Командиры полков разъезжались после встречи Нового года у командира дивизии. Последним уехал командир 332-го, майор Барабанов
| Вид материала | Документы |
- Эрнест фон Валь Воспоминания, 3780.59kb.
- Пирамиды Темпло Майор и услышать рассказ, 81.57kb.
- Программа 1 !!!Подарок от туроператора автобусная обзорная экскурсия по Киеву (10., 106.84kb.
- Список почетных граждан муниципального образования город донской, 221.8kb.
- Книга памяти, 1160.81kb.
- «красные» и «белые», 156.94kb.
- План работы музея на 2010/2011 учебный год Втечение года, 91.99kb.
- Программа 1 Прибытие в Катманду страну Гималаев. Встреча и трансфер в г-цу. После мини, 198.01kb.
- Вариант №12 Часть 1, 109.08kb.
- Виктор Ярославский Военные методы в бизнесе. Тактика Часть первая. Командир. Глава, 510.05kb.
- А, иди ты со своими шуточками, - сказал Левашов. - Я не в критическом, я в самокритическом... А критика и самокритика знаешь что такое?
- Знаю. Д-движущая сила, - сказал Гурский.
- А раз знаешь, так и молчи в тряпочку.
- А где ваш товарищ? - спросил Синцов у Гурского, подумав, что Люсин, чего доброго, еще явится сюда с Туманяном.
- Уже в дивизии, - сказал Гурский - Д-добирает материал у начальства. Нам завтра утром лететь. Кстати, - обратился он к Левашову, - вы меня до рассвета в штаб д-дивизии д-доставите? - А чего тебе лететь? - сказал Левашов. - Оставайся с нами. За неделю фрицев кончим, и поедешь.
- Как мне п-понять ваше п-предложение остаться? - спросил Гурский. - Как выражение сомнения в моем личном м-мужестве? Но я уже объяснял вам, что любимая п-поговорка нашего редактора, хотя он и еврей: "Д-дорого яичко ко Христову дню". Завтра ему нужен подвал. "Первые сутки наступления"... А д-дальнейшее его будет интересовать в д-дальнейшем.
- Ладно, - сказал Левашов. - Не лезь в бутылку. Какое-нибудь начальство приедет - выцыганю, чтобы тебя обратно подбросили.
- А кто приедет? - спросил Синцов.
- Думаю, командир дивизии. До утра не утерпит, явится. Он у нас заводной мужик.
Ординарец принес в котелке обед - суп из пшенного концентрата с мясными консервами.
- Богато кормите, - сказал Левашов, помешав суп и зачерпнув целую ложку гущи. - Что, со всего термоса мясо наловили или солдатам тоже оставили?
Ординарец молчал. Старшина перестарался. Синцов чувствовал себя неловко: был бы один, выругал бы и отправил суп обратно... Но Левашов как-никак гость в батальоне, сделать это при нем неудобно. Видимо, и Левашов почувствовал неловкость, но только уже перед Гурским, и, больше ничего не добавив, стал вылавливать мясо и класть в крышку котелка.
Наложил полкрышки мяса, долил супом и пододвинул Гурскому:
- Кушайте...
- Чего-то н-не хватает... - сказал Гурский, берясь за ложку.
Синцов передал ему флягу.
- Пейте, кружки нет.
Гурский отвинтил крышку, сделал два затяжных глотка и, не завинчивая, вопросительно посмотрел на Левашова и Синцова.
- Я, как вам известно... - сказал Левашов. - А ты - на твое усмотрение.
Он взял флягу из рук Гурского и протянул Синцову. Синцов сделал глоток, завинтил, положил флягу на стол. Пить не хотелось, знобило, - наверно, от руки.
- Не по-товарищески, - сказал Гурский.
- Пью по обстановке, - ответил Синцов, - по-товарищески мы с вами после войны выпьем.
И, обратившись к Левашову, сказал, что землянка для НП полка подготовлена.
- Лучше вашей или хуже? - спросил Левашов. - Если хуже, Туманян все равно вашу займет. Он насчет этого самолюбивый.
- Все как положено. Порядок знаем.
- Тогда хорошо, - сказал Левашов. - У нашего Туманяна всегда и все аккуратно, по Льву Толстому: "Эрсте колонне марширт... цвайте колонне марширт..." Пока не убедится, что все в порядке, ни КП, ни НП менять не станет. И, очевидно подумав, что его отзыв о командире полка может показаться упреком, добавил:
- Накаты над головой любит, в этом смысле не армянин, а немец, но когда надо, не дрогнет, жаловаться на него не приходится. Пойду погляжу, что вы ему там за блиндаж подготовили. Он быстро, одну за другой отхлебнул несколько ложек супа, положил ложку и вдруг ни с того ни с сего сказал:
- Переаттестация кончится - перейду с политработы на строевую. Будем с тобой соседними батальонами командовать.
- Думаю, вам и побольше батальона дадут, - сказал Синцов.
- А побольше дадут - спасибо. С первого дня войны в замполитах полка - ни взад, ни вперед!
- А вы в-возьмите да п-посоветуйте, чтоб вас назначили куда п-повыше, - подал голос Гурский.
- А я не хочу повыше, я хочу к делу поближе. - Левашов встал.
Синцов поднялся вслед за ним.
- Оставайся, сам найду, - сказал Левашов и ткнул пальцем в Гурского. - С ним поговори, пока время есть. Позвоню, если понадобишься...
-22-
- А знаете, что Левашов мне про вас сказал? - спросил Гурский, когда они остались вдвоем с Синцовым.
- Что?
- "Поговори с комбатом, комбат - личность!"
- Из чего он это вывел?
- Из того, что вы эту в-высоту напросились брать.
- Все мы по-своему личности.
- Между п-прочим, с этим на войне не всегда считаются.
"Вот и плохо, когда не считаются", - хотел сказать Синцов, но вместо этого только пожал плечами.
- А что, с вашей т-точки зрения, главное в командире?
- Смелость и правдивость, - сказал Синцов. - Остальное можно списать.
- В каком смысле?
- В том смысле, что не всяко лыко в строку.
- Ну, а, скажем, смел и п-правдив, но пьяница?
- А тот, кто пьян, правды о бое не знает.
- А вы во многих боях б-бывали?
- Считайте сами, - сказал Синцов. - Полтора года войны, из них четыре
месяца в госпиталях, три - на курсах, остальное - передовая.
- А если п-поподробней?
- Подробней долго, - сказал Синцов.
В боях, не в боях... Если выбрать из всей войны только те часы, когда был именно в бою, и месяца не сложится. Но как это считать? Перед боем, в бою, после боя?.. Где тут граница, если иногда ожидание боя треплет нервы хуже, чем сам бой? А после провала, когда все прахом, такой камень на душе, что, кажется, лучше б не жил! Нашел что спросить: в скольких боях?.. Всего-навсего в одном, да только он еще не кончился. Пули, что ли, считать или снаряды, что рядом легли?.. Это если на войну на день приехал, можно считать. Тогда и осколок, что рядом упал, в карман берут...
- Н- ну ладно, что с вами сделаешь. - Гурский взглянул на молчавшего Синцова и вынул блокнот. - Т-тогда давайте п-подробно про сегодняшний бой...
Коротко отвечая на вопросы Гурского, Синцов понимал, что, переменись они с Гурским местами, он, наверно, спрашивал бы то же самое. На минуту, пока отвечал, шевельнулось в душе что-то старое, напомнившее самого себя, шевельнулось и исчезло. Он уже не мог представить себя человеком, расспрашивающим других людей о том, как они воюют.
- А теперь один личный вопрос, - сказал Гурский, закрыв блокнот. - Что у вас в-вышло с Люсиным?
- А что он вам сказал? - Синцов внимательно посмотрел на Гурского. Значит, Люсин сказал Левашову одно, а этому другое.
- Ск-казал, что вы сволочь.
- Поверили?
- П-привык составлять собственное мнение. П-поэтому и спрашиваю вас, что п-произошло. З-за что вы его п-прогнали?
Синцов объяснил. Хотя объяснять было неохота.
- Не п-похоже на него. Он вообще-то не т-трус.
- А я и не говорю, что он трус.
- П-послушайте, вы ведь с ним давно знакомы, он мне рассказывал...
- А мне неинтересно, что он вам обо мне рассказывал, - прервал его Синцов.
- Я сп-прашиваю потому, что не очень ему п-поверил...
- А если не верите человеку, зачем с ним ездите? - снова прервал Синцов.
- Очевидно, п-проявляю свойственную мне неп-принципиальность во второстепенных вопросах.
- Ладно, не будем жевать мочалу, - сказал Синцов. - Не знаю, как вы, а я, когда кого-нибудь ненавижу, делаю это молча.
- Иногда мне вдруг к-кажется, что он д-далеко п-пойдет, - задумчиво, словно обсуждая этот вопрос уже не с Синцовым, а с самим собою, сказал Гурский. - Гладкий п-парень, н-нигде не зацепится. Вп-полне возможно, буду еще к-когда-нибудь работать п-под его рук-ководством.
Синцов ничего не ответил.
- Не хотите г-говорить на эту т-тему?
- Не хочу.
- Тогда п-переменим. Вопрос, как бывшему журналисту: дневник ведете?
- Нет, - сказал Синцов.
- П-почему?
- А вы что, соответствующего приказа не читали?
- Читал, но некоторые п-пробуют его забыть.
- А я не пробую, - сказал Синцов.
Он слишком хорошо помнил этот прошлогодний приказ, которым под угрозой трибунала запрещалось вести дневники, находясь в действующей армии. Под приказ попал прошлым летом замполит полка - под горячую руку пошел в штрафной батальон из-за тетрадочки.
- Не самый удачный п-приказ, п-по-моему, - сказал Гурский. - П-после войны будем рвать на себе в-волосы. Г-говорю как историк п-по образованию. Согласны?
Синцов не ответил: услышал близкую очередь из немецкого пулемета и вскочил. Но продолжения не было. Просто кто-то из своих пробовал немецкий пулемет.
- У вас личное оружие есть? - спросил он у Гурского.
- Есть какая-то п-пукалка дамского образца, выбрал по п-принципу наименьшего веса. А что?
- Еще не исключена возможность, что немцы контратакуют.
- П-пугаете, - усмехнулся Гурский.
- Нет. Маловероятно, но не исключено. - Синцов подумал про себя, что, если немцы так и не пойдут в контратаку, значит, мы сегодня действительно выпустили из них дух! Не весь, конечно, и не навсегда, но все же...
- Д-девятый раз на фронте, и еще ни разу ни в кого не п-пришлось в-выстрелить. М-можете себе это п-представить?
- Вполне. - Синцов подумал о том, сколько людей погибло на его памяти, так ни разу и не успев выстрелить.
- Товарищ старший лейтенант, разрешите доложить?
Синцов обернулся. В дверях землянки стоял фельдшер.
- Старший лейтенант Богословский по вашему приказанию вывезен санями.
- Хорошо, - сказал Синцов.
- Мне сказали, вы меня спрашивали...
Синцов посмотрел на него и понял: что спрашивал - знает уже давно, но решил, что теперь при корреспонденте наиболее безопасный момент явиться.
- Что с Котенко?
- Отправил вместе со старшим лейтенантом. Его и еще трех тяжелых.
- Обморожен?
Фельдшер запнулся. Хотел соврать, но не решился.
- Есть немножко.
- Имейте в виду, еще раз соврете, что всех подобрали, - пощады не ждите.
- Больше не повторится, товарищ старший лейтенант.
- У меня все. - Синцов, пересилив злобу на фельдшера и нежелание иметь с ним дело, выпростал руку из лямки и положил на стол. - Посмотрите.
- Я же вам давно говорил, товарищ старший лейтенант! - с преувеличенной укоризной воскликнул фельдшер.
Пока он делал свое дело. Синцов молчал; молчал и Гурский. Хватило ума понять, что больно. Сдерживаясь, чтобы не охнуть, Синцов заметил взгляд Гурского. Рана и в самом деле имела неважный вид и здорово болела. А главное, почти не двигались большой и указательный пальцы. Это хуже всего. Фельдшер делал свое дело молча. Человек, видимо, дрянь, но дело знал. Только когда снова забинтовал руку и сделал из свежего бинта лямку, сказал:
- В медсанбат надо, товарищ старший лейтенант. Ушиб кости, и, возможно, нерв порван. Запустить - можно руки лишиться.
Синцов молча посмотрел на него: "Кто его знает? Может, и в самом деле так считает, а может, спешит дать возможность начальству опереться на медицину и уйти в тыл. Бывает ведь и так, что вслух говорят: "Разрешите остаться в строю", а про себя ждут, чтобы похвалили и не разрешили. В душу до конца не заглянешь. Я гляжу в его, а он - в мою..."
- Идите, - сказал Синцов.
- Мой долг предупредить.
- Идите.
- Жестко вы с ним, - сказал Гурский, когда фельдшер вышел.
- А вы раненым в снегу поваляйтесь, тогда поймете, жестко или не жестко.
- Л-люблю злых, - сказал Гурский. - Д-до войны, наверно, п-подобрей были?
- До войны был ни рыба ни мясо, - Синцов помолчал и добавил: - Плохо помню, какой был.
Он положил голову на здоровую правую руку и мгновенно заснул как убитый, даже не успев подумать, что засыпает.
В голове его возник и потянулся длинный, однообразный летний сон. Он шел летом, в жару, по лесу и знал и чувствовал, что это лето и жара, но идти было очень трудно, потому что в лесу лежал глубокий снег, и его это не удивляло, а только затрудняло. Он все время проваливался в снег и никак не мог вытащить ноги, а левой рукой заслонялся от бивших ему в лицо зеленых веток. Он знал, что там, за лесом, впереди - Волга, в неизвестно почему, но это было хорошо, что там Волга: Он знал, что как только он туда дойдет, все сразу станет хорошо. Но ветки ему все время мешали и больно били по руке, и каждый раз, когда он хотел посмотреть вперед, не видна ли еще там, за ветками, Волга, он никак не мог этого увидеть из-за руки, потому что рука была все время перед глазами. И это сердило его, и он пытался посмотреть вперед поверх руки и не мог. Он проснулся от какого-то непонятного звука и еще во сне подумал, что он уже не спит, что его разбудили, и, рванувшись раненой рукой к телефону, больно дернулся о лямку и в самом деле проснулся...
На столе трещал телефон. Он покрутил ручку и взял трубку правой, здоровой рукой.
- Синцов слушает.
- Командир полка пришел, - сказал в трубку Левашов. - Ждем тебя.
Синцов положил трубку, встал и посмотрел на Гурского.
- Долго спал?
- Минут десять.
Глаза у Гурского были красные, растерянные, близорукие. Перед ним лежал блокнот, а рядом очки.
- Как мы до войны у себя в редакции говорили: "Набор еще в чернильнице!" - кивнув на блокнот, усмехнулся Синцов.
Гурский внимательно снизу вверх посмотрел на него.
- А в-вы еще к-когда-нибудь сами п-про все это н-напишете. П-помяните мое слово.
- Поживем - увидим. Посидите здесь, я отлучусь. А сюда Рыбочкина, адъютанта, пришлю.
- К-как в-вам угодно. В к-крайнем случае сп-правлюсь с-сам, - посмотрев на телефон, сказал Гурский. - Ск-кажу: рядовой необученный Г-гурский вас слушает.
В землянке у Туманяна было гораздо больше народу, чем ожидал Синцов. Еще на пороге он разминулся с фельдшером и мельком подумал: "Ранило, что ли, кого?"
Но в землянке все были, слава богу, живы и здоровы. Кроме Туманяна и Левашова здесь был давешний круглый майор-артиллерист, и еще один артиллерист, незнакомый, и саперный капитан с топориками на петлицах шинели, и еще капитан - из дивизии, которого вчера мельком видел в штабе, и еще несколько человек, теснившихся сзади, не на свету. Обстановка прояснялась. Туманян пришел сразу с целой свитой, и это могло значить только одно: в масштабах полка уже решили завтра наносить главный удар по немцам с этого направления.
"Поэтому и батальон приказано собрать в кулак, и резерв - роту автоматчиков - бросают сюда. Раз здесь готовят кулак, то завтра и будут бить этим кулаком, то есть нами", - отторженно от предстоящей опасности, просто как о красной стреле на карте, подумал Синцов о себе и своем батальоне.
Туманян поздоровался.
- Как оцениваете обстановку и какие соображения насчет дальнейшего?
Синцов сказал то, что думал: теперь немцы всю ночь будут начеку. Большую высоту надо брать утром, после хорошей артподготовки, и главный удар наносить левей ее, отрезая немцам пути отхода.
Туманян кивнул. Очевидно, другого и не предполагал услышать. Теперь, после взятия этой малой высотки, дальнейшее решение напрашивалось само собой, при первом взгляде на карту. Видимо, он просто хотел проверить, что думает сам комбат о предстоящей ему завтра задаче. Комбат думал правильно, и на лице Туманяна отразилось сдержанное удовлетворение.
- После боя отдыхали? - спросил он.
- Немножко поспал, товарищ майор, - не уточняя, сказал Синцов.
- За взятие высоты благодарю и представлю к награде.
- Служу Советскому Союзу! - Синцов, бросив правую руку к виску, невольно дернул левой и поморщился от боли.
Дальнейшее было совершенно неожиданно для него, уже свыкшегося с мыслью, что именно он и будет выполнять завтра все, что намечено.
- Сейчас придет Ильин, - сказал Туманян, - я приказал ему дождаться автоматчиков, чтоб они не плутали. Временно сдадите ему батальон и отправитесь в медсанбат.
- Я могу воевать, товарищ майор, - сказал Синцов. - Прошу не отстранять от командования.
- А кто тебя отстраняет? - вмешался Левашов. - Тебя война отстранила. - Он показал на руку Синцова. - Подлечишься - вернешься.
Туманян покосился. Наверное, считал, что слова командира полка не требуют ничьих разъяснений.
- Я могу воевать, товарищ майор, - повторил Синцов, глядя на Туманяна.
- А фельдшер заявил, что не можешь, - снова вмешался Левашов. - Специально вызывали его и спросили; заявляет, что руку потеряешь.
"Сволочь фельдшер! - подумал Синцов. - С Ильиным сжился, а со мной понял, что не сживется, и рад избавиться". Мысль могла быть и несправедливой, фельдшер имел право сказать то, что думал.
- Прошу разрешить остаться хотя бы на сутки, - продолжая смотреть в лицо Туманяна, сказал Синцов.
- А что просить? - Туманян недовольно сдвинул к переносице густые сильные брови. - Потребовала бы обстановка - задержал бы без ваших просьб. А раз не требует - существует порядок.
Он круто нажал на слово "порядок". "Думаешь, если сегодня отличился, так завтра без тебя уже и не справимся и не обойдемся? И справимся и обойдемся", - как бы говорил он.
Синцов искоса взглянул на Левашова; по лицу Левашова было видно, что он недоволен. А вмешаться не может и не вмешается. Как не вмешается и никто другой из присутствующих, хотя видно по лицам, что и понимают и сочувствуют.
"Ну и черт с вами, пусть будет по-вашему, раз так!" - с обидой и вдруг нахлынувшей тяжелой усталостью подумал Синцов.
- Слушаюсь, товарищ майор. Разрешите идти?
- Подождите. - Туманян позвал: - Зырянов!
Из-за его спины, из темноты, шагнул высокий, плечистый лейтенант, тот самый седой с перебитым носом, которого видал вчера в штабе армии. Туманян на секунду повернул свое хмурое лицо к лейтенанту с перебитым носом и снова перевел взгляд на Синцова.
- Назначаю лейтенанта Зырянова вашим заместителем, заберите его с собой.
Слово "вашим" значило: "Не списываю тебя, считаю, что еще вернешься". Но Синцов слишком хорошо знал, что человек предполагает, а война располагает, чтобы это слово "вашим" что-нибудь изменило в его настроении.
- Желаю поправиться и вернуться. - Туманян протянул руку.
И, пожимая протянутую руку, глядя в лицо командиру полка. Синцов почувствовал, что этот хмурый человек прекрасно все понимает: и как тяжело
уходить из батальона, едва успев найти в нем себя среди людей, и как хочется завтра самому развить свой первый горбом заработанный успех, - все понимает, но ничего не переменит.
"Оказывается, этот чертов армянин тоже крут, хотя и не дерет глотку, как другие, что ходят в крутых".
Левашов, прощаясь, пожал руку по-дружески, со значением. Но Синцова это мало тронуло. Что проку руки жать, если промолчал, не подал голоса. Был бы, как раньше, комиссаром, может, в подал бы, а раз теперь замполит, в таких вопросах молчит. Наверное, потому и говорит про строевую, что при его характере должность не по нраву.
"А о подготовке завтрашней операции будет говорить уже с Ильиным, со мной не хочет зря время тратить", - подумал Синцов о Туманяне, выходя из землянки.
Он шел по окопу впереди лейтенанта с перебитым носом и слышал, как тот хрустит сапогами по снегу. "Так вот кто, оказывается, там, в резерве, стоял в затылок за Богословским. А может, не только за Богословским, а теперь и за мной, все же бывший полковник, сегодня зам у Ильина, а послезавтра вместо меня - комбат. Это недолго. И даже наверное назначат, если не пьяница".
- Не расстраивайся, комбат, не такое с людьми бывает, - сказал за спиной лейтенант с перебитым носом. Голос его не был хриплым и злым, как там, в штабе армии. Голос был чистый и добрый.
"Сейчас ты - как стеклышко, - подумал Синцов. - А какое с людьми бывает, это я и без тебя знаю".
- Не расстраивайся, - повторил еще раз лейтенант. - Вернешься из медсанбата, сдадим тебе батальон в лучшем виде.
Услышав это, Синцов подумал еще раз, что, вполне возможно, через день-два этот Зырянов проявит себя, как положено бывшему полковнику, и будет назначен на батальон. А заговорив про возвращение, просто решил поддержать уходящего товарища. Это от него зависело - слова. А все остальное не зависело. В том числе и собственное назначение. Коли назначат, отказываться не будешь!
- Что молчишь? - спросил Зырянов, когда они прошли еще два десятка шагов.
- А о чем говорить? - впервые за все время отозвался Синцов.
И в самом деле, о чем говорить? Надо сдавать батальон и идти в медсанбат. И раз так, чем скорее, тем лучше, незачем чикаться и расстраивать себя. Он со злостью подумал о раненой руке и о Люсине: "Вывел из строя, сволочь!"
- Куда идем? - спросил Зырянов.
- Сейчас сведу вас с адъютантом батальона, он за командира роты. До прихода Ильина познакомит вас со своей ротой и с третьей, чтоб времени не упускать. А все остальное - с новым комбатом, - добавил он, в первый раз и мысленно и вслух называя так Ильина.
- Ясно, - сказал Зырянов и за рукав ватника удержал Синцова у самого входа в землянку. - Два слова, по-товарищески.
- Слушаю вас.
- То, что слышал там от меня, умерло. Так?
- Так.
- И что пьяным видел, пусть умрет. Имел причины. А вообще пью по норме, водки у солдат не ворую.
- Все ясно, - сказал Синцов.
Гурский сидел на том же месте, где Синцов его оставил, а Рыбочкин, длинный и вдохновенный, вытянув из воротника полушубка жилистую
мальчишескую шею и зажав в руке сдернутую с головы ушанку, так, словно он выступал на митинге, громовым голосом читал стихи:
Теперь
Не промахнемся мимо.
Мы знаем кого - мети!
Увидел Синцова и осекся.