Дом По лестнице спускался умный пес… (Г. А.) Персонажи
| Вид материала | Документы |
- Дом из чистого дерева, 526.2kb.
- Интеллектуальная литературная игра «самый умный» (среди учащихся 1-4 классов) Слайд, 75.17kb.
- Джин и Тоник или мадагаскарский и южноафриканский тараканы, 281.98kb.
- Умный дом или все как по волшебству, 65.76kb.
- Лебедева Екатерина. Экономическая сказка, 29.27kb.
- Игра. 2-й класс приветствие участников игры ведущий. Мы приветствуем зрителей и участников, 188.84kb.
- Видеофильмов, 1101.8kb.
- Кузьменко Елена Викторовна. Тема. Персонажи сказки А. С. Пушкина сказка, 39.98kb.
- Семеном Захаровичем Мармеладовым, спившимся отставным чиновником; тот рассказ, 2100.16kb.
- Семеном Захаровичем Мармеладовым, спившимся отставным чиновником; тот рассказ, 1903.35kb.
Дом
По лестнице спускался умный пес… (Г.А.)
Персонажи:
Алексеев
Блок
Бодронравов
Бормотушка
Гордовский
Девочка
Дик
Жертва
Жора
Каравай
Катька
Кожухов
Котельников
Мавр
Матрёна
Ремизов
Рудька
Савинков
Федотов
Чартков
Чорт
Чук
Шаргей-Кондратюк
Сцена первая
Посередине сцены стоит скамейка. Задник сцены – декорация фасада доходного дома с подворотней, над подворотней табличка с номером дома: «31/33». Сбоку от подворотни мраморная доска. В пространстве витает то ли снег, то ли тополиный пух. Из правой кулисы вылетает Жора с моделью планера в руке.
ЖОРА. Ж-ж-ж… Я - Жора! Заядлый конструктор летательных аппаратов и знаменитый в будущем космонавт. Я рассчитаю баллистику полетов наших беспилотных зондов к Луне, Марсу, Венере. Я выберу траекторию для первого спутника, вычислю параметры его орбиты. А когда первый человек полетит в космос, рассчитаю угол, под которым надо входить в атмосферу, чтобы посадить корабль. Я лично слетаю в космос четыре раза, и столько же раз оттудова вернусь. А пока я учусь в школе, на Васильевском острове – в Питере, то есть в Ленинграде еще. Ж-ж-ж…
Улетает в левую кулису. Из правой кулисы выбегает Шаргей, в руке у него красная тетрадка.
ШАРГЕЙ. Я - Кондратюк… но не настоящий. Настоящий я - Шаргей, поскольку, будучи мобилизован в 16-м году в царскую армию и впоследствии дезертировав уже из Белой армии, вынужден был в целях выживания в условиях советской власти сменить фамилию. Вернувшись в родной Петроград, во время вынужденного безделья рассчитал траекторию выхода ракеты на лунную орбиту с целью дальнейшего прилунения. Опубликованная тогда брошюра с расчетами была использована американцами при высадке на Луну в 1969 году, а также советскими специалистами при запуске туда же самодвижимого аппарата «Луноход-1».
Убегает в левую кулису. Из правой кулисы на сцену выходит Котельников, на голове у него треуголка.
КОТЕЛЬНИКОВ (приподнимая треуголку). Разрешите представиться: Глеб Котельников, по профессии артист императорских и не только театров, а на досуге конструктор-изобретатель. Я изобрел первый в мире ранцевый парашют, конструкция коего стала основной в воздухоплавании при приземлении выпрыгнувших из летательных аппаратов людей, а равно катапультированных предметов, в число которых входит и жилой отсек космического корабля при спускании его как на Землю, так и на поверхность Луны. Кстати, на досуге же сочиняю пьесы для Народного театра – который в Василеостровском саду, в Гавани. Последняя пьеска называется «Гувернер», в ней же и играю главную роль –француза, понимаете ль.
Прикладывает руку к треуголке. Из левой кулисы появляется Бормотушка.
БОРМОТУШКА. А я Сергеич… Бормотушка… Я тут проживаю, во-он в том окне. Бормотушкой меня прозывают, потому что пью плодово-ягодное, бормотуху то есть. А также потому, что люблю, выпив значит, поговорить с кем ни попадется.
Обращается к Котельникову.
Эй, гражданин, вы Рудьку тут не видел, маленький такой, чернявый, с удочкой?
Котельников его игнорирует.
Немой, что ли… Ну, я пошел, а то гастроном закроется.
Уходит в правую кулису. Оттуда на сцену крадется Савинков в солдатской шинели.
САВИНКОВ (к зрителям). Не узнаете?.. Нет?.. И правильно делаете! Конспирация – вещь для эсера необходимая… Ропшин мой псевдоним, неужели не слыхали? Писатель Ропшин. «Конь бледный» - мое произведенье. Про террористов в России начала 20-го века. Про боевиков. Про меня. И еще одно сочинение имею – «То, чего не было» называется… А по пачпорту я Савинков, Борис Савинков. В 17-м году был военным министром во Временном правительстве Керенского. Вот так-с… Иду навестить товарища бывшего по вологодской ссылке, тоже писателя, кстати. Ремизова. Слыхали про такого?
Обращается к Котельникову.
Простите, не знаете, в которой квартире Ремизов проживает?
КОТЕЛЬНИКОВ. Ре-ми-зов?
САВИНКОВ. Именно. Михал Лексеич.
КОТЕЛЬНИКОВ. В этом вот доме?
САВИНКОВ. Точно.
КОТЕЛЬНИКОВ. Тот, что «Бесовское действо» для театра состряпал?
САВИНКОВ. Может быть, может… О чёрте он во всяком случае знает больше, чем о боге.
КОТЕЛЬНИКОВ. Никогда не видал-с. Вы уверены, что в этом доме?
САВИНКОВ. Это ведь идом Тян-Шанских?
КОТЕЛЬНИКОВ. Верно.
САВИНКОВ. Тогда здесь проживать должен.
КОТЕЛЬНИКОВ. А я уверен, что не проживает, иначе я бы его непременно хоть раз да повстречал. Я тут, у Тян-Шанских, с 12-го года квартирую.
САВИНКОВ. С 812-го?
КОТЕЛЬНИКОВ. Изволите шутить?
САВИНКОВ. Кто ж вас знает… Впрочем, простите.
Савинков уходит в левую кулису. Оттуда же появляется Рудька.
РУДЬКА. Привет всем!.. от Рудьки - от меня, значит. Заядлый я! Рыбак, тоись. Пойду на набережную, к мосту лейтенанта этого - Шмидта, поймаю что-нибудь на ужин. Хотелось бы леща, или подлещика… Только вот где он этот лещ? Тоись, мост. Вчерась, ввечеру, что-то не нашел я его. Нева вроде на месте, набережная тоже, туалетный домик - и тот стоит! А моста – моста не нашел. Не было моста. Ей богу! Постоял-постоял, да пошел восвояси, даже удочку не стал разматывать. С огорчения. Так что, может, опять придется того, искать. Искать мост и верить, что он есть - как же без моста? Самое клёвое место. Так что скоро, думаю, не вернусь, не ждите!
Уходит в правую кулису. Уходя, сталкивается с Гордовским, вваливающимся на сцену оттуда же.
Извини…
ГОРДОВСКИЙ. У, чёрт! Так и норовят пиита с ног свалить! А я и так нынче не слишком-то стойкий… Хотя и выпил всего ничего – маленькую. Или две? Нет, две не могет быть, откуда у мя столько деньжищ, на две-то… Что я тут делаю? А разве надо что-то делать? Да, пожалуй, надо - надо детишек кормить. Семья, понимаете ль, а я… А я сегодня выходной! Вот, погулять вышел.
Из левой кулисы появляется Жора. Он держит над головою модель планера.
Эй, парень! Лети сюда - третьим будешь?
ЖОРА. А где второй?
ГОРДОВСКИЙ. Если надо, найдем. А если монет хватит, то и не нужен он на фиг.
ЖОРА. Мне 15 лет.
ГОРДОВСКИЙ. И что?
ЖОРА. И я не пью. Еще.
ГОРДОВСКИЙ. Пора, брат, пора. Я в твои годы уже завязывал.
ЖОРА. Оно и видно.
ГОРДОВСКИЙ. Это тебе, считай, ничего еще не видно!.. пацан. А не хочешь сам - дай выпить товарищу. Деньги есть?
ЖОРА. Я борец.
ГОРДОВСКИЙ. Кто-кто ты?
ЖОРА. Самбист!
ГОРДОВСКИЙ. Так бы сразу и вякал. Хотя… незнание асоциальных законов не освобождает от ответственности.
ЖОРА. За что же?
ГОРДОВСКИЙ. За ближнего!
ЖОРА. Тогда я пойду.
ГОРДОВСКИЙ. Куда ж ты…
ЖОРА. На тренировку, поборюсь маленько.
ГОРДОВСКИЙ. Отдаляешься, да?
ЖОРА. Нету у меня денег, нету.
ГОРДОВСКИЙ. Ну, будь здоров…
Жора уходит в правую кулису.
Эх, молодёжь!
Гордовский подваливает к прогуливающемуся вдоль задника Котельникову.
Здорово, старичок! Вторым будешь?
КОТЕЛЬНИКОВ. Вы ко мне обращаетесь, молодой человек?
ГОРДОВСКИЙ. К вам, мы тут вроде одни. Ну так как?
КОТЕЛЬНИКОВ. Что вы хотите?
ГОРДОВСКИЙ. Вообще-то многого… А щас бы - выпить. Сбросимся, говорю?
КОТЕЛЬНИКОВ. С - чего?
ГОРДОВСКИЙ. С бедности.
КОТЕЛЬНИКОВ. Вы кто такой будете-то?
ГОРДОВСКИЙ. Кто? Глеб я, разве не видно.
КОТЕЛЬНИКОВ. Глеб?!
ГОРДОВСКИЙ. Ну. Гордовский! Что, и мелочи не найдётся? Копеек 100, или 50 хотя б…
КОТЕЛЬНИКОВ. А, так вам де-енег!
ГОРДОВСКИЙ. Так ведь у мя тоже не одна копейка.
КОТЕЛЬНИКОВ. Что у вас?
ГОРДОВСКИЙ. Две!
КОТЕЛЬНИКОВ. И что же?
ГОРДОВСКИЙ. Гражданин, вы что - с луны свалимшись?
КОТЕЛЬНИКОВ. Что?!
ГОРДОВСКИЙ. Внеземной, говорю, что ль, русских слов не разумеешь?
КОТЕЛЬНИКОВ. Какого беса! Вы!..
ГОРДОВСКИЙ. Не хочешь пить, так бы и сказал.
Идет к левой кулисе.
Тоже мне Вася-с-Марса… Эх, стародёжь! Пойду-ка в садик, в «Василеостровец», подремлю на скамеечке. А потом - снова в бой! Покой нам только и снится…
Уходит в левую кулису. Котельников смотрит ему вслед.
КОТЕЛЬНИКОВ. Внеземной!.. Глеб… Неужели Ремизов и впрямь где-то здесь обитается? Хорошо бы его отловить, да упросить пьеску для нашего народного театра состряпать! Что-нибудь квазифольклорное, с песнями да с плясками. Раёшное, эх! Хочется чего-то такого - этакого… светопреставленческого, что ль. Феерии какой - да-с! Тореадор, смеле-ее-е в бой!
Напевая, уходит в правую кулису. Из подворотни в заднике сцены выходит Ремизов, на носу у него черные очки, на голове тюбетейка, в руке белая трость.
РЕМИЗОВ. Ишь, размечтался! Так я и стану всякому дилетанту действа народные сочинять. Да еще, небось, и забесплатно! Я не Мусоргский, у меня меценатов нету и не предвидится… Хотя, идея неплохая, хорошая, можно сказать, идейка. Что-нибудь лубочное… Как мыши кота хоронили. Или про Максимильяна-царя! Нет, лучше не про царя: в Вологду не хочется. Опять-то. Лучше инкогнито, но здесь, в столице: до Пасси все ж сподручнее добираться, ежели… Ишь - «отловить»!
Уходит обратно в подворотню. Из зала выходит Чук с гитарой в одной руке и бутылкой «Абсолюта» в другой, обращается к залу.
ЧУК. Бонжур, народ. Узнаете? Это ж муа - Чук!
Запевает.
О-сень, в не-бе жгут корабли!.. Вспомнили?
Из зала же на сцену выползает Бормотушка.
БОРМОТУШКА. Как же, как же, слыхали! Я, скажем, завсегда интересовался, что это за корабли такие - в небе-то. И чего их жгут, а?
Из левой кулисы вываливается Гордовский.
ГОРДОВСКИЙ. Чего ж непонятного, это метафора.
ЧУК. Верно!
БОРМОТУШКА. Чего?
ГОРДОВСКИЙ. Метафора полета! Первая ступень космического корабля отстегнулась и горит, значит, сгорает в плотных слоях атмосферы…
Бормотушке.
Ты что, с похмелья?
БОРМОТУШКА. Я-то? Я всегда с него. Угловой, сволочи, закрыли на переучет, а душа, она ж тоже - горит! мать её…
ЧУК. Мужики, чего расшумелись, это видали?
Показывает бутылку.
ГОРДОВСКИЙ. Видели-видели… но издали.
БОРМОТУШКА. Микстура, что ль?
ЧУК. Можно сказать. Спиритус доместикус, самогон шведский. На цитроне!
ГОРДОВСКИЙ. Ну, это лишнее. Достаточно спиритуса.
БОРМОТУШКА. Цитроний? Химия?
ЧУК. Какая еще химия - на цитроне, лимоне по-нашему.
БОРМОТУШКА. Плодовое, значит! Одобряю… А что ж такое бесцветное?
ЧУК. Какое уж есть: тройная очистка.
БОРМОТУШКА. Наше краше.
ГОРДОВСКИЙ (Бормотушке). Ты кто будешь, неграмотный такой?
БОРМОТУШКА. Я-то? Я-то Сергеич, меня тут всякая собака… А вот ты откеле такой взялся - с Пятой линии?!
ГОРДОВСКИЙ. Не с Пятой, а с Пятнадцатой! Меня тож всякая собака…
ЧУК. Эй, мужики, чего спорите, вы же в Питере: здесь на каждый камень по собаке.
БОРМОТУШКА. (Чуку). А ты-то тут откудова, чтоб соваться тут… в дискусьсию!
ЧУК. Как откуда - да я ж тоже!
БОРМОТУШКА. Что – то-оже?
ЧУК. С Пятнадцатой!
ГОРДОВСКИЙ. Да ну.
ЧУК. Ну да, из дома геологов.
БОРМОТУШКА. Кого?
ГОРДОВСКИЙ. Ну вот – неграмотный же: геологи это те, что камни ищут!
БОРМОТУШКА. Да знаю я их как облупленных, только он вот на них не похож.
ЧУК. Я-то? Да я с геологами и не сталкиваюсь даже. Наверно они все время в этих - в экс-педициях, геологи.
БОРМОТУШКА. Шут с ними. А как у тебя, скажем, с собаками?
ЧУК. Собаками?
БОРМОТУШКА. С псами!
ЧУК. А-а… Меня только черные признают.
БОРМОТУШКА. Черных я… уважаю. Но рыжие больше ндравятся – суки. В смысле бабы. В смысле женщины… ежли не крашеные, конечно.
ГОРДОВСКИЙ. Ты б, Сергеич, лучше на себя в зеркало посмотрел.
БОРМОТУШКА. С какой это стати?
ГОРДОВСКИЙ. А с той, что ходишь как индеец какой: у тебя ж плодово-ягодная краска уже наружу вылезла.
БОРМОТУШКА. Ха! - это краска полезная, нашенская.
ГОРДОВСКИЙ. Полихлорвиниловая…
ЧУК. Братцы!
БОРМОТУШКА. Натурпродукт!
ЧУК. Может, всё же, выпьем, а?!
БОРМОТУШКА. Из чего? - я из горла не пью.
ГОРДОВСКИЙ. А я не гордый - я могу.
ЧУК. Да, лучше б стакан.
БОРМОТУШКА. А пошли на Средний, тама автоматы с газировкой, цельных два! - рядком.
ГОРДОВСКИЙ. Как звёзд-ные братья…
БОРМОТУШКА. И стакана - два.
ЧУК. Айда!
Уходят в зал. Из зала же на сцену марширует Федотов в мундире без погон, на плече висит этюдник.
ФЕДОТОВ. Два - ать! Два - ать - два!
Честные стакана, э-э… честные господа, послухайте сюда! Начинается, начинается! О том, как люди на свете живут, как иные на чужой счет жуют. Сами работать ленятся, так на богатых женятся.
Далее представляет в лицах живую картину.
Вот извольте посмотреть: как справа отставная деревенская пряха, Панкратьевна-сваха, бессовестная привираха в парчовом шугае, толстая складом, идет с докладом, что, дескать, жених изволил пожаловать.
А вот извольте посмотреть: как хозяин-купец, невестин отец, не сладит с сюртуком, он знакомей больше с армяком; как он бьется, пыхтит, застегнуться спешит; нараспашку принять - неучтиво.
А вот извольте посмотреть: как и наша невеста не найдет сдуру места: «Мужчина чужой! Ой, стыд какой!»
И вот извольте посмотреть, как наша пташка хочет улететь, а умная мать за платье ее хвать!
И вот извольте посмотреть, как в другой горнице грозит ястреб горлице - как майор толстый, бравый, карман дырявый, крутит свой ус: «Я, дескать, до денежек доберусь!»
А вот… вот…
Бьет себя ладонью в лоб.
Что это со мною? Куды это меня понесло, а?! Никак опять лихоманка напала?.. Надо заняться чем-либо поскорее, а то совсем скрутит. А солдат не скатка, он должен быть несгибаем, должен быть прям, как… как кисточка? Нет - как штык! Солдат всег-да сол-дат... А вот и привал.
Останавливается у скамейки.
Знакомое место! – Флугов особнячок. Удачный привалец…
Снимает с плеча походный этюдник и устанавливает его.
Кто это там в окошке свечкою маячит? Никак Флуг-старший? Ну и рожа… И так-то страшноват, а уж ночью совсем жуть: вурдалак и только!.. Бумагу какую, что ли, читает? Вона как пламя-то на лице рефлексирует. Что ж, кстати, весьма кстати: его и изображу в оконной рамке – прям картина и выйдет.
Садится на скамейку и начинает живописать зал.
А потом ему же и презентую – на именины! Что еще нуворишам дарить, как не новейшую живопись: сами-то нипочем не купят, вкус неразвитой на новейшее-то. А старины у них и так уже навалом, Шишкиных там да Глазуновых всяких… академиков. Фаберже опять же - этот у них не заржавеет! А если не получится, портрет-то, то сдам в лавку – картинную, на Щукином дворе. Хоть и копейки, а тож деньги: бакалейщик в долг уже не отпускает!
На сцену из подворотни опять выходит Ремизов, доходит до скамьи, становится позади Федотова.
РЕМИЗОВ (говорит сам с собой, Федотов его не слышит). Жанр! Предел реализма… Но - хороший жанр. Отличный. Отличный от Хогартов унд Грёзов - русский жанр! Страшный... Помню, в ссылке вологодской у меня на стенке висела картина итальянского жанру: барышня стоит ногами на диване, а служанка шваброю прогоняет из комнаты крысу. Вот так и в искусстве: надо поднятся над - над всем этим жанром! Влезть на диван на весь этот, с позволения мною уважаемой публики будь сказано, реализьм - ногами! Всего и делов-то…
КРИК ИЗ ЗАЛА. Да ты кто такой, чтоб учить тут?
РЕМИЗОВ (в зал). Я-то? Я-то как раз тот самый и есть, кого ищут: Ремизов я. Книжки пишу. Каллиграфией увлекаюсь. Рисую тож. Меня, между прочим, сам Пикассо – Павлик – коллекционирует.
Уходит обратно в подворотню. В зале к сцене по проходу идут Гордовский, Бормотушка и Чук. Не доходя до сцены, останавливаются. Гордовский и Бормотушка достают из карманов по стакану.
ГОРДОВСКИЙ (Чуку). Нали-вай!
ЧУК. Что, прямо здесь?
БОРМОТУШКА. А пошли в садик, через дорогу.
ЧУК. Может, ко мне лучше? Здесь рядом…
ГОРДОВСКИЙ. Не-а, лучше в садик. Воздуху больше.
ЧУК. Погодите-ка.
Заходит за спину Федотову, смотрит на этюд.
Русский музей какой-то.
БОРМОТУШКА. Не, это не музэй - это детский сад у нас здеся.
Указывает рукой в зал.
После войны возвели, на месте бомбы ухнувшей.
ЧУК. После войны? А по виду так чистый ампир.
БОРМОТУШКА. Анпир не анпир, но сталинской постройки развалина.
ГОРДОВСКИЙ. Эй, эстеты доморощенные, не отвлекайтесь - у нас другая цель!
ЧУК. Между прочим, я тоже художник... Декоратор!
ГОРДОВСКИЙ. Брось, пошли – во-он в те декорации.
Указывает в зал. Все трое уходят, откуда пришли. Слышатся выстрелы, из правой кулисы выбегает Шаргей.
ШАРГЕЙ. Это ж разве ж можно так по людям палить, чай, не на фронте! Городовых ловят - это да, но я-то не легавый!
Разводит руки в стороны, черная студенческая шинель распахивается.
Ах, чёрт!Это ж они, верно, из-за шинели!
Залу.
Студенческая - черная, как и у городовых.
Снова выстрелы. Шаргей сбрасывает шинель с плеч наземь.
Вот так вот!
Убегает в левую кулису. Ему навстречу выходит Рудька, доходит до рампы, смотрит из-под ладони в зал.
Вот он, голубчик! - мост... Стоит!
Пляшет от радости, затем садится на край сцены, разматывает удочку и забрасывает леску в зал.
РУДЬКА. Ловись, ловись, рыбка большая и… маленькая. Не плохо бы к кажной мелкой рыбке - да маленькую! А то ведь чаще все наоборот: ни рыбешки тебе, ни маленькой… Не говоря уж о поллитре.
На сцену из правой кулисы выходят Бормотушка, Гордовский и Чук. Они хором поют.
ХОР. Мне бы, мне бы - прочь от Земли!
ГОРДОВСКИЙ. Всё! - больше нету сил… И горючее кончилось. Надо б подзарядиться, а?
ЧУК. А… куда летим? Где у нас аэро-дром?
ГОРДОВСКИЙ. Вообще-то, куда хочим - где открыто для посадки.
БОРМОТУШКА. И то! Может, гастроном открылся? Пере-реучли всё и - открыли, а?
ГОРДОВСКИЙ. Ка-ак же.
ЧУК. А рюмочные поблизости есть где?
ГОРДОВСКИЙ. Тю-ю – рюмочные! После войны они были – да сплыли.
БОРМОТУШКА. И до войны были.
ЧУК. А до революции?
БОРМОТУШКА. Тоже были… но трактиры.
ГОРДОВСКИЙ. Где ж это?
БОРМОТУШКА. Да вот здесь на линии где-то один был, дядь Андрей сказывал.
ЧУК. Дядя? Твой, что ли?
БОРМОТУШКА. Не, у мене дядев нету, это старикан тут один, старожил. Он тут с царизма еще обитает, так всё знает про эту почву.
ГОРДОВСКИЙ. Фсё-сё?!
БОРМОТУШКА. Что не забыл – всё. «Москвою» назывался.
ГОРДОВСКИЙ. Дядя?
БОРМОТУШКА. Не дядя же – трактир тутошний!
ЧУК. «Москвою»? В Питере? Извраще-ение!
БОРМОТУШКА. Ну и что? На Восьмой вон вообще «Лондон» был.
ГОРДОВСКИЙ. Ну, это… это… На углу, что ли?
БОРМОТУШКА. Ага, в нынешней столовке с официантками.
ЧУК. А… аф-фициянтки там что - англичанки?!
ГОРДОВСКИЙ. Да, только англичанки. В фартухах-х!
БОРМОТУШКА. Брешет. Вона в «Москве» и то половыми ярославские были, а уж куда Лондону до Москвы… квы.
ЧУК. Ярославские - в Москве? Отчего ж не питерские?
ГОРДОВСКИЙ. Да пошли они…
ЧУК. Кто?!
ГОРДОВСКИЙ. Половые…
БОРМОТУШКА. Куда?
ГОРДОВСКИЙ. К официянткам!
ЧУК. Может и нам… того…
БОРМОТУШКА. Чего?
ЧУК. К о-фициянткам?
БОРМОТУШКА. Нам?!
ГОРДОВСКИЙ. А пошли!
БОРМОТУШКА. С трудовым коллективом куды не сходишь…
ГОРДОВСКИЙ. Тогда запе-вай!
Поет.
Когда-ка чаются-фа нарики-на чные!
Остальные подпевают.
Когда-ка чаются-фа нарики-на чные,
и темной улицей опасно вам ходить,
в пивную я иду,
я никого не жду,
я никого уже не в силах полюбить!
Уходят в зал.
РУДЬКА (напевает).
Когда-фа нарики-ка чаются-на чные,
и черный пёс бежит по улице, как чёрт,
я из пивной иду,
я ничего не жду,
я навсегда побил свой жизненный рекорд!
Из левой кулисы выходит Каравай.
КАРАВАЙ. Ты чего фальшивишь?!
РУДЬКА. Ш-ш! Чего орешь? Не видишь - рыбу ловлю.
КАРАВАЙ. Напрасно.
РУДЬКА. Что напрасно?
КАРАВАЙ. Ловишь. Ты своей фальшью всю рыбу распугал!
РУДЬКА. Да я… во гад! - сам орет, а меня же и обвиняет!
КАРАВАЙ. А если и поймаешь, все одно от голоса твоего сразу и стухнет!
РУДЬКА. А ну иди отседа!..
КАРАВАЙ. И пойду, и пойду! - чтоб голосу твоего вовек не слыхать…
Уходит в правую кулису.
РУДЬКА. Да-а. И это называется земляк! Классик… Мухомор облезлый! Антагонист!.. Кстати, может на мухомор попробовать, вдруг хоть ёрш какой отмороженный позарится? А то вить ни одной поклёвки – хоть водолазов вызывай! Какие уж тут рекорды… Где вот только щас мухоморов взять, не в лес же ехать. А тута - тута одни шампильёны по газонам… О! - на него и попробовать! Щас самый сезон для шампильена – июньского! Вечереет уже, правда, по грибы с утреца ходють, да не беда: ночь белая, светло, разгреб пух тополиный – и вот он тебе, гриб, тепленький!
Вытаскивает лесу из «воды», поднимается и уходит вслед за Караваем. Из левой кулисы выходит Жора, поднимает с пола студенческую шинель, из которой выпадает красная тетрадка.
ЖОРА. Чей… пальто? Никого… Смотри-ка, тетрадь.
Поднимает тетрадь, листает.
Формулы, расчёты, планеты… Астрология, что ли?
Продолжая листать, медленно движется к правой кулисе, мимоходом кладёт шинель на спинку скамьи и исчезает в кулисе. Оттуда же выходит Кожухов, садится на скамейку рядом с Федотовым.
КОЖУХОВ. О-хо-хонюшки! Куды весь народ-то разбежалси? И побеседовать-ат не с кем: черепахи одне по газонам ползають, одуванчиков ищут… Который же эта щас час-то? Кого б спросить… Вона кто-то бредет.
Из кулисы в другую кулису идет мавр.
Милок, время скоко, скажи.
Мавр останавливается рядом с Кожуховым и сует ему под нос часы на запястье.
МАВР. Я знает плохой цифра, смотри сама.
КОЖУХОВ. Чего…
Смотрит в циферблат, цепенеет. Мавр, постояв, уходит.
Мать его!.. не русская. Эта откеле ж он этакой вы… появился? И куды на… пошел? Не-ет, лучше уже без время как-нибудь… так посижу…
Из правой кулисы выбегает пёс Дик, за ним волочится поводок.
ДИК. Что так краской воняет?
Постояв немного в раздумье, подбегает к скамейке, лает на невозмутимого Федотова.
ДИК. Гав… гав!
КОЖУХОВ. А-а, Дик! Привет, привет, Ди-ик, Ди-икушка. Что, опять убежал? Вырвалси? На свободе, стало быть, опять до ночи? Что ж, вольному воля… Ну, гуляй, гуляй!
Пёс перепрыгивает скамейку между Кожуховым и Федотовым и убегает в левую кулису. Из зала поднимается на сцену бабка в плюшевом жакете, в накрученном вокруг головы и шеи платке и в валенках. Подходит к Кожухову.
МАТРЁНА. Здоров, Андреич.
КОЖУХОВ. Здорова, Матрёна.
МАТРЁНА. Гуляешь?
КОЖУХОВ. Ага.
МАТРЁНА. И я… Что-то ты поздненько седни выполз, нешто проспал опосля обеда?
КОЖУХОВ. Та будильник сломавши, матушка моя!
МАТРЁНА. А-а.
КОЖУХОВ. Вот и выполз - время узнать да проветриться.
МАТРЁНА. Вродь, безветрия.
КОЖУХОВ. Не токо!
МАТРЁНА. Чаво?
КОЖУХОВ. Не токо ветра, сказываю, нету, но и…
МАТРЁНА. Чаво?
КОЖУХОВ. Я тута случаем угораздился мавра об часе вопросить…
МАТРЁНА. Мавра!
КОЖУХОВ. Да, весь чёрен ликом.
МАТРЁНА. Може чёрт?!
КОЖУХОВ. Рази я чёрта от мавра не отличу? - мавр, говорю… но дело не в этом! Дело…
МАТРЁНА. Дело!
КОЖУХОВ. Да помолчи ты… Дело, баю, в тем, что часы-т у его были…
МАТРЁНА. Часы?! У мавра!
КОЖУХОВ. Часы, часы - да токо стрелок-то на их и не было, вот!
МАТРЁНА. Не было!.. А шо ж было тады?
КОЖУХОВ. Цифири… цифири были, помню… но немного. Мало!
МАТРЁНА. Мать их! Шестёрки были?
КОЖУХОВ. Нуль, помню, был… А остатние запамятовал с перепугу.
МАТРЁНА. С препугу! Ты ж ёргивский кавалер, Андреич, неужто такой страшной мавр-то?!
КОЖУХОВ. Та не, не очень, цифири страшней…
МАТРЁНА. А ну их, цифири, плюнь и позабудь! Андреич, Вера-то яиц для меня не припасла?
КОЖУХОВ. Тухлых?
МАТРЁНА. Каких жо ишо.
КОЖУХОВ. Не видал, не знаю.
МАТРЁНА. А то повечерять нечем, пензия чрез пять дён токо.
КОЖУХОВ. Да ты зайди к нам, она дома, шьет чего.
МАТРЁНА. Ноги отваливаются… туды их растуды!
КОЖУХОВ. А ты чего в валенках?
МАТРЁНА. А вдрух зима?.. туды её растуды!
КОЖУХОВ. И то верно, матушка. Давай я тя провожу, да и сам делом займуся, сапоги вот надо подбить… а то вдруг зима!
Поднимается со скамейки.
МАТРЁНА. Пальту не забудь.
КОЖУХОВ. Какую пальту?
МАТРЁНА. Вот, енту.
Указывает на шинель на спинке скамьи.
КОЖУХОВ. А нешто я в пальте гулял?
МАТРЁНА. А нешто ж без пальты? Не лето уж.
КОЖУХОВ. Верно, не лето… а что у нас ноне-то?
МАТРЁНА. Да почти уж зима! Вона, снег никак каплет.
Ловит пушинку.
Бери пальту и пошли.
КОЖУХОВ. Верно, верно, пошли, домой…
Матрёна набрасывает шинель на плечи Кожухову и уходит вместе с ним в левую кулису. Оттуда мимо них пробегает Шаргей, останавливается посреди сцены, прислушивается.
ШАРГЕЙ. Оторвался?.. Вроде, да… Ну, матросня! Чаю им подавай! Откуда у меня чай, я что - трактирщик? Анашу они ищут, а не чай, суки морские!
Оглядывает сцену.
Дурак, во дурак-то… Кинул шинелишку прямо на тротуар, нет чтобы в парадняк забросить, теперь вот заново все рассчитывать… А как поймают, да сызнова на фронт - теперь с другой стороны, да разница-то какая? Пуля - дура и штык не лучше. Эх! Времени б побольше – неисторического - я бы… да что говорить.
Натыкается на Федотова, обращается к нему.
Извините!.. Извините, вы шинели тут где-то брошенной не заметили? Э-эй, гражданин художник!
ФЕДОТОВ. Между прочим, мы еще с вами вполне не знакомы, молодой человек.
ШАРГЕЙ. Да, верно… Шаргей, то есть, Игнатьев, то есть, Кондратьев - Кондратюк, то есть!
ФЕДОТОВ. Вы уж определитесь, прежде чем на незнакомцев наскакивать.
ШАРГЕЙ. Да… да! Надо определиться, надо!.. А-а, чёрт с ней, с шинелью - прощайте!
Убегает в правую кулису.
ФЕДОТОВ. Странный рекрут… А не странен кто ж? Сегодня сильная луна, так и притягивает.
Задирает голову, смотрит вверх.
Последнее время сезоны так быстро меняются, что трудно уже сказать наверняка: тепло сейчас или холодно, ночь уже или почти утро, зима или опять-таки, может, и лето? Если так дальше пойдет, если сила лунного притяжения будет возрастать, то можно ожидать чего угодно, вплоть до скончания времён!.. Нужно что-то делать, нужно… нужно создать противовес ей! Сейчас же. И… кто, если не я?
Бросает кисть, делает стойку на голове. Из левой кулисы выходит Жора в пионерском галстуке, в руках у него красная тетрадка.
ЖОРА. Где это вы видите луну, гражданин? Солнце еще светит.
Федотов опускает ноги, садится на полу.
ФЕДОТОВ. Я… я её не вижу. Я её пред-вижу! Всеми чувствами.
ЖОРА. Ну, что вы, предвиденье это мистика, это не научно. Мы же материалисты с вами!
ФЕДОТОВ. Матерьял вторичен, важна тема и её интуитивное пластическое воплощение.
ЖОРА. А почему же я, к примеру, тогда не предвижу её?
ФЕДОТОВ. Тему-то?
ЖОРА. Да нет, луну.
ФЕДОТОВ. Может фантазии маловато. Как у вас с фантазией?
ЖОРА. Железно!
ФЕДОТОВ. А мечту имеете?
ЖОРА. Мечтаю стать знаменитым конструктором, чтобы изобретать летательные аппараты, способные долететь, долететь до… ну хотя б до Марса!
ФЕДОТОВ. Марса?
ЖОРА. Не говоря уже о Луне. А что?
ФЕДОТОВ. Да вы идеалист, батенька.
ЖОРА. Нет, я - марксист.
ФЕДОТОВ. Марсист?
ЖОРА. И ленинист!
ФЕДОТОВ. Ну это уже, пожалуй, лишнее… Я тоже люблю пофантазировать, но во всем следует соблюдать меру. Может быть. Фантазия вещь заразительная!
ЖОРА. И в творчестве?
ФЕДОТОВ. Что в творчестве?
ЖОРА. Ну, меру соблюдать.
ФЕДОТОВ. Пётетр. Смотря что творишь.
ЖОРА. Творчество не знает границ!
ФЕДОТОВ (в зал). Вот пристал…
Поднимает с полу кисть, вручает Жоре.
На – твори, лунист. Или как тебя там… Кру-ом!
Делает поворот кругом и строевым шагом уходит в кулису.
Два – ать, два – ать!
ЖОРА. Куда же вы… Куда же он? И мольберт оставил. Странный отставник, контуженный видно. Ну-ка, что это здесь.
Смотрит на этюд.
Дом, вроде… Да, точно, этот вот домишко, контуры по меньшей мере совпадают с натурой.
Смотрит то в зал, то на этюд.
Мужик во фраке у окошка… Письмо, что ли, читает? Да, наверное, листок какой-то. Перед свечкой. Ну и рожа… Где ж это он тут такого увидал? И почему ночь? А-а, верно нафантазировал!
Вертит в руке кисточку.
На кой мне-то его кисть? Ладно, дареному коню… Во! точно! - Лешке подарю, Леонову! Он любит на досуге малевать - по-чёрному! Ха, ха. Да и мольберту, хоть и ветхий, не пропадать же.
Садится на скамью, раскрывает тетрадку, смотрит в нее.
ЖОРА. Нет, не астрология - фантастика… Астрология это у древних майя: конец света в 2012 году и всё такое. Или у зажравшихся капиталистов, в качестве развлечения. А это – так, дилетантская фантастика. Но… научная! А, следовательно, стоит внимания. И изучения…
Читает дальше.
А если не фантастика? А если открытие?! Нет - великое открытие новых путей! К звездам! Ну и планетам тоже… К Марсу!
Читает дальше.
Да нет, фигня, фантастика подростковая, калисто-калистяне…
Из правой кулисы выходит Котельников, за ним на некотором расстоянии тащится Рудька. Котельников обращается к Жоре.
КОТЕЛЬНИКОВ. Юноша, простите, где-то тут проживает литератор по фамилии Ремизов, вы квартиры его не знаете?
ЖОРА. Под какой, говорите, фамилией?
КОТЕЛЬНИКОВ. Ре-ми-зов… Алексей Михалыч.
ЖОРА. Никогда не слышал о таком писателе.
КОТЕЛЬНИКОВ. Неужели?
ЖОРА. Наверно из новых, из московских, да?
КОТЕЛЬНИКОВ. Да как вам сказать… Из московских возможно, из новых - точно нет.
ЖОРА. Тогда вам нужно кого-то постарше спросить, я сюда недавно переехал.
КОТЕЛЬНИКОВ. Что ж, простите за беспокойство, пойду поищу еще кого из соседей.
ЖОРА. Да и мне пора – по делу, а то задержался я тут с одним… До свидания!
КОТЕЛЬНИКОВ. До свидания, до сви…
Жора хватает этюдник и скоренько ковыляет в правую кулису, минуя Рудьку и цепляя этюдником леску удочки.
РУДЬКА. Чёрт! Леску сорвал!
КОТЕЛЬНИКОВ. Это кто еще?
РУДЬКА. Напрочь! Ну во-от…
КОТЕЛЬНИКОВ. Про меня он это так, что ли?
РУДЬКА. Чего?
КОТЕЛЬНИКОВ. Простите, вы местный?
РУДЬКА. Я-то? Само собой!
КОТЕЛЬНИКОВ. Я вот тоже здесь проживаю… с 12-го года. А вы давно-с?
РУДЬКА. Шутите?
КОТЕЛЬНИКОВ. Ничуть.
РУДЬКА. Ну, если не шутите, то и я давно - с после войны.
КОТЕЛЬНИКОВ. С 21-го, значит…
РУДЬКА. Какого еще 21-го - с 46-го!
КОТЕЛЬНИКОВ (шарахается от Рудьки). Простите, обознался.
Уходит со сцены в зал.
Еще один ненормальный…
РУДЬКА. Вот ихтиозавр! Допрашивал-допрашивал и - раз! - сорвался… с крючка. Не иначе, с Пятой линии сбежал… Где ж мне теперь леску-то раздобыть? Крючки-т у меня завсегда к вороту прикрючены, и поплавок смастерю, а вот леса – леса кончилась: дефицит!
В зал.
Ни у кого нету лесы в запасе?
КРИК ИЗ ЗАЛА. У меня есть!
РУДЬКА. Не одолжишь, браток? Щас я к тебе спущуся!
Идет в зал. Из левой кулисы появляется Савинков.
САВИНКОВ. Эй, друг! Постой-ка.
РУДЬКА. Чего? Ты меня?
САВИНКОВ. Тебя, браток, тебя… У меня есть леска.
РУДЬКА. Правда? Не врешь?
САВИНКОВ. Тебе какую?
РУДЬКА. Мне бы… ноль вторую.
САВИНКОВ. Простую, али с переливом?
РУДЬКА. Али… обеи бы.
Савинков распахивает военную шинель, на подкладке видна разная всячина: мотки лесок, блёсны, пистолет, граната, финка, кастет.
РУДЬКА. Ух ты!
Кладет удочку на пол.
САВИНКОВ. А ты не верил.
РУДЬКА. Почём… вот эта.
САВИНКОВ. Бери даром.
РУДЬКА. Чего?
САВИНКОВ. Дарю.
РУДЬКА. Как это…
САВИНКОВ. Не хочешь, не бери.
РУДЬКА. Спасибо, друг!
Берет леску. Затем указывает на лимонку.
А вот эта сколько стоит?
САВИНКОВ. Эта дорого, эта не для тебя.
РУДЬКА. Это почему же?
САВИНКОВ. Не для рыбы. Бери лучше динамит.
РУДЬКА. А есть?
САВИНКОВ. Сыщется. Тебе сколько?
РУДЬКА. Мне, мне… а с полкило есть?
САВИНКОВ. Бери больше - свежая, только из-за бугра.
РУДЬКА. Откудова?
САВИНКОВ. Из-за кордона.
РУДЬКА. Спасибо, я подумаю…
САВИНКОВ. А хочешь, тож задаром бери… только скажи, где здесь Ремизов обитается, а то, понимаешь, бегаю день-деньской по дворам, а никто не в курсе.
РУДЬКА. Ремизов? А кто он тебе?
САВИНКОВ. Друг!.. по ссылке.
РУДЬКА. Сидели, что ль, вместе?
САВИНКОВ. Ага.
РУДЬКА. Всегда поможем… А квартиры номер у него который?
САВИНКОВ. В том и дело, что вроде как должен быть 48-й и на шестом этаже, а на шестом таких нет как нет, я весь облазил! Да и вообще нигде…
РУДЬКА. А-а, это верно та квартира, которую все тут ищут! Есть такая, да. Но никто еще не нашел, на моей памяти. Тут ить какое дело - с после войны два раза уже номера всех квартир пересобачивали: то такую цифирь прибьют, то этакую - а ты упоминай попробуй! Да и дом-то, тоже - с двойным нумером. А сам из трех, да нет, даже из четырех домов-то состоит! Вот и гуляй…
САВИНКОВ. Значит, не скажешь где?
РУДЬКА. Да не знаю я!.. Вправду не знаю.
Савинков лезет рукой за полу шинели, Рудька срывается с места и убегает в правую кулису.
САВИНКОВ. Никакого авантюризма - духа! У человека… Даже удочку бросил, рыбак! Ладно, чем меньше свидетелей, тем лучше.
Складывает телескопическую удочку, прячет за полу шинели.
Придется в засаде посидеть, не впервой. А лучше полежать.
Ложится на скамейку, накрывшись шинелью. Из зала на сцену выползают Гордовский и Бормотушка.
ГОРДОВСКИЙ. Ты? Ты… ты не заметил, куда Юрка слинял?
БОРМОТУШКА. Что за даюрка?
ГОРДОВСКИЙ. Ну этот, с гитарой.
БОРМОТУШКА. А-а, этот наверно с фициантками остался.
ГОРДОВСКИЙ. Да что ты!
БОРМОТУШКА. А что?
ГОРДОВСКИЙ. А мы почему ж не остались?
БОРМОТУШКА. Мы? Мы-то… ты же сказал, что не любишь «Подмосковных вечеров», и утащил меня - долой с глаз… нет – с ух!
ГОРДОВСКИЙ. А Юрка что, любит, что ль?
БОРМОТУШКА. Кого?
ГОРДОВСКИЙ. Вечеров этих - подмосковских.
БОРМОТУШКА. Не знаю. Но поёт!
ГОРДОВСКИЙ. Зачем?
БОРМОТУШКА. Не знаю… С фис… сф… фицантками.
ГОРДОВСКИЙ. Ну и подумаешь! А мы вот пойдем щас… куда бы нам пойти?
БОРМОТУШКА. Некуда.
ГОРДОВСКИЙ. Как это некуда! - пойдем куда глаза глядят, хотя бы.
БОРМОТУШКА. А куда они глядят-то?
Пытается поднять веки руками.
ГОРДОВСКИЙ. А куда хотят, туда и глядят!
БОРМОТУШКА. А я чего-то плохо вижу…
ГОРДОВСКИЙ. Что плохо?
БОРМОТУШКА. Всё плохо!
ГОРДОВСКИЙ. Это мы щас исправим.
Достает из кармана штанов початую бутылку коньяка.
На, глотни.
БОРМОТУШКА. Чего это?
ГОРДОВСКИЙ. Ты и коньяк не видишь?!
БОРМОТУШКА. А-а, конь-як… теперь вижу!
Хватает бутылку, пьёт.
ГОРДОВСКИЙ. Стоп-стоп-стоп!.. моя очередь!
Вырывает бутылку из рук Бормотушки, пьёт.
Ну вот, теперь и я… лу… лучше вижу-жу… Давай присядем, что ли. В ногах правды нету… и неправды тоже, пожалуй, нету.
Садятся на скамейку, один слева от Савинкова, другой справа - в ногах Савинкова.
Слушай, а чё в них есть-то, в этих самых ногах, а?
Тычет в торчащие из-под шинели сапоги Савинкова.
БОРМОТУШКА. Не знаю. Я не – знаю.
ГОРДОВСКИЙ. А пошли бы эти ноги…
БОРМОТУШКА. Не, я ногами не ходок, я лучше посижу малехо, отдохну, устал я.
ГОРДОВСКИЙ. Тогда тебе надо снять усталость!
БОРМОТУШКА. Мне?
ГОРДОВСКИЙ. И мне!
Пьёт. Из левой кулисы выбегает Бодронравов.
БОДРОНРАВОВ. Здрасьте, вы Ахмутову не встречали?
БОРМОТУШКА. Это кто?
ГОРДОВСКИЙ. Это… ты кто?
БОДРОНРАВОВ. Я?
БОРМОТУШКА. Не, эта…
ГОРДОВСКИЙ. Ты, ты.
БОДРОНРАВОВ. Коля я, Николай. Вы Ахмутову…
ГОРДОВСКИЙ. Ах ты, Коля-Николай, сиди дома, не гуляй!
БОДРОНРАВОВ. Да вы надрамшись!
БОРМОТУШКА. Не, мы в норме мы.
ГОРДОВСКИЙ. Обижаешь, друг мой Колька!
БОДРОНРАВОВ. Я вам не друг…
ГОРДОВСКИЙ. Враг?!
БОДРОНРАВОВ. И не враг. Прохожий я! - вы тут Ахмутову не встречали? А?
ГОРДОВСКИЙ. Может и встречали, мы фамилиев у гражданов не спрашиваем, нам это нипочем!
БОРМОТУШКА. А кто этот Ах… мутву? Татарин, что ль?
БОДРОНРАВОВ. Жена.
ГОРДОВСКИЙ. Ах, жена-а…
БОРМОТУШКА. Ну, жена-тата-арин…
ГОРДОВСКИЙ. Зачем нам жена ваша, у нас своих… не знаем куда подевались!
БОРМОТУШКА. Хо-хо-хо-хо!
БОДРОНРАВОВ. Свиньи.
ГОРДОВСКИЙ. Это ты нам?!
БОРМОТУШКА. Ты...
БОДРОНРАВОВ. Нет, - проклятым конкурентам! Похитили, значит! - а нам песню про Гагарина к утру в эфир сдавать… Срочно!
ГОРДОВСКИЙ. Про что?
БОДРОНРАВОВ. Не про что, а про кто, то есть – кого: Гагарина.
ГОРДОВСКИЙ. Кого-кого?
БОРМОТУШКА. Что еще за Га-га…
БОДРОНРАВОВ. Вы что ж, своих героев не знаете?! Хотя, откуда вам: мир об этом узнает только завтра!
БОРМОТУШКА. О чем эт он?
ГОРДОВСКИЙ. Наверно с Пятнадцатой, погулять выпустили… Я, вроде, его там видал. Конпрэнэ?
БОРМОТУШКА. Компрене.
БОДРОНРАВОВ. Вы что, иностранцы?
ГОРДОВСКИЙ. А мы что, похожи на иностранцев? Обижаешь!
БОРМОТУШКА. Обижа-аешь!
ГОРДОВСКИЙ. Ты сам-то откуда вылетел, кем будешь?
БОРМОТУШКА. А ну колись, Колян!
БОДРОНРАВОВ. Я - Бодронравов, поэт я.
ГОРДОВСКИЙ. Тю, тю, тю-ю, что-то я таких поэтов тут не знаю! Понял?
БОРМОТУШКА. Поял?!
БОДРОНРАВОВ. Не понял…
ГОРДОВСКИЙ. Чего ты не понял? Чего ты такого сочинил, чтоб… объявляться пиитом тут!
БОДРОНРАВОВ. Да хоть бы вот…
Поёт тенорком.
Под крылом самолёта о чём-то поё-от зелёное море тайги-и…
БОРМОТУШКА. Главное, ребята, сердцем не стареть!
ГОРДОВСКИЙ. Ха! С детскими текстами к Маршаку пожалуйста - поэт!
Из левой кулисы выходит Блок, медленно идет к скамейке.
Не смешите меня! Поэт! Ха, ха, ха! Поэт… поэт это… это… Вот поэт!
Указывает на Блока. Тот останавливается.
БОДРОНРАВОВ. Кто это?
ГОРДОВСКИЙ. Ну ты!.. Ну ты… у меня нету слов!
БОРМОТУШКА. Одни буквы.
Гордовскому.
А хто ето?
ГОРДОВСКИЙ. Это ж Блок!
БОДРОНРАВОВ. Блок? Александр Александрович Блок?!
БЛОК. Здравствуйте.
ГОРДОВСКИЙ. Здравствуйте-здравствуйте!
БОРМОТУШКА. Бонжур.
БОДРОНРАВОВ. Не верю!
БЛОК. Вы не знаете, где здесь квартирует Ремизов, Алексей Михалыч? Дворников нынче упразднили…
БОДРОНРАВОВ (обходит Блока кругом). А… теперь - верю!
Блоку.
Позвольте представиться: Николя Бодронравов.
БЛОК. Батюшка?.. Наслышан.
БОДРОНРАВОВ. Наслышаны? Обо мне?!
БЛОК. Это ведь вы басом поёте?
ГОРДОВСКИЙ. Александр Александрыч!.. конь-яку будете?
БОДРОНРАВОВ. Нет, то мой дедушка пел, мир его…
БЛОК. Буду, мерси.
ГОРДОВСКИЙ. Вот это по-нашему!
САВИНКОВ (показываясь из-под шинели). Что? Блок?! К Алексею...
БЛОК (задумчиво глядя на лежащего). Он в шинелишке солдатской, с физьономией… Блок, да. А вы?
САВИНКОВ (вскакивает). Ропшин! То есть, Савинков. Борис… Неужели не помните?
БЛОК. Как же, как же. Не признал сразу в этом… прикиде. Приветствую. Как вас сюда, каким ветром…
САВИНКОВ. Я тоже к Ремизову! Только вот никто его не знает здесь. И вообще, говорят, нет такого писателя!
БОРМОТУШКА. Я не говорил, я воз - ик! - держался.
ГОРДОВСКИЙ. Да бросьте вы, найдется ваш Михалыч. Давайте лучше выпьем, а? Когда еще такой случай!.. За Александрыча! За встречу!
Наливает в стакан немного коньяка, вручает Блоку.
БЛОК. Спасибо… Замерз я стр-рашно.
Пьет, отдает стакан Гордовскому, тот наливает еще и пьет залпом сам.
ГОРДОВСКИЙ. А давайте теперь на - брудершафт?
Предъявляет второй стакан.
БЛОК. Нет, простите, мне еще Ремизова искать.
БОРМОТУШКА. Нету тут такого, я здеся всех знаю… наизусть!
БЛОК. Как нет? Сказано было: в Четырнадцатой линии, в светло-сером доме, во дворе…
САВИНКОВ. Дворе?
БОДРОНРАВОВ. Да тут у них многие теряются!
ГОРДОВСКИЙ. У нас.
БОРМОТУШКА. Ну-у, во дворе-е. Дворов у нас тута не один и не два и… и не сосчитаешь! Как тараканов - без поллитры. И все наскрозь проходные! И потом это с какого еще конца смотреть.
САВИНКОВ. Перекрыть надо все концы, устроить блокаду и ждать, пока не выползет.
ГОРДОВСКИЙ. Таракан?
САВИНКОВ. Ремизов. Пить захочет – и выползет.
БОДРОНРАВОВ. Это не он ползет?
Указывает на спускающуюся по водосточной трубе фигуру - Катьку. Все смотрят, как фигура доползает до земли и стоит у трубы, задрав голову вверх. На высоте второго этажа на трубе висит женская сумочка, из неё свешивается белый платок.
ГОРДОВСКИЙ. Баба!
Бодронравову.
Не твоя?
КАТЬКА (игнорируя присутствующих). Ещё и без сумки осталась… У, морда уголовная! Встречу – прирежу.
БОДРОНРАВОВ. Пожалуй, не моя.
КАТЬКА (колотит ногой по трубе). У-у-у!.. ёкэлэмэнэ!
Хромая, уходит в левую кулису.
БЛОК. Да, баба… незнакомка…
БОРМОТУШКА. Катька это.
ГОРДОВСКИЙ. Что за Катька?
БОРМОТУШКА. Да Ромкина сожительница, с пятого етажа. Видать, опять киряли: он, как надерется, ножик в руки и всех с жилплощади того - просит освободить.
ГОРДОВСКИЙ. Широкая душа…
САВИНКОВ. А, может, это Михалыч?! Как Керенский, переодевшись?
ГОРДОВСКИЙ. Ты сам-то в это веришь?
БЛОК. У ей керенки есть в чулке…
САВИНКОВ. Что-с?
БЛОК. Ничего, простите, строчка выскочила. Зачем ему скрываться? Он же меня пригласил, на заседание палаты.
САВИНКОВ. А меня - нет.
ГОРДОВСКИЙ. И меня нет!
БОРМОТУШКА. А я вот он я!
БЛОК. С кем, кстати, имею честь?
ГОРДОВСКИЙ. Разрешите… Глеб! Стихотворец… местный.
БОРМОТУШКА. И я местный! Сергеич…
БЛОК. Поэт?
САВИНКОВ. Не обращайте на них вниманья, Александр Александрыч, пойдемте-ка лучше по парадным попытаем: авось кто-нибудь да знает, где Михалыч залег.
БЛОК (Бормотушке). А я Александрыч, значит.
БОРМОТУШКА. И я Александрыч!
БЛОК. Вы же Сергеич?
БОРМОТУШКА. В народе - да, Сергеич, а по пачпорту Сергей Александрович.
БЛОК. Почти тёзка.
САВИНКОВ. Пойдемте-пойдемте.
ГОРДОВСКИЙ (Савинкову). Ты чего это русскую поэзию присваиваешь! Тоже мне… писака!
САВИНКОВ. Цыц, пристрелю.
Вытаскивает из-под шинели маузер и приставляет его к груди Гордовского.
ГОРДОВСКИЙ. Сор-ри, старик.
САВИНКОВ. Старик?! Я тя щас…
ГОРДОВСКИЙ. Ты чего, ста… молодой человек! Хочешь искать кого - ищи, мы не помеха! Скатертью… тоись, ковровая дорожка. Хошь коньячку на дорожку?
БОРМОТУШКА. И мне оставь.
САВИНКОВ. То-то… Пойдемте, Александр Александрыч.
БЛОК. Хорошо, пойдемте…
Остальным.
Прощайте, господа. Спасибо за коньяк.
БОРМОТУШКА. Прощевай!
БОДРОНРАВОВ. А можно я с вами?
Савинков направляет маузер на Бодронравова.
САВИНКОВ. Не можно.
ГОРДОВСКИЙ. Заходите еще! Всегда рады!
Машет бутылкой с остатками коньяка. Блок и Савинков уходят в правую кулису. БОДРОНРАВОВ. Я тоже, пожалуй, пойду. Надо искать Ксандру! Пока совсем не стемнело…
ГОРДОВСКИЙ. Бывай.
БОРМОТУШКА. Аривидерчий!.. А что, должно стемнеть? Ночи щас рази не белые?
ГОРДОВСКИЙ. Не знаю, я ночей не наблюдаю. Нам всё одно: ночь – не ночь…
БОРМОТУШКА. Кому?
ГОРДОВСКИЙ. Нам! – летунам!
Бодронравов машет на них рукой, уходит в правую кулису. Из левой кулисы в это время выходит Рудька и бродит по сцене, собирая шампиньоны. Затем незаметно подходит к стоящим и останавливается позади них. Гордовский слезливо декламирует.
Летун отпущен на свободу, качнув две лопасти свои, как чудище морское в воду, скользнул в воздушные струи. Его винты поют, как струны - смотри: недрогнувший пилот к слепому солнцу на трибуне стремит свой винтовой полет!
Обращаясь к сумочке.
Зачем ты в небе был, отважный, в свой первый и последний раз?
БОРМОТУШКА. Чтоб бабе светской и продажной поднять к тебе фингалы глаз?
ГОРДОВСКИЙ. Или восторг самозабвенья губительный изведал ты, безумно возалкал паденья и сам остановил винты? Иль отравил твой мозг несчастный грядущих войн ужасный вид: ночной летун, во мгле ненастной Земле несущий…
РУДЬКА. Динамит!
Гордовский подрыгивает на месте, Сергеич хлопается на скамейку.
ГОРДОВСКИЙ. Чёрт! Чтоб тебя!.. подбросило и не…
БОРМОТУШКА. Щас помру…
РУДЬКА. Чего это с вами?
ГОРДОВСКИЙ. Че-го?!
БОРМОТУШКА. Ты, Рудька, завсегда этак нежданно выскакиваешь, что окочуриться можно.
РУДЬКА. Пардон, пардон, эскюзе муа. Пойду, пожалуй…
ГОРДОВСКИЙ. Стой! Ку-уда? Легко отделаться хочешь!
РУДЬКА. Хочу.
ГОРДОВСКИЙ. Что-о?!
РУДЬКА. Да я тут, недалече - на Одиннадцатую - в магазин в рыбный хочу заглянуть.
БОРМОТУШКА (Гордовскому). Слышь, там коньячку еще осталось? Подлечиться…
ГОРДОВСКИЙ. На донышке… на.
Отдает Сергеичу бутылку, тот допивает коньяк.
В рыбный?! И чего тебе в рыбном?
РУДЬКА. Рыбы.
БОРМОТУШКА. Опять, что ли, не клюёт?
РУДЬКА. Бывает… Редко, но бывает. Во, гляньте, скока грибов набрал!
Показывает полиэтиленовый мешок с шампиньонами.
БОРМОТУШКА. Ты шо ж - на грибы переключился?
РУДЬКА. Типун тебе… Это я новую насадку придумал. «Деликатесная»! Зажралась, видать, рыба, приходится экспериментировать, вот. А в рыбный я по пути, чтоб потом - ежли в случае опять, то есть, того, клевать не будет - не возвращаться чтоб.
ГОРДОВСКИЙ. Так тебе и надо, подсак дырявый.
БОРМОТУШКА. Что, опять живьём будешь брать?
РУДЬКА. А на что ж там аквариум!
ГОРДОВСКИЙ. Неплохо устроился.
РУДЬКА. Иначе нельзя… Реноме блюстить!
ГОРДОВСКИЙ. Жулик.
РУДЬКА. Не - профессьон де фуа.
ГОРДОВСКИЙ. Ещё скажи «шан донёр»!
РУДЬКА. Пожалуйста: шанданёр.
БОРМОТУШКА. Вы эта по-каковски?
ГОРДОВСКИЙ. Мы сами не знаем, родной язык всё терпит.
РУДЬКА. Ну так я пошел?
БОРМОТУШКА. Куда?
РУДЬКА. Так за рыбой, в магазин-то… можно?
ГОРДОВСКИЙ. Можно.
БОРМОТУШКА. Можно?
ГОРДОВСКИЙ. Но чтоб с возвратом - воблы чтоб нам принес! В качестве компенсации за аморальный ущерб... от динамита твоего. И чем запить чтоб захватил – непременно, понял?
БОРМОТУШКА. Понял?!
РУДЬКА. Понял.
ГОРДОВСКИЙ. Поклянись.
РУДЬКА. Век воблы не видать!
ГОРДОВСКИЙ. То-то. Топай уж…
Рудька уходит в правую кулису. Гордовский садится на скамью рядом с Бормотушкой.
Чё-то мя в сон клонит, устал я чевой-то... Сергеич? Ты как себя чувствуешь?
Слышится храп Сергеича.
А-а, живой.
Закрывает глаза, тоже храпит. Из левой кулисы выходит Котельников, доходит до скамьи, останавливается.
КОТЕЛЬНИКОВ. Кто это? А, всё те же лица, алконавты… Пииты! Сколько их здесь нынче, и ни одного Ремизова! А уж ночь почти. Вон и луна ярчеет.
Замечает висящую на водосточной трубе сумочку.
А это что за манифестация? Белый мушуар… Переговорный процесс зашел в трубу? Платочек-то, кажись, шелковый: вон как луною отсвечивает.
Обращается к залу.
Слушайте - это ж идея!!! Парашютный купол - в сумочке! Шелковый! Шелк же – он легкий, легкий, но прочный – ах!.. А сумочку на грудь примотать! Или к спине, как ранец, привесить! И прости-прощай до земли тихим ходом!.. Сегодня я - гений.
В ажитации убегает в правую кулису. На сцене темнеет. Из правой кулисы крадется Шаргей, останавливается на середине сцены, озирается.
ШАРГЕЙ. Слава богу, затихла стрельба… А лунища-то ненормальная нынче какая, прям южная... То гоняться за тобой, то луна - будто и не сбегал с-под Полтавы!
Глядя на луну, застывает. Из левой кулисы медленно выдвигается Бодронравов.
БОДРОНРАВОВ (в зал). Как безмерно оно, притяженье луны!
Замечает фигуру застывшего Шаргея, пугается.
Чёрт!.. Что за чёрт? Лунатик, что ли…
Из правой кулисы появляется везомая мавром детская коляска с Чортом в ней.
ЧОРТ. Тпру-у!
Коляска останавливается, из неё вылезает Чорт в цилиндре.
Знамо дело, лунатик, кто же ещё ночью шастает.
Вознице.
Свободен, командир.
БОДРОНРАВОВ. Да? А вы что тоже лунатик, выходит?
Мавр с коляской исчезает в кулисе.
ЧОРТ. Что выходит, то и лунатик. Вот и вы тоже вышли.
БОДРОНРАВОВ. Я?
ЧОРТ. Уж не думаете ли, что снитесь мне.
БОДРОНРАВОВ. Я-а?!
ЧОРТ. Немец, что ль? По-русски шпрехай давай, покамест в России еще, не на другой планете.
БОДРОНРАВОВ. Могу и по-русски. И что вам, собственно, за дело - русский я или… Что сам-то ночью шляешься, домушник, что ль?
ЧОРТ. Мне это незачем. А что до шлянья, так может и не по своей воле - сам же звал.
БОДРОНРАВОВ. Кто?
ЧОРТ. Что «кто»?
БОДРОНРАВОВ. Кто звали?
ЧОРТ. Ты.
БОДРОНРАВОВ. Я?! Звал?!
ЧОРТ. Снова заякал… Ты, милок, ты.
БОДРОНРАВОВ. Когда же это?
ЧОРТ. Да только что!
БОДРОНРАВОВ. А вы… что это тыкаете-то мне?
ЧОРТ. Так ведь ты начал, а я, ком тужур, только отзываюсь.
БОДРОНРАВОВ. А вы… сами-то кто будете?
ЧОРТ. Чорт.
БОДРОНРАВОВ. Ну вот, теперь ругаетесь.
ЧОРТ. Нет, это я - чорт.
БОДРОНРАВОВ. А без самокритики?
ЧОРТ. И без нее чорт.
Снимает цилиндр.
Чорт Чортович Чорт. Разуй зенки-то! – разве не видно: чистокровный, русский, судимостей не имею, в других партиях не состоял. Чего тебе ещё?
Включает фонарик, освещает им себя.
БОДРОНРАВОВ. А рога…
ЧОРТ. Вот тебе рога.
Достает из кармана рога, прилепляет себе на лоб.
БОДРОНРАВОВ. Вы… вы… вы…
ЧОРТ. Теперича завыкал! Ты что - заика?
БОДРОНРАВОВ. Вы… вы… как тут… Из-за меня, что ли?!
ЧОРТ. Много чести.
В зал.
Вообще-то, по делу я. Дело у меня тут одно, в линии. Еду, вдруг слышу - зовут, ну и притормозил.
Бодронравову.
Ты чего хотел-то?
БОДРОНРАВОВ. От вас - ничего! Я… наткнулся вот на этого в темноте.
Указывает на Шаргея.
Испугался малость.
ЧОРТ. Нашел, чего пугаться. Не мумия ж, а человек живой… почти.
БОДРОНРАВОВ. Что значит «почти»?
ЧОРТ. Почти ничего. Задумчивый он, эргo, отсутствует в нашем с тобой настоящем.
БОДРОНРАВОВ. Где ж он… тогда?
ЧОРТ. В другом настоящем.
БОДРОНРАВОВ. Другом?! А есть другое?
ЧОРТ. Что за детские вопросы – ты что, из детского сада сбежал?
БОДРОНРАВОВ. Угадали, был недавно…
ЧОРТ. За каким бесом?
БОДРОНРАВОВ. Я… Ахмутову искал, запропастилась куда-то. В «Диету», говорит, зайду – подожди. Я ждал-ждал, потом сам зашел, а её йок! Вот бегаю теперь, ищу. И в детсад тож заглянул - тут, через дорогу.
ЧОРТ. Что за «Диета» еще?
БОДРОНРАВОВ. Да гастроном на углу Среднего и Девятой. Мы с Ксандрой из метро вышли и пошли по проспекту – к Гавани. Прошли сто метров, а тут и перекресток трамвайный этот, с гастрономом…
ЧОРТ. Да, перекресток опасный. А ты в магазине-то хорошо смотрел, может, не заметил свою Ксандру – средь шумного зала?
БОДРОНРАВОВ. Её не заметишь - брюнетка!
ЧОРТ. Не скажи. Я вот больше блондинок… замечаю.
БОДРОНРАВОВ. Так ты ж… вы ж…
ЧОРТ. Верно. Чёрный. Чорт черно… рылый. И горжусь этим!
БОДРОНРАВОВ (хватается за голову). Осподи! с кем я болтаю…
ЧОРТ. Но-но! Давай без этого… И поздоровей тебя люди со мною встречались да советовались, так что не думай, что я галлюцинация там какая, или ещё что. Больше натурализма, ближе к телу! - как советовал… тоже проходимец.
Подскакивает к Бодронравову, нахлобучивает ему на голову цилиндр и хватает его сзади за плечи. Тот пытается вырваться, но Чорт сильнее: вскакивает ему на закорки.
БОДРОНРАВОВ. Чёрт!!!
ЧОРТ. Именно. А ну, пшёл рысью!
БОДРОНРАВОВ. А-а-а-а-а!
Ускакивают в левую кулису. Шаргей оживает.
ШАРГЕЙ. Надо менять. Надо. Надо менять адрес. Места надо менять и – названья! Времена менять надо - и планеты! Эпохи и… галактики? То есть, место прописки. Короче, двигать надо – себя. Да, себя… И наперво паспорт свой, спрятанный, с чердака достать и – уничтожить! Чтоб никакого Шаргея в помине не осталось – один Кондратюк и только…
Один из храпов, до сих пор доносившихся со скамейки, замолкает.
ГОРДОВСКИЙ. Толька?
ШАРГЕЙ. Ох!
Убегает в правую кулису.
ГОРДОВСКИЙ. И кто это был, интересно?
БОРМОТУШКА (мычит во сне). Му, му-у.
ГОРДОВСКИЙ. Нет, не Муму. Муму я бы узнал! Ух, холодина какая… И темнотина тож немалая. Только звезды мерцают. Выхожу один я на дорожку… лунную? Нет - звездную… или пыльную? Тропинку! Каких-то планет… И чего-то там блестело еще вроде. А мы - мы здеся вот.
БОРМОТУШКА (пробуждаясь). Кого?
ГОРДОВСКИЙ. Не кого, а - мы!
БОРМОТУШКА. Вы-то?
ГОРДОВСКИЙ. Мы. Мы это звучит…
БОРМОТУШКА. Не-а, не звучит.
ГОРДОВСКИЙ. Нет звучит. Это звучит… гоголем!
БОРМОТУШКА. Кем-кем?
ГОРДОВСКИЙ. Или Пушкиным там.
БОРМОТУШКА. Где там?
ГОРДОВСКИЙ. Там… Там чудеса, там леший бредит…
БОРМОТУШКА. С лешачихою покойник пляшет – кек-уок!
ГОРДОВСКИЙ. Что?
БОРМОТУШКА. Что слышал.
ГОРДОВСКИЙ. Красиво. Это ты сочинил?
БОРМОТУШКА. Что «сочинил»? - я всю правду-мать!
ГОРДОВСКИЙ. Да нет, ты это придумал, вот это - покойник, кекуок, а?
БОРМОТУШКА. Да. Это - я.
ГОРДОВСКИЙ. Врёшь.
БОРМОТУШКА. Ты идёшь, пока врёшь.
ГОРДОВСКИЙ. Болтун!
БОРМОТУШКА. Находка для шпиёна.
ГОРДОВСКИЙ. Остановись…
БОРМОТУШКА. Мгновенье! ты…
ГОРДОВСКИЙ. Да чтоб тебе!..
БОРМОТУШКА. Ни дна, ни Покрышкина.
ГОРДОВСКИЙ. Ну ты а-ас…
БОРМОТУШКА. А ты удва-с.
ГОРДОВСКИЙ. Стоп!
БОРМОТУШКА. Машина.
ГОРДОВСКИЙ. Что за…
БОРМОТУШКА. Журнал один так обзывается, художественный: «Стоп-машина!»
ГОРДОВСКИЙ. Ху… дожественный?
БОРМОТУШКА. Ага, некультурный.
ГОРДОВСКИЙ. Я?!
БОРМОТУШКА. Не – журнал… Он художественный, но того - некультурный.
ГОРДОВСКИЙ. Тоже мне невидаль… И кого ж в нём печатают?
БОРМОТУШКА. Да всяк себя ж - самсебяиздать! Я вот тоже иногда строку-другую. Вот, к примеру, об погоде нонешной нашенской - северно-западной…
ГОРДОВСКИЙ. Ну-ка, ну-ка, изобрази.
БОРМОТУШКА. Пожалста. Как это… А! – вот.
Декламирует, завывая.
Здесь снега масть, но не песка оклад, и то, что горячо вздымают к небу юга, должно на севере упасть, подобно Фаэтону или снегу!
ГОРДОВСКИЙ (в сторону). Какой снег – лето на дворе…
БОРМОТУШКА. И сколько бы душа, как юнкер Шмидт, на величавом скате с сатаною не обсуждала, как её знобит, - теплее не становится зимою.
ГОРДОВСКИЙ. Это не твоё.
БОРМОТУШКА. Может и не мое, поду-умаешь: коммунизьма еще никто не отменял!
ГОРДОВСКИЙ. Так ты принципиальный плагиатор.
БОРМОТУШКА. Чего ругаешься? За такие слова…
ГОРДОВСКИЙ. Это по-латыни – расхититель интеллектуальной собственности.
БОРМОТУШКА. Так это ты, что ль, это написал?
ГОРДОВСКИЙ. Может и я - откуда ж я помню! Я что народу отдаю, обратно не требую. Берите, всё берите: Россия - щедрая душа!
БОРМОТУШКА. Ты потише… с такими заявлениями. А то щас вытрезвиловка передвижная засечет, передвижники выскачут и того - передвинут под холодный душ… с последующей предоплатой!
ГОРДОВСКИЙ. Всё! Тсс! Пора… домой.
БОРМОТУШКА. Домой? А где он, твой дом?
ГОРДОВСКИЙ. Мой-то…
Задумывается.
А твой?
БОРМОТУШКА. Мой - вот.
Кивает в сторону зала.
ГОРДОВСКИЙ. Этот?
БОРМОТУШКА. Да.
ГОРДОВСКИЙ. Ты это, хорошо устроился… в жиз-зни. Где надрался - там и дом, да?
БОРМОТУШКА. Ничуть не бывало: я просто с орбиты не схожу - геле… еле… омо… домоцентричской!
ГОРДОВСКИЙ. Понял, понял…
БОРМОТУШКА. Ну, я пошел тогда?
ГОРДОВСКИЙ. Адью.
Жмут друг другу руки.
БОРМОТУШКА. Ты заходи… еще.
ГОРДОВСКИЙ. Как буду свободен – обязательно. Зайду…
Бормотушка скрывается в кулисе.
Куда теперь? Не домой же… А-а…
Машет рукой, уходит в другую кулису.