, про электрическую природу которых стало из­вестно совсем недавно. Мне бы хотелось прочитать что-то новое об электрической основе разных небесных явлений, а кроме того, у меня есть некоторые соображения о сущ­ности Смерти».

Трудно представить себе вельможу, который принял бы всерьез строки, продиктованные экзальтацией и сви­детельствующие о намерениях, но не результатах. Вот по­чему пролетели четыре года, и Вольта еще писал в Па­риж через туринца-физика Беккариа, но хроники доне-

' Л и б е р т э (франц.) — свобода.

61

ели до нас только письмо от Нолле, датированное уже 18 сентября 1767 года. «Будьте для меня, — писал пари­жанин, — пересылочной базой для книг на почтовом пу­ти между Францией и Италией. На этот раз о том, что такое Смерть, не будем. На подобные темы не повредит поболтать потом, когда дела пойдут похуже. Пока же, слава богу, я еще здоров и совсем не дряхл, хотя и не так молод, как хотелось бы. Про Аврору, то есть утреннюю зарю, неплохо написал месье Раймонди, и притом доста­точно сжато, чего Вы и желаете».

Эту книгу Вольта постарался достать, а заодно бро­шюру Мерана об истории изучения и физике северных сияний (Париж, 1733), где причиной явления называлось проникновение солнечной атмосферы в среды, окружаю­щие земной шар. Того же мнения о северном сиянии, хвостах комет и зодиакальном свете держался Эйлер в трудах Берлинской академии (1746), но кое-кто из уче­ных уже начал догадываться о связи сияний с магнетиз­мом Земли.

Но пока -следовало довести до конца переписку с Нол­ле, и Вольта решил открыть сокровенное: о возможной связи электричества и гравитации. Юноша еще не мог знать, что даже по форме законы Ньютона и Кулона тож­дественны, но он чувствовал, надеялся, предвидел и уга­дал: «Многого я еще недоделал, — писал Вольта о тож­дестве казавшихся разными -явлений, — мне надо бы по­думать про магниты». Циничный аббат отозвался. «Хо­рошо, любопытно, — одобрил он соображения мальчи­ка, — но могут быть трудности с описанием явлений. Ре­комендую работать и желато успеха».

Намерения Вольты не удались, но насколько ж они смелы. Ведь гравитационное притяжение двух электронов в той же мере слабее их электрического расталкивания, как песчинка легче тысячи -Солиц! Поистине Вольта без­ошибочно повернулся лицом к Главной Силе природы, ру­ководствуясь лишь здоровой "интуицией: магнитные силы, работающие в электрических моторах сегодня, много мень­ше электрических.

Вольта успешно вписался в поток искателей истины, он смело взялся за Ньтатонову физику применительно, к электрическим телам. Но ста был так неопытен, еще так мало знал алчущий знаний юноша, удаленный от центров науки и мыслящих кругов! От замаха до удара далеко. Но и к Нолле (1700—1770) Вольта обратился не совсем по адресу и совсем не в то время. Во-первых, парижанин

62

был всего лишь практиком, которому были никак не по зубам мировоззренческие проблемы. Во-вторых, как уче­ный Нолле как раз переживал личную драму. До 30-лет­него возраста аббат был поглощен религиозными делами, затем выдвинулся чуть ли не в лидеры европейской на­уки и с 30 до 50 лет процветал, а оставшиеся ему 20 лет жизни залечивал раны, нанесенные его самолюбию свет­скими учеными, в первую очередь Франклином.

В науку Нолле буквально влетел вместе с духом сво­бодомыслия как раз в тот год, когда секретарь Париж­ской академии Фонтенель так умно высмеял хрустальные небесные сферы в «Разговорах о множестве миров», кото­рые якобы велись им с некой любознательной маркизой, причем ту же литературную форму не менее удачно по­вторно использовал через 30 лет Эйлер в «Письмах к од­ной немецкой принцессе», но уже не только о сферах, а о всех физических вопросах разом. Что касается Нолле, то он заявил о себе весьма весомыми сообщениями.

Особо эффектными показались светской публике опы­ты академика е электричеством. Нолде публично убил разрядом воробья; все желающие смогли понюхать «осо­бенный запах» электричества (озон). У Нолле электриче­ство стекало с заостренных поверхностей быстрее, чем с плоских. Всхожесть наэлектризованных семян горчицы увеличилась, а подсоединенные к электрической маши­не собаки мгновенно взмокали от пота. Нолле был всегда первым, даже в Венецию коренастый крепыш примчал мигом, услышав что Пивати умудрился распылить души­стое вещество из наглухо закупоренного сосуда, соеди­ненного с кондуктором электромашины трения, однако сообщение не подтвердилось.

И тут привычный взлет сменился стремительным па­дением. Аббат принципиально ограничивал себя констата­цией фактов, их опытной добычей и простейшим истол­кованием. Никаких гипотез человеку предвидеть не дано, ибо божественное много выше людского разума! Вот ти­пичное рассуждение Нелле: «Материя бесконечно дели­ма только в мыслях, но не фактически, а потому и пер­вое утверждение под вопросом».

С Нолле ситуация была тягостной. Франклин взялся за электричества поздиее, только в 1746 году он переку­пил у прогоревшего доктора Сиэнса электрический каби­нет чтоб заняться лаЫэодытиьиии опытами. Нолле уж хо­дил в «звездах», а тут кажни-то самоучка из колонистов, 15-й ребенек из бедвай семьи, в серии писем к Коллин-

63

зу в Лондон спокойно рассказал про электричество столь много «нового», что Европа переметнулась на его сторо­ну! С острия электричество стекает легко, но ведь Нолле давно говорил про это! В опытах Франклина электриче­ство текло по проволоке, воде, воздуху, но французы уз­нали об этом много раньше!

Причины коварной измены публики былому кумиру заключались в опале иезуитов и еще в том, что амери­канских колонистов можно было освободить из-под вла­сти извечных конкурентов-англичан. Даже король изме­нил своему верному академику, не желая натолкнуться на оппозицию среди придворных. Франклин легко подарил миру великую мысль о тождестве молнии и электрическо­го разряда, предложив свести заряд из туч на землю по железному шесту. Напрасно Нолле издавал книги о вреде упрощения небесных тонкостей. «Вряд ли верно думать, — писал он, — что электричество бежит, как вода в трубе, а через острие выходит предпочтительнее. Наэлектризо­ванное тело повсюду щетинится вытекающими лучами, и если его уподобить трубке, то вся она будет изрешечена маленькими дырочками».

А Нолле протестовал. С тучами надо быть осторож­нее, поучал он, публично обличая Франклина в новом двухтомнике «Письма об электричестве» (Париж, 1753). Заряд содержится вовсе не в стекле лейденской банки, совершенно справедливо предвидел Нолле, но эти тонко­сти могли подождать. Когда из банки сливается вода, за­ряд ее должен ослабнуть, но и это верное соображение было мелочью, к тому же спорной без тщательного экс­перимента. В металлах электричеству удобнее, чем в воз­духе, а потому оно не стремится покинуть своего убежи­ща без принуждения — и эта разумная мысль требовала уточнения. Разве не трагедия, когда ты прав, но беспло­ден, а другой не прав, но популярен и плодовит?

А невидимые словесные бои продолжались. Зачем сво­дить электричество на землю, взывали приверженцы Нол­ле, ведь удары молний убийственны?! Они рекомендова­ли отгонять электричество вместе с тучами! Но чем? — спрашивали франклинисты. Колокольным звоном? Однако он на тучи не действует; наоборот, высокие шпили словно притягивали молнии, которые изнуряли свои силы на цер­ковных строениях, испепеляя звонарей и оплавляя коло­кола. Пальба из орудий? Еще Рихман успел проверить бесполезность сотрясений воздуха пушечными выстрела­ми. Молитвами? По католическому ритуалу колокола вот

64

уж в продолжение тысячи лет освящали, надеясь на отгои туч ветром и отвращение огня небесного от заговорен­ных церквей. При вводе в строй храмов священники про­должали молиться, а молнии продолжали крушить коло­кольни, унося жизни служек.

Не могут ли помочь костры? Этим методом Вольта займется, когда будет постарше. Метод предков окажется хорош, но как угадать, где и когда разводить пламя, да и легко ль это сделать под дождем и ветром? Нет, совет Франклина был прост и легко выполним: коль отогнать молнию нечем, пусть она бьет в металлический шест, ухо­дя по нему в землю. Да, страшный удар небес пройдет рядом с человеком, рядом, напугав, но не убив! Разве только повредив плохо устроенное заземление?

А надо ли заземлять шест? — полагал Вильсон из Лон­дона. Пусть он зарядится тучей, и одноименное электриче­ство шеста оттолкнет тучу. Английского короля Геор­га III уверили в действенности именно таких незаземлен-пых громоотводов с круглыми наконечниками, и он обя­зал своего лейб-медика, президента Королевского обще­ства сэра Джона Прингла принять необходимые меры. «И по своему долгу, и по своим склонностям, — ответил дерзкий, — я по мере сил всегда буду исполнять жела­ния его величества, но я не в состоянии ни изменить за­конов природы, ни изменить действия их сил». Понятно, что король не желал почтить одного из американских бун­товщиков. Боль от недавней потери колонии была еще так свежа, но ученые лорды честно делали свое дело. В итоге Франклин получил золотую медаль Копли, вза­мен научив Прингла лечить электричеством паралити­ков.

А Нолле? Все против него: колонисты, двор, англий­ские агенты при французском дворе. Но он ожесточился, стоял насмерть, пытаясь отогнать нечестивцев от небес­ных чертогов. Против ученых разгорелась маленькая «контрреформация», и в 1769 году под ее ударами даже блистательный Бюффон по требованию богословов Сор­бонны публично отрекся от идей, высказанных в томе 5 его «Естественной истории» относительно возникнове­ния Земли и ее обитателей, поскольку эти идеи противо­речили закону Моисея.

Упорство Нолле критиковалось многими. Из той же самой сутаны глядел уже не объективный ученый, а привередливый поп. Вот американец Колден публично подтвердил правоту Франклина. Его физические доводы

5 В. Околотин 65

не совсем справедливы, но свое дело сделали. Вот тури-нец Беккариа взял Франклинову сторону, укоряя францу­за за нетерпимость и слабость доводов, позже Кантон и Болтон в Англии признали правоту «посла колоний в метрополии». Партия Нолле — Франклин шла к концу, игра была сделана.

Свою драму Нолле не выставлял напоказ, только не­которые осколки от нее разлетались по городам и весям. Вольта был далек от тех мест, где гремели неслышные выстрелы и лились невидимые реки научной крови, до Вольты долетали слабые отзвуки сражений, по молодо­сти казавшиеся юноше безобидным звяканьем великань-их доспехов. Конечно, чуткое подсознание Вольты уж взвесило, что почем, и, быть может, уже продиктовало ему тот слабый заискивающий звук, который вкрадется в гор­дый, уверенный тон его письма. «Я позволю себе сослать­ся, — писал Вольта аббату, — на опубликованные Вами работы, из которых следует поразительное заключение:

причины и феномены электризации тел логически проис­текают из закона тяготения Ньютона. По этой причине, что естественно, изучение электрических явлений весьма затруднено. И все же, как я заметил, другие физики уже пытаются идти по пути этой аналогии, и тем самым они в состоянии обратить на свою пользу те идеи, которые заслуженно составляют вашу славу и честь».

Вольта уже мысленно вписался в научный поток, он жил наукой и ее страстями, он жаждал думать и позна­вать еще неведомое. Нет, ни в какие драки ему ввязы­ваться не с руки, он будет сотрудничать со всяким, кто идет в ту же сторону, ибо «Nam sine doctrina vita est quasi mortis imago» («Без науки жизнь смерти подоб­на»). И все же отчего Вольта выбрал именно этот путь, а не другой? Ведь в юности так много светляков, что ис­тину они туманят ложным светом...

Хватит думать, пора работать! До наших дней в цент­ре города все еще высится древняя крепостная стена, окруженная старыми вербами и кипарисами, среди кото­рых уютно разместились обычные четырехэтажные жи­лые дома. Эта стена высотой метров в десять сохрани­лась в Комо еще с античных времен, когда она считалась фортификационным сооружением. Но уж давно на ней не стояли лучники, арбалетчики или дозорные, и потому в глухой башне Сан-Пьетро подростки Вольта и Гаттони

66

облюбовали себе несколько камер, устроив в них малень­кий лабораторный зал, где они и поставили первые опы­ты по физике.

Там было много чего: падающие и скатывающиеся ша­рики, струйки воды, бьющие вверх и в стороны, тазики с лодочками и звучащие рупоры. Конечно, не было ни­каких приборов, разве только шелковые ленточки, куски смолы и серы, стеклянные банки, деревянные брусочки, листы жести и железные проволоки.

Любительские эксперименты Вольты небыстро, но все же двигались вперед: он умел доводить любое дело до конца. Главной помехой было здоровье, ибо «дьявол про­должал вредить. Волнами накатывало плохое самочув­ствие, болели зубы, кружилась голова, мучила бессонни­ца. В чем только душа держалась» (Гаттони).

Все же жизнь дана, чтобы жить, и Вольта ею пользо­вался щедро, хотя и с оглядкой. Когда ему исполнилось 20 лет, родственники в голос заявили, что шалопайничать хватит, хватит играть в бирюльки, хватит фантазировать и бредить с этим цыпленком Гаттони. Положение семьи таково, что пора работать и зарабатывать. Дядя по ма­тери, Стампа, обычно оформлял свои решения письменно, и тут поступили так же. После многих попыток родился неофициальный семейный документ с доводами о необхо­димости попасть в какую-либо коллегию специалистов, например, стать доктором юриспруденции, как было при­нято во многих благородных семействах. Свободные де­нечки кончились. В дом зачастили маэстро, учившие грам­матике, философии, архитектуре, среди них были люди разные, от светил до проходимцев. Уже придумали выве­ску нотариуса (так хотел дядя) под именем «Карло Порта», уже изготовили печатку, однако, поразмыслив, одумались. Какой там нотариус в захолустном Ко­мо?

Потом решились повесить на улицах и на рынке вы­вески с изображением умного молодого человека: он дер­жит в руках маленькую лейденскую банку, из нее бьют искры, а чудак рядом приседает со страху. Этот дурац­кий рекламный проект появился после прочтения какой-то бульварной газетки из Милана: некий ученый со смеш­ным именем Кавалло («жеребец») приматывал поясом себе на живот лейденскую банку, а от нее тонкий прово­док подсоединялся к металлическому кошельку, лежаще­му в небрежно оттопыренном кармане. Изображая пьяни­цу, весельчак брел на рынок, а там первый же воришка-

5* 67

простак вместо добычи получал такой электрический удар, что толпа давилась от хохота.

Но тут проявил характер Алессандро. Он решительно отказался становиться банкиром, нотариусом, врачом, де­монстратором чудес. Среди семейных фантасмагорий юно­ша остановился на науке. Ведь еще Платон делил фило­софию на диалектику (теорию познания), физику (учение о природе) и этику (законы поведения). Выбор Вольты пал на физику.

Конечно, и после Платона было к кому прислушаться. Аристотель, к примеру, толковал о науках теоретических, в том числе метафизике, математике и физике, науках практических (этике, политике, экономике) и науках тех­нических, то есть строительстве, изготовлении мельниц и одежды. Здесь выбор оказался сложнее: хотелось совме­стить физику с техникой, тем более что прошли времена, когда физика была чистой теорией, и уже родилась фи­зика экспериментальная.

Опять же почти современник Френсис Бэкон класси­фицировал науки совсем по-другому: к наукам памяти он относил историю, к наукам разума — философию и естествознание, к наукам воображения — поэзию и дру­гие искусства. Тут буквально напрашивался новый, еще никому не известный симбиоз естествознания и поэзии. Впрочем, уже были Фалес, Эмпедокл и Лукреций, но ид­ти за этими безбожниками себе дороже.

В конце концов порешили на физике. Но тут вмеша­лась мать и со смехом прочитала кое-что, прямо относя­щееся к делу, из «Мещанина во дворянстве» Мольера:

«Журден: А физика — это насчет чего? Учитель философии: Физика изучает законы внешнего мира и свойства тел, толкует о природе стихий, о признаках ме­таллов, минералов, камней, растений, животных и объяс­няет причины всевозможных атмосферных явлений, как-то: радуги, блуждающих огней, комет, зарниц, грома, молнии, дождя, снега, града, ветров и вихрей. Журден:

Слишком много трескотни, слишком много всего наворо­чено».

Ничего смешного, восстал Вольта, хоть пьеса написа­на ровно 90 лет назад, но и сегодня все эти темы исклю­чительно актуальны. А Мольер, то есть Жан Батист Пок-лен, — молодец и умница! Сын обойщика, но не зря учил­ся в Клермонтском коллеже и Орлеанском университете. В его словах нет никакого юмора, все здесь чистая прав­да. Так что и самому Мольеру, и араниеировщику компо-

68

зитору Люлли совсем не стыдно было шуать, когда они выходили актерами на сцену в столь умной пьесе перед самим королем! Здесь не физика смешна, а невежа Жур­ден!

А пока суд да дело, юноша взялся за охоту, чтоб кор­мить себя дичью. В компании с молодыми людьми: Джо-вьо, Рейна, Цигалини, Рива, Мугаска и Ровелли — он бродил по лесам, карабкался по холмам, а временами изоб­ражал па чьей-нибудь вилле заседания «Академии кана­пе», где давал волю языку и мечтам о науке. Тем более что к услугам компании всегда была роскошная библио­тека графа Джовьо.

И все же беззаботная юность кончалась. Со всех сто­рон света приходили вести о замечательных научных от­крытиях. Вот, к примеру, поток новостей из далекого се­верного Петербурга: российского ученого Ломоносова в 1760 году избрали в Шведскую академию и заодно в свою собственную Академию художеств. А через год весь уче­ный мир с интересом наблюдал за прохождением Венеры по краю Солнца (конечно, в проекции для глядящих с Земли!), и снова всех удивил Ломоносов: он заметил на краю планеты «пупырь, в коем рефрагировали солнечные лучи», что прямо свидетельствовало о воздушной атмо­сфере Венеры!

В 1762 году снова масса новостей: в России умерла Елизавета, воцарился Петр III, которого сразу сменила жена, назвавшись Екатериной II. Но это невероятно да­леко, а вот событие поближе: из-за плохих ассоциаций австрийские власти не поощряли, но и не очень препят­ствовали празднованию 600-летия давней миланской тра­гедии. Во второй итальянской войне Фридрих Барбарос­са срыл город до основания, а после устранения его с ли­ца земли засыпал землю солью, чтоб перестала рожать. То ли соль удобрила землю, то ли гнев захватчиков ока­зался слаб для итальянцев, но ничего, люди заполонили разоренное место, и зелень разрослась снова.

В следующем году окончилась наконец Семилетняя