Околотин В. С. О 51 Вольта

Вид материала

Книга

Содержание Наука, усвоенная с молоком кормилицы. Глава вторая Небесные потрясения. В

Подобный материал:

• Урок русского языка в 7 классе. Тема урока : Письмо другу (по рассказу Вольта Суслова, 70.92kb.
• Курс I хімія Викладач доцент Шевченко Л. В. Лекція на тему, 627.62kb.

28

может помогать, но не властвовать. Ибо внутри государ­ства не может быть другого государства.

Семья Вольта верно служила церкви, а потому здесь весьма одобряли строгие меры французов, которые, не­смотря на врожденное легкомыслие, все же упекли в 1749 году богохульника в Венсенский замок. Хотя и не­надолго, потому что покровители хлопотали за Дидро, но порицание святых отцов в пасквиле «Письма для сле­пых» было отмщено.

Уж четыре года, как Дидро с друзьями выпустили в свет первый том энциклопедии, труда хоть и прелюбо­пытнейшего, но насквозь пропитанного бунтарским ду­хом. Ни ортодоксии, ни скепсиса, — так хотели авторы — чтоб не утратить позитивного курса, но как возмущало доктринеров неприятие шаблонов!

Само собой, что мальчик проштудировал, хотя и не сразу, и первый, и все 35 томов «Толкового словаря наук, искусств и ремесел, составленного обществом писа­телей, отредактированного и опубликованного г-ном Дидро, членом Прусской академии наук и искусств, а в математической части — г-ном Д'Аламбером, членом Парижской и Прусской академий наук и Лондонского Королевского общества».

Тома появлялись один за другим в течение тридцати лет. Вольта вырос вместе с энциклопедией, он был ее ро­весником. Ведь как раз в 1745 году Ле Бретон задумал выпускать «Всеобщий словарь ремесел и наук»! А по­том Вольта и французский словарь зрели и наконец на­чали себя являть миру, хоть и в разной форме.

Почему же состоялась энциклопедическая «авантю­ра»? Помогло бессилие власти, недостаток запретов или активность бунтарей? Нет, вся Европа жаждала продол­жения энциклопедического спектакля; одни свистели, дру­гие кричали «браво», но всем было интересно. Потому что верхи зарвались в своей безнаказанности, потому что общество задыхалось, потому что французские дела пре­вратились в нескончаемую цепь скандалов.

«Надо изменить способ мышления нации, — взывал к читателям Дидро. — Этот труд несомненно произведет в умах революцию, и я надеюсь, что тиранам, угнетателям, фанатикам и вообще людям нетерпимым от этого не поз­доровится».

Вот почему чисто справочное издание, которое плани­ровалась как светское дополнение к иезуитскому «Слова­рю Троицы», которое задумывалось заурядной, чуть рас-

29

ширенной копией английского словаря Чемберса, вдруг выросло в Книгу Откровений. Оракулы указывали исход, он мало кому нравился, но свет знаний успокаивал, ибо опасности стали видны.

...Нет, в Комо было куда спокойнее. Здесь царило если не единомыслие, то все же единство поведения. Кто ж будет возражать против того, чтоб шелковичные чер­ви множились, а виноградные лозы впитывали соки? Ведь шелком и вином жил не только город, вся провин­ция, а слова, бумажные рассуждения — чисто француз­ское бесплодное занятие.

Кто бы мог подумать, что эта говорильня определит жизнь мира на века вперед? Что французское словоизвер­жение необратимо деформирует старый мир? Невидимая машина разрушения уже начала работать, часовой меха­низм запустили, и он начал отстукивать мгновения, остав­шиеся до взрыва. Исторические потрясения казались неизбежными.

А Вольта будто жил на пороховой бочке, он сроднил­ся с неведомо откуда прилетевшими предреволюционны­ми ветрами, он готовился взлететь вместе с ними, раз уж нельзя было миновать приключений. Вот только крылья еще не отросли. Да и планировать по ветру было недо­суг, у мальчика уже намечался собственный маршрут. Буря может помешать полету, но если появляется цель, ее нужно достигнуть.

Наука, усвоенная с молоком кормилицы. Мальчик за­метно взрослел. Казалось, что события ускорялись, темп жизни вырос, но всего лишь вырастала сфера его инте­ресов. Была простая, реальная, единая природа и Санд­ро внутри. А теперь пространство расширилось и рас­щепилось на оболочки, одна в другой: он сам, родные, ко-мовцы, Италия, чужестранцы... Веселое сегодня расслои­лось еще на вчера и завтра. И во всех зонах что-то проис­ходило.

Первого ноября 1755 года погибли, не успев осознать случившегося, 60 тысяч лиссабонцев. «Спешите созерцать ужасные руины, обломки, горький прах, виденья злой кончины, истерзанных детей и женщин без числа, раз­битым мрамором сраженные тела, — дрожащим голосом читала мать, а Сандро плакал и вновь вслушивался во французские рифмы Вольтера и их перевод. — Посмеете ль сказать, скорбя о жертвах сами: их смерть предреше-

30

на грехами? Грудных детей в чем грех и в чем вина, коль на груди родной им смерть предрешена?»

И мальчик поклялся разгадать тайну землетрясений, чтоб отвращать их внезапные гибельные удары. Уличный мальчишка много раз видел, как сила торжествует над слабостью. Остановить зло могла только другая, встреч­ная сила, которую рождало сострадание. И на этот раз слепой Природе могли противостоять только Знание и Умение.

В том же году умер великий философ Франции Мон­тескье. Увидев некрологи в газетах, Алессандро повни­мательнее просмотрел «Персидские письма», где власть милостивого монарха объявлялась той же тиранией, но подслащенной лестью сочинителей. Мальчик даже за­смеялся: ведь кнут создан, чтоб подгонять, вот и влады­ка не может быть добрым.

В другой книге причинами величия римлян гаскон-ский граф видел граждавекие добродетели и любовь к свободе, утрата которых привела к упадку империи. Еще интереснее показались мысли о влиянии климата на жизнь людей; анциклопе диеты их критиковали, но до че­го интересно смотрелась географическая карта через очки Монтескье!

Скудость Аттики греки компенсировали развитием духа — да здравствует нищета! Изобилие природы раз­вратило персов, и только тираны могли принудить их к работе в краях, где персики и орехи сыплются с деревьев. Идеи о нирване порождены расслабляющим действием индийской жары, лучше умереть заживо.' Чтоб выжить, северянам приходится жить активно, а демократия нуж­на не для подгонки, а енраведливого деления.

После Монтескье в руках подростка появился Кант с его теорией неба, но книгу пришлось отложить на луч­шие времена. Много времени ушло на Монтеверди, уж сто лет как почившего, однако его мастерские инструмен­товки и смелые сочетания ааукоя привлекали в оперу многих любителей. Ведь Пери и Каччижи с их песнями и речитативами совеем устарели, а Рамо и Моцарт еще не обновили репертуара театров. Но, помимо событий в мире культуры, на главах сперва ребенка, затем подрост­ка совершалось еще много иных.

В 1740 году скончался австрийский император Карл VI, за неимеаием сына оставивший необъятные земли дочери Мари»-Терезии, во владениях которой родил­ся Алесеандро Вольта. А прусский король Фридрих II, уви-

31

дев слабину, начал отвоевывать у императрицы Силезию, что ему удалось.

Но сражения запылали еще ярче, ибо, оспаривая авст­рийское наследство, Пруссия, Франция, Испания, Шве­ция, княжества Италии и Германии в течение 1741—1748 годов отняли у Марии-Терезии не только Силезию, но кое-что на Апеннинах, несмотря на помощь, оказанную австрийцам со стороны Англии, Голландии и России. Даже титул императора австрийской королеве пришлось отдать мужу Францу I Стефану, до того сидев­шему герцогом в Лотарингии, а затем поменявшему ее на Тоскану и к тому же помогавшему жене править Авст­рией.

В 1744 году грянула вторая силезская война, однако прусский король отбился от разъяренной австриячки. Эта попытка реванша лопнула через год, как раз когда родился Вольта и когда Франца увенчали короной. А Ломбардия вместе с Миланом и Комо так и осталась за Австрией.

Когда Вольте исполнилось десять лет, страна отпразд­новала радостное событие. Сияли фейерверки, гремели барабаны, парады и балы отмечали появление на свет ко­ролевской дочки Марии-Антуанетты, трагического конца которой не мог провидеть еще никто. А в 1756 году на­чалась уже третья война за Силезию, которую упрямая королева хотела вернуть в австрийское лоно. Она-то и получила название Семилетней.

Горожане взволнованно зажужжали, обсуждая беспо­коящую новость, австрийские власти заработали более четко, оперативно и жестко. Задвигались войска, скупа­лось продовольствие, портные, сапожники и оружейники получили выгодные заказы.

Из родных в армии никто не служил: туда брали по найму или вербовкой. Для подростка Вольты война стала фоном тревожным, но неопасным.

Жизнь Алессандро-подростка в доме у дяди почти не затрагивалась военными страстями королей, тасующих географические карты. И либеральные реформы кото­рые во множестве затевались сорокалетней Марией-Тере-зией, доходили из Вены, сильно ослабнув по дороге: не­множко выросли права крестьян, чуть уменьшилась власть дворян и церковников.

Куда сильнее менялся дух времени. Зазвучали краси­вые слова: «век Просвещения» и «просвещенный абсолю­тизм». Стали модными мысли французских энциклопеди-

32

стов, голосам Дидро и Вольтера благосклонно внимали монархи Пруссии, Австрии и России, короли согласи­лись осветить невежественные массы факелом образова­ния, называемого панацеей от всех бед. Больше средств отпускалось на школы и университеты, началось палом­ничество «передовых» людей в лаборатории и на лекции.

К счастью, Вольта попал в попутный поток, его тяга к знаниям становилась не просто личной прихотью, она отвечала общественным запросам, государство простирало крылья над любознательными.

Еще с большим усердием продолжал занятия юный Вольта. На этот раз он посещал бальо в Брунате ради термометров.

А в 1757 году умер легендарный Реомюр. Он тоже ро­дился в феврале и тоже в маленьком городке. Учился ма тематике, физике и юриспруденции, что почти совпадало. В двадцать пять избран в Парижскую академию наук, что не худо бы повторить. Умер от инсульта, ибо чрез­вычайно много думал, а можно было бы избежать нару­шения мозгового кровообращения щадящим режимом.

Этот плодовитый ученый-мастер издал подробнейшую опись умений и ремесел, тем самым инициировав энцик­лопедистов к повороту от чистого познания к прикладно­му характеру их словаря! Удивительно сходились кон­цы разных дел, мальчика Вольту поразили инженерные возможности ученого. Вот кто, Реомюр, станет для него эталоном, высшей меркой и целью стремлений!

Все бы хорошо, но темп образования оказался велик. Латынь, история, приборы, физика, немножко музыки — клавикорды сестер, клавесин матери, чуть-чуть географи­ческих карт, там библия, здесь натурфилософия, изред­ка миланская опера, почитать о растениях, послушать о политике. Одни стоят на выгодности профессии юриста, другие толкают в медицину, третьи видят его физиком, четвертые — епископом.

А ему хотелось понять, что такое жизнь и смерть, в чем наше предназначение. Нельзя ли остановить ножни­цы Антропос, той самой парки, которая перерезает нити жизни, начатые на небесах ее подругами — богинями Кло-то и Лахесис?

Когда мозг перегружен, недалеко до беды. Совсе?' не случайно через полгода после того, как ему стукнуло двенадцать, на пути Алессандро встала Смерть.

3 В. Околотин

ГЛАВА ВТОРАЯ (t757—17®9)

ПЕСНЬ О НАУКЕ

Во второй дюжине лет полиостью сформирова­лись тело, характер, ум и убеждения Алессан-дро. Как раз в те юные гады он задумался над тайной жизни и смерти, разочаровался в рели­гии, узнал о своем слабом здоровье, научился писать стихи. Дядя запретил ему вступить в орден иезуитов, а сам юноша не захотел при­обрести гуманитарную профессию. Научный подвиг астронома Галлвя, разгада&шего тайну « в-ифлеемской звезды», обратил. Вольту к фи­зике. Сначала в письмах к парижскому аббату Нолле он попытался объяснить электрические явления ньютоновской теорией тяготения, но по совету туринского падре Беккариа сменил тео­ретические умствования на практические изыс­кания. Вольта не был, вундеркиндам, зато стал изобретательным электриком-экспериментато­ром.

«Родился вторично!» В 12 лет от роду из Сандрино фонтаном бваа энергия: крайне быстр, неленив, всегда весел. По натуре дети чаще всего деятельны, их обычно останавливают, а не тормошат. Как шутил еще Гораций, «безумством было б подгонять прутом ручей весенний, во­да журчит беа умолку, подвижна словно дети».

Игры с водой как раз и были любимой игрой подро­стка. Как-то, выясняя, почему вдоль русла ручьа впади­ны сменяются мелями, он прорыл экспериментальную ка­наву около городской больницы и с гордостью разъяснил прохожим, как размывается грунт на входе его малень­кого канала.

В другой раз он взялся разгадать «тайну золотого блеска» в ключе около местечка Монтеверди. Сквозь струи воды в хорошую погоду прорывалось сияние, но внезапда оно гасло, чтоб вдова появиться. Крестьяне уве­ряли, что так блестит золото. Мальчок взялся за дело и выявил блеевки. Ими оказались кусочка желтой слюды в песке на отмелях, чешуйки блестели в лучах солнца при переменах освещения и режима течения.

34

Тут и случилась беда. Перебираясь в воде между яма­ми и отмелями, мальчик сорвался л утонул. Из бывших на берегу плавать никто ие умел, К счастью, крестьянин согласился открыть запруду и спустить воду из уважения к родителям и за вознаграждение.

Утопшего вытащили из ила, откачали, родные брани­ли и целовали его, «ведь он дважды родился». «Я хотел проверить, насколько парализует риск потери жизии» — этими словами сын озадачил мать не на шутку.

И действительно, для Вольты житейский инцидент все­го лишь отражал факт существования бесконечно занима­тельной проблемы: что есть смерть? Новое бытие или ни­что? Опрометчивый опыт не принес никакой новой ин­формации о жизни там, кроме той, что жизнь эта пре­кращается.

Но никто не мог сказать о смерти ничего вразуми­тельного. Как же так, жить на краю бездны, неминуемо поглощающей каждого, и даже не пытаться что-то узнать о ней? Вся религия построена на загробной жизни: боге и дьяволе, ангелах и душах, аде, рае, воскресении. Увы, в летальном состоянии маленький экспериментатор выле­та души из тела не зафиксировал.

Еще много раз в жизни Вольта будет возвращаться к той же проблеме и подвергать ее научному анализу, А че­рез тридцать лет он скажет, вспоминая детские годы:

«...уже первые опыты доставили под сомнение, а потом в разрушили ортодоксию церкви»,

В школе иезуятев. В 1757 году спасся от покушения французский король, и родичи Вольты, отведя всевышне­му роль* спасителя как сына, так и короля, задумались о духовном воспитании мальчика.

Мир был спокоен, но через год затишье сменилось страстями, ибо вновь загремела Семилетняя война, убили короля Португалии. А Вольта уже сидел в школе и внимал учителям. И до того он слышал про Коперника и Кампа-неллу, про их прегрешения перед богом. Звучали имена Бруно. Бвкона и Гассенди, одновременно выходили тру­ды Галииея та Декарта, йотом люди услышали о Гоббсе, Лейбнице, Бейле и Беркяя, относительно недавно появи­лись книги Вико, Вольтера, Ламетри, Дядро и Канта. В те годы в Италии иге существовало кяиэкяых магази­нов и общественных библиотек, домашнем книгохранили­щем мало кто мог похвастаться. А Вольте мог, книги в

З* 35

доме были, но домашние комментировали прочитанное односторонне и неглубоко.

Юный ученик за годы учебы наслушался всякого: о 14 апостольских посланиях святого Павла; о «молчальни­ках» из ордена траппистов, которые не желали портить словами божественных откровений; о либертинцах, освя­щающих распутство ссылками на божественную доброту и вседозволенность; про почитаемых отцов церкви Амв­росия Миланского, Иеронима и Августина Блаженного;

про капуцинов, завлекающих Азию в католическое лоно;

про верный способ испортить демократию, слегка и вроде бы невинно перегнув палку за счет передачи власти чер­ни, а уж охлократия неминуемо и мгновенно переродится в кровавую деспотию. Да, управление толпой было де­лом «пастухов», существовала своя теория «поводырей», полная уловок, хитростей и простых правил прополки ста­да, выработки у него привычек, страха и благодарности. Вот в Падуе уж два века славился ботанический сад, известный особой планировкой и растениями; разве сад человеческий нельзя было вырастить по своему вкусу?

В школе иезуитов Вольта оказался не случайно. Сеть таких школ настолько разветвленно опутала Европу, что избежать ее было мудрено. Улавливалось все более-менее годное. Галилея, к примеру, выучил аббат Риччи, Воль­тера — свободолюбивый де Шатонеф. В католических странах и наука была католической, а иезуиты куриро­вали образование.

Комовский колледж считался не из сильных, но других не было, только начинали подымать голову светские учи­теля, нарушая церковную монополию. А иные из педаго­гов Вольты даже славились. Так, генуэзцу падре Синьо-ретти, маэстро риторики, который любил себя называть «детским профессором элоквенции», Вольта обязан рас­цвету поэтических способностей.

Иезуиты славно бились на фронте образования: всег­да в курсе научных новинок, и учили неплохо, разве толь­ко со спецификой. Конечно, они вели себя нетерпимо, по мнению иноверцев, ибо всеми силами защищали статус-кво, правящую религию и ее испано-иезуитские центры активности. У кого сила, тому незачем думать о морали, пусть слабые апеллируют к нравственности и болтают об этических нормах. Однако именно тут и скрывалась сла­бость иезуитской науки: призванная править, она нужда­лась в стабилизации мыслей и мнений, но стоячие вода и наука протухают. В политике закрепить власть имущих

36

еще можно, отвлекая недовольных тем-сем, но в науке? Науку делают только недовольные.

Чтоб замазать самоуспокоенность, иезуиты-ученые взялись упирать на эмпирику. Сначала опыт, ибо так сделал бог, спорить нелепо. Потом из частностей отбор характерных качеств, наконец, их обобщение. Вроде бы неплохо, ибо наблюдать, перенимать и развивать полезно, но незаметно для себя армии стали маршировать все по тем же старым дорогам. Куда ж девались торящие новые пути? Вы сами устранили первопроходцев, слышалось из углов. Но еще не время, отбивались церковники, осмыс­лить бы уже известное. Так скудело новое: издавна, от перипатетиков и сенсуалистов перешли к иезуитам мето­ды абсолютизации свойств, даже анимизм и антропомор­физм.

Вольта учился у иезуитов три года. За это время слу­чились четыре крупных события, связанных с небом, с древностью, с людьми и религией. В конце концов наш герой сошел с религиозных рельсов окончательно.

Небесные потрясения. В 1758 году мир ахнул: вновь взошла «вифлеемская звезда», якобы воссиявшая над ясля-ми Христа. С тех пор она появлялась каждое столетие то раз, то два, но сейчас небесную гостью ждали. Пьедестал незнания исчез, «звезда» оказалась заурядной кометой с периодом в 76 лет с небольшим, что предсказал Галлей.

Появление хвостатых и волосатых небесных странниц всегда поражало воображение. Вся история мира переп­леталась с небесными символами гнева или милости гос­подней. Их сравнивали с кинжалами небесных воинов, с изрыгающими пламя драконами или с факелами, сжигаю­щими жилища грешников, метлами ведьм, копьями, меча­ми или прутьями, предвещающими кровь, мор и страхи господни.

За_год до появления Вольты тоже_появлялась комета. Ярче Венеры, хвост с полнеба и, конечно, как знамение важных событий, о которых предрекали многие звездо­четы, в том числе Гейнзиус в своем «Описании в начале 1744 года явившейся кометы». И точно, через Курляндию как раз мчалась в возке из Ангальтского дома (владею-щег6'всего одним городком церост в Померании)_1гвин цесса Тофия Августа Фредерика, котовую вызвала в Рос­сию императрица Елизавета, чтоб женить на сыне рано умершей сестры Анны. Внук Петра Великого по иментГ

37

Карл Петр Ульрих из Голштинии уже прибыл к тетке и "уже провозУлашен наследником престола. Софию же про­чил в жены Петру сам Фридрих II, денег не жалел, и конкуренток удалось обойти с запасом.

А София примчалась, скромная и почтительная, при­шлась ко двору. Обходительная и политичная, она с реве­рансами говорила приятное. Деликатно предвидя заплани­рованные события, приняла православие, нарекли~ее~Ека-териавой, j" через год обвенчали_Только в T/oZ году взой-"дет над Россиею ее царская звезда, но разве не предве­щала комета о неизб&жном грядущем? Одна — о переезде на Восток, теперешняя — о скором воцарении. А Воль­та, теми же кометами обласканный, тоже был обращен лицом к российским просторам, но устоял, не поддался смутным многозначительным намекам, не захотел плыть по сомнительным подсказкам. Но всю жизнь чуть ли не на -каждом шагу встречали его вести «оттуда», куда его намечали сами звезды.

А что ж комета, просиявшая подростку Вольте? Она пришла и ушла как по расписанию, xi мирские страсти поднялись и улеглись. Все забылось, а Вольта остался перед обломками религии и в восхищении перед Гал-леем. Какое счастье встретить в юности четкий, ясный мир знания, при сиянии которого туманная вера блекнет и тушуется! Вот почему половина дел, которыми зани­мался Галлей, стала желанной и Вольте тоже.

А после Галлея мальчик «увидел» Ньютона, автора ве­ликого закона тяготения. Этот серьезный британец пи­сал только на латыни, а мысли излагал скучно, переме­жая геометрическими схемами. Но как велики были эти мысли, как мечталось пойти вслед за Ньютоном! Впро­чем, вслух об этом говорить было бы рискованно, хотя мать все же поняла бы, что дерзость сына небезоснова­тельна. Но самому что ж бояться смелых подражаний?

И Вольта взахлеб слушал, читал, думал про Ньютона, который как раз в те годы становился знаменитым. Этот человек всего добился сам, хотя детство его не баловало.

Удивительное дело; Ньютон жил почти год в год с Вольтой, только на век раньше. Во многом они действи­тельно стали двойниками, оба пережили казни королей, оба видели реставрацию (только Вольта в соседней стра­не). Оба родились в провинции, молодыми сами делали приборы, пока не имели состояний, то лично зарабатыва­ли на жиань наукой и преподаванием. Оба кончили жиз­ни членами Ловдвнского Королевского общества, только

38

один президентом, а второй почетным иностранцем. Оба вели себя сдержанно, нервно, склонялись к компромиссам там, где не затрагивались их принципы. В старости один стад дворянином, а второй —графом'."0ба жили дол-

'^г0-

После Ньютона Вольта прочитал про Кеплера. До

чего хорошо смотрелась идея о влиянии неба на погоду! Как у Галлея, непонятная роль бога здесь сменялась со­вершенно ясными физическими связями.

Насколько же велик ученый Кеплер! Он разгадал не­бесные законы, влиянье божества магнитом заменив. Но, повертев магнитами в руках, я уподоблюсь богу в подне­бесье-... — примерно так мог думать мальчик. Примерно так могли складываться в его голове строчки будущей поэмы во славу науки.

Как жаль, что мыслители перестали описывать При­роду" величественными, Тдохнов стихами, столь соответствующими предмету поэм! Уж нет Гомера, Геси-ода, Ксенофана, Парменида, Эмпедокла, Лукреция с их ритмичными напевами, в которых поражает и форма и содержание. Где ж вы, их современные последователи? Но нет, еще не вернулся золотой век, где торжествует ра­зум, а ае грубая сила. Впрочем, научные трактаты пере­стали писать стихами, прервалась эстафета ученых-поэ­тов, но еще прочнее кажутся узы чисто научной преем­ственности.