Книга четвертая
| Вид материала | Книга |
- План: Гелиоцентрическая система Мира Николая Коперника. Галелео Галилей и рождение, 234.93kb.
- Книга первая 2, 2191.86kb.
- Книга четвертая, 529.64kb.
- Книга четвертая, 2994.65kb.
- Крайон. Книга четвертая путешествие домой майкл Томас и семь ангелов Роман-притча, 2806.34kb.
- Четвертая научно-практическая конференция. Тематическая выставочная экспозиция, 24.32kb.
- «Метеорологике», 185.61kb.
- Книга Четвёртая, 1058.54kb.
- Книга четвертая, 4596.96kb.
- Четвертая Международная конференция по газоочистке «ЭкоРос-2006», 82.54kb.
мятеж подавлен. Тем временем по Восточной Пруссии из Кенигсберга в
Растенбург мчался автомобиль с радиостанцией, чтобы дать Гитлеру возможность
выступить по радио с обращением, о котором радиостанция "Германия"
предупреждала каждые несколько минут начиная с 9 часов.
Наконец около часа ночи хриплый голос Адольфа Гитлера разорвал тишину
летней ночи.
"Мои немецкие товарищи! Я выступаю перед вами сегодня, во-первых, чтобы
вы могли услышать мой голос и убедиться, что я жив и здоров, и, во-вторых,
чтобы вы могли узнать о преступлении, беспрецедентном в истории Германии.
Совсем незначительная группа честолюбивых, безответственных и в то же
время жестоких и глупых офицеров состряпали заговор, чтобы уничтожить меня и
вместе со мной штаб верховного главнокомандования вермахта.
Бомба, подложенная полковником графом фон Штауфенбергом, взорвалась в
двух метрах справа от меня. Взрывом были серьезно ранены мои верные и
преданные сподвижники, один из которых погиб. Сам я остался совершенно
невредим, если не считать нескольких незначительных царапин, ожогов и
ссадин. Я рассматриваю это как подтверждение миссии, возложенной на меня
провидением...
Круг этих узурпаторов очень узок и не имеет ничего общего с духом
германского вермахта и прежде всего германского народа. Это банда преступных
элементов, которые будут безжалостно уничтожены.
Поэтому сейчас я отдал распоряжение, чтобы ни одно военное
учреждение... не подчинялось приказам, исходящим от этой шайки узурпаторов.
Я приказываю также считать долгом арест каждого, кто отдает или исполняет
такие приказы, а если он оказывает сопротивление, расстреливать его на
месте...
На этот раз мы сведем с ними счеты так, как это свойственно нам,
национал-социалистам".
Кровавая месть
И на этот раз Гитлер сдержал слово.
Жестокость нацистов по отношению к своим же согражданам достигла
апогея. По Германии, в тылу и на фронтах, прокатилась волна арестов, за
которой последовали ужасающие пытки, военно-полевые суды и громкие процессы.
Приговоры приводились в исполнение по большей части путем медленного
удушения жертв рояльными струнами, перекинутыми через крюки для подвески
мясных туш. Крюки же брали напрокат в мясных лавках и на скотобойнях.
Родственников и друзей обвиняемых тысячами отправляли в концлагеря, где
многие из них погибли. С теми немногими, кто приютил у себя скрывавшихся,
расправились таким же образом.
Гитлер, одержимый нечеловеческой злобой, неутолимой жаждой мести,
подхлестывал Гиммлера и Кальтенбруннера с еще большим рвением заниматься
каждым обнаруженным заговорщиком, посмевшим пойти против него. Он сам
разработал процедуру казни. "На этот раз, - бесновался он на одном из первых
совещаний после взрыва в Растенбурге, - преступников ждет короткая расправа.
Никаких трибуналов. Мы предадим их Народному суду. И не позволим им
произносить длинных речей. Суд будет действовать с молниеносной быстротой. И
через два часа после приговора он будет приведен в исполнение... Через
повешение... Беспощадно..."
Эти инструкции сверху исполнялись скрупулезно. Исполнял их председатель
Народного суда Рональд Фрейслер, отвратительный злобный маньяк, который,
оказавшись в первую мировую войну в русском плену, стал фанатичным
большевиком, а позднее, вступив в 1924 году в нацистскую партию, таким же
фанатичным нацистом. При этом он остался горячим поклонником советского
террора. Он специально изучал приемы Андрея Вышинского, главного прокурора
на московских процессах тридцатых годов, когда старые большевики и
большинство высших генералов были признаны виновными в измене и уничтожены.
"Фрейслер - это наш Вышинский", - воскликнул Гитлер на упомянутом выше
совещании.
Первый процесс над заговорщиками 20 июля в Народном суде проходил в
Берлине 7 и 8 августа. На скамье подсудимых оказались фельдмаршал фон
Вицлебен, генералы Гепнер, Штифф и фон Хазе, а также младшие офицеры Хеген,
Клаузинг, Бернардис и граф Петер Йорк фон Вартенбург, работавшие бок о бок
со Штауфенбергом. После пыток в подвалах гестапо они были фактически
сломлены. Геббельс приказал заснять на кинопленку весь процесс до последней
минуты, чтобы показывать кинофильм в назидание военным и гражданскому
населению, причем сделать так, чтобы обвиняемые выглядели как можно более
ничтожными. Одеты они были в неподдающуюся описанию одежду, в старые шинели
и свитера. В зал суда их вводили небритыми, без воротничков и галстуков, в
брюках без ремней и подтяжек. Особенно был унижен некогда гордый фельдмаршал
Вицлебен, который выглядел окончательно раздавленным беззубым стариком. У
него отобрали даже искусственную челюсть. Безжалостно затравленный ядовитыми
выпадами главного судьи, фельдмаршал, стоявший за ограждением у скамьи
подсудимых, то и дело хватался за брюки, чтобы не дать им упасть.
"Ты, грязный старик, - орал на него Фрейслер, - что это ты постоянно
теребишь свои брюки?"
И хотя обвиняемые знали, что судьба их решена, они вели себя
мужественно и с достоинством, несмотря на нескончаемые попытки председателя
суда Фрейслера унизить и опозорить их. Молодой Петер Йорк, двоюродный брат
Штауфенберга, казался, пожалуй, самым смелым, на оскорбительные вопросы он
отвечал спокойно, даже не пытаясь скрыть своего презрения к
национал-социализму!
- Почему вы не вступили в партию? - спросил Фрейслер.
- Потому что я не являюсь и никогда не смог бы стать нацистом, -
ответил граф.
Когда Фрейслер пришел в себя и снова стал требовать ответа на вопрос,
Йорк попытался объяснить.
- Господин председатель, я уже заявлял на допросе, что нацистская
идеология является таковой, что я... Судья прервал его.
- ...не мог согласиться...
- Вы не согласны с национал-социалистской концепцией справедливости,
ну, скажем, относительно истребления евреев?
- Важным фактором, который объединяет все эти вопросы, - ответил Йорк,
- являются тоталитарные требования государства по отношению к человеку, что
вынуждает его пренебрегать своими моральными и религиозными обязанностями
перед богом.
- Ерунда! - выкрикнул Фрейслер, оборвав молодого человека, ведь
подобные разговоры могли испортить фильм д-ра Геббельса и рассердить фюрера,
который запретил обвиняемым произносить длинные речи.
Назначенные судом защитники играли еще более незавидную роль. Когда
читаешь протоколы суда, убеждаешься, что их трусость почти невероятна. Так,
например, защитник Вицлебена, некий д-р Вайсман, превзошел государственного
прокурора и почти сравнялся с Фрейслером в нападках на своего подзащитного,
именуя его убийцей, объявляя полностью виновным и заслуживающим самого
тяжкого наказания.
Это наказание было определено 8 августа, как только закончился суд.
"Всех повесить как скот", - приказал Гитлер, и этот приказ был исполнен. В
тюрьме Плетцензе восьмерых осужденных загнали в небольшое помещение, где с
потолка свисало восемь крюков. Одного за другим, раздетых по пояс, их
вздергивали вверх, накинув на шею петлю из рояльной струны, перекинутую
через крюк. Непрерывно трещала кинокамера, снимая, как осужденные поначалу
свободно свисали в петле, а затем, по мере того как петля затягивалась,
начинали хватать ртом воздух, как с них сползали и падали на пол брюки, как
они бились в предсмертной агонии и наконец затихали.
Срочно проявленный фильм согласно приказу немедленно направляли
Гитлеру, чтобы он мог увидеть его в тот же вечер, как и кинокадры, сделанные
во время суда. Говорят, что Геббельс, боясь упасть в обморок, закрывал глаза
обеими руками {Союзникам удалось обнаружить фильм об этом процессе и
показать в Нюрнберге, где его видел и автор. Однако фильма о казнях
обнаружить не удалось. Вероятно, он был уничтожен по приказу Гитлера. По
свидетельству Аллена Даллеса, эти два фильма были скомпонованы Геббельсом и
демонстрировались в некоторых армейских аудиториях в качестве назидания. Но
солдаты отказывались его смотреть, и вскоре показ прекратили (Даллес А.
Подполье Германии, с 83) - Прим. авт.}.
Все лето, осень и зиму наступившего 1945 года шли заседания Народного
суда, наводя ужас на немцев. Нацистские судьи творили скорый страшный суд,
штампуя смертные приговоры, пока наконец утром 3 февраля 1945 года
американская бомба не поразила прямым попаданием здание суда, убив главного
судью Фрейслера и уничтожив судебные дела остававшихся в живых обвиняемых.
Произошло это в тот момент, когда в зал вводили Шлабрендорфа. И он чудом
остался жив - один из немногих, кому улыбнулась судьба и кого впоследствии
вырвали из лап гестапо американские войска.
Теперь проследим судьбу остальных.
Герделер, которого намечали в канцлеры при новом режиме, скрылся за три
дня до 20 июля, после того как его предупредили, что в гестапо заготовлен
ордер на его арест. В течение трех недель он скрывался то в Берлине, то в
Потсдаме, то в Восточной Пруссии, редко проводя две ночи кряду в одном и том
же месте. Он находил убежище у друзей и родных, которые рисковали жизнью,
пряча его, тем более что за его голову Гитлер установил награду в один
миллион марок. Утром 12 августа, измученный и голодный, после нескольких
дней скитаний по Восточной Пруссии он, с трудом переставляя ноги, зашел в
небольшую деревенскую гостиницу в Кон-радсвальде, близ Мариенвердера. Ожидая
завтрака, он заметил, что за ним пристально и с подозрением наблюдает
женщина в форме вспомогательной службы люфтваффе. Он быстро вышел на улицу и
бросился в близлежащий лес. Но было слишком поздно. Женщина, некая Елена
Шварцель, оказалась давней знакомой семьи Герделеров. Она сразу узнала его и
по секрету сообщила об этом двум летчикам, сидевшим с ней за столом.
Герделера вскоре настигли.
8 сентября 1944 года Народный суд приговорил его к смертной казни,
однако приговор был приведен в исполнение лишь 2 февраля следующего года.
Вместе с ним был казнен и Попитц {Одновременно был казнен и отец Альфред
Делп, иезуит из кружка Крейсау Через несколько дней был повешен брат
Герделера - Фриц Графа фон Мольтке, главу кружка Крейсау, казнили 23 января
1945 года, хотя он не участвовал в заговоре Троттцу Зольц, ведущая фигура в
кружке и в заговоре, был повешен 25 августа 1944 года - Прим. авт.}. Гиммлер
отсрочил казнь, очевидно, потому, что считал: контакты этих двух людей,
особенно Герделера, с западными союзниками через Швецию и Швейцарию могут
оказаться полезными, если он примет бразды правления тонущим государственным
кораблем, о чем он начал помышлять в это время.
Графа Фридриха Вернера фон Шуленбурга, бывшего посла в Москве, и
Хасселя, бывшего посла в Риме, которые должны были взять на себя руководство
внешней политикой при новом антинацистском режиме, казнили соответственно 10
ноября и 8 сентября. Граф Фриц фон Шуленбург окончил жизнь на виселице 10
августа. Генерал Фельгибель, начальник связи при ставке ОКБ, чью роль в
Растен-бурге 20 июля мы уже рассмотрели, был казнен в тот же день.
Список казненных нескончаемо длинен. Согласно одному из источников, он
насчитывал 4980 имен. По данным гестапо, было произведено 7000 арестов. Из
числа руководителей Сопротивления, упомянутых в этой книге, были казнены
генерал Фриц Линдеманн, полковник Безелагер, пастор Дитрих Бонхеффер,
полковник Георг Хансен из абвера, граф фон Хельдорф, полковник фон Хофакер,
д-р Иенc Петер Иессен, Отто Кип, д-р Карл Лангбен, Юлиус Лебер, майор фон
Леонрод, Вильгельм Лойшнер, Артур Небе, шеф криминальной полиции, профессор
Адольф Рейхвейн, граф Бертольд фон Штауфенберг, брат Клауса, генерал Тиле,
начальник связи штаба сухопутных войск, и генерал фон Тюнген, назначенный
Беком вместо генерала фон Корцфляйша в день путча.
Двадцать осужденных, жизнь которым продлил Гиммлер, очевидно, считая,
что они могут оказаться ему полезны, если он возьмет власть в свои руки и
будет вынужден заключить мир, расстреляли в ночь на 23 апреля, когда русские
уже вели бои за центр столицы. Узников вели строем из тюрьмы на
Лертерштрассе в застенок гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе, и немалому числу
арестованных удалось бежать, воспользовавшись темнотой, но затем они
встретили отряд СС. Поставив арестованных к стенке, эсэсовцы их расстреляли.
Только двум удалось бежать и позднее рассказать о свершившейся трагедии.
Среди погибших же оказались граф Альбрехт Хаусхофер, близкий друг Гесса и
сын известного геополитика. Его отец покончил с собой вскоре после гибели
сына.
Генералу Фромму не удалось избежать казни, несмотря на его поведение в
тот роковой вечер 20 июля. Арестованный на следующий день по приказу
Гиммлера, который сменил его на посту командующего армией резерва, он был
доставлен в Народный суд в феврале 1945 года по обвинению в трусости и
приговорен к смертной казни {"Приговор сильно подействовал на него, -
вспоминал позднее Шлабрендорф, который общался с Фроммом, пока они
находились в тюрьме гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе. - Он никак этого не
ожидал" (Шлабрендорф Ф. Они чуть не убили Гитлера, с. 121). - Прим. авт.}.
Пожалуй, в порядке признания его незначительных услуг в деле спасения
нацистского режима его не вздернули на крюке для подвески, мясных туш, как
тех, кого арестовал он в ночь на 20 июля, а просто расстреляли 19 марта 1945
года.
Тайна, окружавшая жизнь адмирала Канариса, смещенного главы абвера,
который так много сделал для заговорщиков, но не был напрямую замешан в
событиях 20 июля, на долгие годы скрыла и обстоятельства его смерти.
Известно, что после покушения на Гитлера его арестовали. Однако Кейтель
сделал для него одно из немногих в своей жизни добрых дел - во время
пребывания в ставке он сумел предотвратить его передачу в руки Народного
суда. Разгневанный отсрочкой Гитлер приказал судить Канариса специальным
судом СС. Но и этот процесс не раз откладывался. Лишь 9 апреля 1945 года,
менее чем за месяц до окончания войны, Канарис, его бывший помощник
полковник Остер и еще четверо заключенных предстали перед судом в концлагере
Флоссенбург и были приговорены к смерти. Однако точных данных о казни
Канариса не было. Потребовалось десять лет, чтобы раскрыть его тайну. В 1955
году участвовавший в процессе над Канарисом судья из гестапо сам предстал
перед судом. Многие свидетели показали на нем, что Канарис был повешен 9
апреля 1945 года. Один из свидетелей, датский полковник Лундинг, сообщил,
что видел, как обнаженного Канариса волокли из камеры на виселицу. Остер был
казнен в тот же день. Некоторой части арестованных удалось избежать суда и в
конце концов дождаться освобождения наступавшими войсками союзников. Среди
них были генерал Гальдер и д-р Шахт, которые не принимали участия в заговоре
20 июля, хотя на суде в Нюрнберге Шахт заявил, что был "посвящен в тайну".
Гальдер провел несколько месяцев в одиночной камере - совершенно темном
подвале. Эти двое, а также высокопоставленные лица, немцы и иностранцы,
включая Шушнига, Леона Блюма, Шлабрендорфа и генерала Фалькенхаузена, были
освобождены 4 мая 1945 года американскими войсками в местечке Нидердорф, в
Южном Тироле, как раз в тот момент, когда гестаповская охрана приготовилась
их всех уничтожить. Несколько позднее Фалькенгаузен попал под суд в Бельгии
как военный преступник. 9 мая 1951 года после четырех лет пребывания в
тюрьме в ожидании суда его приговорили к 12 годам каторжных работ, однако
через две недели освободили и он возвратился в Германию.
Многие из армейских офицеров, замешанных в заговоре, предпочли
самоубийство "милосердию" Народного суда. Утром 21 июля генерал Хеннинг фон
Тресков, душа заговора среди офицерства Восточного фронта, простился со
своим другом и помощником Шлабрендорфом, который запомнил его последние
слова:
"Теперь все набросятся на нас и будут поливать грязью. Но мои убеждения
незыблемы: мы поступили правильно. Гитлер не только заклятый враг Германии,
он - заклятый враг всего человечества. Через несколько часов я предстану
перед богом, держа ответ за свои действия и упущения. Думаю, что смогу с
чистой совестью оправдать все, что я сделал в борьбе против Гитлера...
Каждый, кто присоединялся к движению Сопротивления, надевал на себя
тунику Несса, этот смертоносный дар. Человек чего-нибудь стоит лишь тогда,
когда готов пожертвовать жизнью за свои убеждения".
В то утро Тресков выехал в 28-ю пехотную дивизию, прополз на
нейтральную полосу и выдернул предохранительную чеку из ручной гранаты.
Взрывом ему оторвало голову.
Спустя пять дней свел счеты с жизнью генерал-квартирмейстер сухопутных
войск Вагнер.
Среди высокопоставленных военачальников на Западном фронте покончили с
собой два фельдмаршала и один генерал. Как известно, в Париже восстание
взяло хороший старт, когда генерал Генрих фон Штюльпнагель, военный
губернатор Франции, арестовал весь состав СС и СД гестапо. С этого момента
все зависело от фельдмаршала фон Клюге, нового главнокомандующего Западным
фронтом, которого в течение двух лет обрабатывал на русском фронте Тресков,
пытаясь сделать активным заговорщиком. Хотя Клюге постоянно менял свое
решение, он в конечном счете согласился или почти согласился, как считали
заговорщики, поддержать заговор, как только будет убит Гитлер.
В тот вечер, 20 июня, в Ла-Рош-Гуйон, в штабе группы армий "Б",
командование которой после ранения Роммеля Клюге также принял на себя,
состоялось роковое совещание за обеденным столом. Клюге хотелось обсудить
противоречивые сообщения относительно того, жив или убит Гитлер.
Присутствовали его главные советники - начальник штаба генерал Гюнтер
Блюментрит, начальник штаба группы армий "Б" генерал Шпейдель, генерал
Штюльпнагель и полковник Хофакер. Последнему в тот день уже звонил
Штауфенберг, чтобы проинформировать о ходе мятежа в Берлине. Когда офицеры
собрались на обед, по крайней мере некоторым показалось, что осторожный
фельдмаршал наконец-то решится связать свою судьбу с заговором. Бек
дозвонился до него перед обедом и настоятельно просил поддержать выступление
независимо от того, убит Гитлер или Нет. После этого поступил приказ,
подписанный фельдмаршалом фон Вицлебеном. На Клюге это произвело сильное
впечатление.
Тем не менее ему хотелось иметь дополнительную информацию об
обстановке, и она, к несчастью для заговорщиков, поступила от генерала
Штиффа, который утром ездил вместе со Штауфен-бергом в Растенбург и видел
взрыв. Он подтвердил, что Гитлер остался жив, а сейчас пытался скрыть
происшедшее. Блюментрит связался с ним по телефону, и Штифф рассказал ему
всю правду о том, что произошло, а точнее, не произошло.
"Значит, попытка не удалась", - сказал Клюге Блюментриту. Он, казалось,
был искренне разочарован, поскольку тут же добавил, что, удайся она, он не
стал бы терять времени, немедленно связался бы с Эйзенхауэром и попросил о
перемирии.
За обедом, проходившем будто во сне, как позднее вспоминал Шпейдель, им
казалось, "что они сидят в доме, куда пришла смерть". Клюге слушал горячие
призывы Штюльпнагеля и Хофакера продолжать восстание даже в том случае, если
Гитлер уцелел. Блюментрит описал, что последовало дальше:
"Когда они закончили, Клюге заметил с явным разочарованием: "Итак,
господа, покушение провалилось. Все кончено". Штюльпнагель воскликнул:
"Фельдмаршал, я думаю вам известны наши планы. Надо что-то делать".
Клюге отрицал, что посвящен в какие-либо планы. Приказав Штюльпнагелю
освободить арестованных из частей СС и СД в Париже, он посоветовал ему:
"Самое лучшее, что вы можете сделать, - это переодеться в гражданскую одежду
и скрыться".
Но для гордого генерала Штюльпнагеля такой выход был неприемлем. После
трудно объяснимой ночной попойки в парижском отеле "Рафаэль", где рекой
лилось шампанское и где освобожденные офицеры СС и СД во главе с генералом
Обергом братались с армейскими офицерами, которые только что держали их под
арестом и, скорее всего, расстреляли бы, увенчайся заговор успехом,
Штюльпнагель, получивший приказ явиться в Берлин, выехал на автомобиле в
Германию. В Вердене, где в первую мировую войну он командовал батальоном,
сделал остановку, чтобы взглянуть на знаменитое поле боя, а также исполнить
принятое решение. Его водитель и солдат охраны услышали пистолетный выстрел.
Они обнаружили генерала в канале, откуда он пытался выбраться. Пулей был
выбит глаз и так серьезно поврежден другой, что его пришлось удалить в
верденском военном госпитале, куда его срочно доставили.
Но это не спасло Штюльпнагеля от ужасной смерти. Слепой и беспомощный,
он был доставлен по срочному приказу Гитлера в Берлин, в Народный суд, где
его, лежащего на носилках, всячески поносил Фрейслер. 30 августа его
повесили в тюрьме Плетцензе.
Решительный отказ фельдмаршала Клюге присоединиться к мятежу не спас
его, как не спас он и Фромма, который подобным же образом вел себя в
Берлине. "Судьба, - как вскользь высказался об этом нерешительном генерале
Шпейдель, - не щадит того, чьи убеждения не подкреплены готовностью стоять
за них до конца". Есть свидетельства, что полковник фон Хофакер под ужасными
пытками - его казнили только 20 декабря - назвал в числе участников заговора
Клюге, Роммеля и Шпейделя. Блюментрит свидетельствовал: Оберг информировал,
что Хофакер упомянул Клюге на первых же допросах и что, узнав об этом,
фельдмаршал "выглядел день ото дня все более озабоченным".
Сообщения с фронта отнюдь не способствовали поднятию его духа. 26 июля
американские войска под командованием генерала Брэдли прорвали немецкий
фронт у Сен-Ло. Через четыре дня недавно сформированная 3-я армия генерала
Паттона, устремившись в прорыв, достигла Авранша и открыла путь на юг - в
Бретань и к Луаре. В наступлении союзников это стало поворотным моментом и
имело далеко идущие последствия. 30 июля Клюге предупредил ставку Гитлера:
"Весь Западный фронт взломан... Левый фланг рухнул". К середине августа все,
что еще оставалось от немецких армий в Нормандии, оказалось зажато в узком
кольце вокруг Фалеза, после чего Гитлер приказал прекратить дальнейшее
отступление. К этому времени фюреру уже порядком надоел Клюге, которого он
обвинял в поражении на Западе и подозревал в намерении сдаться союзникам
вместе с находившимися в его подчинении войсками.
17 августа в штаб Клюге прибыл фельдмаршал Вальтер Модель, с тем чтобы
сменить его. Само внезапное появление Моделя было для Клюге первым признаком
готовящегося отстранения. Одновременно Гитлер потребовал от него сообщать о
своем местонахождении в Германии. Это означало, что он, Клюге, находится под
подозрением в связи с мятежом 20 июля. На следующий день фельдмаршал написал
длинное письмо Гитлеру и отправился на машине домой. Около Метца он принял
яд.
Его прощальное письмо Гитлеру было обнаружено в захваченных немецких
военных архивах:
"Когда Вы получите эти строки, меня уже не будет в живых... Жизнь
потеряла для меня всякий смысл... И Роммель, и я предвидели сложившуюся
сейчас обстановку... К нам не прислушались...
Я не знаю, сможет ли фельдмаршал Модель, который не раз доказывал свои
большие способности, справиться с ситуацией теперь... Однако, если этого не
произойдет и новое оружие, на которое Вы возлагаете такие надежды, не
обеспечит успеха, тогда, мой фюрер, примите решение закончить войну.
Немецкий народ вынес такие несказанные страдания, что пришло время положить
конец этому ужасу...
Я всегда восхищался Вашим величием... Если судьба сильнее Вашей воли и
Вашего гения, значит, такова воля провидения... Покажите себя столь же
великим и в понимании необходимости положить конец безнадежной борьбе, раз
уж это стало неизбежно..."
Как показал Йодль на Нюрнбергском процессе, Гитлер прочитал письмо
молча и затем передал ему, не сказав ни слова. Через несколько дней, на
военном совещании 31 августа, военный диктатор заметил: "Есть серьезные
причины полагать, что, не соверши Клюге самоубийства, он непременно был бы
арестован". Теперь настала очередь фельдмаршала Роммеля, идола немецких
масс.
Лежа без сознания на операционном столе в Вердене, ослепший генерал фон
Штюльпнагель случайно назвал имя Роммеля. Позднее полковник фон Хофакер, не
выдержав страшных пыток в гестаповских застенках на Принц-Альбрехт-штрассе,
рассказал о той роли, которую сыграл Роммель в заговоре. "Передайте
товарищам в Берлине, что они могут на меня положиться", - привел Хофакер
слова фельдмаршала, который заверил его в своем согласии участвовать в
заговоре. Эта фраза засела в сознании Гитлера, и в конечном счете он пришел
к решению, что ходивший у него в фаворитах, пользовавшийся в Германии
огромной популярностью генерал должен умереть.
Роммель был ранен в голову и получил серьезную травму левого глаза. Во
избежание пленения наступающими союзниками из госпиталя в Берне его перевели
сначала в Сен-Жермен, а оттуда 8 августа отправили домой в Херрлинген,
неподалеку от Ульма. Первым предупреждением о том, что его ожидает, послужил
арест его начальника штаба генерала Шпейделя. Произошло это 7 сентября,
сразу после того, как тот навестил Роммеля в Херрлингене.
"Этот патологический лжец, - воскликнул Роммель, когда в беседе со
Шпейделем упомянул Гитлера, - окончательно сошел с ума. Он обрушивает свой
садизм на участников заговора 20 июля, и этим дело не кончится".
Роммель заметил, что его дом взят под наблюдение СД. Когда он вышел на
прогулку в близлежащий лес вместе со своим 15-летним сыном, который получил
краткосрочный отпуск для ухода за отцом, оба захватили с собой пистолеты. В
растенбургской ставке тем временем Гитлер получил копию показаний Хофакера,
изобличающих Роммеля, и сразу отдал приказ ликвидировать его, но необычным
способом. Фюрер понимал, как объяснял позднее на допросе в Нюрнберге
Кейтель, что в Германии разразится страшный скандал, если знаменитый
фельдмаршал, самый популярный из всех военачальников, будет арестован и
доставлен в Народный суд. Поэтому он договорился с Кейтелем, что Роммелю
сообщат об уликах против него и предложат на выбор либо застрелиться, либо
предстать перед судом за измену. Если он изберет первое, ему будут
организованы государственные похороны и отданы все воинские почести, а его
семью не станут преследовать.
Итак, днем 14 октября 1944 года два генерала из ставки Гитлера
подъехали к дому Роммеля, который теперь был постоянно окружен войсками СС,
усиленными пятью броневиками. Одним из генералов был Вильгельм Бургдорф,
алкоголик, с испитым багровым лицом, соперник Кейтеля в раболепии перед
Гитлером, другим - его помощник в управлении кадров вермахта Эрнст Майзель,
того же поля ягода. Они заранее предупредили Роммеля, что приедут по
поручению Гитлера обсудить "новое назначение".
"По подстрекательству фюрера, - свидетельствовал позднее Кейтель, - я
направил Бургдорфа с копией показаний, уличающих Роммеля. Если они верны,
пусть он отвечает за последствия. Если же нет - суд его оправдает".
"И вы порекомендовали Бургдорфу прихватить с собой яд, не так ли?" -
спросили Кейтеля.
"Да, я порекомендовал Бургдорфу взять с собой яд, чтобы передать его в
распоряжение Роммеля, если обстоятельства того потребуют".
Бургдорф и Майзель прибыли, как вскоре выяснилось, отнюдь не для того,
чтобы обсуждать новое назначение Роммеля. Они попросили оставить их с
фельдмаршалом наедине, и все трое удалились в его кабинет.
"Через несколько минут, - рассказывал позднее Манфред Роммель, - Я
услышал, как отец поднялся наверх и вошел в комнату матери". И затем:
"Мы с отцом прошли в мою комнату. "Я только что был вынужден сказать
твоей матери, - начал он медленно, - что через четверть часа должен буду
умереть... Гитлер обвиняет меня в измене. Учитывая мои заслуги в Африке, мне
предлагают отравиться ядом. Два генерала привезли его c собой. Он действует
за три секунды. Если я соглашусь, никаких обычных в таких случаях действий
не будет предпринято против моей семьи... Мне устроят государственные
похороны. Все продумано до мельчайших деталей. Через четверть часа позвонят
из госпиталя в Ульме и скажут, что у меня произошел апоплексический удар по
пути на совещание".
Фактически произошло следующее.
Роммель надел свою кожаную куртку - форму Африканского корпуса и,
сжимая в руке фельдмаршальский жезл, сел в машину рядом с двумя ожидавшими
его генералами. Проехав одну-две мили по направлению к городу, автомобиль
остановился на краю леса. Здесь генерал Майзель и водитель-эсэсовец вышли,
оставив Роммеля и генерала Бургдорфа беседовать на заднем сиденье. Когда
несколько минут спустя они вернулись к машине, Роммель, согнувшись на
сиденье, был уже мертв. Бургдорф нетерпеливо ходил взад-вперед, будто
опасался, что пропустит обед и дневную выпивку. Через пятнадцать минут после
того, как фрау Роммель попрощалась с мужем, раздался телефонный звонок из
госпиталя. Главный врач сообщил, что два генерала только что внесли тело
фельдмаршала, который скончался от кровоизлияния в мозг, вероятно, в
результате прежних ранений черепа. Бургдорф запретил производить вскрытие.
"Не прикасайтесь к трупу, - рявкнул он. - В Берлине уже все подготовлено".
Так оно и было в действительности.
Фельдмаршал Модель отдал выспренний приказ по войскам, в котором
отмечалось, что Роммель скончался от ран, полученных 17 июля, и выражалась
скорбь в связи с потерей "одного из величайших полководцев нации".
Гитлер послал фрау Роммель телеграмму: "Примите мое искреннее
сочувствие в связи с тяжелой утратой, которую вы понесли, - смертью мужа.
Имя фельдмаршала Роммеля навсегда будет связано с геройскими сражениями в
Северной Африке". Геринг телеграфировал, что выражает ей "молчаливое
сострадание".
"Тот факт, что ваш муж умер смертью героя в результате полученных ран,
когда появилась было надежда, что он останется с немецким народом, глубоко
тронул меня".
Гитлер приказал организовать государственные похороны, на которых
старейший генерал немецкой армии фельдмаршал фон Рундштедт произнес
похоронную речь. "Его сердце, - сказал он, стоя рядом с гробом Роммеля,
украшенным свастикой, - принадлежало фюреру" {Справедливости ради следует
сказать, что Рундштедт, возможно, не знал об обстоятельствах смерти Роммеля.
О них ему, очевидно, стало известно лишь из показаний Кейтеля на
Нюрнбергском процессе. "Мне не было известно об этих слухах, - заявил на
процессе Рундштедт, - иначе я отказался бы выступать в роли представителя
фюрера на государственных похоронах: это было бы подлостью сверх всякой
меры". Тем не менее семья Роммеля обратила внимание на то, что этот
добропорядочный господин старой школы отказался присутствовать на кремации и
приехать в дом Роммеля, чтобы выразить свои соболезнования вдове, как это
сделали большинство других генералов. - Прим. авт.}.
"Старый солдат (Рундштедт), - указывает Шпейделъ, - произвел на
присутствующих впечатление сломленного и сбитого с толку человека... Здесь
судьба дала ему единственную в своем роде возможность сыграть роль Марка
Антония. Он пребывал в какой-то моральной апатии" {Сам же генерал Шпейдель,
заключенный в подвал гестаповской тюрьмы на Принц-Альбрехт-штрассе,
подвергавшийся нескончаемым допросам, не был ни сломлен, ни сбит с толку.
Помогло, вероятно, то, что он был солдатом и философом одновременно. Он
сумел провести своих мучителей из СД, ни в чем не признавшись и никого не
выдав. Был у него один нелегкий момент, когда ему устроили очную ставку с
полковником фон Хофакером, которого, как он считает, подвергли не только
пыткам, но и воздействию наркотических средств, однако полковник не выдал в
данном случае Шпейделя, отказавшись от прежних показаний.
Хотя Шпейделя не предали суду, его в течение семи месяцев держали в
тюрьме гестапо. Когда американские войска приблизились к месту его
заключения близ озера Констанц в Южной Германии, он, обманув охрану, бежал
вместе с 20 другими заключенными и нашел убежище у католического священника,
который прятал всю группу до прихода американцев. Эту главу своей жизни
Шпейдель опустил в написанной им от третьего лица книге, которая отличается
строгой объективностью. Однако он рассказал о ней Десмонду Янгу, который и
привел ее в своей книге "Роммель - Лиса Пустыни" (с. 251-252).
Свою необычную карьеру Шпейдель завершил в конце 1950-х годов на важном
командном посту в НАТО. - Прим. авт.}.
Велико было унижение хваленого офицерского корпуса германской армии. Он
стал свидетелем участия в заговоре против верховного главнокомандующего трех
прославленных фельдмаршалов - Вицлебена, Клюге и Роммеля, за что одного из
них повесили, а двое других были вынуждены пойти на самоубийство. Он был
вынужден оставаться безучастным в то время, когда десятки высших генералов
были брошены в гестаповские застенки и умерщвлены после судебных фарсов,
разыгранных в Народном суде. Произошло нечто беспрецедентное - офицерский
корпус не сплотился в этой обстановке, несмотря на свои традиции. Вместо
этого он стремился сохранить "честь" ценой, которая иностранцу
представляется не чем иным, как бесчестьем и деградацией. Перед охваченным
гневом бывшим австрийским ефрейтором перепуганные генералы и офицеры этого
корпуса лебезили и пресмыкались.
Неудивительно, что фельдмаршал фон Рундштедт выглядел сломленным и
сбитым с толку, когда произносил прощальную речь над гробом Роммеля. Как и
его собратья-офицеры, которых Гитлер заставил испить до дна горькую чашу
унижения, он дошел до грани падения. Рундштедт добровольно принял пост
председателя так называемого офицерского суда части, учрежденного Гитлером
для изгнания из армии всех офицеров, подозреваемых в причастности к заговору
против него, чтобы не предавать их военному трибуналу, а, опозорив, уже в
качестве гражданских лиц передать в руки пресловутого Народного суда. Суду
чести не разрешалось заслушивать показания обвиняемых офицеров в свою
защиту, а приговор выносился лишь на основе улик, представленных гестапо.
Рундштедт не протестовал против такого ограничения прав обвиняемых, как и
другой член суда - генерал Гудериан, который на следующий после взрыва день
был назначен начальником генерального штаба армии. Правда, последний
признается в своих мемуарах, что членство в суде было для него неприятной
обязанностью и что заседания суда наводили меланхолию и затрагивали
"наиболее сложные проблемы совести". Безусловно, так оно и было, поскольку
Рундштедт, Гудериан и их коллеги в суде (все генералы) отправили сотни своих
товарищей на экзекуцию после унижений и изгнания из армии.
Этим Гудериан не ограничивался. На посту начальника генерального штаба
он издал два выспренних приказа, заверявших нацистского диктатора в
неизменной верности офицерского корпуса. Первый, отданный 23 июля, резко
осудил заговорщиков как "немногочисленную группу офицеров, в том числе
отставных, которые, утратив мужество, из трусости и слабости предпочли
единственному открытому для честного офицера пути, пути доблести и долга,
путь позора". А затем торжественно заверил фюрера "в единстве генералов,
офицерского корпуса и всего личного состава армии".
Тем временем снятый со всех постов фельдмаршал фон Браухич поспешил
выступить в печати с гневным заявлением, осуждающим путч, давая вновь клятву
верности фюреру и приветствуя назначение Гиммлера, который презирал
генералов, включая Браухича, командующим армией резерва. Другой уволенный,
гросс-адмирал Редер, опасаясь, что может быть заподозрен в симпатиях к
заговорщикам, поспешил из своего затворничества в Растенбург, чтобы лично
заверить Гитлера в своей преданности. Приказом по армии от 24 июля вместо
традиционного армейского отдания чести было введено нацистское приветствие
"как свидетельство непоколебимой верности фюреру и теснейшего единства армии
и партии".
29 июля Гудериан предупредил всех офицеров генерального штаба, что
отныне они должны являть собой образец нациста, верного и преданного фюреру.
"Каждый офицер генерального штаба должен быть национал-социалистским
офицером-руководителем не только... служа образцом отношения к политическим
вопросам, но и активно участвуя в политическом воспитании молодых командиров
в соответствии с учением фюрера.
При оценке качеств и отборе офицеров для службы в генштабе вышестоящие
начальники должны исходить прежде всего из свойств их характера и духа, а
затем уже умственных способностей. Негодяй может оказаться весьма способным,
но в час испытания тем не менее потерпит поражение, потому что он негодяй.
Я надеюсь, что каждый офицер генерального штаба немедленно выскажется
относительно того, принимает он или уже исповедует мои взгляды, и пусть
объявит об этом во всеуслышание. Каждый, кто не способен поступить таким
образом, должен подать заявление о переводе из генштаба" {В своих мемуарах
Гудериан, который постоянно подчеркивает, как смело противостоял он Гитлеру
и как резко его критиковал, об этих приказах тем не менее умалчивает. -
Прим. авт.}.
Насколько известно, такого заявления никто не подал.
С этого момента, как свидетельствует один немецкий историк, "история
генерального штаба как автономной единицы, можно сказать, заканчивается".
Эта элитарная группа военного руководства, основанная Шарнхорстом и
Гнейзенау и ставшая благодаря Мольтке оплотом нации, группа, которая
управляла Германией в первую мировую войну, господствовала в Веймарской
республике и вынудила самого Гитлера ликвидировать службу СА и ее
руководителя, когда она встала на пути этой группы, теперь, летом 1944 года,
превратилась в жалкую кучку подобострастных запуганных людей. Отныне Гитлеру
не угрожала оппозиция и даже критика. Некогда могущественная армия, как и
любой другой институт третьего рейха, скатывалась вместе с ним все ниже и
ниже. Ее руководители до такой степени оцепенели и утратили мужество,
которое еще недавно проявила горстка заговорщиков, что не могли теперь
выразить протест, не говоря о том, чтобы совершить поступок, остановить руку
человека, который - и это они хорошо понимали - все быстрее вел их и весь
немецкий народ к самой ужасной в истории Германии катастрофе.
Просто поразителен паралич сознания и воли этих людей, воспитанных в
христианской вере, на почитании старых добродетелей, хвалившихся своим
кодексом чести, людей, не раз глядевших на поле боя смерти в лицо. Но это,
наверное, можно понять, если проследить ход немецкой истории, изложенный в
предыдущей главе, согласно которому слепое повиновение временщикам
превратилось у немцев в высшую добродетель, а раболепие всячески поощрялось.
К этому времени генералы уже осознали зловещую сущность человека, перед
которым они преклонялись. Гудериан позднее вспоминал, каким стал Гитлер
после 20 июля:
"Что касается его твердости, она превратилась в жестокость, а
склонность к блефу сменилась откровенной нечестностью. Он часто лгал без
малейшего колебания, полагая, что и другие лгут ему. Гитлер никому больше не
доверял, и с ним стало довольно трудно иметь дело. С каждым месяцем это все
более превращалось в пытку. Он часто терял самообладание, становился все
более несдержан в выражениях. В его непосредственном окружении не было
никого, кто мог бы повлиять на него сдерживающим образом".
И тем не менее этот полубезумный, быстро слабеющий рассудком и телом
человек теперь, как и в снежную зиму 1941 года под Москвой, сумел собрать
остатки отступавших армий и вселить новую веру в павшую духом нацию.
Невероятным напряжением воли, которой так недоставало армии, правительству,
народу, он едва ли не в одиночестве смог продлить агонию рейха почти на год.
Мятеж 20 июля окончился неудачей не только из-за необъяснимой
неспособности ряда самых способных людей в армии и среди гражданской части
нации, но и из-за роковой бесхарактерности Фромма, Клюге, а также из-за
неудач, подстерегавших заговорщиков за каждым углом. Он провалился из-за
того, что почти все, кто управлял этой великой страной, генералы и просто
граждане, немцы, носившие форму или нет, не были готовы к революции, а по
существу, несмотря на страдания и горькую перспективу поражения, не хотели
ее. Они все еще принимали и безусловно поддерживали национал-социализм,
несмотря на деградацию, в которую он вверг Германию и Европу, а в Адольфе
Гитлере по-прежнему видели спасителя своей страны.
"В то время, - писал позднее Гудериан как о неоспоримом факте, -
большая часть немецкого народа по-прежнему верила в Адольфа Гитлера и была
убеждена, что любой преступник, совершивший убийство Гитлера, устранил бы
единственного человека, который все еще мог привести войну к благополучному
концу".
Даже по окончании войны генерал Блюментрит, который не участвовал в
заговоре, но поддержал бы его, если бы его начальник Клюге обладал более
решительным характером, считал, что по меньшей мере "половина гражданского
населения была потрясена тем, что немецкие генералы приняли участие в
покушении на Гитлера в целях его свержения, и впоследствии относилась к ним
с горечью и разочарованием. Те же чувства разделяла и армия".
Благодаря необъяснимому гипнотизму, по крайней мере с точки зрения
немца, Гитлеру удалось сохранить у этого необыкновенного народа верность и
веру в себя до конца. Как безмолвный скот, с трогательной верой и даже с
энтузиазмом, который возвышал их над стадом, немцы храбро устремились за ним
в пропасть, что грозило гибелью нации.